Текст книги "Володины братья"

Автор книги: Юрий Коринец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Юрий Иосифович Коринец
Володины братья

Моим детям – Кате и Юре посвящаю

Хорошо живется Володе!

Всегда он деятельный, веселый. Таким уж он родился, это у него от природы. Природа ведь никогда не унывает, посмотрите вокруг: зима ли, весна ли, осень – природа всегда деятельна, все у нее дышит, ворочается. Даже смерть в природе служит жизни. Умирают листья – удобряют землю для будущих растений; умирает лось или медведь – мясо его идет в пищу другим. В природе и смерти-то нет, а есть одна деятельная жизнь. Не боится природа смерти! Так и Володя не боится смерти. Вы скажете, это потому, что Володя маленький – ведь ему всего одиннадцать лет. Не потому вовсе! Конечно, Володя маленький – и по годам своим, да и сам по себе: невысокий, щуплый. Но не в этом дело. Просто это некоторые трусы придумали разные там страхи про смерть. «Смерть – это работа, – говорит дедушка Мартемьян, – такая же, как и всякая другая». И Володя так думает. И так Володя будет думать всегда. Даже когда станет стариком – а Володя станет очень глубоким стариком! Вот доживите-ка до Володиных лет, когда он стариком станет, тогда сами увидите. Самое главное – это работать, действовать, не унывать, вот тогда и будет все хорошо. Как в природе. В природе ведь всегда все хорошо. И когда солнце. И когда дождь. И когда тепло. И когда мороз. Иногда Володе кажется, что кто-то уже объяснял ему это: подробно, с примерами, как в школе учитель. Но кто и когда, Володя вспомнить не может.

Идет, например, Володя вечером по берегу Илыча – это река такая Володина, Илыч, – идет он по берегу с удочкой и видит темноту посередине реки. Как будто вода там подкрашена тушью, едва глазу заметно, и в том месте – на темноте – бурунчик маленький локонами завивается. Это значит – камень внизу большой. И еще знает Володя, что под этим камнем, с левой стороны, ближе к поваленной ели, стоит на дне жирный хариус. Кидает он туда свою мушку и вытаскивает – большущего! Ну как тут не удивиться! Садится Володя на камень, смотрит на прыгающего в траве хариуса, удивляется и думает: кто ему это все объяснил? И не вспомнит никак. Ну что делать! Не важно, в сущности, кто объяснял – дед ли Мартемьян, природа ли, – важно, что Володя все это знает. Смотрит Володя на хариуса и смеется от радости…

А еще хорошо живется Володе потому, что богатый он человек, даром что ему одиннадцать лет. Воды у Володи – глазом не окинешь: разных ручьев, речушек, озер… И самая главная вода в этой воде – река Илыч, родина Володина. Вы думаете, смешно, что в рифму сказал? А это вовсе не плохо, когда вдруг скажется в рифму! Это тоже от хорошего настроения… Во всей этой воде у Володи много разной рыбы: и хариуса, и семги, и кумжи, не говоря уже о щуке и окуне. И земли у Володи много – с чащами, болотами, холмами и горами. С цветами и ягодами. С разным зверьем диким. А еще у Володи два дома – каждый с баней на берегу. Главный-то дом у него в низовьях, у впадения Илыча в Печору. В этом доме Володя зимой живет. А лето он проводит в другом доме – в маленькой охотничьей избушке в верховьях Илыча. В этой избушке у Володи тьма-тьмущая разных прекрасных вещей: капканов охотничьих, корабликов рыболовных, блесен и мушек искусственных… хотя это все мелочь пузатая! Не будем о ней говорить.

Самая же распрекрасная вещь – двуствольный немецкий штуцер калибра 303 – ружье то есть. Вот это вещь! Старинная! Деду Мартемьяну от отца досталась, от Володиного прадеда. А Мартемьян этот штуцер Володе завещает, так уж обговорено. «Этот штуцер, – говорит дед Мартемьян, – всех переживет и все стрелять будет, недаром его немцы делали». Из него дед Мартемьян сто пять медведей убил и еще убьет. А Володя и того больше, когда вырастет. Но это еще не все. Еще есть у Володи – на медведей ходить – рогатина деревянная, да спиннинг бамбуковый – семгу ловить, да сети, да лодки. Особенно одна хороша: длинная, смоленая, величавая, как черный гусь! С бензиновым мотором «Ветерок» на корме.

Вы спросите: что это за миллионер такой, которому всего одиннадцать лет? Откуда он у нас взялся? И тут я вам отвечу: вовсе Володя не в том смысле миллионер, как вы это подумали. Володя просто школьник, пионер… Но почему он тогда владелец всех этих ручейков, речушек, озер? Почему он владелец всего Илыча – от истоков до устья – и тайги вокруг? Что он там – один, что ли, живет? Нет, не один! И вместе с тем вроде как бы один! В верховьях Илыча летом – Володя единственный мальчик… Но подождите – вот прочтете все до конца и все поймете про Володю…

В низовьях Илыча живут, конечно, еще мальчики. Ну и девочки, конечно, тоже. Например, Алевтина. Когда-нибудь Володя возьмет ее себе в жены. Алевтина красивая. Волосы у нее белые и кожа белая. А веснушки на коже яркие, желто-розовые. Голова Алевтины похожа на кукушкино яйцо в соломе. Сама она молчаливая, серьезная, как и Володя. А иногда вдруг расхохочется ни с того ни с сего. В такие минуты Володя ее особенно любит. Жена должна быть веселой, это Володя знает. «Хорошо тому живется, у кого жена веселая» – так дед Мартемьян говорит. Он все знает, не только про женщин, а вообще.

Но это, конечно, все в будущем, а пока Володя с Алевтиной просто дружат. Зимой они всегда вместе – в школе. А летом редко.

Потому что все другие мальчики и девочки, с которыми Володя в школе учится, живут в деревне и зиму и лето. Ну разве на рыбалку когда съездят или сходят в тайгу по грибы да по ягоды. И то ненадолго. А Володя с дедушкой подолгу в тайге живет.

Есть, конечно, и враг у Володи… Почему «конечно»? Да потому, что без врагов в этом мире, как видно, пока не обойтись. И печально здесь вовсе не то, что враг, а то, что враг этот – отец Алевтины, Прокоп, известный во всем Запечорском крае пьяница и болтун. Темный человек, браконьер. Вот это и есть самое печальное. Но об этом потом, неохота сразу о врагах говорить. А вот отца с матерью у Володи нет. Погибли они в тайге при весьма странных обстоятельствах. Но и об этом я тоже потом скажу.

Зимой и летом живет Володя со своим дедом Мартемьяном. Еще есть у Володи брат Иван. Летчик он и всегда находится при своих вертолетах в Троицко-Печорске. А Володя живет с дедом. То в деревне, то в тайге. Бобыли они оба-два: старый да малый. Володя Мартемьяну заместо сына, а Мартемьян Володе заместо отца с матерью. Так и живут.

…Володя увидел себя в необычном окружении. Он увидел, что сидит на лугу, в окружении целого сонмища муравьев – красных, огромных, ростом с него самого!

Широкий луг сбегал вниз так полого, что одинокие ели и лиственницы стояли на нем под косым углом к земле, и высокий, до облаков, муравейник на краю луга тоже стоял под косым углом к земле. Сейчас он был пуст – все его обитатели высыпали наружу. Трава в середине луга была вся скошена и вытоптана муравьями – столько их тут было! – но хотя их можно было насчитать сотни тысяч и все они, казалось, разговаривали между собой – открывали и закрывали челюсти, шевелили усищами, переступали ногами, – несмотря на все это движение, тишина была необычайной. Раздавалось только легкое шипение, шорох, и непонятно было: муравьи ли это шепчутся или облака трутся друг о дружку боками? А может, это облака терлись своими брюхами о верхушку муравейника?

Володя знал, что его сюда пригласили, но не помнил, когда и зачем. Он внимательно огляделся. Муравьи располагались тремя концентрическими кругами, в центре которых сидели, обнявшись, Володя и Главный Муравей. «Странно, как так получилось?» – подумал Володя. Муравьиная лапа, лежавшая у него на плече, была тяжелой и жесткой. Но Володя, конечно, делал вид, что ему совсем не тяжело.

Возле Главного Муравья и Володи было пусто, а потом был первый круг – двенадцать муравьев-офицеров, стройных и тонких, личная охрана Главного. Они стояли головами к центру, не сводя глаз с Володи.

Потом опять было пусто, а потом – круг, самый многочисленный, в котором муравьи стояли тесной концентрической толпой, и тоже головами к центру.

Все это сборище окружал еще один, внешний круг муравьев. Эти муравьи были не похожи на других: грозные, большеголовые, с мощными саблевидными челюстями – солдаты. Они стояли свободно, на некотором расстоянии друг от друга, головами наружу, потряхивая круглыми, как бочонки, задами. При взгляде на них Володе становилось не по себе.

Все муравьи были красные, яркие, и вообще все было ярким: ярко-зеленые ели и лиственницы на темно-коричневых, почти черных стволах, ярко-синие горы в просветах леса, ярко-перламутровое небо с движущимися пятнами сине-серых облаков. Небо надо всем этим было низким, как потолок. И все было какое-то тесное, близкое, как в избе… «Не потому ли, что муравьи такие большие?» – подумал Володя. В тесноте вокруг все двигалось, шевелилось, колебалось, блестело и сверкало – но почти беззвучно. И величественно молчал пустой муравейник.

Главный Муравей пошевелил усами, снял с Володиного плеча свою тяжелую, жесткую, как железо, лапу и поднял ее высоко над Володиной головой.

– Я хочу сказать несколько слов! – начал Главный…

Слушая его, Володя смотрел на тесные ряды: все муравьи застыли в подобострастном молчании. Тишина – хотя это казалось невозможным – стала еще ненарушаемей…

– Володя, которого вы видите перед собой, такой же, как вы: деловой, аккуратный, скромный! – В толпе муравьев пронесся легкий шум. – Володя отлично учится в школе! – продолжал Главный. – И умеет сам плавать на моторке! – Опять шум среди муравьев. – Да, да! Он очень любит своего деда Мартемьяна! И еще одного человека он любит! Но я не могу вам сейчас сказать кого!

Шум в толпе усилился. Володе даже показалось, что некоторые муравьи улыбаются.

«Это он про Алевтину!» – мелькнуло в Володиной голове.

– Так что Володя – очень хороший человек! – повысил голос Главный Муравей. – Он примерная личность! Ура Володе!

– Ура-а-а! – пронеслось над толпой, эхом отскакивая от облаков, как от потолка избы. И как сначала все было полно тишины, так сейчас все загремело, заполнилось зычным приветствием. Тысячи муравьев, вытаращив глаза, смотрели на Володю, и из их глоток неслись странно-басовые ноты. Никогда бы не поверил, что у муравьев такие низкие голоса! А может, это примешиваются голоса тайги – голоса камней, деревьев, гор?

Главный снова поднял вилообразную лапу – и рев смолк.

– А сейчас Володя собрался в свое первое самостоятельное путешествие! Он идет в гости к деду Мартемьяну, в его избушку на Илыче! – Все муравьи что-то разом закричали, но Володя их не понял. – Он идет один! – опять крикнул Главный. – По памяти! Через тайгу! И ничего не боится!

Последние слова потонули в восторженном реве. Черно-рыжая лапа Главного долго торчала в воздухе, пока наконец не воцарилась опять тишина. Главный медленно обвел муравьиные круги своими выпуклыми, мерцающими электронными глазами.

– Володя – наш брат, и мы обязаны ему помочь! – сказал он. – Помогайте ему всячески и передайте это муравьям из соседних колоний! Всем, кому возможно! А теперь возвращайтесь к своим занятиям!

Главный Муравей встал и улыбнулся Володе. И Володя встал. Ему было приятно, но как-то все-таки на душе странно. Он не мог привыкнуть к огромности муравьев.

Концентрические круги тем временем медленно пришли в движение: сначала разорвался в одном месте внешний круг муравьев и стал разматываться, как живой мохнатый клубок каната; муравьиная колонна – по четыре в ряд – потянулась в сторону, словно кто-то тянул ее за конец, и весь круг соответственно завертелся все быстрей и быстрей. Следом стал разматываться второй круг, потом третий – все они вливались в колонну, которая в отдалении медленно растекалась по лугу: одни муравьи двигались к муравейнику и исчезали в его серой громадине, другие пропадали в тайге за деревьями…

– Ну, пошли, – сказал Главный. – Я провожу тебя немного…

Он взял Володю под руку своей колючей жесткой лапой, и они медленно пошли под уклон к реке… И странно: этот муравей шел не как другие – он шел на двух задних лапах и был даже немного выше Володи. Черно-красный, блестящий, усеянный жесткими волосами, он был похож на какую-то страшную куклу-робота! Весь он был скреплен из больших и малых частей, которые двигались, покачиваясь как на шарнирах. Лапы – тоже на шарнирах, так казалось Володе, – сгибались во многих местах. На круглой гладкой голове, словно выточенной на токарном станке, отполированной и покрытой лаком, мерцали выпуклые глаза, составленные из множества глаз, как из маленьких лампочек. Смотрели они странно – без выражения, потому что в них не было зрачков и радужной оболочки; просто горело много одинаковых лампочек с сиреневым светом внутри и с сотнями белых бликов.

Выражение этих глаз было какое-то техническое, а само муравьиное – или человеческое, как казалось Володе, – выражение было не в глазах, а во всем облике Муравья, особенно в его челюстях и усах. Было в этом выражении вместе и нечто свирепое и нечто любезное. Муравей, как видно, повидал своими глазами много чего разного: глаза были умные, и этот ум был какой-то многократный – из-за многократности глаз…

Володя вдруг увидел рядом с Муравьем самого себя: невысокого, щуплого, курносого, с выгоревшими на солнце волосами, голубыми большими глазами с черными длинными ресницами, с двумя коричневыми родинками на левой щеке, возле пухлых губ. Он увидел себя как будто в зеркале – и это тоже было странно, как все вокруг! На Володе были защитного цвета штаны и куртка и белые, потемневшие от пыли кеды, через плечо – холщовая сумка.

Володя и Муравей медленно шли под ручку по вытоптанному муравьями бурому лугу – где-то внизу уже слышалось никогда не умолкающее бормотание реки. Набравшись храбрости, Володя спросил:

– А можно мне спросить про… одно слово?

– Пожалуйста, – улыбнулся вежливо Муравей. – Спрашивай!

Володя тут же подумал, что Муравей все время улыбается не потому ли, что это, может быть, и не улыбка вовсе, а просто такая застывшая форма челюстей, напоминающая улыбку. Это была не улыбка, а изображение улыбки, картина улыбки или, скорее, скульптура улыбки – скульптура сама по себе, оторванная от сущности муравья. Потому эта улыбка производила такое странное впечатление. Все это Володя скорее почувствовал, чем понял, и если б его об этом спросили, он не смог бы этого объяснить вам так, как объяснил это здесь я.

– Вот ты сказал – примерная личность… А что это такое? – спросил Володя.

– А ты раньше эти слова никогда не слыхал?

– Слыхал, – кивнул Володя, – от учителя в школе… и по радио… Но все равно непонятно! Я забыл!

– Такие вещи нельзя забывать! – строго сказал Главный. – Хотя… хотя для тебя это не страшно.

– Что не страшно?

– Для тебя не страшно – забыть: потому что ты и есть такая личность! И будешь таким всегда!

– Непонятно, – повторил Володя.

– А ты на себя внимательно посмотри, – сказал Муравей, – И подумай, какой ты есть… И тогда все поймешь.

Володя опять увидел себя со стороны – вихрастого мальчика с большими глазами и родинками – и опять не понял.

– А какой я есть?

– Хороший ты, вот какой! О других много думаешь, а о себе мало!

– А о ком я думаю?

– О дедушке думаешь… И помогаешь ему.

– О дедушке я думаю, – согласился Володя. – И об Алевтине тоже думаешь!

– Об Алевтине я только немножко думаю, – покраснел Володя.

– Думаешь, думаешь, – опять обернулся Муравей к Володе со своей удивительной улыбкой. – И это очень хорошо!

– Об отце ее я плохо думаю, – виновато сказал Володя.

– О Прокопе? – переспросил Муравей. – Да это так и должно быть! О плохих людях и нельзя хорошо думать!

– А о ком надо хорошо думать?

– Обо всех! Пока не узнаешь, кто из них плохой. Как узнаешь, кто плохой, – так и думай о нем плохо. И при случае не давай спуску… Понял?

Володя кивнул. Хорошо было с этим Муравьем. Просто. Не одиноко.

– Хотя – скажу тебе по секрету – ты еще не совсем примерная личность! – сказал вдруг Муравей.

– Не совсем примерная? – переспросил Володя. – Почему?

– Потому что ты один, не спросясь, пошел в гости к дедушке…

Эти слова были неожиданностью для Володи. Он даже остановился. Уже видна была быстрая река в просветах между деревьями. Там торчали из бело-голубой воды разноцветные круглолобые камни, мокрые, в пене; вода билась о них, неустанно о чем-то говоря, но Володя ее сейчас совсем не слушал – он слушал Муравья…

– Ты поступил самовольно и необдуманно! – жестко продолжал Муравей. – Примерные личности – пионеры – так не поступают!

– Но ты же сам только что хвалил меня за это! – растерянно пробормотал Володя.

– И хвалил, и ругаю! – скрипуче крикнул Муравей. – Не понимаешь?

– Нет, – прошептал Володя.

– В твоем поступке есть и хорошие стороны и плохие! С какой стороны смотреть! То, что ты такой смелый и не побоялся выйти один в тайгу, – это хорошо! За это я тебя очинно даже ценю! – Муравей так и сказал: «очинно» – в точности как дед Мартемьян. – А то, что ты никому об этом не сказал, что ты посамовольничал, – это плохо! Ведь ты непременно заблудишься!

Последнее страшное слово Муравей произнес медленно, по слогам, тихим голосом. У Володи сердце сразу упало в живот от этого слова, ноги в коленках ослабли, и он, выпустив лапу Муравья, даже присел на чудом подвернувшийся камень… Володе показалось, что этот камень подвинулся под него со стороны… Но Володя не успел даже оценить это.

Все время, с того самого момента как он очутился в кругу муравьев, Володя чувствовал это непроизнесенное слово «заблудишься» и все время внутренне отмахивался от него. И вот это слово произнесено!

– Ну что ты так смотришь на меня? Не веришь? – усмехнулся Главный Муравей.

– Не заблужусь я, – громко произнес Володя. – Я… я только что вышел… И деревня тут недалеко! И иду я правильно! – Володя все это говорил громко, а в сердце ему тихо закрадывалось сомнение…

– Деревня, конечно, ближе, чем избушка на плесе! – сказал Муравей. – Но вряд ли теперь стоит вертаться.

– Как же мне быть?

– Ну, а как ты думаешь?

– Дойти надо! – убежденно сказал Володя. – До дедушки!

– Вот это правильно! – воскликнул Муравей.

– Ты мне поможешь, – сказал Володя. – Ты и твои муравьи…

– Это как сказать! – ехидно воскликнул Муравей. – Помочь-то мы тебе поможем, но дорогу не укажем!

– А как же я… ты же обещал!

– Я не говорил тебе, что укажу дорогу! Во-первых, потому, что мы ее сами не знаем! Мы там никогда не бывали, в верховье… Не наши это сферы влияния…

«Как по радио говорит!» – подумал Володя, хотя ему и вовсе все равно было, как Муравей говорит.

– А во-вторых, – продолжал Главный Муравей, – какая же ты примерная личность, если сам не дойдешь? Смех! Мы тебе, конечно, поможем! И еще кое-кто тебе поможет, – добавил он загадочно. – Но ты должен сам искать дорогу! Найдешь – тогда я тебя люблю! А нет – пеняй сам на себя! Тогда и жить тебе не стоит! Вот и все мое слово! Ясно?

– Ясно! – тихо сказал Володя.

– А теперь иди!

Володя встал. Он благодарно посмотрел на этого непонятного – и доброго и жестокого – Главного Муравья. Муравей тоже посмотрел на Володю: то есть на Володю смотрели сотни маленьких сиреневых мерцающих глаз, бесстрастных и холодных, с сотнями холодных отражений неба, тайги, деревьев…

– Дай-ка я тебя поцелую… на дорогу! – сказал Муравей и вдруг прикоснулся к Володиной щеке жесткими колючими челюстями.

И от этого поцелуя Володя проснулся!

Он проснулся и сразу схватился за щеку, ощутив под пальцами малюсенькую крошку – жесткого муравья. Володя смахнул муравья наземь и увидел, как тот перевернулся со спины на живот, встал на лапки и быстро побежал вперед, пропав под травинками.

Щека у Володи горела – это муравей его укусил. Или поцеловал… Не все ли равно, что здесь правда!

Река шумела в нескольких шагах от Володи, подмывая длинные корни березы, качавшиеся, как удочки, в потоке голубой воды – как будто береза ловила рыбу!

Вокруг было светло, и небо розовело. «То ли вечер… – подумал Володя, – нет, утро!» Он увидел, как в этот самый момент над острыми, черными, как сажа, кончиками елей на том берегу реки показалась ослепительно-расплавленная точка, и в разные стороны от нее брызнули длинные оранжевые спицы лучей; внизу – под черным лесом на той стороне реки – светился темно-лиловый песок пляжа, и горела бледная медь воды; расплавленная точка над лесом становилась все больше, наливалась тяжелой каплей, ослепляя вокруг себя небо, лес, берег, пока не выкатился родившийся шар, как золотое яичко, снесенное невидимой курицей! Сплюснутое сверху и снизу, золотое яичко мгновение сидело на обугленной кромке леса, сжигая его нестерпимым светом, и вдруг виден стал радужный хвост волшебной курицы: разноцветный хвост, опущенный книзу – на деревья, берег и речку…

Володя смотрел на это чудо как завороженный, пока солнце не оторвалось от кромки леса и не поплыло над миром. Тогда только Володя опустил ресницы и вздохнул… Начинался второй день его странствований.

Он сел в траве поудобнее и вытер лицо – щека горела, а на пальцах осталась осенняя паутина. И сажа от костра. Рядом с Володей на черной, обгоревшей земле лежала сухая сосна, которую он подтащил сюда вечером для костра. Середина сосны обуглилась, покрылась ровными полукругло-квадратными трещинами, белесая пленка золы обметала эти трещины и выпуклые квадраты между ними. По черно-белесому углю, совсем остывшему, смело бегали крохотные красные муравьи.

Володя смотрел на них с удивлением: как изменились все соотношения! Муравьи опять были маленькими, а он большой! И мир вокруг Володи – земля, тайга, небо – стал опять просторным, бесконечным! И ночной страх Володи сразу прошел. И бодрость почувствовал Володя и легкий голод. Сейчас он позавтракает, но сначала надо хариуса поймать…

Ночью Володя хорошо выспался. Теплая была ночь. Да и костер он вчера хороший развел: полночи горел костер. Володя его два раза в сторону отодвигал, отгребал горячие угли и опять укладывался на нагретой черной земле. Как дома на печке. Вот и приснились ему муравьи… а может, и не приснились! Может, они и взаправду такими были, хотя это очень уж сказочно! Сейчас сказочно, а тогда, ночью…

– Ну ладно! – крикнул Володя муравьям. – Убирайтесь-ка отсюдова, буду костер разводить да завтрак готовить!

Вскочив, Володя хлопнул по обгоревшей сосне ладонью – легкая дымка золы, относимая ветром, поднялась над деревом, и муравьи заметались во все стороны, засуетились, убегая прочь.

– То-то! – важно сказал Володя.

«Сейчас я искупаюсь, а потом разведу костер и буду хариуса ловить! – подумал он. – Нет, сначала костер разведу», – решил Володя. Он посмотрел на застывший костер, потом на реку и, прищурившись, на солнце… Красиво было вокруг! Все сверкало: и серебряная, седая зола, и зеленая трава, и голубая вода, и камни, и небо! «Нет, сначала все-таки искупаюсь!»

Он весело сбежал по мягкой траве и ромашкам, а потом по прибрежным валунам к воде, разделся на полукруглом, уходившем в землю огромном гладком камне; снял куртку, рубашку, кеды, брюки и даже трусы. Никого вокруг не было. «Можно и голым искупаться, – подумал Володя. – Самое что ни на есть приятное – купаться так одному…»

Камень хотя и освещен был солнцем, но еще не успел сверху нагреться, и Володя, усевшись на него, подстелил одежду; в воздухе же, с растворенными в нем солнечными лучами, было тепло. Комары уже вились над Володей, но их было мало, Володя от них даже не отмахивался. Иногда он просто вздрагивал кожей, и напившийся крови, отяжелевший комар отлетал куда-то в тень, под травинки. Володя сидел почти не дыша, расслабившись, попеременно ощущая кожей теплое дыхание солнца и прохладные воздушные дуновения. Ветер был слабый, он явно засыпал, уступая в воздухе место солнечным лучам, которые становились всё теплее. Володя подставил солнцу белую грудь, задрав голову и лениво опустив глаза вниз – на воду и камни: он любил так сидеть перед тем, как окунуться. «Сейчас я буду играть с рекой, – подумал Володя. – Она уже ждет меня не дождется… Ну ничего, пусть потерпит…» Он посмотрел на реку – она нетерпеливо ревела в нескольких шагах от него.

Немного выше, где кончалась галька и где невысокий берег, покрытый мягкой травой, обрывался в воду ровной линией, торчала над водой – почти горизонтально – береза: она полоскала в быстром течении обнаженные корни и ветви, а зеленая густая вершина погрузилась в воду и шумела там, то всплывая на поверхность, то уходя в глубину; перепутанные волосатые корни всё время шевелились, теребимые течением, и ветви с отяжелевшими от воды листьями тоже шевелились – вся береза дрожала бесконечной дрожью, забрызганная водой с головы до ног. Река играла с березой упорно и бесконечно, как может играть только река.

Для березы эта игра была последней игрой, не то что для реки; береза дрожала уже много дней и ночей, но и ночи эти и дни были для нее сочтены: скоро вода совсем оголит ей корни, вымоет их из берега, и береза поплывет по волнам, перекатываясь через пороги, а река все будет с ней играть и играть, пока не выбросит где-нибудь на берег. А может, река дотащит ее до моря-океана, и там березу выловит какой-нибудь иностранный корабль, подбирающий в океанских просторах, возле наших берегов, даровую древесину, – и пойдет тогда береза на бумагу или на дрова. А может, просто сгниет от сырости, а потом высохнет на солнце до гнилушечной трухи, рассыплется, и будет эта труха поздней осенью, в долгие темные ночи, светиться промежду камней или кустов голубоватым сиянием…

Володя смотрел на березу: по ярко-белой мокрой коре воинственно бегала взад-вперед маленькая птичка – вьюрок-драчун. Эта птичка – черная с голубоватым отливом, с желтым брюхом и белым, задорно поднятым хвостиком – всегда жаждала с кем-нибудь подраться, даром что сама крохотная – от земли на вершок! Задорная и веселая была птичка, и река, и солнце, и Володя веселый – только береза грустная…

В это время ветер в последний раз сильно вздохнул – как всегда перед полуденным сном, зарябила гладкая поверхность реки, река на мгновение нахмурилась, и от белого буруна долетели до Володи легкие, как туман, брызги – они странно пахли! Володя готов был поспорить, что брызги пахли горелым!

Но опять заснул ветер, уже надолго, до вечера, а может быть, даже до утра, река опять стала гладкой и веселой, и брызги над белым бурунчиком опять остановились в воздухе прозрачным облачком, в котором бледно угадывалась маленькая зеленовато-красно-желтая радуга. «Чудеса! – подумал Володя про пахнущие гарью брызги. – Неужели я уловил запах радуги?»

Он сидел на камне неподвижно, как изваяние, и уже чувствовал, как сквозь одежду входит в него вечный каменный холод – из глубины этого огромного валуна. «Если долго так сидеть, можно в камень превратиться, окаменеть на веки вечные!» – подумал Володя. Володя знал, что так же, как любил он весь этот мир вокруг, так же и все вокруг любило его и не хотело от себя отпускать: камни, как только он к ним прикасался, стремились проникнуть в него своим холодом; река, едва он входил в нее, властно брала его в свои ледяные объятия, не желая расставаться; и многочисленные болота, по которым он не раз ходил за клюквой, всегда стремились нежно засосать его в свои неведомые глубины…

Володя вдруг взмахнул руками, спрыгнул с валуна, как будто действительно боялся окаменеть, и побежал, прыгая по гальке, к верхнему краю пляжа и дальше – по мягкому ковру травы – к березе.

Вьюрок-драчун, завидя Володю, ускакал на дальний конец дерева и сердито поглядывал оттуда, покачивая хвостиком, чтобы не потерять равновесие, но, увидев, что и Володя вскочил на березу, перелетел на берег и стал носиться в траве, возмущенно посвистывая и с гневом глядя на Володю…

«Вот смех-то! – подумал Володя, стоя на гибком стволе. – Со мной-то тебе подраться слабо! – Его очень рассмешил этот вьюрок, даже обрадовал, как все его радовало в это утро. – А до избушки я дойду, не заблужусь! – вспомнил Володя ночных муравьев. – Буду идти все время вверх по реке до Прокопова хутора, перейду речку Сар-Ю, благо она сейчас мелкая в такую жару. А от Прокопова хутора, где река делает большой крюк, я влево сверну, на дедову тропинку, и по ней – через хребет Иджид-Парма – мимо болота напрямик выйду к горе Эбель-Из. Супротив горы на другом берегу Илыча и стоит избушка! И дедушка там! Проще простого! А ты говоришь – заблужусь!» – мысленно упрекнул он Главного Муравья. Вся эта дорога, которую он хорошо знал – ходил по ней с дедушкой и с братом Иваном над этими местами на вертолете летал, – вся дорога впереди стояла перед его глазами, как будто он смотрел на карту.

Мысли быстро пронеслись в Володиной голове, пока он стоял на качающейся березе – под его тяжестью она сильно ушла вниз, как лук, тетива которого невидимо натянута над водой; река теперь близко и весело ревела – она раскачивала березу и приветственно осыпала Володю брызгами… «Видела бы меня сейчас Алевтина! – подумал Володя, балансируя на колотящейся в волнах березе, как настоящий циркач. – Видела бы она, как ловко я тут стою и не падаю!» Но Алевтина была далеко, и дед Мартемьян, и брат Иван, и отец Алевтины Прокоп – все, не говоря уже о деревенских мальчишках, были далеко и не могли подивиться Володиной ловкости, «Ну ничего! Удивятся еще!» – возгордился Володя, Один только вьюрок-драчун завистливо стрекотал, глядя на Володю.

– Вот настырный! – рассмеялся Володя; – Ну смотри же! – С этими словами он опустился на корточки, схватился за крепкие красные ветви, еще покрытые листвой, и прыгнул в реку, не выпуская ветви из рук. Вьюрок-драчун возмущенно подпрыгнул.

Река бурно обняла Володю, обжигая холодом, пытаясь оторвать от березы…

– Шалишь! – крикнул Володя сквозь брызги, бившие в рот; он сразу весь покрылся гусиной кожей, покраснел, как ошпаренный: от ледяных объятий захватывало дыхание…

Володя выпустил ветви – дерево шумно дернулось, взмахнув ветвями, но не успев задеть Володю. И река – наконец-то! – радостно понесла его, подбрасывая, играя, как мячиком, сверкающим на солнце телом. Вот уже береза далеко позади – Володя загребал к середине, где торчал большой камень, увенчанный в облаке брызг разноцветной радугой. Река несла Володю стремительно: мелькнул галечный пляж и тоже остался позади, камень под радугой головокружительно приближался. Через минуту Володя с размаху вскочил на него, как кошка, и встал посреди пенных брызг в обрамлении радужного нимба…

Отдышавшись, он опять прыгнул в воду, поплыл и пристал к берегу далеко внизу, где лес подходил к реке, и оттуда – гордый, усталый – медленно пошел назад, дрожа, согреваясь и обсыхая. Теперь они оба были довольны – река и мальчик; Володе даже показалось, что река, наигравшись, стала спокойней.