Текст книги "Заблудившийся робот"

Автор книги: Юрий Коринец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Через некоторое время опять зашёл Старик-Ключевик – узнать, как дела. Мама, конечно, сразу же предложила ему космического супа, предупредив, правда, о железках на дне кастрюли.

– Можете себе такое представить? – спросила она.

– А что особенного? – ни капельки не удивился Старик-Ключевик, отведав супа.– Нормальный суп! Помню, я когда-то ел суп из обыкновенного сапожного голенища, без всяких приправ... и без соли... страшный был голод... удивительно, как я тогда жив остался... А это прекрасный суп, и мясо такое вкусное! Ничего удивительного.– И Старик-Ключевик сразу съел целую тарелку с добавкой.

КАК ПАПА НАРИСОВАЛ В КАРТИНЕ ГАЕЧКУ И К ЧЕМУ ЭТО ПРИВЕЛО

Я опять долго не был в квартире-108 – закрутили дела. Но я всё время думал о своих друзьях – что там у них нового? Как-то я позвонил папе.

– Привет! – сказал я, услышав его голос.– Это я... Как дела?

– Отлично! – весело ответил папа.

– А Тарабам?

– Тарабам молодцом: помогает по хозяйству. Приглядывает за детьми. Мы на него не нарадуемся.

– Ну что ж, – обрадовался я.– А с картинами как?

– И с картинами, как пи странно, тоже налаживается. Одну уже приняли.

– Так что ж ты молчишь! – воскликнул я.– Мог бы и позвонить... Какую приняли-то?

– А ту самую – помнишь? – которую мы в последний раз обсуждали.

– И что, ты над ней основательно поработал?

– Да нет, работал я над ней не так, чтобы уж очень основательно, но всё же... Главное – я нарисовал в ней гаечку!

– И гаечка имела успех? – удивился я.

– Не гаечка имела успех, а картина! Гаечку я потом замазал.

– Ничего не понимаю,– растерялся я.– Зачем её тогда было вписывать?

– Это не так просто объяснить... Скажу только, что Тарабам умнейшая личность! Его мысль с гаечкой была гениальной.

– Нет, уж ты объясни, пожалуйста,– сказал я. Всё это меня чрезвычайно заинтересовало.– Начни всё сначала и объясни толком,– повторил я.– Ты послушался Тарабама и вписал в картину гаечку. А потом? Рассказывай по порядку.

– В общем, дело было так... После того раза, когда ты у нас был и Тарабам заговорил о гаечке, я стал долго и мучительно думать. Трое суток я спал, почти не вставая, и во сне мне всё время являлась эта гаечка. И я думал, думал, думал – рисовать или нет? Ты же знаешь мой метод...

– Знаю, размышления во сне.

– Вот именно. Что-то в этой гаечке было: какая-то тайна! Не просто же так он о ней заговорил. Я снова посоветовался с Тарабамом. Но он ничего нового не сказал. Он всё время повторял: «Нарисуй гаечку! Нарисуй гаечку! Такую маленькую, блестящую, одинокую!» В результате он меня просто загипнотизировал этой гаечкой! Я уже не мог от неё отделаться. Я видел её не только во сне, но и наяву. Я смотрел на картину и видел в правом нижнем углу, в траве, маленькую блестящую стальную гаечку. И как-то утром я её нарисовал. Но вот тут-то и зарыта была собака! – ехидно захохотал папа.

– Какая собака? О чём ты говоришь? – не понял я.

– О камертоне! Понимаешь?

– Камертон при ударе издает один и тот же звук, – вспомнил я.– И по этому звуку настраивают музыкальные инструменты...

– Совершенно верно! – сказал папа.– И в живописи есть камертон: какой-нибудь предмет. В природе ли, в картине ли – это определённого цвета и освещённости точка или пятно. От него пляшут, как от печки, понимаешь? Ему подчиняют в картине всё остальное – по цвету и освещённости. С ним всё сравнивают – что теплее его или холоднее по цвету, что темнее или светлее но освещённости. Такое пятно и есть живописный камертон! По нему и настраивают всю картину – её цвет и свет... Так вот: нарисованная по совету Тарабама гаечка и стала таким камертоном! – торжествующе закончил папа.

– И по ней ты заново настроил картину?

– Совершенно верно! Как только в углу картины засияла гаечка, я сразу увидел все свои недостатки! Вернее – недостатки картины! Я увидел, что она пестрит! Что в ней нет единой цветовой гаммы! Всё стало ясным до треска в воздухе! Да, да, я не ошибаюсь – именно до треска! И я молниеносно переписал всю картину. Что надо – сделал темнее, что надо – светлее... кое-что утеплил, кое-что взял холодней. О, я работал как одержимый – запоем! Я переписал картину в три дня!

– Дальше,– прошептал я.

– Что – дальше? Дальше я отнёс её в закупочную комиссию! Члены комиссии сначала долго смотрели на неё разинув рты. Потом они вдруг кинулись меня поздравлять. Они жали мне руки, обнимали меня, они кричали: «Чудо! Шедевр! Гениально!» – ты не можешь себе представить, что там было! Все чуть не плакали от восторга. Правда, потом, когда все успокоились, председатель комиссии высказал одно маленькое замечание: он предложил убрать гаечку...

– Камертон?

– Не камертон, а именно гаечку! Он предложил сделать из неё маленький камешек в траве. Такой же формы, цвета и освещённости. Он сказал – к чему тут гаечка? Уж лучше камешек! И я тут же мазнул (краски у меня были с собой, на всякий случай) – и картина пошла! Её сразу оценили по высокой ставке... Мы даже отдали Ключевику долг.

– Ну, а Тарабам что сказал? Он в курсе?

– Конечно, в курсе,– сразу погрустнев, ответил папа.– С Тарабамом всё не так просто... Он очень огорчился, когда я ему сказал, что замазал гаечку. И с тех пор ходит сам не свой. Он даже просил меня нарисовать несколько гаечек и повесить ему на кухне... ты же знаешь, он там спит...

– Да,– сказал я.– Печально. И странно.

– Более чем странно,– подтвердил папа.– А ещё Тарабам выразил желание заняться масляной живописью! Он... он заявил – и весьма категорично,– что хочет писать со мной картину «Металлолом. Материал для размышлений»... Представляешь?

– Ну и что? Пусть пишет! – сказал я.– Зачем мешать?

– Конечно,– согласился папа.– Может, у него талант откроется. Что ни говори, а эту гаечку он здорово придумал!

– А что ты сейчас делаешь? – спросил я.– В данный момент?

– Сижу и вписываю в картины гаечки! А потом всё переписываю... Дело идёт на лад!

– Желаю успеха! – сказал я.

– Ты заходи, не пропадай,– сказал папа.

– Непременно скоро зайду,– обещал я.– Интересно взглянуть на эти ваши гаечки... камертон то есть. И передай привет Тарабаму.– Я положил трубку.

– Да,– сказал я сам себе вслух.– Живопись – это действительно великая тайна. Но Тарабам... каков, однако, мудрец!

ЧЕЛОВЕК С МЕШКОМ

В то воскресенье все в квартире-108 с утра были дома. Проснулись довольно поздно – часов в десять,– не спеша помылись и собрались в папиной комнате к завтраку. Тарабам заварил прекрасный крепкий чай, сварил яйца всмятку, достал из холодильника масло и колбасу, нарезал хлеб – и подал всё это, аккуратно сервировав стол. Настроение у всех было отличное. Слышно было, как за стеной весело бренчит на рояле Старик-Ключевик. Он играл весьма своеобразно: не дойдя до середины мелодии, обрывал её и начинал сначала.

Чтобы создать за завтраком ещё более уютное настроение, папа включил свою стереосистему – создал, как он любит говорить, «музыкальный фон», который сразу отгородил квартиру-108 от посторонних звуков, в том числе и от бренчания Ключевика.

И тут вдруг раздался тот самый звонок в дверь... его услышал, несмотря на фон, Тарабам: ведь слух у робота потрясающий!

Забегая немного вперёд, должен сказать, что звонок оказался весьма коварным, хотя его коварство раскрылось только к обеду. А сначала звонивший в дверь даже несказанно всех обрадовал.

– Там какой-то человек из гастронома,– сказала мама, вернувшись в комнату.– Принёс осетрину.

– Осетрину?! – радостно поразился папа.– Зови его на кухню!

– А что это такое? – спросил Тарабам.

– Это такая рыба,– объяснила Катя.– Папа её очень любит, и мама тоже.

– И мы,– сказал Юра.

– Она редко бывает,– уточнила Катя.

Все пошли на кухню и увидели нежданного гостя: он был высокий – косая сажень в плечах, рыжий, с голубыми невинными глазами. В руках он держал здоровый пузатый мешок.

– Вы садитесь,– вежливо пригласила его мама.– И покажите вашу осетрину.

Голубоглазый сел, развязал мешок, вынул оттуда брикет белого мороженого филе, завёрнутый в целлофан, и положил его на стол.

Все с восторгом склонились над куском осетрины. Мама потрогала её пальцем. И все потрогали.

– Никогда не видела осетрину в таком прессованном виде,– сказала мама.

– Спрессована и заморожена для лучшего хранения,– сказал голубоглазый.– Уж вы не сомневайтесь, товар высший сорт!

– Будем брать? – спросила мама у папы.

– Конечно,– кивнул он.

– Надо Ключевика позвать,– сказала мама.– Может, он тоже возьмёт.

– Правильно,– поддержал её папа.– Обрадуем старика... Вы не возражаете минут десять подождать? – обратился он к голубоглазому.– Может, мы у вас побольше возьмём.

– Да с превеликим нашим удовольствием! – любезно откликнулся тот.– Хоть и дел невпроворот, продыхнуть некогда, но не могу отказать...

– Спасибо,– сказал папа.

Тем временем мама привела Старика-Ключевика: он тоже выразил желание купить осетрины, только предварительно осведомился:

– Вы из какого гастронома?

– А номер один! – ответил голубоглазый.– Развозим вот товар... надо план выполнять! Не продыхнуть, а надо...

– Прекрасно, прекрасно,– похвалил его Старик-Ключевик.– Забота, так сказать, о людях... Гастроном номер один – фирма солидная, можно не сомневаться.

– Сколько мы возьмём? – спросил папа.

– Я думаю, полтора,– сказала мама.– Или даже два.

– Правильно,– согласился папа.– Праздник так праздник!

– Ещё мне килограмм,– сказал Старик-Ключевик.

– Два плюс один – три килограмма! Ну, как мы поддерживаем ваш план? – спросил папа голубоглазого.

– Молодцы,– радостно ответил тот.– Сознательные!

Он стал выкладывать на стол расфасованные куски рыбы, все аккуратно завёрнутые в целлофан.

– Тут везде указан вес и цена,– сказал он.

Мама взяла бумагу и карандаш, всё подсчитала, потом пришёл Старик-Ключевик с деньгами, их вручили голубоглазому, и он, довольный, поднялся с табуретки.

– Ещё приносить? – спросил гость.

– А как же! – сказал папа. – Заходите...

Когда он ушёл, мама сразу же принялась за готовку.

– Будем сегодня обедать пораньше, – сказала она. – Так хочется рыбки. Что будем: уху варить или жарить?

– Уху варить! – весело сказал папа. – И жарить! С картошечкой! Сегодня у нас будет пир горой!

Старик-Ключевик тоже пошёл готовить свой «пир горой».

Все участники этой операции весело колдовали на кухнях в предвкушении праздничного обеда.

Когда у мамы сварилась уха, а на сковородке коричнево зарумянились аппетитные куски рыбы, она позвала на кухню папу.

– Попробуй-ка уху,– сказала она голосом, показавшимся папе странным, – И жареное... как оно тебе?

Папа отведал ложку ухи, потом кусочек жареного.

– Как тебе сказать,– произнёс он медленно,– вкус странноват...

– Вот и я думаю, что странноват,– растерянно пробормотала мама.– С запашком... и мясо слишком белое. И посмотри: на ухе совсем нет блёсток жира...

Папа пригляделся к ухе, отведал ещё ложку, потом достал из ухи кусочек рыбы и тщательно прожевал. По мере того как он жевал, лицо его становилось всё более мрачным.

– Ну и ну! – сказал он вдруг, бросив ложку.– Ну и ну!

– Что?! – выдохнула мама.

– Треска это! И притом несвежая! – воскликнул папа. – Треска, а не осетрина! Обманул нас, как последних дураков!

Тут позвонил Старик-Ключевик: он стоял на пороге квартиры-108 в полной растерянности.

– Товарищи, это треска! – прошептал он.

– Да, – удручённо ответил папа.– Уж вы меня извините...

– Ничего,– пробормотал Старик-Ключевик.– Вы не виноваты. Это я виноват. Я должен был определить. Ведь я столько раз едал осетрину!

– И я едал! – махнул рукой папа.

Старик-Ключевик мрачно поплёлся к себе,

папа к себе. Настроение у всех было отвратительным. Больше всех переживал, пожалуй, Та-рабам. Сначала он вообще не мог понять происходящего. Но когда Катя и Юра ему всё разъяснили, он загудел внутри зловещим глухим фоном, и стрелки в его вспыхнувших глазах забегали из стороны в сторону.

– Как могут на такой прекрасной планете существовать столь недостойные существа! – загрохотал он низким басом.– У нас на планете УЛИ таких не бывает!

– Ну, подожди! – говорил мне папа вечером по телефону.– Уж я ему припомню!

– Он обещал ещё раз прийти? – спросил я.

– В том-то и дело! – прошептал папа.– Уж я окажу ему достойную встречу!

ПАПА И ТАРАБАМ РИСУЮТ КАРТИНЫ

С некоторых пор папа перебрался работать на потолок – со всеми своими картинами, подрамниками, холстами, красками, кистями, муштабелями и мольбертами. Папа говорил, что таким образом он удвоил свою жилплощадь: на потолке теперь была мастерская, о которой он, между прочим, уже давно мечтал, а на полу осталась просто жилая комната, где папа спал на тахте, а также завтракал, обедал и ужинал вместе со всеми, как раньше, и – конечно же – чаёвничал. Или просто отдыхал.

Мастерская на потолке получилась просторной, ведь там не стояло никакой мебели – только торчала посередине люстра. Ещё папа уверял, что мастерскую на потолке иметь очень выгодно, потому что картины там смотрятся совсем по-иному, нежели на полу, и это помогает ему работе. И с этим я, побывав в мастерской на потолке, согласился: действительно, картины смотрелись там как-то свежее. Всё это устроил Тарабам: без него, как вы сами понимаете, ничего бы не получилось.

Тарабам весьма гордился расширением квартиры-108, он но целым дням не слезал с потолка, тем более что тоже занялся живописью. Ну, а Кате с Юрой там тоже очень нравилось. Правда, иногда они играли и на полу папиной комнаты, и в детской, и на кухне, но на потолке, в новой замечательной папиной мастерской, им, конечно, нравилось больше всего.

Когда я впервые побывал в этой мастерской, она меня, естественно, огорошила. Да и вся папина комната выглядела теперь весьма странно. Представьте себе: внизу тахта, стол, стулья, стенка с книгами, посудой и встроенной стереосистемой, а вверху, вверх ногами, мольберты, табуретки, картины – и ничего не падает! И ещё сидят там вниз головами папа, Тарабам, Катя, Юра, а иногда и мама, и каждый спокойно занимается своим делом. А ещё звучит оглушительная музыка... Да, в первый раз меня это зрелище более чем удивило, я и сейчас ещё к этому не совсем привык.

В тот день, когда я впервые всё это увидел и поднялся в мастерскую,– взмыл в неё, как на крыльях! – у меня даже голова закружилась! Отдышавшись, я подошёл по потолку к папе, который сидел за мольбертом.

– А что там рисует Тарабам? – спросил я.

– А ты посмотри! – предложил папа.

Я подошёл к мольберту, за которым сидел Тарабам. Он приветливо улыбнулся мне и встал с табурета. Я с любопытством уставился на огромный холст, наклонно закреплённый на мольберте лицом к окну. Огромная картина писалась масляными красками...

«Хотя что это за картина! – мелькнуло у меня в голове.– Чепуха какая-то!»

Судите сами: на огромном холсте возвышалась под синим безоблачным небом куча металлолома. Где-то на горизонте чуть виднелись полуголые искривлённые деревья. А в куче металлолома собраны были гаечки, болты, винтики, пружины, электрические провода со штепселями на концах, вставленными в розетки, хотя провода от этих розеток и штепселей не вели никуда; ещё валялись в куче мотки проволоки, колёса – большие и маленькие, пустые консервные банки и ещё какие-то непонятные ржавые железки.

– В чём тут смысл? – громко спросил я.– И как это называется?

– Это называется: «Металлолом. Материал для размышления № 1»! —торжествующе ответил папа.

Мне хотелось сказать, что это полнейшая чепуха, но я сдержался: ведь автор гордо стоял передо мной.

– Да-а,– хмыкнул я возможно более многозначительно.– Интересно! Весьма интересно!

Тарабам поклонился со счастливым видом.

В это время в мастерскую поднялся Старик-Ключевик.

– Замечательная мастерская! – обратился он ко мне.– Не правда ли?

– Замечательная, конечно,—согласился я.– Но... но не совсем нормальная...

– Почему? – спросил Ключевик.

– Ну, как-то, знаете... так: вверх ногами всё,– сказал я.

Я был удручён картиной Тарабама и хотел хотя бы отчасти высказать своё сомнение в логичности всей этой потолочной деятельности.

– А по-моему, вполне нормальная мастерская! – одобрительно сказал Старик-Ключевик, ловко передвигаясь по потолку между мольбертами, люстрой и табуретками.– И главное – оригинальная!

– Да! Вас, Аполлон Иванович, ничем не удивишь! – рассмеялась мама.– Даже такой мастерской!

– А чему тут, простите, удивляться? – спокойно оглядел всех Старик-Ключевик.– Вот помню – давно это было – ехал я поездом из Москвы в Ташкент... за хлебом... три месяца ехал, и всё на крыше вагона! И многие ехали на крышах вагонов, вот было удивительно!

– А почему на крыше? – спросила Катя.

– Да,– сказал Юра,– почему?

– Потому что в вагонах не было мест... разруха, гражданская война...

– Не выпьете ли чайку? – спросила нас мама.

Но все отказались. Как-то было не до чая.

– Ну, как продвигается твоя картина? – осведомился Старик-Ключевик у Тарабама.

– Вы её уже видели? – спросил я осторожно.

– А как же! – кивнул Старик-Ключевик.

Он подошёл к мольберту Тарабама и стал смотреть на картину, склонив голову набок. Я с любопытством ждал, что он скажет.

– Это удивительно! – прошептал, наконец, Старик-Ключевик.

ВЕСЕННИЙ ПОЛЁТ НАД МОСКВОЙ

Время шло, Тарабам постепенно освоился в квартире-108 и стал настоящим членом семьи – «третьим ребёнком», как говорила мама, хотя он, конечно, всё ещё продолжал тосковать по своей далёкой родине – звездолёту в галактике ХУЗЕТ; мама продолжала ходить в библиотеку и работать над переводами; папа писал свои картины и имел всё больший успех; Тарабам – как вы видели – ему помогал; Катя и Юра росли и развивались под руководством Тарабама, и на этот счёт мама была совершенно спокойна; Старик-Ключевик всё так же наведывался в гости, ничего другого от него теперь не требовалось: лучшей няньки, чем Тарабам, мама найти не смогла бы – даже сам Старик-Ключевик признал это безоговорочно. Так шло время, и незаметно кончилась зима.

Весна в тот год наступила чрезвычайно ранняя и дружная. Снег стаял в течение одной недели, и к первому апреля в воздухе уже носилась дорожная пыль, потому что ещё не было дождей. Все растения в Москве и окрестностях были застигнуты врасплох: несмотря па солнечные, жаркие дни, деревья и кусты ещё стояли необычно голыми. Почки на них не успевали так быстро распуститься, и трава тоже ещё не показывалась.

В один такой ясный и солнечный день, к вечеру, мама пришла домой очень взволнованная. Она скинула плащ, вынула из сумки газету и вошла в папину комнату. Папа сидел за мольбертом и трудился над старым весенним пейзажем.

Тарабам прибирался на кухне, ему помогали Катя и Юра.

– Вот, посмотри-ка,– ехидно сказала мама, разворачивая перед папой газету.– Интересная заметка, называется «Гости из космоса» – в кавычках!

Папа отложил кисть и хотел было взять газету, но мама быстро отвела её в сторону, дав папе только взглянуть на заголовок.

– Я сама тебе прочту,– сказала она, присев за стол.– Слушай... «К нам поступили многочисленные запросы от некоторых граждан, просящих разъяснить, что за НЛО (неопознанный летающий объект) появлялся вчера над Москвой около двенадцати часов дня. По утверждениям этих якобы очевидцев, объект появился в небе при ярком солнце и отсутствии каких-либо облаков; летел медленно и на сравнительно небольшой высоте, а потому был отчётливо виден. Утверждают, что он был блестящим, стального цвета, продолговатым, с ответвлениями наподобие рук и ног, с головой, но без крыльев. Объект, по словам этих граждан, вёл себя мирно и никакого шума не производил. Самое же странное во всей этой истории то, что на НЛО якобы сидели верхом мальчик и девочка.

В ответ на эти вопросы мы уполномочены заявить, что никаких подобных полётов ни над Москвой, ни над её окрестностями не наблюдалось. Специалисты считают, что ввиду необычно жаркой весны, а также вследствие чрезвычайно низкого давления у некоторых граждан могли возникнуть болезненные галлюцинации. Об этом свидетельствует, в частности, и их утверждение, что на НЛО сидели верхом мальчик и девочка: с точки зрения науки это уж совершенно абсурдно. Однако просим читателей и впредь сообщать о подобных галлюцинациях, имеющих важное значение для медицины»...

Мама с минуту молча смотрела на папу. Под её взглядом папа покраснел и заёрзал на стуле, опустив глаза... Всё было ясно!

– А ну-ка, позови всех сюда,– сердито сказала мама.

Папа вышел и тотчас вернулся с Катей, Юрой и Тарабамом. Вид у всех четверых был расстроенный.

– Вот, – сказала мама, хлопнув ладонью по лежащей на столе газете.– О ваших проделках уже в газетах пишут! Я вам разрешила гулять у нас во дворе, никуда не отлучаясь! А вы что надумали? Летать над Москвой?

– Мы только немножко... чуть-чуть,– прошептала Катя.– И папа разрешил...

– Папа хорош, нечего сказать! Взрослый человек, а хуже ребёнка! С ним ещё будет особый разговор! Но вы... и ты – ты, Тарабам! Как же ты мог это допустить? Я так верила тебе, я доверила тебе воспитание своих детей, и вдруг... нет, это уму непостижимо! Ведь ты мог их уронить – и что тогда?

– Это исключено,– тихо сказал Тарабам.– Я создал над каждым из них микроклимат невесомости...

– По почему вы мне об этом не сказали? Вы каждый день летаете?

– Нет,– сказал папа.– Один только раз, вчера... Мы хотели тебе сказать, но ты пришла поздно...

– Тарабам рассказал нам две сказки, и мы заснули,– сказал Юра.

– Но папа же не спал! – сказала мама.

– Нет, и я спал, – сказал папа.

– Ах да,– согласилась мама.– Извини...

– И вообще я как-то забыл об этом... Заработался,– пробормотал папа.

– Не обманывай! – рассердилась мама.– Помимо всего прочего, вы ещё и трусишки! Вы поняли, что я рассержусь, и побоялись сказать... Ведь так?

– Так,– сказала Катя.

Папа, Юра и Тарабам тоже прошептали:

– Так!

– Неужели вы не понимаете, что вас могут задержать! Кате и Юре ничего не будет, а Тарабама могут забрать в какой-нибудь институт для изучения! Неужели вы не понимаете? Вы этого хотите, да?

– Не хотим,– прошептали Катя и Юра.

– Я понял, что совершил грубейшую ошибку,– медленно и ровно проговорил Тарабам бархатным голосом.– Я глубоко раскаиваюсь. Я больше не буду. Даю вам железное слово робота!

Катя и Юра стояли с поникшими головами, и мама поняла, что они сейчас зарыдают.

– Ну ладно,– сказала она примиряюще.– Кто не ошибается! Но я Тарабаму верю. Я верю, что этих полётов больше не будет...

– Благодарю вас,– сказал Тарабам.– И впредь я обо всём буду советоваться с вами.

– Подойдите-ка сюда, шалунишки! – подозвала мама Катю и Юру.– И ты, Тарабам, подойди...

Все трое подошли к маме, и она обняла их с нежностью.

– Когда я прочитала в библиотеке газету,– сказала она,– я чуть в обморок не упала! Я сразу всё поняла! Я помчалась домой, как сумасшедшая! Я всё время думала, представляла себе, как вы сейчас где-нибудь летите! И что вы врезаетесь в какой-нибудь дом или в электрические провода! Что вы уже где-нибудь в больнице... Что я пережила!

– Я был очень внимателен,– сказал Тарабам,– Ничего такого случиться не могло.

– Но ты уже однажды попал в чёрную дыру,– сказала мама.– Сам же рассказывал.

Тарабам потупил глаза.

– Тогда я был ещё маленький,– пробормотал он.

– Как будто сто лет прошло! – рассмеялась мама. – Ты и сейчас ещё маленький. Ты у нас всего четвёртый месяц.

– Роботы развиваются быстро, – сказал Тарабам,– Для нас месяцы – как для вас годы. И сейчас я уже совсем взрослый робот...

– А папу будешь ругать? – спросила Катя у мамы.

– Не буду! Оставим это... Расскажите-ка лучше, как вы летали. Интересно было?

– Очень интересно,– сказала Катя.– Ветер, и солнце... и люди все такие ма-аленькие...

– Здорово! – сказал Юра. – Мы к нашему окну подлетели, и папа махал нам рукой... А потом мы ка-ак поднялись! Вжу-у-у! Вжу-у-у!

Мама укоризненно взглянула на папу.

– А как тебе понравилась наша Москва? – спросила она Тарабама.

– Замечательный город! – воскликнул Та-рабам.– Всюду строят и строят... Но особенно мне понравился Кремль... рубиновые звёзды на башнях. И проспект Калинина. И люди – все куда-то спешат, спешат... тысячи...

– В Москве восемь миллионов жителей,– вставил папа.

– Мне только одно непонятно,– сказал Та-рабам.– Когда мы летали над бульварами и над скверами, мы там видели какие-то странные существа. Такие маленькие, на четырёх ногах. И они все водят за собой на верёвочках людей...

– Так это же собаки! – воскликнул Юра.

– Совершенно верно! – подтвердила мама.– Это собаки. Но вовсе не они водят людей – люди их водят. Гуляют с ними. Ты не понял.

– Нет,– возразил Тарабам,– Я именно видел, что эти... как вы сказали – собаки?., что они водят людей! Куда собаки потащат, туда и люди бегут...

Все рассмеялись.

– Бестолковый ты какой-то,– сказал папа.– Водят люди.

– Но я же видел! – чуть не плача крикнул Тарабам.– Собака сюда – и человек сюда, собака туда – и человек туда... Я внимательно наблюдал. А некоторые люди даже падали, когда собака сильно дёрнет...

– Это просто плохие собаки,– сказала мама.– Невоспитанные. А их хозяева – плохие воспитатели.

– А зачем тогда такие собаки? – сиросил Тарабам.

– Их просто любят,– сказал папа.– Просто любят! Понимаешь?

– Нет,– сказал Тарабам.

СИГНАЛЫ В КОСМОС

Один раз вечером мама зашла к пане в комнату и плотно закрыла за собой дверь.

– Нам надо поговорить,– сказала она озабоченно.

Папа лежал на тахте, пытаясь заснуть, но сон не шёл: у папы наступила бессонница.

– Я тебя слушаю,– сказал он.

– Что-то меня беспокоит наш Тарабамчик,– вздохнула мама, присев рядом.– Разве ты не замечаешь, какой он грустный?

– Да, это я тоже заметил. Соскучился, бедный, по дому... по своему космосу...

– Мне просто больно на него смотреть,– сказала мама.

– Что поделаешь...– Папа развёл руками.– Обойдётся. Вот поживёт у нас...

– Не в нём одном дело! – перебила мама.– Своей тоской он действует на детей... Всё время рассказывает им разные печальные сказки! Об одиноких болтах, брошенных гаечках и прочей ерунде...

– Для него это не ерунда! Да и для меня с некоторых пор тоже: я как раз лежу и думаю о новой картине. Если мне с ней повезёт, то это будет шедевр!

– Подожди,– сказала мама.– Для меня сейчас важнее состояние детей. Они совсем духом пали... Всё плачут над этими сказками... Не знаю, что с ними будет!

Мама и сама готова была заплакать.

– Не волнуйся,– пытался успокоить её папа.– Всё образуется. Нужно время...

– Время, время! С картинами – время, с Тарабамом – тоже время! Боже мой! И за что только свалилось на нас это наказание!

– Ну, перестань, прошу тебя! – заволновался и папа.– Это вовсе не наказание, а счастье! Подумай только: инопланетный робот у нас в гостях. Это... это же так расширяет кругозор. Особенно у детей. Вспомни историю с гайкой в моей картине: если бы не эта гайка, картину бы не приняли! А с гайкой – вернее, когда я её замазал, ну, ты понимаешь – картину приняли. И за всё это мы должны быть благодарны Тарабаму. А ты плачешь!

– Я... я не плачу,– сказала мама, вытирая слёзы.– С картинами – это ты прав... и я ценю... но дети!

– Что – дети?! – рассердился папа.– Ну что – дети?! Дети развиваются...

– Развиваются?! – вскипела мама.– Пойди посмотри, как они развиваются! Он там сидит и опять что-то плетёт им об одиноком шурупчике! И они в слезах! И посмотри, что у них в кроватях!

Папа поднялся в одних трусах, накинул халат и вышел за мамой в коридор. Они подошли к детской комнате и остановились, заглянув в приоткрытую дверь.

В комнате было полутемно. У стены слева прикорнул в своей кровати Юра, у стены справа – на тахте – Катя. У окна, возле горевшего на подоконнике ночника, сидел Тарабам: зелёные квадратные глаза грустно светились в полумраке, ровно звучал его голос...

Папа и мама прислушались:

– ...Маленький медненький шурупчик бесконечно тосковал по далёкому роботу! Он тосковал по родному гнезду, по уютной дырочке в правом клапане робота, где шурупчик придерживал крышку... Вокруг была незнакомая, тоскливая планета. Шурупчику она давно уже опротивела...

– По-моему, дети спят,– прошептала мама.

– Тарабам! – тихо позвал папа.

– А? – Тарабам поднял глаза, взглянул на дверь, на детей и вышел в коридор.

– Заснули,– улыбнулся глазами Тарабам.– Плакали, плакали, а потом заснули... Такая печальная сказка! Её мне всегда рассказывала моя мама... Я и сам чуть не разревелся...

– Шёл бы ты спать, Тарабамчик,– ласково сказал папа.– Ты ведь тоже устал.

– Спокойной ночи! – вздохнул Тарабам и медленно побрёл на кухню: он любил там спать возле холодильника.

Папа и мама на цыпочках подошли сначала к Юриной кровати, потом к Катиной тахте: дети уже крепко спали. Подушки были влажными. Мама осторожно пошарила под подушками рукой и вытащила из-под каждой целую пригоршню каких-то болтов и гаек...

– Вот видишь,– укоризненно прошептала мама. – К добру это не приведёт! Там ещё какие-то железки...

– Вижу,– кивнул папа.– Положи их обратно, и пойдём спать... Что-нибудь придумаем...

Засунув обратно под подушки тарабамовские уникумы, папа и мама вышли из комнаты...

Утром, за завтраком, папа начал по просьбе мамы дипломатический разговор с Тарабамом. Дипломатический – это значит тонкий разговор, с целью выяснить самочувствие и настроение Тарабама. И с целью его взбодрить.

– Прекрасная сегодня погода,– начал папа издалека.– Не правда ли, Тарабамчик?

– Обыкновенная погода,– ответил Тарабам.– Ночью был дождь, а с утра туман. И давление ещё снизилось.

– Давление – это конечно,– согласился папа.– А что дождь, это очень хорошо. Первый дождь в эту жаркую весну. Это полезно. И туман тоже.

– Не вижу ничего полезного,– проворчал Тарабам.

– Ну уж! – бодро сказал папа.– Ты только посмотри, как красиво! – Папа указал в окно, там всё бело было, дома и деревья растворялись в молочном воздухе.

Тарабам взглянул в окно, но ничего не сказал.

– Ты, наверное, себя неважно чувствуешь? – вмешалась мама, обратившись к Тарабаму.– Голова не болит? Жаль, что тебе нельзя дать таблеток.

– Да нет, чувствую я себя хорошо,– сказал Тарабам.

– А настроение?

– Настроение так себе.

– Скажи нам откровенно: ты скучаешь?

Тарабам с минуту помолчал, глядя в стол.

Потом поднял на всех грустные глаза.

– Вы только не обижайтесь на меня,– сказал он проникновенно.– Мне у вас очень хороню. Я вас полюбил. И без вас, наверное, буду сильно скучать... Но сейчас... но сейчас я хочу домой... к папе и маме.

– Не волнуйся, Тарабамчик! – сказала Катя.– Тебя скоро найдут. А кто сейчас главный на планете УЛИ?

– Самый главный начальник на планете УЛИ – чрезвычайно разумное существо! Со странным именем – КАР-ЦОВ...

– Но в этом имени есть что-то человеческое,– сказала мама.

– Пожалуй, есть,– согласился, подумав, Тарабам.

– Он добрый? – спросил Юра.

– Он очень-очень-очень добрый! – ответил Тарабам.– И мудрый! Я верю, что он меня здесь разыщет...