Текст книги "Газета (СИ)"

Автор книги: Юрий Нестеренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Эмма!

– Что? – она вновь обернулась, глядя на него уже с откровенной неприязнью.

– У тебя сзади кровь на платье.

– Где? – это утверждение явно застало ее врасплох еще больше, чем все предыдущее, и она принялась вертеться, пытаясь заглянуть себе за спину – что при ее лишних сорока фунтах было затруднительно. – Это… – бормотала она, – это, должно быть, когда я резала мясо, и…

Наконец ей удалось перетянуть подол на бок так, что ткань чуть не затрещала, и скосить глаза, едва не свернув толстую шею:

– Где?! Ничего нет.

– Я пошутил, – осклабился Франджони. – Сегодня же Хэллоуин.

– Да, разумеется, – ответила она сердито, но в то же время с облегчением, – дети уже третий день возятся со своими костюмами, но уж ты, Томас, мог бы быть и повзрослее! – она вошла в дом, громко хлопнув за собой дверью.

Франджони остался один. Он посмотрел на черный мешок в мусорном баке. Сбоку под пластиком что-то выпирало. Что-то, похожее на… ребра, да.

«Глупости, – сказал себе. – Даже если это и ребра, то коровьи».

Хотя коровьи, наверное, должны быть крупнее.

«Ну значит, свиные. Или… вообще никакие это не кости, а… ветки, да. Обрезанные ветки».

Мешок был в каком-то ярде от него. Достаточно развязать горловину и заглянуть внутрь…

Но как будет выглядеть он, Томас Франджони, среди бела дня на глазах у всей улицы роющийся в чужом мусорном баке?

Тем более что все это полная чушь. Ну не могла же Эмма в самом деле… они прожили с Тони полвека, да и вообще…

Дети, конечно же. Эти, как их, Дэннис и Вэлери. За что-то обиделись на дедушку… наверное, он прикрикнул на них, чтобы вели себя тише… вот и решили отомстить, дав такое объявление. Глупые, гадкие дети. Хорошо все-таки, что у них с Марджори никогда их не было.

И все же, шагая обратно к своему дому, Франджони поймал себя на том, что всерьез обдумывает, можно ли вкусно приготовить мясо старика. Наверное, если достаточно долго его отмачивать… а потом тушить на медленном огне со всякими приправами… во всяком случае, если кто и может справиться с такой задачей, то именно Эмма. Ему представилось, как он обсудил бы эту тему с Тони: «Как думаешь, Эмма сумела бы совладать со старым человеческим мясом?» «О да! – ответил бы Тони с преувеличенно серьезным видом. – Она всегда творила чудеса с мужской плотью!» И они оба довольно посмеялись бы над непристойностью.

Ему можно позвонить, сообразил Томас. Но тут же понял, что не знает номер мобильного Энтони. Если у того вообще есть мобильный – сам Томас таковым так и не обзавелся. Можно, конечно, позвонить на домашний и спросить номер у Эммы. Но ему не хотелось снова с ней говорить. Тем более что если все в порядке, то в этом нет смысла, а если нет, то она все равно не скажет правды… да и вообще, все это глупости.

Вечером Франджони, как обычно, смотрел телевизор. Среди сплошного засилья зомби и вампиров – в последнее время все словно помешались на тех и других, а уж в ночь Хэллоуина тем более – он отыскал себе старую добрую комедию с Джонатаном Винтерсом и наслаждался жизнью, забыв обо всех пакостях, пока внезапно не вспомнил, что Винтерс умер минувшей весной. «Бюллетень» писал об этом. Кажется, в Калифорнии… а может, и во Флориде. Все едут умирать во Флориду… ее следовало бы называть не Солнечным штатом, а Кладбищенским штатом. По правде говоря, после выхода на пенсию Франджони и сам порою подумывал продать дом и перебраться туда, но так и не собрался. Он вообще не любил радикальных перемен в жизни, а с годами и вовсе становился все тяжелее на подъем. Ну и ладно, не очень, в общем-то, и хотелось. Там, наверное, слишком жарко…

Винтерс на экране, все еще вполне молодой и здоровый, повернулся лицом к зрителю, устремив пристальный взгляд в камеру. Франджони показалось, что актер – именно актер, а не его герой – смотрит ему прямо в глаза. Томасу внезапно подумалось, что кино и телевидение – довольно-таки дьявольское изобретение. Дающее возможность видеть и слышать, как ходят, разговаривают, даже обращаются к нам давно мертвые люди. Не какие-нибудь состряпанные с помощью грима «зомби», а самые настоящие покойники.

«Здесь не жарко, Томас, – сказал Винтерс, глядя прямо на него. – Здесь гораздо, гораздо хуже».

Камера дала крупный план, и Франджони понял, что действительно смотрит в лицо трупа. То, что он принимал за улыбку, было оскалом. Губы обрели лиловый оттенок, глаза закатились, на заострившихся скулах обозначились пятна разложения. На глазах у Томаса кожа на левой скуле актера лопнула, и оттуда один за другим начали выползать маленькие белые черви. И в то же время это лицо не было застывшей маской – на нем явственно читалось страдание. Не предсмертное. Посмертное.

Громкий стук вывел Франджони из ступора. Он резко дернулся и заморгал. На экране, как ни в чем не бывало, продолжался фильм; герой Винтерса что-то горячо втолковывал большеглазой блондинке.

Томас с раздражением понял, что заснул перед телевизором. Мало того, что пропустил кусок фильма, так еще и приснилась такая дрянь…

Стук, однако, не был сном. И не замедлил это подтвердить, повторившись снова. Кто-то стучал во входную дверь, почему-то избегая пользоваться звонком – и притом настолько громко, что Франджони услышал его из спальни, несмотря на закрытую дверь и телевизор.

Хэллоуин, вспомнил он в очередной раз. Неужели чертовы дети? Они ведь знают, что он ничего им не даст. А если это какие-нибудь новенькие, могли бы догадаться по отсутствию соответствующей символики на доме.

«Сладость или гадость!» – пропел тонкий голосок, подтверждая его подозрения.

Не реагировать, подумал Томас. Постучат-покричат и уберутся.

«Сладость или гадость, мистер Франджони?» – настаивал тонкий голосок капризной девочки.

У Томаса возникла догадка, кто это может быть. Внуки Комбопьяно. Кажется, это единственные дети, переехавшие на Шиллер Стрит недавно… хотя он и не мог за это поручиться. Маленьким мерзавцам мало было зло подшутить над дедушкой – теперь они пошли доставать соседа. Томас сердито прибавил звук телевизора.

«Не притворяйтесь, что вы глухой, – отреагировал голос снаружи, также становясь громче. – Вы прекрасно меня слышите».

Франджони задохнулся от возмущения и хотел уже было встать и пойти устроить наглецам разнос… но так и остался сидеть. Он понял, что в репликах снаружи ему не нравится не только содержание. Теперь, когда голос зазвучал громче, Томас отчетливо уловил его хрипловатый тембр. Словно голосу маленькой девочки пытался подражать взрослый мужчина.

И кстати – видел ли он вообще когда-нибудь эту Вэлери, и Денниса заодно? Кажется, нет, понял Франджони. Он знает о них только со слов Тони и Эммы. Он ни разу не был в доме Комбопьяно с тех пор, как туда переехал Майкл с семьей. Уж не сам ли Майкл решил поразвлечься таким образом? Нет, это, конечно, совершенный абсурд. Скорее – какой-нибудь семнадцатилетний оболтус…

«Ну что ж, – констатировал голос, понижаясь буквально с каждым звуком. – Вы свой выбор сделали».

Последнее слово прозвучало так низко, что сомнений не осталось – этот голос не мог принадлежать ребенку. И даже подростку вряд ли.

Да и вообще человеку, мелькнула совсем уж дурацкая мысль. Франджони сердито отогнал ее и еще некоторое время вслушивался, но больше его не беспокоили. Кажется, кто бы это ни был, он, наконец, убрался.

Тем не менее, нить фильма Томас окончательно потерял. И хотя в комедии это не так существенно, как, скажем, в детективе, да и когда-то давно он уже видел этот фильм и, наверное, мог бы вспомнить, Франджони раздраженно выключил телевизор.

В половине третьего ночи очередной газеты на месте все еще не было, и Франджони воспринял это, как добрый знак. Дурацкие хэллоуинские розыгрыши закончились, и все возвращается в нормальное русло. С этой успокаивающей мыслью он устроился в постели и погасил свет.

Плюх.

Ну и что, сердито сказал себе Томас. Просто теперь его доставляют раньше. Но это самый обычный «Барлингтон Бюллетень», такой же, как всегда. И нет, он не пойдет проверять это прямо сейчас. Не пойдет выяснять, какой он на ощупь.

Однако эти разумные рассуждения не возымели должного эффекта. Без толку проворочавшись в кровати минут, наверное, сорок, он сдался и поплелся за чертовой газетой. Просто чтобы убедиться, что на сей раз с ней все в порядке.

По крайней мере, на ощупь бумага была нормальной – но, как и вчера, у нее уже было время высохнуть… хотя это, конечно, глупости, сказал себе Франджони, водружая на нос очки.

Первая статья была на сей раз посвящена событиям на Ближнем Востоке, и Томас, у которого внешняя политика вызывала некую смесь равнодушной скуки и брезгливого раздражения, лишь просмотрел по диагонали ту ее часть, что была на первой странице, дабы убедиться, что на сей раз в тексте нет никаких странностей. Один раз, правда, его взгляд зацепился за слово «монстр», но он тут же убедился, что это всего лишь цитата из выступления эмоционального конгрессмена, назвавшего таким образом сирийского диктатора.

Вторая статья, начало которой занимало левую нижнюю четверть страницы, повествовала о планах по объединению двух школьных округов – разумеется, с целью очередного снижения расходов – и ничего подозрительного как будто тоже не содержала. Томас уже совсем было успокоился, когда его взгляд обратился к заметке в правой нижней части страницы.

«Итоги фестиваля мертвых», возвещала она будничным шрифтом вполне заурядной новости – школьная реформа, во всяком случае, удостоилась более крупного кегля.

«Очередная ночь мертвецов в Барлингтоне прошла в основном спокойно. Число жертв составило 18 человек, что на два больше, чем год назад, но не превышает средних показателей за последнее десятилетие. Дуг Гудрич, 48, был найден в своем чулане повешенным на собственных кишках. Терезита Йерре, 77, была забита насмерть собственной берцовой костью, предварительно вырванной из суставов. Эдна Болдуин, 66, была перепилена пополам колючей проволокой. У Роуз Сански, 46, был вырван желудок…»

Не веря своим глазам, Томас дочитал до конца этот список ужасных смертей, изложенный в той же стилистике, как если бы речь шла о победителях местной благотворительной лотереи. Перечень восемнадцати погибших завершался фразой: «Кроме того, пропавшими без вести признаны Стефен Поллак, 51 (найдены его руки и ноги) и Дайана Стрэттон, 68 (найдена ее кожа)».

Франджони невольно, но очень ясно представил себе эту дряблую сморщенную кожу, содранную заживо со старухи, и почувствовал, что его сейчас стошнит.

Никого из перечисленных в заметке он не знал. Он даже не был уверен, что в Барлингтоне вообще есть люди с такими именами. Если эта статья – такая же идиотская выдумка, как и те, что в прошлом номере (а чем она еще может быть?!)… с другой стороны, семейство Комбопьяно, перечисленное в том номере, было вполне реальным.

Он с раздражением вновь посмотрел на заметку про школы – такую нормальную и обычную на фоне этого бреда чьего-то больного сознания – затем перелистнул газету на страницу 6А, где находилось окончание статьи.

То, чего не было на первой странице, поджидало его там. Необходимость объединения школьных округов объяснялась не только дефицитом бюджета, но и участившимися случаями сращивания детей. Сращивания. Что бы это ни значило.

Франджони выкинул газету в мусорную корзину, не желая даже смотреть, что там на других полосах (хотя его взгляд еще успел зацепиться за фразу «ужас труб», и Томас уже не усомнился, что речь там идет вовсе не о технических проблемах подземных коммуникаций). Он хотел было сразу отнести «Бюллетень» на крыльцо – пусть утренний мусоровоз заберет оба этих мерзких номера, – но при мысли о том, чтобы выйти сейчас на улицу, хотя бы даже и на несколько шагов, раздумал. Слишком уж там холодно.

Холодно и темно.

Вместо этого он уселся на кровать и придвинул к себе телефон. Он был так зол и возбужден, что не стал дожидаться утра – хотя и был практически уверен, что ночью ждать ответа оператора бесполезно. Однако после того, как он проигнорировал все автоматические опции, в трубке зазвучали гудки, и на пятом или шестом из них ответил женский голос, назвавшийся Джоан, сообщивший, что разговор «может быть записан», и поинтересовавшийся, чем она может помочь.

– Что вы себе позволяете? – сразу же накинулся на Джоан Франджони, хотя прекрасно понимал, что говорит не с главным редактором и не с автором этих идиотских заметок, а, по всей видимости, с девушкой из службы доставки. – Ладно, вчера вам вздумалось пошутить в честь Хэллоуина, хотя замечу, что эти шутки весьма дурного тона. Но второй день…

– Сэр, могу я узнать ваше имя?

– Томас Франджони, дом 7 по Шиллер Стрит. Я выписываю вашу газету, сколько себя помню, и никогда прежде она не позволяла себе подобного!

– У вас возникли проблемы с доставкой, сэр?

– У меня проблемы с тем, что вы мне доставляете! Вы сами-то читали, что пишет ваша газета? Про все эти кошмарные убийства… про пропавших детей…

– Вы имеете в виду раздел полицейских сводок?

– Я имею в виду все разделы! Начиная с первой страницы!

– Прошу прощения, сэр, но если у вас есть замечания по содержанию газеты, вам лучше изложить их в письме в редакцию. Я занимаюсь только вопросами доставки.

– И как скоро мне ответят из редакции?

– Не могу этого знать, сэр, – по ее тону можно было догадаться, что едва ли ответят вообще. Впрочем, Франджони и сам это понимал.

– В таком случае, – с расстановкой произнес он, – я хочу отписаться.

– Вы хотите прекратить вашу подписку, сэр? С какого момента?

– Немедленно!

– Хорошо, сэр. Технически это возможно только с завтрашнего дня. Сегодняшнюю газету вы еще получите…

– Я ее уже получил!

– …возвращены на ваш счет в течение четырех недель, – не слушала его Джоан.

Франджони никогда не мог понять, почему, чтобы снять деньги с его счета, достаточно минуты, а вот для того, чтобы вернуть их обратно, если он чем-то недоволен, требуются недели, но с этим он уже явно ничего не мог поделать.

– Могу я узнать, для нашей отчетности, причину, по которой вы отписываетесь?

– То, что ваша газета стала писать чушь! – заорал Франджони в трубку. – Мерзкую чушь!

– Могу я записать «неудовлетворенность содержанием»? – невозмутимо осведомилась Джоан.

– Да, – устало выдохнул Томас.

– Спасибо, сэр, и примите мои…

Но Франджони уже положил трубку.

В первый момент он не чувствовал ничего, кроме мстительного удовлетворения. Затем пришло сожаление. Все-таки он был подписан на «Бюллетень» столько лет… и как теперь, спрашивается, он будет засыпать под утро? Уж сегодня он, похоже, точно не заснет без снотворного. Второй день подряд, это очень, очень плохо…

Но, в конце концов, ничего непоправимого он не сделал. Это с человеком можно разругаться на всю жизнь, а на газету он в любой момент может подписаться снова. Разумеется, когда весь этот идиотизм закончится. Ведь должен же он закончиться! Даже если там поменялся редактор (Франджони никогда не интересовался именем прежнего и, стало быть, не мог сказать, так это или нет), даже если «Бюллетень» превращается в таблоид, он не может публиковать откровенную ложь. А 18 изуверских убийств (не считая того, что сделали с еще двумя) за одну ночь в тихом Барлингтоне – это, конечно, немыслимый вздор, который не может иметь никакого отношения к реальности. Наверное, какой-то рекламный трюк, чтобы привлечь молодежь. Ведь большинство подписчиков – люди старшего возраста; молодые, как справедливо заметила Эмма, все узнают из интернета…

Но, сколько Томас ни убеждал себя этими разумными рассуждениями, спокойствие отказывалось возвращаться. Напротив, в глубине души – или же в глубине живота, покалывая его изнутри холодными коготками – расползалась уверенность, что никакой это не рекламный фокус… что 18 человек действительно умерли – может быть, не в Барлингтоне, может, в каком-то другом месте – а двое, один с отрубленными конечностями, другая освежеванная заживо, напротив, все еще живы там, куда их забрали… все еще живы и кричат…

В конечном счете Томасу пришлось вновь прибегнуть к спасительной помощи фармакологии.

После завтрака он потратил сорок минут на то, чтобы и впрямь написать возмущенное письмо в редакцию (он делал это от руки, ибо компьютер он так и не освоил). Чтобы узнать адрес, ему пришлось вновь достать злосчастную газету из корзины; он вытянул ее брезгливо, двумя пальцами за краешек, словно использованную туалетную бумагу и, трижды перечитав адрес, чтобы запомнить, тут же бросил газету обратно. Затем он вышел на улицу с конвертом в руке… и замер, едва ступив на крыльцо.

Все его крыльцо и даже земля вокруг него были завалены мусором – причем не только бумажно-пластиковым из корзины для переработки. Кто-то хорошо потрудился, опорожнив и бак для пищевых отходов. И похоже даже – не только его собственный. Картофельные очистки, гнилые арбузные и банановые корки, обглоданные кости и еще какие-то липкие ошметки были повсюду – что-то налипло на дверь, что-то даже свешивалось с навеса над крыльцом. Здоровенная протухшая рыбья голова, лежа на верхней ступеньке, пялилась на Томаса мутным взглядом.

Само собой, мусорщики не тронули все это великолепие. В их обязанности входило лишь забрать аккуратно упакованные мешки.

«Проклятые дети!» – подумал Франджони. Все-таки сотворили обещанную «гадость»! Но затем ему вспомнился голос, звучавший из-за двери… голос, казавшийся детским лишь поначалу.

Курьер, подумал он. Тот, кто доставляет газету. Отомстил за жалобу… и за то, что Франджони отказался от подписки.

Это была дурацкая мысль. Какая-нибудь подростковая шпана, использующая Хэллоуин как предлог для хулиганства – да, вполне возможно. Но курьер, делающий свою работу и, вероятно, не желающий ее потерять… или все-таки потерявший? Тогда понятно, за что он может мстить. Но в любом случае, угроза из-за двери прозвучала, наверное, около полуночи – задолго до того, как доставили газету. И уж тем более до того, как Томас отписался.

Хотя, конечно, курьер мог и вернуться, закончив свой обычный маршрут. В 6 утра сейчас еще темно, и он мог особо не опасаться свидетелей.

В любом случае, вздохнул Франджони, теперь уже ничего не докажешь. Камер наблюдения ни у его дома, ни у дома напротив не было. Соседи едва ли выглядывали в окна в это время – а если даже и да, то не разобрали лица в темноте. Да и полиция не станет расследовать мелкую пакость, совершенную в ночь Хэллоуина.

И Томас поплелся обратно в дом за резиновыми перчатками.

Когда он, наконец, закончил с уборкой, то вдруг почувствовал облегчение. Не просто обычное облегчение человека, разделавшегося с неприятной работой. Нет… это было облегчение человека, осознавшего, что он легко отделался. Томас вновь вспомнил, как звучал тот нечеловеческий голос… даже сейчас, при свете дня, от этого воспоминания пробирали мурашки. Все могло кончиться хуже, чем просто разбросанным мусором… намного хуже. Подсознательная уверенность в этом была столь же нелепой, как и в том, что заметка об убийствах не была вымыслом – и, однако, столь же твердой.

Ладно, сказал себе Франджони. Проехали и забыли.

Но забыть не получалось.

Когда он вновь вышел из дома, чтобы все-таки отправить письмо, то не остановился у ближайшего ящика, а дошагал до самой почты. Ему казалось, что письмо, брошенное в ящик прямо здесь, дойдет быстрее – хотя, наверное, это была чепуха, все письма из всех ящиков Барлингтона, скорее всего, сначала собирают в общую кучу и лишь потом сортируют по адресам… Почта располагалась рядом с автостанцией, куда раз в сутки приходил «Грейхаунд» из Нью-Йорка, и Франджони вспомнил, что там внутри, в крохотном зале ожидания, имеются две телефонные кабины, едва ли не последние в городе в эту эпоху всеобщих мобильников. Повинуясь внезапно возникшей идее, он вошел.

В зальчике, как и следовало ожидать, никого не было. Автобус уже ушел, и нового не будет до завтра. Томас еще помнил времена, когда был и второй рейс, вечерний, но его отменили еще при Клинтоне. Все портится и разрушается со временем, м-да.

Он направился в одну из кабинок, где лежала толстая растрепанная телефонная книга с засаленными краями страниц. Напряг память, вспоминая; описания расправ он запомнил даже слишком хорошо, а вот имена и фамилии как-то не очень. Терезита… это имя запомнилось ему хорошо, потому что очень уж нелепо сочеталась уменьшительная форма, подходящая для девочки, с возрастом носившей его старухи, а вот как была ее фамилия? что-то на «й», в два слога… «Йерре», да. Франджони принялся листать справочник, надеясь, что такого имени там не окажется.

Оно там оказалось. Судя по отсутствию других Йерре, Терезита жила одна… хотя, строго говоря, это не доказательство. Томас набрал номер, не очень представляя себе, что скажет, когда ему ответят. Может быть, просто повесит трубку, услышав вполне живой старушечий голос.

Из трубки потекли длинные гудки. На восьмом щелкнуло, но, едва Франджони открыл рот, он понял, что телефон переключился на голосовую почту. Стандартное предложение оставить сообщение, зачитанное голосом автомата – эта Йерре даже не потрудилась записать персональный текст для автоответчика.

Оставлять сообщение Томас, конечно, не стал. Вместо этого он, поднапрягшись, извлек из памяти еще два имени. У Гудрича тоже отозвался автоответчик – на сей раз бодрым мужским голосом, который, однако, звучал как-то глухо… «словно из чулана», неуместно подумалось Томасу. Эдн Болдуин оказалось целых две. У первой опять-таки никто не брал трубку. Зато по второму номеру Франджони, наконец, услышал старческое «Алло?»

– Эдна? – хрипло произнес он.

– Нет, я Эмили, – донеслось из трубки тоном «объясняю специально для дураков».

– Извините. А могу я поговорить с Эдной?

– Нет, – ответила Эмили, ничего не поясняя.

– Нет? – растерянно повторил Франджони, сбитый с толку этой лаконичностью. – А почему?

– Потому что бабушка умерла! – ответили ему, и по тому, как подвзвизгнул голос в конце, Томас, наконец, понял, что говорит вовсе не со старухой, а с маленькой девочкой – лет пяти, не больше. Но он понял и кое-что еще. Голос определенно не был плачущим или хотя бы расстроенным. Напротив – о смерти бабушки Эмили сообщила едва ли не с торжеством.

– Ее… убили? – выдавил из себя Франджони.

– Нет, она умерла в больнице! – известила девочка с прежней интонацией «специально для дураков».

«Эмили, кто звонит?»– послышалось в трубке издали, и затем этот новый голос – по-видимому, принадлежавший женщине лет тридцати – приблизился и сказал: «Алло?»

Томас повесил трубку.

Шагая домой под начавшим накрапывать дождем, он говорил себе, что все это ничего не значит. Если это действительно рекламная кампания, использующая имена реальных людей, то с этими людьми наверняка заключили договор. Возможно даже, по условиям этого договора они не должны отвечать на звонки. Хотя то, что по трем номерам никто не взял трубку, может быть и просто совпадением. А Эдна… во-первых, вполне возможно, это все-таки не та Эдна. А во-вторых, если даже и та, она умерла совсем не так.

Да. А Тони Комбопьяно и в самом деле улетел в Канзас проведать кузена, о котором никогда прежде не упоминал.

Франджони как раз проходил мимо дома Комбопьяно, и у него возникла столь же иррациональная, сколь и твердая уверенность, что за ним оттуда наблюдают. Он резко остановился и повернулся. Ни на крыльце, ни в окнах никого не было. Но Томас все-таки успел заметить – или ему показалось? – как в одном из окон второго этажа качнулась занавеска.

Насколько он помнил расположение комнат в доме соседа, это было окно детской. Некогда принадлежавшей Майклу, а теперь, очевидно, доставшейся его отпрыскам.

Ну и что, сердито сказал себе Франджони. Вот это-то уж точно совсем ничего не значит. Да и вообще, не верит же он в самом деле, что…

Зря я отправил это письмо, подумалось вдруг Томасу. Мы уже были в расчете: я нажаловался и отписался, мне нагадили на крыльце. На этом и надо было остановиться. Но я напросился на продолжение…

В очередной раз сказав себе, что все это чушь, он вошел в свой дом.

Позже, отправляясь спать после очередного вечера, проведенного в компании телевизора, Франджони уже не думал о газете и всех связанных с нею – или, возможно, лишь примерещившихся ему – странностях. Ну или почти не думал.

Однако проснулся он в эту ночь раньше обычного. Некоторое время он лежал в полной темноте, плохо понимая, кто он и где он, и чувствуя лишь одно: страх. Ощущение чего-то неизбежного и неумолимо приближающегося. Он весь словно превратился в холодную пустоту, заполненную этим страхом. Затем сознание нехотя вернулось на место. Франджони повернул голову и посмотрел на светящиеся цифры часов: 1:53. На этот раз его разбудил не мочевой пузырь, а это жуткое предчувствие. Чувство надвигающейся опасности, проникшее даже сквозь сон…

Или, может, пришедшее из сна? Может, ему просто приснился кошмар? Франджони попытался вспомнить, снилось ли ему что-нибудь, но безуспешно. Его словно выдернули из черного омута. Выдернули извне.

Еще какое-то время он боязливо вслушивался в темноту, но в доме было очень тихо. С улицы в этот час тоже не доносилось никаких звуков. Чувство сосущей тревоги не уходило. Томас зажег лампу на столике. Обычно ее неяркий свет казался ему уютным, но сейчас, казалось, лишь подчеркивал, а не разгонял мрак, заставляя предметы отбрасывать уродливо длинные тени и превращая спальню в какую-то зловещую пещеру; так что Томас нехотя встал и включил общий свет.

Теперь спальня вернулась к своему обычному прозаическому виду, и ровным счетом ничего пугающего или тревожащего в ней не было. Томас, все еще чувствуя слабость в ногах, набросил халат, подошел к двери, вновь прислушался, открыл и выглянул во тьму жилой комнаты; торопливо нашарив на стене выключатель, зажег свет и там. Опять ничего необычного. Чувствуя, что все равно уже не заснет, побрел-таки в туалет. Даже после семи лет жизни в полном одиночестве он всегда аккуратно закрывал за собой дверь при посещении этого места – но на сей раз оставил ее открытой; так ему было спокойнее.

Никто не потревожил его и теперь; в доме стояла все та же мертвая тишина… какая-то слишком уж плотная, подумалось вдруг Томасу. Обычно даже ночью нет-нет да проедет вдалеке какая-нибудь машина, или прошелестит ветер, или заурчит на кухне холодильник, или еще что… Звук спускаемой воды показался в этой тишине грохотом водопада. Томас даже вздрогнул, несмотря на то, что сам произвел этот шум.

Выйдя из туалета, он не удержался и заглянул в прихожую. Разумеется, под дверью ничего не было. «Это ничего не значит, – подумал тем не менее Франджони. – Еще слишком рано». И тут же сердито одернул себя: «Рано или нет – без разницы! Я отписался! Никакой газеты не будет!»

Эта мысль, впрочем, заставила его задуматься, что же он будет читать теперь, чтобы заснуть – вновь сдаваться на милость таблеток решительно не хотелось. Томас вспомнил, что после смерти Марджори остался целый ворох дешевых книжек в ярких обложках, которые он так и не собрался выкинуть. Он приносил их ей в больницу, пока она еще могла читать и находила в этом способ отвлечься, и, разумеется, это были такие книжки, где не было ничего пугающего и гнетущего и заканчивалось все исключительно хорошо. Потом, когда все уже было кончено… Томас никогда не считал себя сентиментальным, но в тот момент ему казалось, что выбросить эти книжки (как и другие им подобные, которые Марджори покупала сама, когда еще была здорова) – это что-то вроде предательства памяти покойной жены. По крайней мере, если сделать это сразу. В то же время, и смотреть на них ему тогда было тяжело. Поэтому он ограничился тем, что упаковал их в картонную коробку и отволок в подвал. А потом просто забыл о них.

Теперь уже связанные с ними тяжелые ассоциации в прошлом, так что ничто не помещает их достать. Конечно, вряд ли это такое уж увлекательное чтение – но, в конце концов, оно ему нужно только в качестве снотворного.

Довольный, что его мысли приняли конструктивный характер, Франджони решил спуститься в подвал прямо сейчас.

Он знал, что многие в наше время оборудуют у себя в подвалах вполне полноценные комнаты с компьютерами и телевизорами – или, на худой конец, ставят там стиральную машину, – но подвал в доме Франджони оставался вполне классическим: темным и необитаемым местом последнего упокоения ненужных вещей, посещаемым лишь в тех редких случаях, когда они все-таки надобятся в мире живых. Томас открыл дверь в углу жилой комнаты (петли тоскливо заскрипели – сколько лет их не смазывали?), перекинул вверх два рычажка (один – свет на лестнице, второй – в самом подвале) и начал осторожно спускаться по крутым ступеням, держась рукой за перила. Он знал, как легко человек, особенно в его возрасте, может оступиться, свалиться вниз и сломать себе шею; в фильмах такое происходило постоянно. Чаще всего, впрочем, не без посторонней помощи – что упорно отказывались признать тупоумные полицейские. Сделав несколько шагов, Франджони невольно обернулся и с опаской взглянул наверх, словно ожидая увидеть там темный силуэт злоумышленника. Но там никого не было, и Томас, вновь выругав себя за глупые страхи, продолжил спуск.

Он благополучно добрался до самого низа и, сойдя с лестницы, принялся оглядываться по сторонам, пытаясь вспомнить, сколько – месяцев? лет? – он здесь не был и, главное, где та самая коробка с книгами. Ага, кажется, вот. Надо же было запихать ее в самый дальний угол… Обойдя уложенные друг на друга зимние покрышки (обраставшие пылью уже лет десять) и прислоненные к стене рыболовные снасти (отправленные в бессрочный отпуск примерно в то же время), Томас опустился на корточки перед коробкой и снял крышку.

В этот момент раздался щелчок, и свет погас.

Франджони вздрогнул так, словно его ударило током. Сердце забилось мелко и часто где-то ближе к горлу; в ногах разлилась слабость, и он едва не шлепнулся на задницу. Однако в следующий миг он все же взял себя в руки. «Просто перегорела лампочка, вот и все. Сколько лет ее уже не меняли…» Да, но если так – сзади должен просачиваться свет с лестницы. Не могли же две лампочки, даже одинаково старые, перегореть одновременно!

Меж тем вокруг была кромешная темнота. И в этой темноте что-то… было.

Томас не слышал никаких звуков и не ощущал дуновения воздуха. И тем не менее, это было ощущение, хорошо знакомое ему с детства. Если закрыть глаза и идти вперед, рано или поздно возникает нестерпимо сильное чувство, что надо остановиться. Что впереди препятствие. Открываешь глаза – ничего нет. Вот такое же чувство он испытывал и теперь. Он даже мог сказать, откуда оно исходит. Слева и чуть сзади.