Текст книги "Абрекъ"

Автор книги: Юрий Коротков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Гуляш! – повернулась Дуська. – Чего ночью сопел – меня вспоминал?

Гуляша вытолкнули к щели. Он обреченно глянул наверх, нахлобучил поглубже феску, потер ладони, разогревая пальцы, и пошел.

Хитрушка была непростая. Щель изгибалась крутой дугой, так что идущий должен был, зависнув на пальцах на гладкой, будто полированной кромке, опрокинуться вниз головой и переступать ногами по другой стенке, как муха по потолку.

– Не пройдет, – уверенно сказал Нахал. – Если б на плоском камне – делать нечего. А тут, видишь, в чем хитрость-то – кромка притоплена. Локти на излом стоят. Тут руки надо, как у Дуськи – у нее в обратную сторону гнутся, или грабли, как у Цыгана…

Видно было, как на каждом движении камень давил Гуляша в плечо, выжимая из щели, – вес туловища тянул его пальцы не вниз, как привычно, а вбок. Гуляш добрался едва по середины и надолго завис под хохот и свист абреков.

– Чего висишь? Созрел? – спросила Дуська.

Гуляш, не успев даже распрямиться ногами вниз, сорвался и шмякнулся на спину, как переспелая груша. Поднялся, кряхтя и через силу улыбаясь, подошел к Дуське и наклонился, подставляя зад. Та сняла калошу, размахнулась и от души врезала ему по заднице:

– В другой раз, Гуляш! Пока подушку потискай!.. Опять меня ночью, бедную, согреть некому, – вздохнула она. – Пошли!..

Проходя в отдалении мимо Четвертого, Хасан заметил под вершиной тельняшки «беркутов» и остановился посмотреть. На одну сторону от верхушки камень был, как ножом срезан, внизу крутой склон обрывался отрицаловкой метров на пятьдесят. На этом пятачке был прочищен ото мха ход – петлей от верха до самой кромки и опять наверх. Один «беркут» шел по петле, другие обсели верхушку, наблюдали.

– Красиво, – оценил Хасан. Ход был не просто рисковый, но и страшноватый – спускаться-то надо вслепую, на ощупь. – Кто придумал?

– Петлю? Пиночет разведал на страховке, расчистил, потом уж понемногу другие ходить стали, – ответил Нахал.

– Ты пощупал?

– Не, откуда? – удивился Нахал. – «Беркута» близко не пустит.

– Куда не пустит? – удивился Хасан. – На камень?

– Ну… ихний столб.

– Что значит – ихний… – опешил Хасан, но договорить не успел.

– Гляди! – ахнули все разом.

«Беркут» вдруг проскользнул вниз, и только на самой кромке, когда сердце у каждого уже ухнуло вместе с ним в холодную пустоту, – он в неловкой позе зацепился за что-то, замер, не дыша, чтоб дыханием не столкнуть себя с последней опоры.

Маленькие фигурки «беркутов» засуетились на столбе. Раскручиваясь, к пловцу полетела «сопля» – страховочный трос, но тот не мог уже шевельнуть пальцем, чтобы не сорваться в то же мгновение. По страховке спустился другой, перехватил пловца за ремень, и их вдвоем вытянули наверх.

Абреки пошли дальше, тут же забыв мимолетное происшествие – плавали все и помногу раз, никто не убился и слава Богу. Но на подходе к Скитальцу наперерез им вывалилась толпа разъяренных «беркутов». Впереди пострадавший с ободранной щекой – видно, и лицом в камень упирался, когда плыл.

– Что, суки, абречье поганое – посмотреть хотели, как я гробанусь? А вот вам в глотку! – от плеча показал он. – Живой я!

– Ты что, с болта сорвался? – спросил Цыган.

– Кто?! – наступал пловец, протягивая растопыренные пальцы. – Кто маслом ход намазал? – на ладонях у него действительно жирно блестело машинное масло.

– Эй, погоди, – Хасан проталкивался вперед. – Дай разобраться.

Но было уже поздно.

– Бей красножопых! – раздался боевой клич.

Кукла и Варежка привычно отскочили в сторону.

– Уйди, тетка! – «беркут» оттолкнул стоящую перед ним Дуську, та, не задумываясь, врезала ему коленом промеж ног и крюком по зубам.

В одно мгновение перемешались тельники и красные развилки, замелькали над головами морские ремни и тяжелые кинжалы в ножнах. На Хасана с воем выскочил «беркут», занося березовый кол, увидал незнакомое лицо, молча обежал, и с воем помчался дальше.

– Пиночет! – заорал Хасан, заметив вдали стоящего на камне командира «беркуты». – Убери своих!

– Мы твоих со столба по одному покидаем! – проорал тот в ответ, возбужденно поправляя черные проволочные очки. – Вперед, ребята!

Хасан метался между дерущихся, пытаясь разнять, потом сбил с ног одного «беркута», другого. Дрались, как обычно на Столбах, ожесточенно, но с куражом, успевая похлопать по плечу упавшего врага: «Полежи, отдохни!» или напевая что-то сквозь зубы.

– Али-баба! – закричали разом «беркуты» и абреки: одни – ликующе, другие – предупреждая друг друга. По тропе на помощь тельняшкам неслись человек двадцать из «Али-бабы» в черных пиратских платках, повязанных со лба назад.

Абреки дрогнули и начали отступать к Скитальцу. Оттуда вдруг грянул нестройный залп: несколько абречат засели между камнями и поливали из обрезов поле боя мелкой дробью. Драка стала затихать, все уже не столько махали кулаками, сколько пытались заслониться врагом от дроби.

И тут Цыган с горящими глазами вылетел на середину, держа в распахнутых граблях по самодельной гранате, весело заорал:

– На кого Бог пошлет! – и изо всех сил запулил гранаты в небо. И первый сел, прикрывая голову руками.

Бог послал всем понемногу – и «беркутам», и абрекам, и самому Цыгану.

Битва завершилась, противники, погрозив друг другу на прощание, разошлись по домам зализывать раны.

На Скитальце Дуська, разложив брезентовую сумку с красным крестом, щедро заливала ссадины перекисью и йодом, бинтовала руки и головы. Одному, залепив рану на лбу пластырем, велела:

– В город. Швы надо класть.

Хасан мрачно курил, сидя на Феске. Потом исподлобья оглядел абреков и приказал:

– Бросай обрезы! Вот сюда, – указал он себе под ноги.

Абреки неуверенно переглядывались. Нахал первый выступил вперед и положил перед ним обрез, высыпал из кармана патроны. За Нахалом другой, третий.

– Все?.. Что вы мне мозги полощете! – крикнул Хасан. – Выгребайте из щелей захоронки!..

Куча оружия перед ним росла. Здесь были и хорошие двустволки-вертикалки, и охотничьи карабины, и древние берданки, и самопалы с курком на резинке; рядом горка разнокалиберных патронов и несколько гранат. Последней Дуська, усмехнувшись, бросила маленький никелированный револьвер.

– Цыган?

Тот ехидно развел руками: хоть обыщи, ничего нет.

– Ладно. Возьми людей, сколько нужно, – велел Хасан. – Собери все это. Утопишь под нашим берегом, где глубже.

Абреки возмущенно загудели.

– Тихо! – крикнул Цыган. – Тихо, я сказал!.. Хасан, ты первый день здесь. Если не веришь мне – поживи неделю, сам увидишь: все изменилось! Не мы это начали. Когда сгорела «Беркутянка», «беркуты» заорали: «Бей абреков!». Все навалились – «Али-баба», «славяне», «эдельвейсы», «бесы». Хорошо хоть, «изюбри» помогли – еле отбились… И пошло: у одних избу обчистили. Кто? Абреки! У других дымоход заложили, чуть не угорели все. Кто? Опять абреки. Утром не знаешь, с кем вечером драться будешь. Мы тут одни против всех. А ты хочешь нас с голыми руками оставить?

– Здесь наш дом. Цыган. Можно жить дружно с соседями, можно ссориться, но в своем доме не стреляют… Ты знаешь, что это? – Хасан снял вышитую бисером феску, бережно стряхнул с нее песчинки. – Это корона абреков. Ей больше ста лет. Я получил ее из рук самого Змея. И пока она на моей голове, – он вернул корону на место, – мои приказы не обсуждаются.

На Скитальце стало тихо. Наконец, Цыган досадливо плюнул в сторону, кивнул:

– Гуляш! – Они начали собирать оружие. Хасан вызвал Нахала и еще троих абречат:

– Обойдете избы. Передайте, что завтра в полдень Большой Совет у Львиных ворот.

– Я к «беркутам» не пойду, – угрюмо сказал Нахал.

– Дуська, выдай им по белой тряпке. Парламентеров не тронут.

Старшие абреки со связками обрезов за плечом направились к Енисею. Младшие с белыми флагами поплелись по избам.

К полудню не пришел никто. Избачи посчитали зазорным прибыть вовремя – получалось бы, что они признают за Хасаном какие-то особые права. Абреки сидели на окаменевших корнях перед Львиными воротами – двумя пологими камешками, между которыми как нарочно, как перекладина ворот, лежал третий. Хасан курил, шагая вперед и назад.

– Всем объявили? – еще раз спросил он.

– Да всем…

– А до «Грифов» добрались? Или ноги лень топтать было? – остановился он через пару шагов.

– Да не придет никто, – ответил Цыган. – Зря сидим.

– Придут, – убежденно сказал Хасан.

И точно – минут через пятнадцать появились «беркуты» в полном составе. Не торопясь: будто бы шли себе мимо, глядь – кто-то сидит, дай и мы присядем неподалеку. Подтянулась «Али-баба», потом «славяне». Подходили молча, садились, не здороваясь, плотным своим кругом. Потом все разом задергались: кого ждем-то – и каждую новую избу встречали недовольным гулом. Опоздавшие огрызались, но, усевшись, тут же со всеми вместе начинали подгонять следующих.

Наконец Хасан поднялся на Львиные ворота. Все лица тотчас обратились к нему, раздался дружный хохот.

– Вот так и стой! А мы почетный караул внизу поставим!

– Эй, председатель! Президиум будем выбирать? – столбятники изгалялись, как могли – больше от досады, чем для смеха: опять абрек встал выше, как начальник.

Хасан, не обращая внимания на подколы, деловито оглядел сидящих. Собралось человек двести и, хоть шли нехотя, однако все были при полном параде: и «беркуты», и «Али-баба», «изюбри» в старорежимных галифе и гимнастерках, «славяне» в застиранных буденовках и красногвардейских бантах на груди, «бесы» в душегрейках овчиной наружу, «эдельвейсы» в голубых олимпийках. Пришли даже Богом забытые «Музеянка» и «Идея». Теток, как всегда, было мало – по две-три на избу.

– А «Нелидовка»? – оглядывался Хасан. – Ага, вижу. Кого нет? «Грифов»?

– И не будет. Плевали они на тебя с твоим собранием. Давай, говори, чего хотел! До вечера сидеть, что ли?

– Мужики! Уважаемые избачи и уважаемые подкаменщики! – начал, наконец, Хасан. – Обойдемся без «Грифов», черт с ними. Это они без нас не обойдутся! Но об этом пускай у них голова болит… Десять лет Большой Совет не собирали! Как же так, мужики? Как жить-то, если вот так не собраться всем, не потолковать? Сто лет на Столбах люди живут, и сто лет никому тесно не было. Любой свободный человек, кому внизу дышать нечем – приходи, выбирай избу, а если никто не нравится – свою строй. Сюда все шли, кого внизу власть давила – и беглые, и староверы, и коммунары, и дезертиры, и красные, и белые. И все дружно жили, никто никому не мешал…

– Ты лекцию не толкай! – зашумели столбятники. – Без тебя знаем!

 – Я к чему, мужики? Я десять лет здесь не был. Почему – все знают. Спешил в дом родной, а вернулся в дешевую коммуналку. Принесли снизу городскую заразу – все делить. Дед мой, Бабка твоя, а на Внучку, вообще не смотри. Раньше у каждого все столбы были, а теперь свой, но один. Вот и сиди на нем орлом всю жизнь. Не выйдет так, мужики! Не делятся Столбы! Или они есть, или нет! И я, Хасан, собрал вас, чтобы сказать: с этого дня все столбы открыты, нет больше ни «беркутиных» камней, ни абречьих. Милости прошу и на Первый, и на Перья, а мы сегодня идем на «беркутиную петлю»! Законы на камнях старые и всем известны: на занятый ход не лезь; пропусти, кто вниз – ему труднее; не помог пловцу – вон со Столбов! Все!

– Ага! Они нашу избу спалили, а мы им – здрасьте! – крикнул кто-то из «беркутов».

– Только пусти абречье – последние калоши сопрут! – подхватила «Али-баба».

– Кто сказал? – вскочил Цыган. – Ты, пират недоделанный, ты у меня свой платок на глазу носить будешь! На деревянной ноге скакать!

Абреки по привычке сразу схватились за кинжалы. Избачи тоже вскочили с мест, разворачиваясь стенка на стенку. Вымуштрованные тетки разбежались в стороны, чтобы не мешать, только Дуська осталась в боевых порядках.

– Тихо! – перекрикивая общий ор, гаркнул Хасан. – Я не все сказал!.. Кто видел, что «Беркутянку» подожгли абреки?

– Да все знают!

– Я спрашиваю: кто видел? – раздельно сказал Хасан. – Пусть выйдет сюда и скажет! Законы все знают: вора – на столб! А я бросаю корону и ухожу к чертовой матери! Ну? – он снял корону.

Избачи шумели, но никто вперед не выходил.

– Кто из стариков есть? Пиночет! А это чья там противная рожа в «изюбрях»? Это ты, Грач? Не дайте соврать!.. Мы с вами никогда не целовались. И дрались, и с белым флагом ходили. И веревку ночью поперек тропы натянешь, и перцу на печку бросишь – всяко было. Но как вы могли поверить, что самый поганый, самый последний столбятник может намазать маслом ход и прийти смотреть, как из другого мозги вылетят? Не может такого быть!.. Пока мы деремся – одна изба сгорела. И остальные сгорят! Кому-то нужно, чтобы мы все попередрались и по своим столбам расселись, чтобы передавить нас поодиночке. И я подозреваю, кому это нужно!

– Ну, говори! – столбисты затихли, глядя на него… Хасан выдержал паузу…

– Менты! – крикнул вдруг кто-то. Между деревьев мелькали, охватывая поляну, серые ментовские мундиры.

Хасан прыгнул со Львиных ворот. Столбятники ломанулись всей толпой прямо сквозь жидкую ментовскую цепь. Кого-то успели схватить, но остальные прорвались и рассыпались по Столбам. Преследовать их в лесу, а тем более на камне было бесполезно, и менты принялись сгонять в кучу задержанных.

Попались человек двадцать – и «беркуты», и абреки, и «славяне», каждой твари по паре. Они, впрочем, не шибко переживали, не сопротивлялись и дружно болели за Гуляша. Тот не сумел прорваться к столбам, дунул в обратную сторону и с разбегу взлетел на Слоника. Менты окружили камень.

– Слезай, – велел старший. – Поймаю – хуже будет.

– Ага. Лови, – нагло ухмыльнулся Гуляш сверху. – Не надорвись только.

Старший полез на Слоника, сапоги проскользнули, и он съехал вниз по Постирушке, ободрав локти. Менты прыгали вокруг, пытаясь достать дубинкой Гуляша по ногам, тот весело приплясывал на верхушке.

– Лестницу надо бы, – догадался кто-то из ментов.

– Да черт с ним, – плюнул старший. – Грузи остальных.

Подогнали открытый грузовик, менты сели по бортам, столбистов, как селедку в бочку, набили в кузов и поехали в город.

Главный кордон заповедника – Нарым – стоял неподалеку от Первого. В его ворота упиралась наезженная грунтовка, идущая снизу из города, здесь же кончалась электрическая и телефонная линия. Это был крепкий бревенчатый дом с полинявшей табличкой «Государственный заповедник „СТОЛБЫ“, внутри забора располагались также сараи, поленница, качели, веревка с сохнущим бельем и живой уголок из подбитых браконьерами птиц и зверей.

Когда Хасан со свитой подошли к Нарыму, перед открытыми воротами буксовала новенькая голубая „Волынь“ – жестяная пепельница на маленьких колесах. Хасан кивнул своим, они толкнули машину, и „Волынь“ вкатилась во двор. Хасан вошел следом, абреки остались за воротами.

Из машины вылез Бурсак, старший егерь заповедника, приземистый коренастый мужик в синей егерской гимнастерке с еловыми лапами на петлицах.

– Здорово, Хасан.

– Здорово, Бурсак.

– Мечтал – не увижу тебя больше, загнешься на зоне.

– А я думал – давно пристрелили тебя где-нибудь на Каштаковской Гриве.

Из дома выскочили две Бурсаковы дочки-мокрощелки, тот передал им сумки с продуктами из города. Старшая презрительно фыркнула на пестрый абречий наряд и гордо отвернулась.

– Давно „мерседес“ прикупил?

– Неделю как, – Бурсак любовно погладил свою каракатицу по капоту. – Не разбираешься в машинах? Постукивает что-то в подвеске, – он присел перед колесом, пристраивая домкрат.

Хасан закурил, усевшись на скамью рядом.

– Ты ментов вызвал, Бурсак?

– Зачем? Плановая операция по очистке заповедника от посторонних.

– И не боишься? – удивился Хасан.

– Ты ж меня знаешь, Хасан. Это молодняк твой меня пугать пробует, – кивнул Бурсак за ворота. – Будь я пугливый, я бы тут двадцать лет не прожил… Ключ подай – вон, торцевой…

Хасан, не вставая, бросил ключ ближе к Бурсаку.

– Что менты с нашими делать будут?

– Как обычно. Оштрафуют, ножи отнимут и отпустят.

– Если у тебя так душа про заповедник рыдает, что ж ты торгашей сюда пустил?

– Они цивилизованные люди, не то, что вы, папуасы. У них с порядком строго… А нам деньги нужны, Хасан, чтобы заповедник спасать. Умирают ведь Столбы! Смотри, – он указал на сосны, торчащие над землей на окаменевших корнях. – Это не деревья, мертвецы стоят: корни вытоптаны. И молодняк здесь еще двадцать лет расти не будет. Ручьи попересохли: Медвежий, Берлы, Большой Индей! Вам наплевать, вам только ваши дикие забавы – а на Столбах зверья уже нет, браконьеры выбили, потому что они на колесах, а зимой на „Буранах“, а мы, нищие, на своих двоих. И люди к нам не идут за гроши надрываться. Это вы под камнями живете, как сто лет назад, при лучине. А кругом нормальные люди, они жить хотят нормально, в двадцатом веке… Меня тем летом в Калифорнию послали, опыт перенимать в национальный парк. Не был в Калифорнии, Хасан?

– Нет, я за Воркутой сидел.

– Вот это мечта, Хасан! Счастливый сон! – У Бурсака ожили, засветились глаза на обветренной роже. – Громадный парк, как наших пять. Чистый, как в пробирке! Заплатил – приходи, делай, что хочешь. Но только свернул с тропы – штраф. Развел костер – за всю жизнь не расплатишься. И индейцы там замечательно живут, в вигвамах своих сидят, туристы на них пялятся. А кончился рабочий день – перья снимают, в джинсы – и на машинах по домам!

– Это хорошо, что ты был в Калифорнии, Бурсак! – сказал Хасан, поднимаясь – И запомни хорошенько, что видел – внукам расскажешь, потому что здесь, – указал он на Столбы, – такого не будет никогда! Пока я жив. Хасан бросил папиросу и пошел к воротам.

– Слышь, Хасан, – окликнул его егерь. – Знаешь, на чем ты погорел десять лет назад? И снова погоришь, если не поумнеешь?

– Ну?

– Ты думаешь, ты на Столбах живешь? Нет, Хасан. Ты в государстве живешь…

Когда отошли от кордона, Хасан вдруг заметил, что Нахал тащит под мышкой здоровенный рулон красной материи.

– А это что?

– У Бурсака из конторы уперли, пока ты ему зубы заговаривал, – ухмыльнулся Нахал. – Гляди!

Они с Гуляшом развернули плакат „Все на субботник по уборке заповедника!“

– Представляешь, сколько шаровар накроить можно!

Хасан думал о своем.

– Вот что, Нахал… Я адресов уже не помню – так объясню, на пальцах. Пойдете в город, найдете старых абреков. Кто-то должен еще был остаться. Скажите – Хасан зовет… Пора начинать!..

Посланные в город гонцы вернулись к вечеру. Между ними возвышался длинный, двухметровый почти мужик с крупным грубым лицом, громадными пятернями на тощих жилистых руках, неровно стриженный, не по размеру одетый и вообще весь расхлябанный, играющий на каждом шагу, как на разношенных шарнирах.

– Солдат! – поднялся ему навстречу Хасан.

– Хасан! – завопил тот, и два сорокалетних седых мужика принялись, что было сил дубасить друг друга кулаками и бороться, пока не завалились оба на землю.

– А я аж не поверил сперва, – торопливо, захлебываясь, стал рассказывать Солдат, когда угомонились. – Пришли мальцы, говорят: Хасан зовет! А я глазами лупаю, будто с того света голос услыхал… Чего-то не знаю никого, – разглядывал он абреков. – Мелочь одна краснопузая… А, Цыган, здорово!.. Дуська, ты, что ли? Ну, баба стала! Ох, гляди, глаз положу! – он бесцеремонно огрел Дуську по спине пятерней.

– Погоди… А почему один? – оглянулся Хасан на гонцов.

– Так не осталось никого, Хасан, – ответил Солдат – Без тебя все наперекосяк пошло… Сперва Голуб уплыл. Потом Монах, дурак, втихую на Большого Беркута ломанулся – дня через два только хватились, а его уж лисы объели. По кинжалу опознали. И поехало – один за другим пропадать стали. Пиф спился, зарезали в городе. Людон влип за драку на два года – так и исчез. Спиральный в спортсмены подался – в Альпах золото выиграл, французов обул, как мальчиков. В феске на пьедестале стоял, Хасан! А потом на Памире с ледника сорвался… Остальные – даже не знаю, кто где. Акула, вроде, в городе, но я его уж лет пять не видал… Как чума напала на абреков… – он помолчал. – И я бы пропал, но тетка моя как почуяла что – камнем повисла: не пущу больше! Квартиру на другой конец поменяла, чтоб Такмак в окне не маячил. Троих по-быстрому настрогали. Вот… – Солдат смущенно показал дежурную фотографию троих малышей. – Старшего через неделю в школу поведу – Первое сентября. Первый раз в первый класс… В общем, повязала меня тетка по рукам, по ногам. Да и делать здесь уже нечего было. Как на кладбище ходил… Ты-то как, Хасан?

– Нормально, Солдат, – коротко ответил Хасан.

– Понял. Золотой закон Столбов: лезь на камень, не лезь в душу… А где моя фесочка, моя голубушка, – он развернул пыльные пожелтевшие газеты с абречьим парадом и кривым янычарским тесаком. – В сарае прятал от тетки…

Солдат переоделся – и вдруг неузнаваемо изменился, выправился в развилке и шароварах, перетянутый кушаком.

– На человека похож, – удивленно сказал он, разглядывая себя. – Не думал уже, что снова надену… Хорошо, тетки не было, когда твои пришли. Я ей записку оставил, что в ночную смену вызвали. Завтра к вечеру в город вернусь – спиногрызов в цирк отведу. Сам понимаешь, святое дело. И тогда уже тетке объявлю… Что тихо?! – заорал он. – Чего сонные, мелочь краснопузая? Хасан вернулся! Столбы дрожать должны!.. А помнишь, Хасан, последний раз рассвет встречали все вместе? Ломанемся на Второй – солнце встречать!

– Погоди. Сперва дело сделаем. Столбы чистить надо…

– А ты не объясняй! Ты приказывай! А Солдат – вот он!

Утром под Чертовой кухней кипела жизнь, орали сто динамиков сразу, турики активно подкреплялись перед штурмом вершин, сладкий дымок мангалов висел в воздухе.

– Ух, шашлычку порубаем! – возбужденно хихикнул Гуляш.

Абреки неторопливо, растянувшись по узкой тропе, вышли к Первому столбу. Кроме кинжалов, кое-кто прихватил стальные триконя – тяжелые шипованные подошвы для зимы – и связки страховочных карабинов. Турики поначалу с любопытством глядели на пеструю компанию, кто-то даже поднял было фотоаппарат, но Солдат закрыл пятерней объектив:

– Извини, друг, плохо выгляжу сегодня.

В мрачной неторопливости абреков была угроза, и толпа с краю начала расступаться, пропуская их к торговому городку.

Нахал подошел к фотографу, которому позировал недавно.

– Куда пропал? – обрадовался тот. – Клиентов навалом.

– Прячь камеру.

– Чего ты? – опешил тот.

– Разобьется – жалко будет. Давай-давай, быстрей, – похлопал его по плечу Нахал, подталкивая к разложенным на земле кофрам.

Гуляш поймал за локоть бугая в дорогом спортивном костюме, который, доев на пару со своей теткой шашлык, бросил, не глядя, бумажную тарелку под ноги.

– Подними.

Тетка в задранных на лоб темных очках, в блестящих панталонах, обтягивающих ляжки до колен, скучно глянула на Гуляша – и тут же тревожно забегала глазами по сторонам.

– Подними, Леша, – пискнула она.

Бугай и сам заметил уже абреков, неторопливо обтекающих их слева и справа. Нехотя наклонился и поднял.

– И вторую тоже.

– Это не моя.

– А ты все равно подними… Вот так.

Гуляш поставил на свободный столик патефон, завел и аккуратно опустил иглу на диск. В разноголосицу модных песен ворвалась хриплая „Маша“.

Солдат, лениво позвякивая об ладонь связкой карабинов, подошел к первому ларьку, посторонил очередь и по пояс просунулся внутрь, опершись о прилавок, так что оказался нос к носу с продавцом. Огляделся, снял с витрины заграничную шоколадку, стащил зубами обертку и откусил половину. Секунду они глядели с продавцом друг на друга.

– Закрывай лавочку.

– Товар успею собрать? – деловито спросил тот..

– Поторопишься – успеешь.

Хасан на полуслове забрал мегафон у зазывалы:

– Граждане отдыхающие! Базар закрывается – на сегодня и навсегда! Господа шашлычники и прочие спекулянты! Маза кончилась! Даю пять минут на сборы! Через пять минут за сохранность товара и лица не ручаюсь!

 Наиболее понятливые из торгашей быстро, внавал кидали товар в баулы, тащили сумки к стоящим поодаль машинам. Только кавказцы-шашлычники невозмутимо крутили шампуры над углями, наблюдая исподлобья за развитием событий.

Солдат подошел к крайнему.

– Вай, генацвале, нехорошо. Приехал в Россию, а по-русски ни бум-бум? Перевожу: чайхана – ек! Отваливай!

– А ты кто такой?

– Я – абрек.

– Да хоть Иисус Христос. Я за место заплатил. Отойди, да? – Он оттолкнул Солдата. Тот будто невзначай зацепил за ножку столик, с которого тут же ухнула под ноги сыну гор громадная столовская кастрюля с маринованным мясом.

– Ай-яй-яй! – огорчился Солдат.

– Зарежу, собака! – тот схватил длинный кухонный нож и кинулся на Солдата.

Гуляш опрокинул на него мангал с углями и раскаленным шашлыком. На помощь кавказцу бежали соседи с ножами и гирьками, дюжие охранники с нунчаками, брызнули в стороны перепуганные турики – и началось побоище с матом, лязгом триконей и карабинов, орущими по-прежнему магнитофонами и „Машей“.

Гуляш сцепился с охранником, плечом вдавил того в стену киоска. Охранник с фанерной стеной рухнул внутрь, и его засыпала пирамида пивных банок. Трещали и складывались, как карточные домики, ларьки, разлетались угли, опрокинутый мороженный аппарат вдруг выдул сугроб пломбира. Абреков было больше, тренированные охранники были сильнее. Но тут в центр драки ворвался Цыган.

– Ложись!! – заорал он, бешено вращая глазами.

В руках у него были гранаты с тлеющими фитилями. Бросать, собственно, было некуда – красные развилки абреков перемешались со спортивными костюмами охранников, – и Цыган запустил гранаты в сторону. Грохнул взрыв, другой, накатило гулкое эхо от Чертовой кухни, и торгаши сломались, побежали к машинам.

– Угли гаси! – крикнул Хасан.

Часть абреков кинулась топтать раскатившиеся среди сухих корней угли, остальные забрасывали отъезжающие машины банками с пивом. Солдат кинул одну, другую, третью придержал, глянул название, открыл и присосался.

Абреки стирали с лиц кровь и пот, переводили дух, оглядываясь на разоренное торжище.

– За подмогой поехали, – сказал Солдат. – Скоро вернутся.

Завывая моторами, перегретыми на долгом подъеме, к Чертовой кухне выехала кавалькада – впереди джип – „Патруль“, за ним с десяток „тойот“ и „жигулей“. Выскочившие из машин ребята были покруче шашлычной охраны. Сжимая в карманах пистолеты, они настороженно озирали поле недавнего боя, окрестные скалы и заросли. Кругом не было ни души.

Из „Патруля“ вышел мужик в дорогом костюме, в темных очках.

– Ба! Кого я вижу!

Приехавшие разом обернулись на голос – Хасан сидел на невысоком карнизе над ними.

– Ты ли это, Боров? – продолжал Хасан. – Ну, дела! Я-то думал, ты все так же бомбишь алкашей у вокзала, если не порезали по пьяни или менты не свинтили, а ты – в галстуке! Да на красивой машине! Это ничего, что я сижу?

– Хасан, что ли? – подошел ближе Боров.

– Я, Боренька. Или как там тебя теперь звать-то: Борис… прости, по батюшке не знал никогда…

– Твоя работа? – кивнул Боров на разгром. – Ты знаешь, сколько я на тебя за это повешу? До смерти раком будешь стоять – не расплатишься!

– Эй, ты! Иди сюда, чучело, – один из крутых ребят вытащил „вальтер“, – Считаю до трех! – он взвел курок.

Сверху раздался протяжный свист, и с Первого поскакал по уступам, грохоча и разбрызгивая осколки, громадный камень. Гости бросились врассыпную. Камень вдавил на полметра землю, и, ломая кусты, улетел в лес. Другой, побольше, протаранил две машины.

Крутые ребята отступили от столба, паля изо всех стволов по мелькающим тут и там красным развилкам. Вскоре стрельба затихла, гости замерли, чутко водя стволами по скалам – стрелять было не в кого.

– Это вы зря. – Хасан снова возник на карнизе, – Вам еще обратно ехать. Дорога дальняя, мало чего случится?

Боров негромко приказал что-то своим, те нехотя попрятали оружие. Сам он, миролюбиво подняв ладони, опасливо поглядывая вверх, снова приблизился.

– О'кей, Хасан. Ребята погорячились, они городские люди, они не знают, что такое Столбы и кто такой Хасан. А я прожил здесь два года… Давай решать вопросы мирно, как деловые люди. Если ты претендуешь на свою долю, не надо было кулаками махать, надо было просто связаться со мной. Твое право. Это действительно уже сто лет ваша территория. Я предлагаю, скажем, два процента.

– Что ж так дешево? – искренне удивился Хасан.

– Это огромные деньги, Хасан! Ты что думаешь, я здесь шашлыками торговать буду? – засмеялся Боров. – Тут золотое дно, Хасан! Это многие поняли, только я первый успел. Администрацию мы уже прикормили. Сейчас мы откупаем заповедник – весь, до последнего камешка. Это решенный вопрос, у меня есть люди в Верховном Совете. Не сегодня – завтра французы начнут строить канатную дорогу, потом будет отель, будет международный центр горного туризма – проекты уже есть. Американцы, англичане, турки – все рвутся сюда, но все они придут ко мне со своими деньгами. Здесь миллионы, Хасан, сотни миллионов! Ты со своими ребятами возьмешь на себя охрану. Ваша форма будет единой для всего персонала. А когда откроем школу скалолазов – это я целиком отдам тебе на откуп. Ты по золотым камням ходишь, Хасан!

– Красиво говоришь, – сказал Хасан. – А теперь слушай меня. Хоть ты и прожил здесь два года, но так ничего и не понял. Как торговал водкой по ночам, так и остался мелким спекулянтом, хоть и в галстуке. Слушай: пока жив хоть один абрек – не будет здесь ни тебя, ни других торгашей, ни отеля, ни французов с англичанами. Будет заповедник, где вас нет! Иди, Боров, и по сторонам не смотри – не твое!

Боров удивленно покачал головой.

– Ты дурак, Хасан? Или не понял, о чем говорю? Или детство еще в голове играет? Я же тебя раздавлю, как клопа! На камнях ведь не проживешь, в город спустишься – там я с тобой по-другому буду разговаривать. Пижон дешевый!

– Иди, Боров, утомил.

Боров кивнул своим, и они пошли к машинам. Кое-как завели покореженные „жигули“. Крайний парень оглянулся через плечо на Хасана, взвел в опущенных руках пистолет. Вскинул ствол…

Но на карнизе уже никого не было, Хасан будто растаял в воздухе.

Абреки, как мурашки, тащили на Скиталец трофеи: полные охапки сладостей, уцелевшие бутылки – водку, шампанское, заморские ликеры. Гуляш пер за спиной мешок пива, Нахал – сноп шампуров с недожаренным шашлыком. На Скитальце все свалили в кучу, бутылки расставили отдельной батареей, запалили костер, Кукла и Варежка доставали алюминиевый сервиз – готовились к торжеству. Собственно, приглашения никто не ждал, каждый пробовал, что хотел. Ликеры по кругу отхлебывали из горлышка, кривились – „очко слипнется“, французский коньяк не оценили – „самогон, даром, что пузырь красивый“. Поживились и шмотьем по мелочи: один в ковбойской шляпе поверх фески, другой в новой футболке с Бэтменом под развилкой; не забыли и про теток – Варежка в зеркальных очках шикарно покуривала длинную черную сигарету. Кукле Нахал поднес сувенир в прозрачном футлярчике, который под общий радостный гогот оказался фигурным презервативом. Дуське каждый втихаря нес красивый дезодорант – видно, из одного киоска, потому что у нее собралось десять одинаковых флаконов.