Текст книги "Сказание о первом взводе"

Автор книги: Юрий Черный-Диденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

XIV

Близилось сретенье – по народному поверью время встречи зимы с летом. Выпадали дни, когда еще во всю свою полную силу мела злая пурга. Обманчивая, увертливая поземка вилась по дорогам Харьковщины, перекрывала недавно наезженный путь снежными косами-отмелями, громоздила на околицах сел увалы, доверху засыпала поспешно откопанные и так же поспешно брошенные немецкие траншеи. Но уже не раз ложилась на землю сверх затвердевшего наста и печатная пороша, при которой на мокром снегу отчетливо – до каждой иззубрины коготка – видны следы не только тяжелого матерого зайца, а и самого молодого. Все круче и круче поднималось над горизонтом солнце, чаще и чаще поглядывало из-за туч на это извечное единоборство зимы с летом и любовалось им, ускоряя исход поединка.

В такое разнопогодье едва ли не хлопотней всего приходилось на этом участке фронта лыжной бригаде, в которой служил Широнин. В середине января бригада вошла в огромную брешь, пробитую гвардейцами во вражеской обороне, и, взаимодействуя с танкистами, сбивая гитлеровцев с промежуточных рубежей, прошла более двухсот километров. Лыжники участвовали в боях за Старый Оскол, Старый и Новый Мерчик, Валуйки, наконец, за город Ольшаны, со взятием которого над гитлеровскими войсками, находившимися в Харькове, нависала угроза окружения. Но неустойчивая погода затрудняла дальнейшие успешные действия лыжников. Приноравливаясь к ее капризам, они в иной день дважды, трижды меняли на лыжах мазь, а сейчас и это уже не выручало. Бригада расположилась на вынужденный отдых в небольшом селе недалеко от Ольшан. Но не отдыхали и дня. Стало известно о расформировании соединения.

И вот сейчас, после бессонной ночи, занятой сдачей имущества, Петр Николаевич стоял около регулировщицы на выходе из села и дожидался попутной машины. В кармане гимнастерки лежало предписание, которым он откомандировывался в гвардейскую дивизию. А погода словно бы решила напоследок опять пошутить. После ряда дней оттепели сегодня с утра вновь припустил снег. Белая завеса то нависала прямо над головой, то рассеивалась под порывами ветра и рвалась на косые, хлесткие полосы. Широнин нетерпеливо всматривался в дорогу, уходившую к Харькову. Канонада, которая накануне день и ночь гремела со стороны города, сегодня утихла, и лишь порой восточный ветер доносил глухое урчание орудийных залпов.

Словоохотливая регулировщица в плотно надвинутой на лоб и наглухо завязанной у подбородка шапке-ушанке, из-под которой выглядывали смышленые светло-карие глаза и аккуратненький маленький носик, говорила всем подходившим к КПП:

– Освободили… Утром броневичок проезжал с офицером связи, он и сказал, что освободили… Еще позавчера бои на Холодной Горе велись.

Эта весть – взят Харьков! – и обрадовала Широнина, и несколько смутила. Он знал, что два дня назад штаб гвардейцев находился северо-западнее Харькова, а а где его искать теперь, куда направиться!

– Да вы б уже прямо на мою Полтаву, товарищ лейтенант, – пошутила регулировщица и тут же стала рассказывать, что сама она из Полтавы, работала там на мясокомбинате – может, слышали, лучший был на Украине? – а в армию пошла добровольно, жаль только, что не попала в артиллерию, ну да и здесь работа живая: в наступлении только успевай поворачиваться.

То ли девушке скучно было оставаться одной на развилке дорог, то ли и в самом деле хотела лейтенанту лучшего, но она упорно уговаривала его подождать какой-то особо удобной машины из хозяйства Перепелицы.

– Оттуда, от Перепелицы, все найдете…

«Перепелица, Перепелица…» – кружилась в мыслях Петра Николаевича эта когда-то слышанная и не могущая не запомниться фамилия. И вдруг вспомнил веселого тучного подполковника из второго эшелона гвардейцев, который как-то на плацдарме выручил лыжный батальон, одолжил ему в трудную с горючим пору бочку бензина.

– А где сейчас хозяйство Перепелицы?

– В Ключах. Это сорок километров отсюда. Говорю же вам, подождите.

Подошедшая вскоре грузовая машина оказалась отнюдь не такой уж удобной. В кабине сидел капитан. В кузове высились снарядные ящики с отстрелянными гильзами. Под их малиновый перезвон, оглушенный этим перезвоном, Широнин спустя полчаса въезжал в Ключи, где находился полк, в который он был направлен представителем гвардейской дивизии.

Немцы сожгли село еще, очевидно, в первый год войны. На огородах и пустырях виднелись полузасыпанные снегом замысловатые геометрические фигуры жести, сорванной с крыш, обугленные сваи построек; лежали массивные, в два обхвата, дубовые колоды, на которых, наверное, не одно поколение девчат устраивало свои гулянки; кто-то, видать, тщетно пытался подзапастись дровишками, нарубить щепы на растопку, да только даром иззубрил топор: не поддался мореный дуб, остался лежать и ждать поры повеселей. А пока людское жилье переместилось под землю и обозначилось дымками: они курились из сохранившихся каменных подвалов домов, из погребов, из землянок. В большинстве своем крохотные, в одно неказистое окошко, они были выкопаны старательными женскими руками. Но попадались и вместительные с длинными, крутыми гребнями, отстроенные впрок, на добрый десяток лет. Уж не на этот ли срок рассчитывали их владельцы, гадая, как и куда повернет свои ход война?

В одной из таких землянок и разыскал Широнин штаб полка. Его принял сам командир части, пожилой, лет пятидесяти, полковник, сидевший за столом в фуражке и шинели.

– Билютин, – коротко буркнул он, протягивая и пожимая Широнину руку.

Даже ясно-голубые с льдинкой глаза не молодили его лица. Седые волосы, седина в усах. Прочтя предписание, полковник устало посмотрел на Широнина.

– Лыжник?

– Так точно, из лыжного батальона, товарищ гвардии полковник! – выпрямляясь всей своей сухонькой фигурой ответил Петр Николаевич.

– Ну, лыжники мне, пожалуй, уже не нужны, ни к чему… к весне дело идет… Вы что в лыжном батальоне делали?

– Помощник по материально-техническому обеспечению.

– А такие и подавно не нужны. Хватает таких… А вот командиров взводов маловато. Как вы на этот счет?

– О другом и не думаю, товарищ полковник…

– Ну это и хорошо… Это и хорошо, – сразу как-то подобрел и смягчился Билютин и, подойдя к дверям, крикнул: – Филиппов, посмотри, не ушел связной из третьего батальона?

– Сейчас узнаю, товарищ гвардии полковник.

– Сюда его!

Через минуту у порога браво пристукнул каблуками и замер в ожидании приказа Петя Шкодин.

– Отведешь лейтенанта к Решетову и скажешь, что бы он мне через полчаса позвонил.

– Слушаюсь! Отвести и позвонить! – Петя приглашающе – пошли, что ли? – посмотрел на Широнина, и тот обратился к полковнику:

– Разрешите идти?

– Идите.

В сенях Широнин нашел свой вещевой мешок.

– Давайте я понесу, товарищ гвардии лейтенант, – кинулся к вещмешку Петя, догадываясь, что лейтенант направляется в батальон не по каким-либо командировочным делам, а насовсем.

– Да нет уж, привык сам его таскать, – отказался от предложенной услуги Широнин. – И кстати, я еще гвардейцем не стал… Это поторопился ты меня так повысить.

– Так станете, у нас быстро станете! – убежденно воскликнул Петя.

Они вышли на улицу. Снег продолжал падать, но над селом синело в небольшом просвете небо, в нем кружила «рама», и где-то на огородах изредка нехотя били зенитки. На самолет никто не обращал внимания. Меж двумя оголенными черными вязами дымилась полевая кухня. К ней ребячьим мелким шагом, позванивая котелками, бежали солдаты, и было непонятно – то ли кухня только что прибыла и солдаты, заждавшись ее, изголодались, то ли, наоборот, собирается уезжать и повар бросил по ротам веселый клич – подобрать оставшееся. По задворкам с бухтами проводов шагали и перекликались связисты, и опять не понять было, то ли часть собиралась сниматься, то ли только что прибыла и обосновывалась в селе всерьез, надолго. Широнин спросил об этом Шкодина.

– Оно и так, и этак, товарищ лейтенант, – охотно стал объяснять Петя, довольный тем, что он первый введет нового офицера в курс дела. – Сейчас ведь у нас вся война такая… Утром расположились будто на неделю, а к вечеру снова в дорогу. Надо же пользоваться тем, что фриц растерялся. Иной раз и бутерброд получается. Мы уже далеко впереди, а они еще не успели отойти, лезут потом по ночам отовсюду, как черви. Ох, сколько ж их в Харькове один наш взвод перебил… Вот бы вам, товарищ лейтенант, к нам, в первый взвод…

– А чем же ваш первый взвод так уж знаменит?

– Так у нас же полная дружба народов. Со всех республик и краев собрались. Это раз! А два – начальство-то какое! И председатели колхозов, и председатель сельсовета, и художник, – восторженно стал перечислять Шкодин и запнулся, не зная, кого еще добавить к этому перечню. Разве Букаева, Кирьянова, Нечипуренко?..

– Ну, в такое начальство, а может, и повыше и ты наверняка попадешь после войны, – усмехнулся Широнин.

– Нет, я, откровенно вам сказать, после войны на какой-либо большой завод хочу податься. Больше всего на авиационный тянет. Вы сами, товарищ гвардии лейтенант, не по заводскому делу раньше были?

Чуть забегая вперед Широнина, искоса бросая на него пытливые взгляды и по-прежнему нет-нет да и присваивая ему гвардейское звание, Петя пытался точнее определить, что именно представляет собой его спутник. За тридцать лет, а только лейтенант. Значит, не кадровый, из запаса.

– Был и по заводскому, а в последнее время учитель! – сказал Широнин.

– О-о! – только и смог обрадованно воскликнуть Шкодин и после паузы, доверительно, словно желая предстать перед недавним учителем в наилучшем свете, сообщил:

– А я же в тридцать девятом в Артеке был, товарищ гвардии лейтенант. Наша дружина на всю Курскую область славилась. Меня, как председателя совета, и послали. Правда, потом, когда вернулись, одна промашка вышла, сейчас неловко и говорить…

– А все-таки что за промашка? – полюбопытствовал Петр Николаевич, которому все больше и больше нравился сопровождавший его паренек.

– Вернулся из Артека, а тут освободительный поход начался, я и сбежал из школы, поехал в Западную Украину. Эх, думаю, была не была, или орден заработаю, или выговор.

– И что же?

– Да выговор. Меня дальше Шепетовки не пустили. И разжаловали с председателя.

– Ну, а в финляндской не участвовал? – придавая вопросу самый серьезный тон, поинтересовался Широнин.

– В финляндской не пришлось. Туда еще дальше… Все равно бы не доехал. Да знаете ж, товарищ лейтенант, дело было мальчишеское, – попросил отнестись к нему снисходительно Петя. – Все не терпелось. Кто ж его знал, что через три года так получится…

В штабе батальона Широнин представился командиру старшему лейтенанту Решетову, рыхлому блондину с пушкинскими бакенбардами. Здесь беседа была еще короче. Решетов отчитывал какого-то старшину за пропавшую и до сих пор не найденную подводу с боеприпасами. Старшина стоял навытяжку, не шевелясь, уставив на комбата кроткие немигающие глаза, точно смирившись с тем, что ему будет учинен по крайней мере двухчасовый разнос. При появлении незнакомого офицера Решетов не отпустил старшину, но прервал разнос, бегло просмотрел документы Широнина.

– Пойдете к Леонову, – после минуты раздумья решил он, – примите первый взвод. Шкодин, отведи, – и сразу же – теперь ведь Широнин стал своим – вновь повернул к старшине гневное, раздраженное лицо.

Побывав и у командира роты, Широнин вместе со Шкодиным теперь шел к стоявшим поодаль от села полуразрушенным постройкам фермы, где размещался первый взвод.

– Взяли бы вы меня к себе, товарищ гвардии лейтенант, – говорил по пути Шкодин, обрадованный назначением Широнина.

– Так ты же в первом взводе и есть.

– Я не про то… Ординарцем бы к себе.

– Мне, друг, ординарец не полагается.

– Ну, просто бы так, как это, вестовым, что ли?.. Надоело все по штабам да по штабам. А вот и наш взвод. Не поскользнитесь. По приступочкам… Осторожнее… Их тут не разглядеть.

XV

Постройка, в которую вошли Широнин и Шкодин, была без потолка и крыши – всего-навсего четыре заледеневшие стены, по-сиротски стоявшие в степи. Они укрывали лишь от ветра. У одной из стен шумно, без умолку трещали два костра.

У веселого, жаркого огня сгрудились красноармейцы.

Слышался ровный голос, каким обычно читают письмо, и он то и дело обрывался смехом и замечаниями собравшихся.

– «Сегодня, товарищи, у нас праздник: торжественно сдали завхозу костыли. По этому поводу разрешили себе и сто грамм».

– «Выпили за ваше здоровье, друзья, – продолжал ровный голос, – за наш первый взвод, и не думайте, что повеселели, ни черта; наоборот, такая смертная госпитальная тоска взяла, что выпимши и письмо это стали писать, может, вы хоть душок почуете…»

– И за это спасибо!

– Напишите им, товарищ старшина, что и у нас это добро в наступлении бывает.

– Товарищ старшина, – позвал Шкодин Зимина. Тот обернул потемневшее, разморенное теплом лицо, глянул на вошедших чуть слезящимися и от смеха и от едкого дыма глазами. – Вот товарищ лейтенант к нам в первый взвод.

Зимин шагнул к Петру Николаевичу, и Широнин протянул ему свою сухонькую, легонькую руку, уважительно пожал зиминскую – загрубевшую, будто набрякшую в только что законченных хлопотных трудах.

– К нам, командиром? Давно ждем, товарищ лейтенант, – прояснилось в мягкой, дружелюбной улыбке лицо Зимина.

У костра обернулись и тоже с нетаимой заинтересованностью смотрели на прибывшего офицера Чертенков, Букаев, Кирьянов, Болтушкин.

– Ну вот и дождались, коль ждали. – Петр Николаевич переводил пристальный взгляд с одного красноармейца на другого, и невольно возникала мысль, что где-то и когда-то – по крайней мере, вот этих троих или четверых – уже видел. Это чувство было настолько смутным, что сейчас не стал разбираться в нем, прошел мимо расступившихся солдат к первому костру, поближе к языкастому, приветливому пламени.

– А жилье у вас, товарищи, скажем прямо, неважнецкое, – Широнин глянул в небо, с которого продолжал валить снег. – Не гостиница «Москва».

– И то хорошо, что не в голой степи, товарищ лейтенант, – отозвался Кирьянов, а за ним и другие.

– Та всэ ж таки затышок!

– Чего еще в наступлении?

– Фриц нам здесь блиндажей не успел приготовить.

– На кой ляд они нам и нужны.

– Наше жилье сейчас такое… Отогрелся, ноги на плечи – и дальше! – проговорил Букаев своим сиплым баском, которому непогода и бездомные ночевки придали еще более густой, низкий тембр.

А Петр Николаевич, услышав этот басок, щупнул взглядом быстрых глаз крупные черты лица Букаева и вновь ощутил прежнее, пока безотчетное чувство чего-то знакомого.

– Где-то мы с вами будто встречались? – спросил он, пытаясь из тысячи фронтовых встреч выхватить памятью ту единственную, о которой ему напоминали эти лица.

– Может, и встречались, товарищ лейтенант… Из-за Дона идем.

– Из-за Дона? Так правильно же… Вот там и виделись. На марше. Неподалеку от Самарина. Так ведь?

– А, вспомнил и я, – осклабился Зимин, и сам теперь узнавая лейтенанта с лыжами. – Мы вам помогали тогда машину вытащить. Вы еще насчет шинелей посмеялись, новые, мол, слишком.

– Верно, было такое… Ну, а шинельки у вас после того пообносились, слов нет, пообносились, а-я-яй, я-яй! – Широнин шутливо качал головой, окидывая взором действительно побуревшую, словно мятую вальками одежду красноармейцев.

Вон чья-то – зазевался ее хозяин – прихвачена костром; другую не полоснул ли шальной, горячий осколок?

– О том не жалеем, товарищ лейтенант, – деловито заметил Кирьянов. Ему показалось, что глаза лейтенанта остановились именно на его шинели, рукав которой в одной из атак под Холодной Горой был разодран немецким штыком и теперь наспех заштопан. – Фрицу Харьков больно уж понравился, не хотел с ним расставаться, выковыривать пришлось с каждого переулка.

– Вот же как на фронте получается, на две тысячи километров он размахнулся, а с кем не встретишься! – довольный сегодняшним совпадением, проговорил Широнин и оживился, вспоминая. – Да, а командир, что вас тогда вел… Канунников. Где он теперь? Это же мой ученик!

– Убило его, товарищ лейтенант. – Зимин нагнулся, стал осторожно поправлять отвалившиеся от костра, подернутые серебристым пушком пепла веточки. – Уже в самом Харькове убило, перед Южным вокзалом. Когда мы с марша пришли, он во вторую роту попал. Его за прорыв и к награде представили. Красную звездочку дали. Заходил после к нам в роту, веселый был такой…

– Эх, Володя! – только и выговорил Широнин. Вспомнилась мать Канунникова. Он с ней не раз встречался на родительских собраниях. С началом войны, проводив в армию мужа, и сына, Канунникова пошла работать в механический цех, стала к станку. Может быть, там, в цехе, ей и вручат в эти дни похоронную? Решил при первой же возможности написать ей.

– И сколько же того молодняка фашисты погубили. Его больше всего и жаль, – раздумчиво сказал Скворцов, стоявший у костра на коленях, чтобы согреть плечи. – Была б на то моя воля, по всему земному шару приказ отдал бы: коль воевать, так только таким, как я…

– А тебе-то сколько, Андрей Аркадьевич, в гражданскую войну было? – не выдержал и улыбнулся Грудинин.

– Ну тогда мы только начинали. То было не в счет.

…Широнин знакомился со взводом. Он вынул из полевой сумки сохраненную еще из Кирса тетрадь – разрезанный пополам классный журнал. Своим крупным красивым почерком – недаром когда-то Наркомпрос даже в Москву вызывал составлять прописи – переписал по алфавиту весь состав взвода, тут же делая записи о домашних адресах, партийности, сроках пребывания в армии.

– Да у вас действительно кого только нет! – промолвил Широнин, вписывая в тетрадь вслед за вологжанином Болтушкиным украинцев Букаева и Вернигору, вслед за горьковчанином Скворцовым таджика Фаждеева, уроженца Ура-Тюбе.

– Да вот только с Исхаковым никак не разберемся, товарищ лейтенант, – шутливо пожаловался Вернигора. – Сами же видите, и рос и призывался в Каховке, цэ ж рядом з моею Николаевщиной, а он говорит, что узбек. Так чи считать его земляком, чи нет?

– Считай, не ошибешься.

Когда все были переписаны, красноармейцы отошли ко второму костру, оставили Широнина, Зимина и Болтушкина втроем.

– Вы бы, может, отдохнули, товарищ лейтенант? – предложил Зимин. – Александр Павлович, а ну-ка подбрось сюда соломки помягче да побольше. Отдохните, с дороги ведь.

– Да, догонять вас нелегко было, – сказал Широнин, вспоминая недавний путь и чувствуя, что в голове и сейчас еще не затих докучливый перезвон снарядных гильз. Но все-таки отдыхать отказался. Хотелось подробней расспросить Зимина о людях. А тот и сам опередил его.

– Вы коммунист, товарищ лейтенант? – несколько замявшись, спросил он, как-то сбоку нацеливая на Широнина твердый и пытливый глаз.

– Коммунист, – невольно насторожился и ответил Петр Николаевич. Что предваряет этот вопрос и что собирается ему сказать Зимин? А если бы он, Широнин, не был коммунистом, так разве бы не вправе командир, поставленный во главе воинского коллектива народом и партией, знать и слышать все…

А Зимин, передохнув, словно бы обратился к той высшей, наиполной слитности помыслов и устремлений, которая теперь, после широнинского ответа, возникла между ними. Она, эта духовная слитность – чистая, ни слоинки в ней не найти какой-либо чужой примеси, – позволяла без похвальбы, без рисовки глянуть на самих себя, на окружающее, отдать всему должное.

– Я вам от всей души скажу, товарищ лейтенант. Хорошо, приятно жить, когда знаешь, что есть на свете что-то повыше, побольше, чем ты сам и твоя жизнь. Мы это и до войны понимали. Потому и жили по солнышку: оно на работу поднимется, и мы на ногах! Строить же надо было державу такую, чтобы слава о ней в веках стояла. А в войну все, про что нам партия говорила, еще понятней стало. И люто наш народ воюет. Вот хотя бы и первый взвод. Он, конечно, капля в море, так ведь без капель и моря нет. Что за люди!.. Чертенкова еще на плацдарме ранило. Правда, легко, и упросился во взводе остаться, воюет. В уличных боях схватываться с немцами приходилось лицом к лицу, и не счесть, сколько их Чертенков уложил в рукопашной. И тот же Кирьянов Коля, который вам насчет шинелей ответил… Слесаренок из Калинина… Не богатырь на вид, а любую задачу поставь – выполнит… Орел, одним словом. На площади перед Госпромом первый в атаку поднялся… А вот перед тем, как вы пришли, мы читали письмо из госпиталя от Торопова и Павлова. Тоже наши бойцы. Оба вышли из строя еще при прорыве. Истосковались ребята, просят, чтобы помогли им к нам в полк вернуться.

– Да ты про нынешних товарищу лейтенанту побольше, про нынешних, – вставил Болтушкин.

За месяц боев Александр Павлович несколько изменился. И ранее не тучный для своих сорока с лишком лет, он стал еще более поджарым, словно бы все, что было в его дюжем теле хлебороба, ушло в мышцы, в мускулы, в кость. Светло-серые глаза стали жестче и глубже запали под белесые, выцветшие брови.

– Знамо, расскажу про всех. Товарищу лейтенанту с нами же воевать. Я только хотел пояснить, что и при нынешних, и при ненынешних, а во взводе всегда была и есть ось… Та ось, которую и партийные люди и беспартийные отковали задолго, впрок, глядя далеко вперед, и на ней, на этой оси, теперь все наше дело движется, ладно движется….

Слушая рассказ Зимина о взводе, его скупые и точные характеристики людей, Широнин с удовлетворением думал о том, что взвод и в самом деле дружный, сплоченный. Но вместе с этим удовлетворением обострилось и чувство своей командирской ответственности за него, за людей, которых ему предстояло вести в новые бои.

– Вы все-таки с дороги подремали бы, товарищ лейтенант, – вторично предложил Зимин после того, как рассказал все, что, по его мнению, могло и должно было интересовать Широнина. – Кто его знает, долго ли здесь будем? А около костра неплохо.

Широнин прилег на груду соломы спиной к костру и через несколько минут, погружаясь в сон, желанно ощутил, как к плечам, к спине пробилось сквозь полушубок и расплылось по всему телу восхитительное, совсем домашнее тепло.

Но спать пришлось недолго.