Текст книги "Абрекъ"

Автор книги: Юрий Коротков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Изрядно уже отяжелевший от пива Солдат снисходительно смотрел на общее веселье, рассуждал, обращаясь к сидящему рядом Цыгану:

– Чего радоваться-то? Ну, наваляли арам, вот радости-то полные шаровары! Раньше кому наваляешь – вечером и не вспомнишь. А-а! – махнул он рукой. – Чего говорить, кончились абреки. Как Хасана посадили, так и кончились, потому я и ушел. Раньше – это ж какие люди были! Хасан, Голуб, Акула, Монах! Помню, тоже приехали из города разбираться – человек двадцать. А нас четверо – Хасан, Голуб, Спиральный да я. Хасан встал перед ними – и спросил: „Ну?“ Одно слово сказал: „Ну?“, – попытался воспроизвести непослушным языком Солдат. – Те повернулись и уехали… Одна надежда – Хасан вернулся. Он из вас абреков сделает. А то, что абреки, что „изюбри“ вонючие – все одно… Раньше, помню, мы только со Скитальца выходим, а все Столбы уже знают – абреки на Каратановский равелин пошли! Внизу собираются, смотрят; как мы фигуряем…

– Да ладно трепать-то! – не выдержал Цыган. – Утомил, папаша! „Раньше! Хасан! Голуб!“ Фигуряли они! Там корова задом пройдет, где вы фигуряли! Один звук остался – Хасан твой да Голуб!

– Ты что, с болта сорвался? – опешил Солдат. – Мы ж первые там ходили, когда тебя еще мамка не придумала! Я первый по Кровососу прошел!

– Нахал! – крикнул Цыган. – Тебе сколько лет было, когда ты на Кровосос пошел?

– А? – обернулся от костра Нахал. – Не помню. Лет пятнадцать. А че?

– Ниче, – отмахнулся Цыган. – Понял, папаша? Там турики теперь резвятся, где вы ходили! А на Рояле ты играл? А на Мясо ты ходил? Знаешь, почему „Мясо“ называется? Да хоть Пятна ты щупал на Первом? Нет? Так сиди и молчи! „Абреки кончились“! Это ты кончился. А за нас не волнуйся!

– А ну пошли! – вскочил Солдат. – Я тебя на любом столбе сделаю, как щенка! Я – Солдат, а ты кто?

– Да пошел ты… – отвернулся Цыган. Хасан запрыгнул на Скиталец.

– В карауле кто?

– Тритон.

– Цыган, на ночь второго внизу поставишь… Ну, – потер руки Хасан, оглядывая застолье. – Чего Бог послал? Погодите метать, сперва торжественная часть! Нахал, иди сюда!

Он достал Нахалову феску.

– За проявленный в бою героизм возвращаю тебе феску и снова посвящаю в абреки! – он торжественно ударил Нахала плашмя кинжалом по плечу и нахлобучил ему феску.

– Ура-а-а! – грянули абреки.

Хасан развернул Нахала и дал ему пинка в зад:

– А это за старое, чтоб больше не вспоминать! – Он сел, налил себе водки в кружку, серьезно сказал: – Кому надо возвращаться в город – вместе туда, вместе оттуда. По одиночке не ходить. А в городе смотрите сами. Город – не Столбы, там каждый выживает один… Нас мало, ребята, но Столбы были и будут наши! Всегда! Пока Столбы стоят!.. Ну! – он поднял кружку. – Чтоб калоши не скользили!

Абреки чокнулись мятыми кружками с „наполеоном“ и „смирновской“.

Хасан дотянулся до гитары, взял пару аккордов.

– Солдат, давай нашу, а то здесь слов уже никто не помнит… – он огляделся. – А Солдат где?

– Да был только что…

– Калоши надевал, – вспомнила Варежка.

– Они с Цыганом тут спорили, – сказал Гуляш.

Хасан настороженно глянул на Цыгана.

– На Первый, наверное, поперся, – усмехнулся тот. – На Пятна.

– У тебя что, с головой плохо, Цыган? – зловеще спросил Хасан. – Он же пять лет на камни не ходил!

– А я ему в няньки не нанимался, – спокойно ответил тот. – Закон: каждый выбирает ход сам…

Когда абреки выбежали к Первому, Солдат был уже под самой верхушкой, передыхал на карнизе, примеряясь к Пятнам. Ход – пятна-проплешины на мшистом каменном брюхе, подсказывающие, куда упирать калоши – тянулся по крутой дуге вверх над обрывом.

– Солдат, стой! – что есть сил заорал Хасан, надсаживая горло. – Приказываю – стой!!

Разобрать слова на стометровой высоте нельзя было, но Солдат услышал крик, увидал внизу суетящихся красных мурашей и остался доволен, что будут свидетели. Он отошел на дальний край карниза, встал, покачиваясь взад-вперед, собираясь для броска. Это был беговой ход – надо было хорошо разогнаться по карнизу, чтобы скорость прижимала калоши к камню, и забежать наверх по почти вертикальному пузу.

– Я кончился?.. Солдат, значит, кончился, сука, да? Смотри, щенок, как старые абреки ходят! – он откачнулся подальше назад, замер на мгновение – и побежал. Толкнулся от карниза, точно попал носком в первое, второе, третье пятно…

– Стой!! – последний раз проорал Хасан. Обернулся: – Нахал! Еще кто-нибудь! Наверх по Собольку! Гуляш – по Трубе! Кушак кинешь, если зацепится!

Те бросились к боковым ходам, хотя все понимали, что зацепиться на Пятнах не за что.

Абреки замерли в напряжении, глядя вверх, повторяя про себя каждый шаг Солдата…

Скорости не хватило, каждый следующий шаг был медленней, и, наконец, за три пятна до спасительной бровки Солдат не смог уже переступить и застыл, еще удерживаясь носками калош на вертикали.

– Руками не трогай! – отчаянно крикнула Дуська, комкая развилку на груди.

Солдат не слышал, он сам знал, что нельзя касаться камня руками, но калоши чуть-чуть проскользнули, и он судорожно вцепился пальцами в каменное пузо. Он плыл – пока еще медленно, коротко проваливаясь с одной крошечной неровности на другую. Ногти на скрюченных пальцах лопнули, из-под них ударила кровь, оседая шариками на ворсинках мха…

– Толкайся! Толкайся в деревья! – закричали абреки. Солдат глянул вниз под рукой – на маленькие игрушечные кроны сосен, на красных мурашей с обращенными к нему лицами. И провалился совсем, давя стон, оставляя полосы содранного мха.

Кто-то вскрикнул, многие опустили головы, чтобы не видеть. Солдат пролетел метров тридцать, инстинктивно приземлился на ноги на катушку, его с размаху ударило плашмя о камень, и подбросило, прокрутило несколько раз в воздухе безвольное уже тело…

Когда подбежали абреки. Солдат лежал лицом вверх, широко раскинув руки. Крови почти не было, только струйка изо рта и снизу из-под головы. Дуська молча растолкала всех, присела, взяла пульс на руке. Хасан торопливо разматывал свой кушак.

– Нахал! К Бурсаку за машиной! Пусть навстречу едет! Быстро!

Когда стали подсовывать развернутый кушак вдоль под тело, Солдат приоткрыл глаза и шевельнул губами.

– Что? – наклонился к нему Хасан.

– Чуть-чуть не дошел… – виновато выдохнул Солдат.

Абреки подняли его вшестером и понесли к кордону. Остальные спешили рядом, готовые подхватить кушак, если кто устанет.

От кордона навстречу мчался Нахал.

– Не дает, сука! – крикнул он издалека. – Чай пьет!

– Ты что? – задыхаясь, остановился Хасан. Пот из-под фески заливал глаза. – Ты сказал – зачем?

– Сказал!

– Держи! – кивнул Хасан.

Нахал перехватил край кушака, и Хасан бросился к Нарыму. Пинком отшвырнул калитку.

Бурсак и еще трое егерей действительно пили чай во дворе. Возле каждого под рукой стоял карабин.

– Ты что, Бурсак, не понял? – Хасан протянул вперед руки, заляпанные чужой кровью. – Человек умирает!

– Всех вас возить бензина не хватит, – спокойно ответил Бурсак, помешивая сахар в кружке. – Когда все поперебьетесь, я последнего сам лично отвезу. С почетом.

– Я с тобой потом разберусь, – сквозь зубы сказал Хасан. – Времени сейчас на тебя нет, гнида… Открывай ворота? Выкатывай! – обернулся он к своим.

Абреки хлынули во двор к машине. Гуляш одним взмахом вырвал из ворот замок вместе с ушками.

Егеря похватали карабины.

– Назад! – Бурсак выстрелил под ноги абрекам. Картечь широко, как кнутом, ударила по земле.

Хасан медленно, глядя в глаза Бурсаку, пошел прямо на стволы. Бурсак, так же, не отводя глаз, снова передернул затвор…

– Хасан, – негромко окликнула Дуська. Она опустила безвольную руку Солдата. – Поздно…

Нахал висел на страховке, упираясь ногами в стену, работал металлической щеткой, сдирая мох с камня. Буквы он уже закончил и теперь обводил их рамкой.

– „С“ поправь, – велел Хасан. – Оно у тебя направо падает. – Он с другими абреками стоял ниже на катушке.

Нахал спустился к ним, глянул отсюда на свою работу. Под Пятнами на вертикальной стене значилось теперь: СОЛДАТ, – серым камнем из-под черного мха.

Хасан снял корону. Поснимали фески и остальные.

– Говорят, мох сто лет нарастает, пока совсем затянет, – помолчав, сказал Хасан. – Сто лет тебе память, Солдат, – повернулся и пошел к Скитальцу.

Абреки остались стоять, переглядываясь в недоумении. Нахал догнал его:

– Что, Хасан – и все? И Бурсаку простишь? Так мы сами пойдем! Наваляем, что портрета не останется!

– Наваляем? – усмехнулся Хасан. – Эк ты его пожалел… Сам удавится. Он у нас на все Столбы прогремит.

Он взял у Нахала страховочный капроновый трос, осмотрел.

– Сколько у нас „соплей“?

– Две, – удивился Нахал. – А что?

– Пробеги по избам. Чтоб до темноты четыре было.

Бурсак, причитая, спотыкаясь на корнях, бегал взад и вперед под Первым. Все Столбы собрались тут, стояли избами, посмеивались, глядя на Бурсака и вверх. А кто, опоздав к началу представления, только выходил из лесу – сперва замирал с открытым ртом, а потом принимался хохотать, как сумасшедший, хлопая себя по коленям и указывая на вершину.

Там, на самой кромке карниза торжественно стоял новенький, сияющий Бурсаков автомобиль.

– Ребята… – метался Бурсак от „славян“ к „беркутам“, от тех к „бесам“. – Ну, вы же нормальные люди! Не эта шпана! Снимите, ребята! Я заплачу!..

Ребята с удовольствием смеялись. Не то, чтобы болели за абреков, но все имели зуб на Бурсака, а главное – оценили хохму и с интересом ждали продолжения. А если кто и хотел бы выслужиться перед администрацией, то на глазах у всех не решился бы.

– Ребятки… Ко мне ведь прибежите, сволочи, когда петух клюнет!.. Пять тысяч, кто снимет! – отчаявшись, крикнул Бурсак. – Ну?!

Никто не двинулся с места…

Абреки стояли поодаль, покуривали невинно, как бы не очень понимая – про что шум. Подбежал посланный в дозор абречонок:

– Хасан! Спасатели едут!

Хасан бросил папиросу.

– За мной.

Снизу тяжело поднимался УАЗик горноспасательной службы. Хасан вышел на середину тропы и встал, сложив руки на рукоять кинжала. Машина остановилась, обдав его жаром перегретого движка. Из кабины выскочил старший, седоватый поджарый мужик, подошел приглядываясь.

– Хасан?

– Акула? – не веря глазам, распахнул руки Хасан.

Они обнялись и отстранились, рассматривая друг друга.

– Вернулся?

– А ты куда пропал? Мои тебя искали в городе, – кивнул Хасан на перегородивших тропу абреков.

– Да мы только вчера с Кавказа. А до того в Китае работали.

– Так ты большим начальником стал? – спросил Хасан.

– Спрашиваешь! – засмеялся Акула. – Жизнь меняется, Хасан, только успевай. Это раньше спасатели, убогие, за идею гробились. А теперь мы такое дело раскрутили – ого! Заслуженные мастера в очереди к нам, им такие заработки и не снились.

– А Столбы забыл, значит?

Акула заметил изменившийся тон Хасана. Уже без улыбки ответил:

– Всему свое время, Хасан. В моей феске сын играет. А до старости торчать на Скитальце или уплыть по дури… – он покачал головой, – Не знаешь, зачем Бурсак вызывал?

Хасан молча указал наверх. Акула засмеялся, ткнул его кулаком в грудь:

– Узнаю тебя, Хасан! За что ж ты его так?

– За дело, – коротко ответил Хасан.

– Что делаем, Игорь Николаевич? – подошел один из спасателей.

– Разворачивай. Бурсаку передашь – мы людей снимаем, а машины – не наш профиль. Пусть вертолет вызывает… Ну, давай, Хасан.

– Давай… Игорь Николаич, – они пожали друг другу руки.

Акула пошел было к машине. Остановился.

– Иди ко мне, Хасан. Для тебя всегда место найдется.

– Не приду, Акула, – качнул головой Хасан.

Тот вернулся, вытащил из кармана визитку.

 – Здесь телефон – и в офисе, и домашний. Надумаешь – приходи, – он воткнул Хасану визитку за кушак и сел в машину.

Когда УАЗик покатился вниз, Хасан достал красивую, с золотыми буквами визитку, скомкал и бросил в сторону.

Послышался грохот винтов, из-за столба поднялся, завис над вершиной вертолет. Тугие воздушные струи погнали вниз песок и мелкие камни.

– Давай!.. Давай!.. – махал руками Бурсак с Чертовой кухни.

Легкая „Волынь“ вздрагивала под ударами спрессованного воздуха. Вдруг двинулась с места – и нырнула в пропасть. Бурсак схватился за голову и с размаху сел на камень.

Машина скомкалась о катушку, как бумажная, а колеса высоко подскочили и, догоняя друг друга, весело покатились к кордону.

„Грифы“ обитали на Столбах сами по себе: жили на отшибе и с другими избачами не водились. Были они сплошь ученые, доктора и кандидаты, и на остальных смотрели сверху вниз, потому что, во-первых, считали себя элитой Столбов, а во-вторых, жили высоко на скале Грифы, от которой и получили свое имя. Формы они не имели из принципа.

Когда Хасан добрался до Грифов, солнце уже напоролось на острые верхушки сосен и опадало, как проколотый шар. Под столбом, прямо под избушкой, турики бренчали на гитаре и кипятили чай на примусе.

Хасан поднялся простеньким ходом и оказался на одном уровне с карнизом. Здесь „грифы“ поставили замок: забетонировали последнюю щель, ведущую к избе, и утопили там потайную гайку. Первый, кто шел в пустую избу, вворачивал болт и вешал маятник. В общем-то, замок был от честных людей да от туриков, потому что любой столбятник мог попасть на карниз сверху, поднявшись с другой стороны столба и перевалив через вершину.

Перед карнизом подвешен был колокольчик. Хасан позвонил, и из-за нависающего тараканьего лобика выглянул Майонез в проволочных очочках на громадном шнобеле.

– Ба, какие люди, какие люди! – запел Майонез. – Какая честь! Сколько лет, сколько зим!

– Десять, – коротко ответил Хасан. – Можно?

– Милости просим, милости просим! Спешу первым засвидетельствовать почтение, – Майонез потянулся поручкаться через пропасть. Хасан тоже протянул было ладонь, но тот вдруг неловко качнулся и с воплем рухнул вниз.

Хасан досадливо покривился, достал папиросы и прикурил, поглядывая по сторонам. Переждал немного, спросил:

– Не надоело?

Майонез появился из пропасти, смущенно хмыкнул и подтянулся на страховке.

– Уж и пошутить нельзя? – он отвязал конец маятника и бросил Хасану.

– С туриками шути, – Хасан качнулся на маятнике и ступил на карниз.

Маленькая – в рост человека – ладная избушка „грифов“ была встроена в глубину грота, под нависающий камень. Хозяева сидели вокруг стола рядом с избой. В центре стола была буржуйка с длинным дымоходом, на буржуйке мирно пыхтел чайник. Скамейки были сразу и рундуками для провизии, к каменной стене приделаны полки с посудой, карниз огорожен корабельным леером, чтоб не громыхнуться вниз спросонья, а через леер торчала, как пушка с корабля, стрела лебедки. Все по уму было сделано на маленьком каменном пятачке, все по-научному.

– Здорово, стервятники! – поздоровался Хасан. „Грифы“ ответили – правда, без большой душевности. Кого они могли ждать в гости, но только не абрека. Но все же подвинулись, дав место за столом, и поставили перед ним кружку. Пока Хасан, сняв из уважения корону, хлебал чай, они молчали, переглядываясь.

– Чему обязаны? – спросил, наконец, Папа Док, статный мужик с голым, как Митра, куполом – старший здесь, по крайней мере, по возрасту.

– Я долго говорить не буду, – сказал Хасан. – Слышали, наверное – мы торгашей со Столбов вымели?

– Да уж весь город знает, – усмехнулся Папа Док. – И что дальше?

– А дальше у меня только один вопрос: вы-то почему тихо сидите? Вы-то, умники, должны понимать, что происходит? Ведь продадут Столбы, как Россию распродали!

– Облегчусь, пожалуй. Если никто не возражает, – задумчиво сказал Майонез.

Он отошел на дальний край карниза, где под табличкой WC висел страховочный пояс и рулон туалетной бумаги. Оторвал бумажки, надел страховку и нырнул вниз.

– Скучно, Хасан, – сказал Папа Док. – Это ты к любому пивному ларьку иди, там у тебя много собеседников будет – про то, как Россию продали.

– Так ведь продали! – закричал Хасан. – Растащили по куску, кто сколько урвать успел. А пока ты тут сидишь и умную рожу строишь, и Столбы продадут по камешку – Первый в Америку, Второй в Германию, и вас вместе с вашим камнем! Вон уже канатку собрались строить, потом гостиницу, потом вот здесь вместо вас валютный бар будет с блядьми и красивым видом!

Папа Док терпеливо, как ребенку, кивал ему.

– Слушай, Хасан, – сказал он. – Если ты хочешь проанализировать доминирующие тенденции экономической эволюции конкретного административно-территориального региона – запишись в библиотеку, почитай книжки. А то разговор не на равных.

– Ты из меня дурака не делай, – сказал сбитый с толку научной абракадаброй Хасан. – Я верю только в то, что простыми словами можно объяснить.

– А если простыми словами: это нормальный процесс, первый этап развития капитализма. Варварский, правда, как и все в этой стране, но – нормальный. А нравится тебе это, не нравится – это твои личные проблемы. Много сейчас таких за Россию блажат, про Богом избранную страну. Они орут, а паровоз мимо идет. А ляжешь на рельсы – и паровоз не остановишь, и сам костей не соберешь. Теперь понятно говорю?

– А что делать? Лапки сложить и помирать? Да вроде рано еще. Если мы все объединимся – кто нас одолеет?

– Объединимся?.. – снова усмехнулся Папа Док. – Замечательная традиция, Хасан, закон Столбов: никто не спросит, как твоя фамилия и кто ты в городе. Красивая легенда: сыщик и беглый каторжник за одним костром. Все равны на Столбах… Однако посмотри, Хасан, как странно все само собой сложилось: вот мы здесь ученые, аспиранты есть, „Музеянка“ – художники, актеры, журналисты, „беркуты“ – работяги, „эдельвейсы“ – студенты, „изюбри“ – милиция и военные, „славяне“ теперь уж не знаю кто, а в прошлом – комсомольцы и аппаратчики, в „Али-бабе“ – поселковые, никого городских нет, „бесы“ – официанты, таксисты и банщики, зажравшаяся обслуга, твои абреки – шпана беспризорная. Правда, интересно получается? Так кто с кем должен объединяться – мы с „бесами“?.. Ты нас в свои игры не путай, Хасан! Вы там, – Папа Док махнул рукой вниз, – играйте, воюйте, объединяйтесь, только нас не трогайте! А если вас действительно администрация разгонит, а заодно и прочую шваль – и слава Богу, только чище на Столбах будет!

– Вот как? – спросил Хасан, оглядывая сидящих.

– Вот так, – ответил за всех Папа Док.

– Какие вы, к черту, „грифы“, – процедил Хасан, поднимаясь. – Куры вы, несушки… Одну избу уже спалили – думаете, до вас не доберутся? Только тогда уж ко мне за помощью не бегите!

– Не побежим, Хасан.

Хасан пинком освободил тормоз на лебедке, ухватился одной рукой за трос и с загробным воем прыгнул вниз, прямо на культурно отдыхающих туриков.

Те вскинули головы, увидали летящую на них с закатного неба черную фигуру в плещущих на ветру шароварах и, не поднимаясь на ноги, на карачках, брызнули по кустам. Хасан спрыгнул между спальников, пнул в сердцах чайник с примуса. Крикнул наверх:

– Счастливо оставаться, птички! – и двинул домой.

Проходя мимо Дуськиной щелки, Хасан почуял движение в темноте. Остановился, приглядываясь, и крадучись, шагнул с тропы к камню…

Нахал, сбросив развилку и кушак с кинжалом, яростно штурмовал хитрушку. Срывался, совал обожженные пальцы в рот, и снова упрямо, тяжко дыша, лез наверх. Хасан замер, хоронясь за деревьями, чтобы не спугнуть…

На другой день, как обычно, абреки всей толпой притормозили у камня с Дуськиной хитрушкой.

– Ну? Есть у меня еще кавалеры? – подбоченилась Дуська. – Кто сегодня претендент?

Цыган, не торопясь, примерился, закинул в щель свои грабли и пошел, красиво, по-абречьи: со скучающей физиономией, как нечего делать, хотя мышцы под облепившей спину развилкой бились от натуги. Спрыгнул, отряхнул ладони.

– С тобой на Скитальце рассчитаемся, – отмахнулась Дуська. – Ну, кто еще? – спросила она, в упор глядя на Хасана.

Тот стоял, перекидывая языком спичку в зубах.

– А что, слабо, Хасан? – усмехнулся Цыган. – Приз-то хорош, а? – он развернул к нему за плечи Дуську. – Не пожалеешь, гарантия! Стоит рискнуть!

– Я на баб не играю, – спокойно ответил Хасан. – Пусть пацаны штурмуют.

Дуська грубо вырвалась от Цыгана и отвернулась:

 – Ладно, порезвились и хватит. Пошли!

– А правда, попробовать, что ли? – вдруг будто бы задумчиво, про себя, но звенящим от напряжения голосом сказал Нахал.

Все разом обернулись к нему. Нахал стоял один у щели, сунув руки в карманы необъятных шаровар.

– Не передумаешь потом? – спросил он.

– Мальчик, я когда-нибудь не делала, что обещала? – надменно спросила Дуська. – Только про калошу не забудь!

Нахал молча скинул свою мелкую феску, чтоб не потерять в дороге, и двинул по хитрушке. Что-то было такое в его голосе и каждом шаге, – как у человека, идущего в один конец, без обратного пути, – что не слышно было ни обычных похабных шуток, ни свиста, ни поддержки: тишина. Шел он некрасиво, ожесточенно, будто зубами за воздух хватаясь. Когда миновал середину, абреки загудели, не веря глазам, и только когда подтянулся и выбрался на плоскую крышу камня – взорвались торжествующим ором, какого еще не слыхали Столбы.

Нахал спрыгнул вниз, держа в стороны скрюченные, сведенные пальцы. Абречата налетели обниматься, молотить кулаками по плечам, а он остался стоять навытяжку, глядя сквозь них на улыбающуюся Дуську.

Та неторопливо, по-царски подошла. Абречата расступились перед ней.

– Выиграл, Нахал, – улыбаясь, сказала Дуська. – Вот она я. Ты хозяин, как скажешь, так и будет.

Нахал по-прежнему стоял столбом, не сводя с нее глаз.

– Только сразу, Нахал, – предупредила Дуська. – Единственное мое условие. Не люблю долги на потом оставлять… Ну, пойдем, – она взяла его под руку, но тот стоял, как каменный.

– Иди, Нахал! Ну, чего встал! – теснились кругом абречата. – Иди, дурак! Зря лез, что ли? Потом расскажешь!

Цыган, усмехаясь, покуривал поодаль.

– Пойдем, Нахал. Я же обещала, – тихо, ласково сказала Дуська. Она наклонила голову и, не закрывая глаз, пристально глядя, поцеловала его в губы.

Лицо Нахала вдруг задергалось. Едва сдерживая слезы, он с силой оттолкнул Дуську, закрылся руками и, не разбирая дороги, спотыкаясь о камни, бросился в лес.

Абреки на секунду затихли в изумлении – и загоготали, засвистели вслед, похватались за животы от смеха:

– Давай я! Чур, я за него!

Дуська, уже без улыбки, врезала самым ретивым по феске и, не оглядываясь, первая пошла дальше. Абреки, растянувшись по тропе, дружно осуждая размазню Нахала, двинулись за ней. Хасан махнул, что догонит, и направился в другую сторону, куда скрылся Нахал.

Он долго петлял по лесу, оглядываясь и окликая Нахала, пока случайно не увидел его, забившегося под одинокий камень. Хасан сел рядом и обнял его. Тот рванулся было бежать, но Хасан удержал.

– Все нормально, – сказал он. – Все как надо сделал. Как мужик сделал!

– Как надо?! Я все лето тренировался! Все лето ждал! А тут… как последний… – Нахал заревел пуще прежнего, так что плечи ходуном заходили.

– Нельзя, Нахал. Нельзя подачки брать. Лучше украсть или с голоду сдохнуть, чем поднять, когда подают.

– А если я ее люблю!

– А если любишь – тем более, – сказал Хасан. – Она бы сделала, что обещала, но никогда бы тебе не простила – неужели не понимаешь?

– А Цыган?

– Она и Цыгану не простила.

Нахал понемногу успокоился, отнял руки от красных глаз, угрюмо смотрел в землю.

– Ну, пойдем, – поднялся Хасан.

– Не пойду, – мотнул головой тот. – В город лучше уеду… Как я ребятам покажусь – сбежал, как придурок…

– Так ведь ты выиграл, Нахал! Хитрушку-то ты прошел! Никто не смог, а ты прошел, и приз твой. А брать его или нет – это твое дело!.. Эх, что-то скучно живем! – крикнул Хасан. – Давно рассвет не встречали! Пойдем в ночь на Беркута – чтоб Столбы вздрогнули! Считай, что салют в твою честь будет!

Муравьиной цепочкой, то переползая черными тенями по стене, то втягиваясь в темноту расщелин, абреки вышли на вершину Большого Беркута.

Внизу была еще ночь, а отсюда виднелась лазоревая полоса на полгоризонта, от Китая до Такмака. По другому берегу Енисея город с трудом просвечивал фонарями сквозь вязкий дым заводов, не убывающий ни днем, ни ночью.

Хасан широко огляделся, втянул горьковатый свежий воздух сквозь зубы.

– Знаешь, сколько я отсидел? – не оборачиваясь, спросил он.

– Десять лет, – откликнулся Нахал у него из-за плеча.

– Нет, Нахал. Десять дней и десять ночей… А знаешь, что такое полярная ночь. Нахал? Когда кажется, что уже солнца никогда не будет – сломалось что-то там в природе, винтик какой-то. Ночью в петлю лезли и вены пилили, потому что надежды не было… А рассвет все выходили встречать – и хозяин, и последний говноед. Сначала охрана видела, на вышках. А уж мы на другой день… Плакали, Нахал! Мокрушники плакали. Люблю солнце…

Светало быстро, будто открывалась дверь. Абреки кончили свои дикие игры и стояли все в одну сторону, глядя на подсвеченный сзади красным горизонт. И вот из-за дальних сосен веером встали первые лучи.

– Ура-а-а!! – грянули абреки, запрыгали, махая руками и фесками, кинулись обниматься. Цыган палил из ракетницы, Гуляш, сопя и ломая спички, все не мог поджечь изготовленный к случаю взрывпакет – наконец, запалил и метнул вниз. Ударил взрыв, эхо полетело от столба к столбу, будя избачей и кордоны.

Хасан смотрел сбоку на прыгающую со всеми вместе Дуську. Она почувствовала взгляд и обернулась, улыбаясь – не как обычно, а радостно, по-детски, и чуть смущенно за свое щенячье веселье. Вдруг напряженно прищурилась, глядя ему за спину:

– Смотри!..

Один за другим абреки умолкали и оборачивались, тревожно вглядываясь в далекий красный огонек, дрожащий в сосновых кронах, и только Гуляш на самом карнизе еще вопил что-то навстречу солнцу.

– „Грифы“ горят! – крикнул кто-то, и все как по команде, наконец, сдвинулись с места, бросились вниз, обжигая пальцы, шкуряя на локтях, чтоб быстрее.

Только забытый патефон остался на вершине шипеть и щелкать сыгранной пластинкой.

Внизу уже била корабельная рында „беркутов“, бежали, одеваясь на ходу, „изюбри“ и „эдельвейсы“, впереди мелькали на тропе косматые душегрейки „бесов“.

Под Грифами уже стояли „славяне“ и „Али-баба“, стояли без движения, потому что избу не спасти было. Бревна прогорели на стыках, от избы остался сквозящий скелет, в котором гулял ветер, перебрасывая длинные языки огня из стороны в сторону. С треском разлетались, сыпались сверху головешки. Раскаленная, малиново светящаяся жестяная крыша взлетела и зависла на восходящих потоках, кланяясь, как воздушный змей.

Майонез на карнизе пытался прорваться к избе, но приседал, закрываясь полой куртки от жара. Папа Док метался под скалой с пустым ведром, вращая безумными глазами:

– Воды!.. Воды!.. – грохнул с размаху ведро оземь, сел на корточки и заплакал, обхватив голову.

Изба накренилась. Толпа внизу отпрянула. Папу Дока едва успели оттащить в сторону, как сверху повалились горящие бревна. Столбисты кинулись раскатывать, гасить их, топтать занявшуюся траву.

Через полчаса все было кончено. От „грифской“ избушки осталась куча дымящихся углей да пятно копоти над карнизом.

Майонез в прожженной куртке, с обгорелыми волосами спустился вниз, высмотрел в толпе Хасана и медленно, бочком пошел на него, издалека протягивая кусок прокопченной тряпки.

– Сволочь… – дрожащим голосом сказал он. – Гад ты последний… – подскочил, пытаясь острым кулачком достать его по лицу.

– Ты что, с болта сорвался? – Хасан оттолкнул его. Майонез бросился к „беркутам“, к „эдельвейсам“, суетливо совал им в руки тряпку:

– Феска! Смотрите! На карнизе нашел, у избы…

 – Дай-ка, – взял обгоревшую феску Пиночет. – „Абрекь“… – разобрал он след от шитья. – Вот, значит, как ты, Хасан… – недобро поднял он глаза. – Говорим, значит, одно, речи толкаем…

– Приходил, грозился! – крикнул Майонез. – „Одна изба сгорела – и ваша сгорит!“

– Бей абреков! – раздался уже боевой клич.

Абреки сгрудились вокруг Хасана, хватаясь за кинжалы.

– Стой! – заорал Хасан. – Не наша – наши все подписаны! Дай – он вырвал феску у Пиночета и повернул исподом. Всмотрелся в чернильные каракули.

– Нахал? – удивленно поднял он глаза. Все глянули на Нахала – тот стоял без фески, опустив голову.

– Твоя? – растерянно спросил Хасан.

Тот кивнул. Столбисты загудели.

– Стой! – Хасан из последних сил сдерживал разъяренную толпу. – Где потерял?

– У Дуськиной щелки снял тогда… Вечером вернулся, все обыскал, каждый камень – нету…

– Эй, мужики! – вдруг звонко хлопнул себя в лоб один из „бесов“. – Я вчера вечером из города канаю через Нарым, а там Бурсакова старшая, вонючка, в феске! Ни гвоздя себе, думаю – кто это из абреков к прошмандовке этой клеится, что феску подарил!

– В Нарым! – крикнул Хасан.

Все бросились к кордону. Но это уже не те были люди, растерянные спросонья, что в тревоге вразнобой поспешали к „грифам“. На кордон неслась толпа, сплоченная и заряженная ненавистью.

Бурсак в одних форменных синих штанах чистил у крыльца сапоги. Оглянулся на молчаливый топот, выронил щетку из ослабшей разом руки, кинулся было к воротам, сообразил, что не успеет, и юркнул в дом. Уже ничего не надо было выяснять, все ясно было по вороватой Бурсацкой роже.

Хасан с разбегу ударил в дверь ногой. Бурсак суетился внутри, опрокидывал что-то на пол, подпирая дверь.

– Выходи, Бурсак! Лучше сам выходи!

Тот лихорадочно стучал по телефонным рычагам, орал в трубку, вызывая на помощь соседние кордоны, а под стены дома уже летели охапки сена из стожка, чиркнули спички, поплыл густой, белый дым. Заголосила Бурсачиха.

Пиночет поднял во дворе чурбак и метнул в окно, высадив вместе с рамой, но, едва сунулся в дом, оттуда ударил выстрел. „Беркутиную“ черную бескозырку будто сдуло с головы, а сам он сел с размаху на землю, хватаясь за взлохмаченные дробью вместе с кожей волосы.

Хасан прыгнул на подоконник и тут же толкнулся внутрь в сторону – дробь из другого патрона улетела в пустое окно. Он вырвал карабин у Бурсака, подоспели остальные, выволокли егеря из дома, отоварили несколько раз и потащили со двора.

– На столб его!

Бурсачиха кинулась было за мужем, потом обратно к дымящему дому, замахала дочерям:

– Телевизор выносите!

Бурсак ужом извивался в руках, Гуляш дал ему коленом в поддых, и он сложился. Хасан и еще трое старших столбятников затащили его на Первый, на катушку над Мясом – развалом острых иззубренных камней. Внизу собрались все Столбы – избачи и подкаменщики, и пришлые. Поодаль мялись, не решаясь вступиться, подоспевшие с других кордонов егеря.

Бурсак наконец понял, что волокут его действительно на смерть, и с новой силой засучил ногами, цепляясь за все, за что можно было ухватиться. Хасан железными пальцами сдавил ему загривок и подтащил к самой кромке.

Неожиданно рядом возникла Дуська, перехватила его руку.

– Не надо, Хасан, – сказала она, тяжело дыша.