Текст книги "Там, вдали, за рекой (с илл.)"

Автор книги: Юрий Коринец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Так я дошёл до самого нашего дома и вошёл в ворота. Во дворе играли ребята. А возле нашего парадного на лавочке сидел Благодарю за внимание. Он грелся на солнышке и дышал воздухом. Он был в своём рыжем пальто, и рыжей шляпе, и в галошах «прощай молодость». Это такие глубокие галоши с закрытым верхом, с язычком наверху, который закрывает спереди зашнурованное место ботинка. «Прощай молодость» они назывались потому, что их носили старики. Те, кто уже распрощался с молодостью. Потому что молодые могут ходить и без галош. Молодые могут ходить босиком, и ничего им не сделается. Они могут ходить босиком по асфальту, и по земле, и по песку, и по траве, и на солнце, и в тени. Они даже могут ходить босиком по лужам, в дождь. И в ливень. И всё равно им ничего не сделается. Потому что молодость – это здоровье. А здоровье – это самое важное в жизни. Это богатство. Его надо беречь. Так всегда говорила мама. И дядя так говорил, он был с мамой совершенно согласен. Поэтому мама и не разрешала мне ходить босиком по лужам. Потому что можно простудиться. И потерять своё здоровье. Даже молодой человек может потерять своё здоровье, если он всё время будет ходить босиком по лужам, если он будет ходить по лужам без всякой меры, если он будет этим злоупотреблять. Никогда нельзя ничем злоупотреблять! В меру мама разрешала мне ходить босиком. Летом. Особенно на пляже, по горячему песку. По горячему песку можно ходить сколько хочешь, потому что это даже полезно. И по земле, и по траве она мне тоже разрешала ходить босиком, но не очень долго. Тогда с тобой тоже ничего не случится. Особенно, если ты закалён. Мой дядя, например, был закалён с детства, поэтому он тоже мог ходить босиком, хотя он был уже не молод. Но он был хорошо закалён. Мой дядя принимал зимой снежные ванны – вот как он был закалён! Зимой в саду у дяди всегда стоял перед крыльцом сугроб – дядя его сам нагребал, – и каждое утро дядя выскакивал из дому и барахтался в этом сугробе. Это, конечно, может не каждый, а дядя мог, потому что он был закалён с детства. И вообще у него было прекрасное здоровье. Многие, например, купаются зимой в проруби – их называют «моржами».

Мой дядя тоже был «моржом», но он был не только «моржом», потому что не каждый «морж» может барахтаться в снежном сугробе каждое утро. Но такой уж человек был мой дядя.

А Благодарю за внимание, конечно, никогда не барахтался в сугробе и никогда не купался в проруби – он не был «моржом». Да что там «моржом» – он не мог бы даже просто пройти босиком по земле! Он бы тогда сразу умер. Потому он и носил галоши «прощай молодость». Он носил их даже летом, в жару. Такой он был хилый.

Когда я вошёл во двор, напевая и размахивая портфелем, меня сразу увидели ребята.

– Иди сюда! – закричали они.

– Зачем? – крикнул я.

– Здесь дохлая крыса! – закричал Витька.

Витька тоже был там. Он учился со мной в классе и жил в нашем дворе. Я хорошо помню его фамилию: у него была болотная фамилия – Чирок.

– Мне некогда! «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…» – пропел я.

Я спешил домой.

– Воображала! – крикнул Витька. – Получил «оч. хор.» и нос задрал!

– А ты не получил! – крикнул я. – Потому не задрал!

Витька был второгодник.

– Подумаешь! – крикнул Витька. – Зато у меня дохлая крыса! Я её сам убил, из рогатки…

– Сам ты дохлая крыса! – сказал я.

– Воображала, хвост поджала! – крикнул Витька, размахивая крысой.

Но я пошёл дальше, не обращая на него внимания.

Я подошёл к Благодарю за внимание. Он сидел и плевался. Он всегда плевался, когда сидел на лавочке.

– Здравствуйте! – сказал я ему.

– Благодарю за внимание! – сказал Благодарю за внимание. – Ну, как твои успехи, юный большевик?

– Очень хорошо! – сказал я. – Получил «оч. хор.» по математике!

– Весьма похвально! – сказал Благодарю за внимание.

– А ваши как успехи?

– Вот сижу, отплёвываюсь, – сказал он и плюнул.

– А почему вы отплёвываетесь?

Мне было неприятно, что он отплёвывается. «Так тепло, – подумал я, – солнце, 1 Мая, а он отплёвывается».

– Я всегда отплёвываюсь, – сказал Благодарю за внимание. – Отплююсь – и полегшает. Я уже давно отплёвываюсь. С семнадцатого года. – И он опять плюнул.

И тут вдруг мне что-то ударило в спину. Я обернулся: передо мной стоял Витька и размахивал дохлой крысой. Позади него стояли ребята.

– Воображала! – сказал Витька. – Идёшь к дядечке?

– Не твоё дело! – сказал я. – Дохлая крыса!

– Дядечкин хвостик! – крикнул Витька.

Ребята засмеялись.

– Чего ты ко мне лезешь? – сказал я. – Я к тебе не лезу, и ты не лезь!

– Иди к дядечке! – закричал Витька. – Иди к своему дядечке! А ну, иди! Сейчас же иди! А ну! – И он опять задел меня крысой. Прямо по подбородку.

– Пойду, когда надо! – сказал я. – Не твоё дело!

– Иди сейчас же! – крикнул Витька. – Пусть тебе дядечка что-нибудь наврёт! Про шаровую молнию! Или про полюс! Или ещё про что-нибудь! Мой папа сказал, что твой дядя болтун! Всё выдумывает твой дядя! И ты болтун!

– Вот это верно! – сказал Благодарю за внимание. – Что верно, то верно!

Ух как я разозлился! У меня даже дух захватило! Я знал Витькиного папу. Он часто гулял во дворе. И приходил к нам в школу. Он был такой толстый, пузатый. Витька всем хвастался, что его папа писатель. Его папа писал какие-то пьески для эстрады. Очень плохие пьески. Он даже дал нам один раз свою пьеску в драмкружок. И мы её играли. Очень скучная пьеска. Когда я показал дяде эту пьеску, дядя сказал, что это халтура. Дядя сказал, чтобы я никогда не играл в таких пьесках. И ещё дядя сказал, что он совсем не писатель, Витькин папа. Он даже не был членом Союза писателей. А каждый настоящий писатель обязательно должен быть членом союза. И ещё дядя сказал, что Витькин папа как раз тот человек, который не нашёл себя в жизни. Лучше бы он подметал улицы, чем писал пьески. Тогда была бы хоть какая-то польза людям. А от его пьесок никому не было никакой пользы…

И тут я замахнулся на Витьку портфелем.

– Как вот дам! – сказал я.

– А ну, дай! – сказал Витька. – Дай!

Я размахнулся и хлопнул его по башке – за дядю. А он хлопнул меня крысой. А я его опять портфелем. А он ударил меня кулаком по лицу. И у меня вдруг пошла кровь из носа. Витька увидел кровь и страшно испугался. Он бросил крысу и побежал.

– Ура! – закричал я ему вслед. – Дохлая крыса! – и заплакал.

– Э-эх! – сказал Благодарю за внимание. – А ещё юный большевик!

– А вы вовсе не алхимик! – сказал я и вошёл в парадное.

Я поднимался в квартиру, размазывая по лицу кровь.

– «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…» – шептал я.

Настроение у меня было испорчено.

Мировая глава

Все эти три недели были для меня очень невесёлыми. Все эти три недели, пока не было дяди. 1 Мая прошло тоже невесело. Правда, я получил «оч. хор.» по математике и получил много подарков от мамы, папы и бабушки, и в школе я получил подарки и ходил с папой в цирк, но всё равно настроение у меня было плохое. Особенно после скандала с Витькой. Из-за того, что Витька так говорил про дядю. И из-за того, что у меня пошла кровь из носа. Правда, Витька позорно бежал, но всё равно мне было плохо. Меня теперь дразнили «Дядечкин хвостик» и «Кровь из носа». «Эй, «Кровь из носа»!» – кричали мне. Это было очень неприятно.

Но самое главное было в том, что я поссорился с дядей и расстался с ним не простившись. Я всё время думал о том, как дядя ходит один по Северному полюсу и грустит. Мне всё лезли на ум стихи Лермонтова, которые я учил с дядей: «На Севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна, и дремлет, качаясь, и снегом сыпучим одета, как ризой, она. И снится ей всё, что в пустыне далёкой, в том крае, где солнца восход, одна и грустна, на утёсе горючем прекрасная пальма растёт». На самом полюсе сосны, конечно, не растут – там ничего не растёт. Но, может быть, дядя и не был на полюсе. Может быть, он был в тайге. Да и не в этом дело. Дело в том, что дядя был там один, а я здесь был один. Дядя, конечно, не был совсем один, с ним были товарищи. И с ним был Чанг. А может быть, он был там с Полярным человеком. И всё-таки он был там один – в высшем смысле. Потому что мы с ним поссорились.

И я здесь тоже был совершенно один. Правда, со мной была мама, и папа был со мной, и в школе со мной были товарищи, но в высшем смысле я был один. Даже Валя это заметила. Но я ей ничего особенного не сказал. Я просто сказал ей, что очень жду дядю, что он уехал в экспедицию, что там очень тяжело и трудно, и что я о нём очень беспокоюсь. «Вообще надо поменьше болтать, – решил я. – Надо молчать и ждать, когда вернётся дядя. Тогда мы кое-что выясним. Тогда мы поговорим!» И с этим Витькой, с этой Дохлой крысой, с этой Болотной фамилией, мы ещё поговорим! Витька всё ещё приставал ко мне. Это он дал мне клички «Дядечкин хвостик» и «Кровь из носа». Он всем хвастал, что его папа написал новую пьеску, которую хочет дать нам в драмкружок. А я сказал, что играть в этой пьеске не буду, потому что она мне не нравится. Я сказал, что это не искусство. Пусть его папа сначала найдёт себя, тогда мы поговорим. А Витька сказал, что я болтун, и что мой дядя тоже болтун, и что неизвестно вообще, кто такой мой дядя. Но я на это не реагировал, то есть не отвечал. Я не обращал на Витьку внимания, я делал вид, что его не замечаю. А это самое страшное, когда человека не замечают. Оттого Витька так злился. Он мне завидовал. Он завидовал моим рисункам. И моим рассказам о дяде. Он вообще всем завидовал. Больше всего он завидовал моему «оч. хор.» по математике. Это было для него страшным ударом. Громом среди ясного неба! А может быть, и среди неясного. У него-то всё было неясно. Потому что он был второгодник. Лидь Петровна говорила, что ему опять грозит остаться на второй год. А у меня всё было ясно: приедет дядя и мы с ним помиримся! Я тогда всё расскажу дяде: про крысу, про «болтуна» и про «Кровь из носа»… Тогда мы поговорим!

Я всё думал о том, как приедет дядя, как он войдёт в комнату, а я подойду к нему и попрошу прощения. И всё расскажу… Но получилось совсем по-другому.

Один раз, когда я пришёл из школы, на меня в дверях кинулся Чанг. Он сразу бросился мне на грудь и стал меня обнимать, и целовать, и прыгал вокруг меня как сумасшедший… А я стоял, привалившись к стене, и не мог ступить шагу. Не потому, что меня Чанг не пускал, а потому, что я понял, что во второй комнате сидит дядя и что я сейчас к нему подойду, но я не знал, как я к нему подойду, потому что мне было стыдно!

Из комнаты вышла мама и взяла меня за руку.

– Пойдём! – сказала она.

И я пошёл за ней в комнату, и ноги мои были, как деревянные, и, когда мы вошли в комнату, я увидел дядю, который сидел ко мне спиной за столом и курил свою трубку, но мама повела меня не к дяде – она повела меня к моей кровати, остановилась перед ней и сказала:

– Сними подушку!

А я стоял и не мог двинуться с места. Тогда мама сдёрнула подушку и… вы знаете, что было под подушкой?

ПОД ПОДУШКОЙ ЛЕЖАЛО ДВА БИВНЯ!

Я кинулся к дяде, вскочил ему на колени и стал его целовать…

Теперь вам ясно, почему я назвал эту главу «Мировая глава»? Это действительно мировая глава!

Не потому она мировая глава, что она лучше всех других глав, а потому, что она говорит о моём мире с дядей.

Разговор о неприятностях

– Были у тебя неприятности? – спросил я у дяди, когда мы остались одни.

Спросил я это так: сначала я показал дяде свою контрольную, а потом спросил о неприятностях, но спросил это так, между прочим.

– Никаких неприятностей не было, – сказал дядя. – Всё было прекрасно.

– Никаких?

– Никаких!

– Никаких, никаких, никаких?

– Да, никаких! Какие неприятности? Экспедиция прошла прекрасно…

– Да нет, – перебил я. – А вообще? Вообще в жизни?

– Вообще? Почему ты об этом спрашиваешь?

– Да это я так, между прочим. Ты никогда не рассказывал мне о неприятностях.

Понимаете, мне во что бы то ни стало нужно было узнать, были ли у него неприятности. Мне нужно было знать, как дядя вёл себя, когда у него были неприятности. Чтобы потом перейти к своим неприятностям.

– Много у тебя было неприятностей? – спросил я.

– Хватало! – сказал дядя.

– Ну расскажи мне какую-нибудь неприятность!

– Давай лучше говорить о приятностях…

– Ну дядя же! Я серьёзно…

– Ну, если серьёзно, то слушай…

Дядя достал свою трубку, набил её табаком и закурил.

– Один раз я чуть было не расстался с жизнью…

– Тебя хотели убить?

– Вроде этого…

– Белые?

– Рыжий! – рассмеялся дядя.

– Какой рыжий? Разве были рыжие?

– Рыжий кабан!

– Ну дядя же!

– Слушай! – сказал дядя. – Я не шучу. Это было давно, жил я тогда с родителями на Северном Кавказе, в городе Елисаветполе. Мне было тринадцать лет, но я уже ходил с отцом на охоту…

– С моим дедом?

– С твоим дедом. Твой дед был прирождённый охотник. Его страсть к охоте перешла ко мне по наследству. Доннерветтер, что это был за охотник! – Дядя выпустил облако дыма. – В жизни я не видывал лучшего охотника!

– А ты?

– Я ему в подмётки не гожусь! – крикнул дядя. – Не гожусь в подмётки! Хотя и я неплохой охотник. Так вот… Мы часто ходили с отцом на охоту, на диких кабанов. В нашей местности была тьма кабанов. Мы охотились в горах. Твой дед был дитя этих гор! Он двигался по горным тропам, как по этой вот комнате. Он всё время смотрел в землю, потому что был следопыт. Он читал на земле, как в книге. Каждый перевёрнутый камень или сломанный сучок рассказывали ему целую поэму. Он всегда знал, кто прошёл впереди нас – человек или зверь. Он знал, давно ли они прошли, в каком направлении, бодрые или усталые.

Один раз мы вышли в горы на рассвете. Мы долго шли по извилистой тропе, пока отец не напал на след кабана. Отец стал останавливаться через каждые сто шагов, чтобы определить направление ветра: он скоблил ножом ноготь большого пальца – тончайшая пыль, падавшая с ногтя, указывала нам, куда дует ветер. Надо было подойти к кабану с подветренной стороны, чтобы кабан не почувствовал нашего приближения. Шли мы совершенно бесшумно, объясняясь одними условными знаками. Внезапно отец скорчил мне страшную рожу…

– Какую? – спросил я.

Дядя скорчил такую рожу, что я чуть не упал со стула от хохота. Дядя втянул голову в плечи, прищурил глаза так, что остались одни узкие щёлки, сморщил нос и выпятил губы наподобие свиного пятачка – дядя стал похож на свинью!

– Вот какую рожу, – сказал дядя и выпустил облако дыма. – Это значило, что рядом кабан. Дикие кабаны очень свирепы. А хитры, как бестии! Они могут пронзить тебя своими клыками в мгновение ока! Самое страшное – это раненый кабан, даже раненный смертельно – такой всего опаснее. Поэтому в кабана надо стрелять без промаха: надо попасть ему в шею за ухом, чтобы уложить его одним ударом.

После того как отец скорчил мне свою рожу, мы стали бесшумно передвигаться от дерева к дереву, держа на изготовку свои ружья. И тут я увидел его! Кабан стоял ко мне боком, копаясь рылом в сухих листьях и выискивая там что-то съедобное. Я прицелился и выстрелил… Кабан упал и покатился…

– Здорово! – сказал я.

– Совсем не здорово! – крикнул дядя. – Я оказался в дураках! Я не перезарядил ружьё, потому что подумал, что кабан убит, и пошёл его разыскивать. Вдруг я увидел, что кабан несётся прямо на меня! Он нёсся, как танк… как сумасшедший танк! Острые клыки торчали из его пасти, как кривые пулемёты… До сих пор помню его свирепую рожу!

Дядя опять скорчил рожу, но я уже не смеялся.

– Всё совершилось в одно мгновение! Не знаю уж как, но я отпрыгнул, и кабан пронёсся мимо меня. Он пронёсся так близко, что обрызгал меня кровью с ног до головы. Позади меня рос большой дуб, и кабан врезался в этот дуб своими клыками сантиметров на пять… Тут подбежал отец и прикончил его ударом ножа! И попало же мне тогда от отца!

– За что?

– Как – за что? За то, что промазал! Не убил наповал! И за то, что не перезарядил ружьё! Отец здорово наказал меня! Мне было очень неприятно!

– Он поставил тебя в угол?

– В какой там угол! Меня никогда не ставили в угол! Отец просто посмотрел на меня, не говоря ни слова, вот так…

И дядя так на меня посмотрел, что душа моя сразу ушла в пятки. Почему она ушла в пятки? Потому что душа всегда уходит в пятки, когда вам очень страшно. Уж не знаю почему, но когда вам страшно, душа всегда скрывается в пятках – она там прячется. Там у неё укромное местечко. Так объяснил мне дядя.

– Не смотри на меня так, – сказал я.

– То-то… – улыбнулся дядя.

– А хуже были неприятности? – спросил я.

– Тебе этого мало?

– Не мало, но это же так… с кабаном… А с белыми?

– С какими белыми?

– Ну с разными… с белыми, с врагами!

– Хватало! – сказал дядя.

– Ну расскажи! Расскажи мне какую-нибудь особую неприятность… революционную.

Дядя задумался, попыхивая трубкой.

– Был однажды случай… – сказал дядя. – В тринадцатом году. Я шёл на явку и плохо замёл след. За мной увязался филёр…

– Какой филёр?

– Шпик!

– Какой шпик? Шпик – это же сало…

– Вот-вот, – сказал дядя. – Такой же липкий, как сало! Шпик, или филёр, – это сыщик. Сыщиков нанимало царское правительство – следить за революционерами. Нас выслеживали, чтобы поймать и посадить в тюрьму. Если тебя поймают одного – это ещё не так страшно. Главное – не раскрыть организацию…

– Партию?

– Ячейку партии, в которой ты состоишь. Если попадёшься один, можно всё скрыть. Молчишь, и всё. Или наврёшь с три короба…

– А ты молчал?

– Как рыба!

– Тебя пытали?

– Особенно нет… Просто били.

– И тебе было больно?

– Ещё бы! Но дело не в этом. Дело в том, что я шёл на явочную квартиру. Это была квартира зубного врача. Помнится, фамилия его была Ципперштейн. На парадной двери у него висела табличка: «Зубной врач Ципперштейн». А на самом-то деле это была явочная квартира. Там собирались мы – большевики-подпольщики. И обсуждали партийные дела. А иногда мы прятались там от полиции. Ясно?

Я кивнул. Дядя опять затянулся трубкой.

– Один раз я шёл туда на собрание, но плохо замёл следы, – продолжал он.

– А как ты заметал следы?

– Как лиса! – закричал дядя. – Я всегда заметал их, как лиса! Но на этот раз мне не повезло! Помнится, я вышел из дому – я жил тогда в Москве у Земляного вала, – вышел из дому и заметил, что за мной следят. За мной шёл шпик. Ну и рожа, скажу я тебе!

– Как у кабана?

– Хуже! – Дядя скорчил совсем особую рожу – такой рожи я сроду не видывал!

Я засмеялся.

– Тебе смешно, – сказал дядя, – а мне тогда было совсем не до смеха! Я стал заметать следы. Я пошёл пешком к центру. Квартира Ципперштейна была на Разгуляе, совсем в другой стороне, но я нарочно пошёл к центру. Я прошёл всю Маросейку до самой Лубянки. Шпик шёл за мной. Я вскочил в конку. Шпик тоже вскочил в конку. Это такой трамвай, который тянули лошади… Мы доехали до Манежа. Я опять выскочил. И шпик выскочил. Я пошёл на Кудринку. И шпик тоже! Я пытался замешаться в толпе. Но это мне не удавалось. Как назло, было мало народу. Я прошёл один квартал, потом второй, потом свернул в переулок, вошёл во двор, прошёл его, вышел в другой переулок, свернул за угол, опять вышел из-за угла – шпик шёл за мной! Я очень волновался. Меня ждали товарищи, я должен был передать им прокламации, чтобы они разбросали их на Пресне рабочим. Я катастрофически опаздывал! Наконец я схитрил: я шмыгнул у Кудринки в подворотню – и был таков! Когда я оглянулся, шпика уже не было! Я прошёл на Садовую, сел в конку и доехал до Сухаревки. А оттуда пошёл на Разгуляй. Я шёл медленно, всё время оглядываясь, – шпика не было!

– Молодец! – сказал я.

– Ворона! – крикнул дядя.

– Где ворона? – не понял я.

Я посмотрел в окно.

– Я ворона! – заорал дядя. – Жалкая, глупая ворона! Шпик шёл за мной – я его просто не замечал! Это была опытная сволочь! Я заметил его; только когда поравнялся с домом Ципперштейна… – Дядя пыхнул дымом прямо в лицо мне. – Квартира Ципперштейна была на первом этаже, понимаешь?

– Понимаю! – сказал я, хотя мне совсем не было понятно, какое это имеет значение.

– Надо было их предупредить! – крикнул дядя. – У нас был условный знак: если дело плохо, постучать три раза в окно…

– И ты постучал?

– Доннерветтер! Как же я мог постучать, если шпик шёл за мной! Но я всё же предупредил…

– Как? – еле выдохнул я.

– Я стал орать! – заорал дядя. – Я заорал прямо перед окном: «Держите вора! Держите вора!» – несколько раз, пока не заметил в окне голову Ципперштейна, его лысую лукообразную голову… Тогда я кинулся по улице, не переставая кричать, прямо на шпика, сбил его с ног и помчался дальше. За мной побежали… Шпик засвистел… Он тоже кричал: «Держите! Держите!»… И меня поймали…

– А прокламации?

– Я успел их бросить в корзину какой-то торговке.

Дядя опять затянулся…

– Да-а! – сказал он. – Нехорошо получилось… Прокламации не попали по назначению. Меня арестовали. А главное – сорвалось важное мероприятие!

– Какое мероприятие?

– Важное!

– Какое важное?

– Этвас! – улыбнулся дядя.

– Ну, дядя!

– Когда-нибудь узнаешь, – сказал дядя. – Это долго рассказывать… Вот, видишь… – Он нагнулся и открыл ящик стола.

В ящике стола ровными пачками лежали тетрадки. Совсем обыкновенные. Даже какие-то старенькие. Тетрадок было много – штук сто. А может, и больше. Все они были перевязаны верёвочками в отдельные пачки.

– Что это?

– Мои воспоминания. И дневники, – сказал дядя. – Я их дал почитать твоему отцу.

– А мне дашь почитать?

– Непременно!

– Когда? Когда мне будет тринадцать?

– Попозже, – сказал дядя.

– А это что?

На тетрадках лежал пузатый синий конверт.

– Это фотографии… и послужной список.

– Какой послужной?

– Список прохождения службы. Тут указано, где и когда я служил. С семнадцатого по тридцать пятый год.

Мне прямо жарко стало! Мне очень хотелось посмотреть этот список…

– Хочешь посмотреть список? – спросил дядя.

– Хочу! – сказал я чуть слышно.

Дядя достал конверт и вынул из него сложенную вчетверо бумагу. Дядя развернул бумагу и протянул её мне.

Я стал читать затаив дыхание. А дядя сидел, попыхивая трубкой.

Вот он, этот список! Потом я его полностью переписал.

ВЫПИСКА ИЗ ПОСЛУЖНОГО СПИСКА

ЗАКОНОДАТЕЛЬНОГО ОТДЕЛА УПРАВДЕЛАМИ

РЕВВОЕНСОВЕТА РЕСПУБЛИКИ

Фамилия, имя, отчество: ФЕДЕНКО Пётр Иванов.

Когда и где родился: 1887 10 декабря, г. Елисаветполь.

Партийность: член ВКП(б) с 1905 г.

ПРОХОЖДЕНИЕ СЛУЖБЫ

Назначен на должность военного следователя в РВТ Республики (Революционный Военный Трибунал): приказ по полевому штабу № 57 1917/16 декабрь

Поступил добровольцем в Красную гвардию: 1918/февраль

Находился на излечении в госпитале: 1918/авг. – дек.

Откомандирован в распоряжение НКИД (Народный Комиссариат иностранных дел): 1918/декабрь

Откомандирован в постпредство в город Берлин: 1919/январь

Делегат с решающим голосом от пленума Моссовета на 2-м Объединённом съезде Советов Москвы и Московской губернии: 1920/декабрь

Откомандирован в постпредство в город Гельсингфорс: 1921/апрель

Откомандирован в Туркестанский военный округ в распоряжение особого отдела по борьбе с басмачами: 1924/июль

Находился на излечении в госпитале: 1924/нояб. – дек.

Откомандирован в Хоперский округ, Нижне-Поволжской волости, в связи с кампанией по сплошной коллективизации для организации групп бедноты: 1929/январь

Откомандирован в распоряжение СТО (Совет Труда и Обороны): 1929/июль

Откомандирован на строительство Магнитогорского металлургического комбината: 1930/май

Откомандирован на строительство Днепровской гидроэлектростанции (Днепрогэс): 1932/апрель

Откомандирован в распоряжение ГЛАВСЕВМОРПУТИ: 1935/сентябрь

Выписка верна:

старший научный сотрудник ЦГАК. А Рославцева

– Хороший список! – сказал я.

Я задумался…

Доннерветтер! Так вот какой человек был мой дядя. Я, конечно, всегда знал, какой он человек, но я не думал, что он такой человек! Подумать только, в каких дядя побывал переделках! А ещё говорят, что мой дядя выдумывает! Где же он выдумывает? Ничего он не выдумывает! Вот вам список, прочтите! Ах, вы его уже прочли? Очень хорошо! Прекрасно! Теперь вы догадываетесь, что такое этвас? И что значит пройти огонь, воду и медные трубы? Вот именно! Совершенно верно! Вот, вот! Совершенно правильно! Очень хорошо! Благодарю вас за внимание!..

Я посмотрел на дядю. Он сидел задумавшись, опустив лохматую голову на грудь, на расстёгнутый ворот рубахи. Потухшая трубка свисала у него с губ, между усов, на крутой подбородок. Руки лежали на ручках кресла. И тут я увидел, что дядя очень похож на Тараса Бульбу. Я видел Тараса Бульбу в книжке – точно мой дядя! Как я об этом раньше не думал!

– Дядя! – позвал я шёпотом. – Дядя!

Дядя вздрогнул. Он поднял голову и несколько раз причмокнул мундштуком своей трубки. Но трубка погасла. Дядя взял спичку, зажёг её и стал раскуривать трубку, громко посапывая. Дядина голова сразу окуталась клубами дыма.

– О чём ты сейчас думаешь? – спросил я.

– О неприятностях, – сказал дядя.

– О кабане?

– И о кабане…

– И о шпике?

– И о шпике…

– А ещё о чём?

– Мало ли ещё о чём!

Дядя посмотрел мне в глаза. У него были очень грустные глаза, у моего дяди.

– Это всё чепуха! – сказал он.

– Что чепуха?

– Кабан. И шпик. Это всё чепуха. Бывало похуже…

– Что – похуже?

– Узнаешь! Вот прочтёшь эти тетрадки и всё узнаешь… Когда-нибудь…

– Жаль, что я маленький! – сказал я. – И что я не был тогда с тобой! Я бы тебе помогал, и у тебя было бы меньше неприятностей…

– Это очень хорошо, что ты маленький! – сказал дядя. – Это прекрасно! В этом преемственность! Преемственность поколений! Ясно?

– Не ясно! – сказал я.

– Преемственность поколений – в этом вечная жизнь! – громко сказал дядя. – Ты – моя смена! Ты понимаешь, что ты – моя смена?

– Понимаю, – сказал я.

– Ведь ты же большевик у меня, не правда ли?

– Большевик, – сказал я.

– Вот именно! – крикнул дядя. – И ты продолжишь моё дело! Ради которого я жил и боролся! И ради которого готов умереть!

– Ты никогда не умрёшь! – сказал я тихо.

– Может быть! – сказал дядя. – Но я останусь вдали за рекой, а ты пойдёшь вперёд.

– Где вдали за рекой?

– В прошлом! – сказал дядя. – А теперь пойдём погуляем. Подышим воздухом. – И дядя встал.

Так я ничего и не сказал дяде о своих неприятностях. О Витьке и о дохлой крысе… Да и что было об этом рассказывать! И так всё ясно. Главное – быть находчивым и вовремя давать сдачи. А остальное всё чепуха!