Текст книги "Киммерийское лето"

Автор книги: Юрий Слепухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ГЛАВА 2

На другой день, перед обеденным перерывом, Игнатьев пришел на разборочную площадку. Лии Самойловны не было, она понесла фотографировать заинтересовавшее ее горлышко амфоры с хорошо сохранившимся гончарным клеймом, и Ника трудилась в одиночестве.

– Ну, как работается? – спросил он, постояв рядом.

– Спасибо, очень интересно, – ответила Ника из-под своего сомбреро, но выглянуть не отважилась.

– Я слышал, вы вчера обгорели?

– О, это ничего, сегодня уже совсем не болит, мне дали мазь…

– Со здешним солнцем нужно быть осторожным, у нас первое время многие ходят в волдырях.

– Да, Лия Самойловна меня предупреждала, – с раскаянием в голосе сказала Ника. – Сегодня вот я уже решила надеть платье…

– Правильно, – сказал Игнатьев, подумав, что это так называемое «платье» ненамного длиннее шорт, в которых юная модница щеголяла вчера. – Этот черепок отложите в сторону, он орнаментирован. Мне сказали, что вы хотите поработать в отряде?

У Ники, хотя она и ждала этого вопроса, отчаянно заколотилось сердце.

– Я очень-очень хотела бы, – сказала она едва слышно.

Игнатьев помолчал, разминая в пальцах папиросу.

– Как относится к этому ваша сестра?

– Я ей еще не говорила…

– Она ведь может и не разрешить вам остаться.

– Пусть попробует! – вспыхнула Ника. – Как это она может не разрешить, у меня есть паспорт!

– Дело не в паспорте. Хорошо, – он взглянул на часы, – сейчас будет обед, потом зайдете ко мне в палатку, там и поговорим. Вам, вероятно, хотелось бы решить в принципе этот вопрос до возвращения Светланы Ивановны?

– Ну, конечно, было бы лучше… если бы я уже знала!

– Хорошо Так я вас жду у себя.

Он ушел, а через минуту от лагеря донесся звон рельса, которым повариха звала на обед. Из раскопа бодро полезли «лошадиные силы», показалась бандитская борода Витеньки Мамая – голого по пояс, в джинсах с клеймом на заду и в сомбреро набекрень.

– Пошли рубать, Лягушонок! – заорал он, обернувшись к разборочной площадке. – А то не останется!

«Рубать» Нике вдруг совершенно расхотелось – аппетит пропал от волнения при мысли о предстоящем разговоре с командором. Командор сам по себе был не так уж страшен, разве только немного суховат, – впрочем, может быть, это только так казалось по контрасту с неуемным гаерством Мамая, – но от этого разговора так много зависело, что она сидела за столом сама не своя.

– Что у вас за вид такой, – обеспокоенно спросила Лия Самойловна, – может, вам вообще нельзя быть на солнце?

И еще Ника очень боялась внезапного приезда сестры. Тогда ей пришлось бы уговаривать сразу двоих, а на это может не хватить ни настойчивости, ни аргументов. Вот если бы к моменту возвращения Светки у нее было бы уже принципиальное согласие командора… Она украдкой посмотрела на него, сидящего на другом конце стола, и вдруг прямо столкнулась с его взглядом – внимательным, словно изучающим. Ей панически захотелось провалиться, исчезнуть, вообще перестать быть. «Как я пойду к нему?» – подумала она с отчаянием.

Но идти все равно пришлось. Настал момент, когда оттягивать визит стало уже нельзя, и Ника поплелась к командорской палатке, совершенно не представляя себе, что будет говорить и какими доводами подкрепит свою просьбу, чтобы она не показалась бессмысленной и несерьезной.

Игнатьев сидел за своим дачным столиком, осторожно раскладывая на листе бумаги какие-то бесформенные плоские комки, коряво обросшие ржавчиной. Палатку, одно полотнище которой было поднято с северной стороны, приятно продувало ветром, и угол бумажного листа на столе все время шевелился, словно пытаясь приподняться и улететь.

– Садитесь, – коротко сказал Игнатьев, указав ей на складной стул из алюминиевых трубок, обтянутых брезентом. – Я сейчас, одну минутку.

– Пожалуйста, это совершенно не к спеху… – прошептала Ника.

Командор повозился еще немного с бурыми комочками, бережно перекладывая их так и эдак, словно решая головоломку; потом осторожно, взяв за углы, передвинул лист с ними на край стола и, положив перед собой переплетенные пальцами кисти рук, посмотрел на Нику – опять так же в упор и изучающе, как за столом во время обеда.

– Итак, вы хотите остаться в отряде, – сказал он. – Почему?

– Здесь так хорошо, – пробормотала Ника. – Очень тихо… Я так хотела побыть где-то, где тихо и где можно… ну, просто сидеть, думать… никуда не спешить…

– Сидеть, думать. А через неделю вам это занятие надоест, и тогда что прикажете с вами делать? Давать провожатого До Москвы?

– Мне не надоест, – сказала Ника негромко и убежденно.

Игнатьев посмотрел на нее, помолчал.

– Вы что, увлекаетесь археологией? – спросил он. – Работали в каком-нибудь кружке? Или просто начитались Керама?

– Керама я читала, – кивнула Ника. – И «Библейские холмы» тоже… не помню автора, тоже немец, по-моему…

– Церен, – подсказал Игнатьев. – Ясно. Вы, значит, решили, что мы тут тоже раскопаем какое-нибудь восьмое чудо света.

– Вовсе нет, – Ника покачала головой. – Дмитрий Павлович, я ведь могла бы сейчас сказать что угодно… что с детства увлекалась археологией и все такое. Но я не хочу врать. Эти книжки… мне их было интересно читать, и только. А здесь мне нравится. Я, конечно, понимаю, что это не такие уж важные раскопки… ну, наверное, работать в Египте, или в Мексике где-нибудь, или в Ираке – это ведь, наверное, интереснее, чем раскапывать такие вот маленькие городища, как здесь…

– В принципе – интереснее, – Игнатьев улыбнулся. – Но я должен сказать, что настоящий археолог испытывает одинаковое волнение, какой бы важности объект он ни вскрывал… если относиться к делу серьезно. Однако мы отклонились. Почему вы вдруг решили не продолжать путешествие вместе с сестрой? Вы поссорились в пути?

– Нет, мы не ссорились…

– Что же тогда произошло? Если бы не наш лагерь, вы бы захотели остаться в другом месте при возможности?

– Я не знаю… наверное, – сказала Ника. – Просто… мне не нравится такая манера проводить время. Я люблю, чтобы было тихо… А у них наоборот – чем больше шума, тем им интереснее. Я ведь знаю, они и на Кавказе остановятся где-нибудь в самом шумном месте… чтобы побольше народу, чтобы можно было играть в волейбол и все такое…

– Наши ребята тоже играют в волейбол, – заметил Игнатьев. – И у нас тут не так уж тихо, в этом вы могли убедиться.

– Да, но все равно… – Ника помолчала, словно подыскивая слова, и беспомощно пожала плечами. – Я не знаю, как это объяснить… У вас тут все иначе. У вас и работа какая-то… другая. Задумчивая, что ли…

– Ну, думать, вероятно, приходится при всякой работе, – улыбнулся Игнатьев. – Ваши физики, они что ж, не думают?

– Ах, вы меня не понимаете… я не умею объяснить! Конечно, физик думает, но это совсем другое. Этого я совершенно не могу себе представить, понимаете? А вам здесь приходится думать… очень по-человечески. Нужно посидеть вот так с закрытыми глазами – правда? – и попытаться себе представить, как это все было… здесь, на этом самом месте, только давно-давно…

Игнатьев слушал, положив перед собою руки, взглядывая то на лицо девушки, то на обломки ржавчины, разложенные на листе белой бумаги. Перед ним были две загадки, очень разного возраста – одной шестнадцать, другой две тысячи триста. Да, вероятно, это пятый-четвертый века. Но неужели железо… Любопытно, что покажет металлографический анализ. А девочка говорит ужасно путано, – что, их там, в школах теперешних, не учат связно излагать мысли, что ли? – но она, безусловно, искренна. В сущности, нет никаких препятствий к тому, чтобы взять ее на время в отряд. Раз уж ей так этого хочется.

Он слушал ее голос – очень своеобразный, сильный и мягкий, грудной голос, который она все время словно сдерживала, стараясь говорить негромко, – слушал и думал о том, что удовлетворить ее просьбу можно, но лучше бы она с этой просьбой к нему не обращалась. Если бы этой не любящей шума девочке с серыми глазами и древнеегипетской прической вообще не пришло в голову остаться поработать в отряде – было бы куда лучше. Спокойнее, во всяком случае. Намного спокойнее.

– Вы перешли в десятый? – спросил он.

– Да, этой весной, – ответила она своим негромким голосом и тут же снова покраснела, сообразив, что сказала глупость: как будто можно перейти осенью!

Игнатьев подумал, что слишком уж часто она вспыхивает и заливается краской до самых ушей. И вот еще что странное было в ее манере разговаривать: то, что она все время понижала голос, словно сдерживая его, придавало ему особую доверительную интонацию. Что бы эта девочка ни говорила, она говорила так, словно делилась тайной.

– Ясно, – сказал он – Что ж, десятиклассники у нас иногда работали. Мне нужно подумать.

– Если это слишком сложно…

– Да нет, что ж тут сложного. Я подумаю, Ника.

– Мне можно идти?

– Пожалуйста. А впрочем, одну минуту. Вы Гомера читали?

– По-настоящему – нет. У нас есть дома, ну, знаете, в этой «Всемирной библиотеке», – я пробовала почитать, но мне показалась как-то… скучно или трудно, я даже не знаю…

– Понятно, – кивнул Игнатьев. – Но о чем идет речь в «Илиаде», вы приблизительно знаете?

– Да, это… о Троянской войне, да?

– Верно. А как вы считаете, это чистый вымысел или отзвук реальных исторических событий?

Ника подумала, прикусив губу.

– Ну, если нашли саму Трою, – начала она неуверенно, – наверное, что-то было?

– Вероятно, – сказал Игнатьев. – А кто и когда нашел Трою?

– В прошлом веке, кажется, – сказала Ника. – Ее нашел этот немец, банкир… ой, ну как же его… который знал много языков…

– Шлиман его звали. Генрих Шлиман. У вас что, по истории была пятерка?

– Обычно – да.

– А по другим предметам? Вы вообще пятерочница?

– Ой, что вы! По математике одни тройки, – созналась Ника. – Это вот только история, литература… Я даже один раз начала читать Тацита, но тоже не осилила.

– Понятно, – сказал Игнатьев. – Только не Тацит, а Тацит. Публий Корнелий Тацит. Ну хорошо, можете поработать с нами этот месяц, если хотите. Я вас оформлю как помощника ассистента. За вычетом питания получите на руки рублей тридцать. Устраивает?

– Я же не из-за денег, Дмитрий Павлович!

– Понимаю, что не из-за денег. Но работа есть работа, она оплачивается. И учтите, Ника, – если уж вы остаетесь, то остаетесь до приезда Светланы Ивановны.

– Конечно, – сказала Ника.

– Я хочу сказать, что если вы через неделю передумаете и решите удрать, то я вас не отпущу.

– Нет, я удирать не собираюсь, куда же мне удирать?

– В таком случае договорились.

Они вышли из палатки вместе.

– Мне продолжать работать с Лией Самойловной? – спросила Ника.

– Да, продолжайте пока там…

Когда Игнатьев сказал Мамаю, что разрешил гостье остаться на месяц в отряде, тот выразительно и невежливо постучал согнутым пальцем себя по лбу.

– Сомбреро надо носить, командор, – сказал он. – А то торчите целый день на солнце, вот вам и приходят в голову гениальные идейки.

– А что тут, собственно, такого? – спросила Лия Самойловна. – Я сама порекомендовала Дмитрию Павловичу оставить девочку – она меня об этом просила, и я не вижу в ее просьбе ничего странного.

– Странно не то, что она попросилась, – сказал Мамай. – Странно то, что вы согласны ее оставить. Чего ради? У нас нехватка рабочих рук, мы собирались нанять кого-нибудь из колхоза…

– Денисенко сказал, что ни одного человека больше к нам не отпустит.

– Отпустит как миленький! То есть теперь-то, понятно, не отпустит, потому что просить не будем. Потому что мы этого недостающего человека уже взяли. Нашли, нечего сказать! Московскую стиляжку, десятиклассницу с наманикюренными пальчиками! Вы видели, что у нее Маникюр?

– Бесцветный, – сказала Лия Самойловна. – Совершенно бесцветный.

– Да хоть всех цветов радуги! Если девчонка в таком возрасте делает себе маникюр…

– Что это ты таким ригористом вдруг стал? – улыбнулся Игнатьев.

– Вы, Виктор, не правы, – сказала Лия Самойловна. – Девочка в шестнадцать лет вполне может делать себе маникюр бесцветным лаком, тут нет ничего такого. Кстати, у Ники уже от этого маникюра почти ничего не осталось, она вчера мыла посуду. Так что зря вы волнуетесь.

– А чего, собственно, мне волноваться, – сказал Мамай. – Я ведь не отвечаю за план работ. Я просто считаю, что на эти деньги разумнее было бы нанять настоящего рабочего, а не исполнять каприз какой-то… лягушки-путешественницы!

– Ты же сам привез ее сюда, – напомнил Игнатьев, продолжая улыбаться.

– Совершенно верно, и именно поэтому считаю своим долгом предупредить.

– Спасибо, буду иметь в виду твое предупреждение.

– Да, уж пожалуйста, – сказал Мамай. – Чтобы потом никаких претензий!

– Да чем она вам не угодила, не понимаю? – спросила Лия Самойловна.

– При чем тут угодила она мне или не угодила! Я считаю, что у нас не детский сад… а в общем, как знаете. Неизвестно еще, разрешит ли ей остаться ее сестрица. Та, насколько я мог заметить, дамочка с характером… младшая, впрочем, не лучше. Она только снаружи тихоня, вы в этом еще убедитесь!

– Я всегда говорил, что ты у нас женоненавистник, – сказал Игнатьев.

– Да, женоненавистник! И горжусь этим! – вызывающе заявил Мамай, выставляя бороду.

Ядерщики к ужину не вернулись. Помогая убирать и мыть посуду, Ника уже порядочно беспокоилась – Мамай такого наговорил о местных жителях, что можно было ожидать чего угодно. Покончив с хозяйственными делами, она вышла из лагеря и поднялась на пригорок; стоял тихий, безветренный вечер, только с моря, если вслушаться, доносился ровный шум волн, набегающих на галечный пляж. Далеко на юго-западе кучкой рассыпанных по берегу огней сверкала Феодосия; за нею, постепенно уступая место ее электрическому зареву, гасли в небе последние отсветы дня. Ника оглянулась на восток – оттуда, из-за Керчи, через пролив, стремительно падала на Крым непроглядная, вскипающая звездами южная ночь.

– Не хочу, не хочу туда, не поеду, – прошептала Ника упрямо и, снова оборачиваясь лицом к западу, увидела в ночной степи белый колеблющийся свет. Скоро он раздвоился – теперь уже не было никаких сомнений: машина с включенными на полную мощность фарами шла к лагерю по проселку, ныряя на ухабах, отчего лучи то взметывались к небу, то почти гасли, утыкаясь в дорогу.

Перед самым лагерем машина остановилась, погасив огни Видно было, как зажегся свет внутри, потом снова погас, вспыхнули фары, и машина стала разворачиваться, на секунду ослепив лучом Нику, сбегавшую с пригорка навстречу приехавшим.

– Ой, я уже так беспокоилась! – крикнула она. – Здравствуйте, ну как вы там, все достали?

– Лягушонок? – спросила Светлана, вглядываясь в темноту. – Ты что тут делаешь?

– Как это – что? Я вышла вас встретить…

– Ну, как трогательно. Мы все достали, сейчас мужики возьмутся за работу, чтобы выехать с утра…

– Успеем ли, не знаю, – сказал Юрка. – Радиатор нужно снимать, иначе не доберешься.

– Успеем, – отозвался из темноты голос Адамяна. – Это на два часа работы, в крайнем случае призовем на помощь туземцев…

– Да, вы уж как хотите, но чтобы на рассвете в путь, – сказала Светлана. – Мы уже черт знает как выбились из графика. Ты тут не завела роман за это время, лягушонок?

– Нет, не завела.

– Умница. А то оставила бы позади чье-нибудь разбитое сердце. Вечер сегодня потрясающий…

– Да, вечер хороший, – согласилась Ника. – Света, отстанем немного, мне нужно тебе что-то сказать.

– Что? Случилось что-нибудь?

– Нет, ничего не случилось… нового. Просто, понимаешь… я не поеду с вами, – негромко, но твердо сказала Ника. – Вы потом заедете за мной на обратном пути.

– Умнеешь ты, лягушонок, прямо не по дням, а по часам…

– Света, пожалуйста, без иронии. Это серьезно, понимаешь? Я договорилась с начальником отряда, они берут меня на месяц, и я буду работать здесь до вашего возвращения. Ты помнишь наш разговор в Москве? Насчет Адамяна – помнишь? Ты сказала, что я не должна отказываться от поездки – это выглядело бы странно, – и я тогда согласилась. А сейчас можешь не беспокоиться, никому не покажется странным то, что я здесь остаюсь. И, пожалуйста, не уговаривай меня. Иначе действительно получится скандал. Ты сейчас пойдешь к Дмитрию Павловичу и скажешь ему, что разрешила мне остаться. Понимаешь?

– Вероника, – Светлана, остановившись, взяла ее за плечи и повернула лицом к себе. – Давай-ка без дураков! Что у тебя произошло с Адамяном?

– Да оставь ты меня, что у меня могло с ним произойти! – возмущенно заявила Ника. – Он мне не нравится, понимаешь? И я не хочу быть с ним в одной компании, потому что он лгун и притвора, и вообще… фазан. Мамай очень правильно про него сказал, он именно фазан! Ты не думай, Светка, у меня совершенно ничего нет против тебя или Юрки, и вообще Юрка твой очень славный, зря ты постоянно на него рычишь…

– Господи, что ты во всем этом понимаешь, лягушонок, – каким-то очень вдруг усталым голосом сказала Светлана. – Ладно, оставайся, если хочешь… Только от матери тебе здорово влетит за эту самодеятельность, вот увидишь.

– Неважно, – сказала Ника упрямо. – Пусть влетает…

Когда они подошли к лагерю, Юрка, Адамян и Мамай уже потрошили «Волгу» при свете подвешенной к поднятому капоту переноски. Светлана отправилась к Игнатьеву, а Ника вошла в женскую палатку. Младшая из практиканток, Рита Гладышева, лежала на раскладушке, пытаясь поймать танцевальную музыку транзисторным приемничком; старшая, Зоя, вместе с Лией Самойловной приводили в порядок подзапущенную за последние дни полевую документацию. Когда в палатке появилась Ника, Рита вопросительно глянула на нее и, выключив приемник, сунула под подушку.

– Ну что, приехали твои? – спросила она, зевнув. – С сестрой уже говорила?

– Да, все в порядке, – сказала Ника.

– Дурочка ты, – сказала Рита. – Иметь возможность целый месяц пропутешествовать, и вместо этого засесть тут в этой пылище…

– Если тебе не нравится пылища, – сказала Зоя, – то не нужно было идти на археологическое.

– А кто тебе сказал, что мне вообще не нравится? – возразила Рита. – Мне нравится копать. Только нельзя ж до опупения, верно?

– Риточка, ну что за язык, в самом деле, – укоризненно сказала Лия Самойловна. – Неужели вы думаете, что вульгаризмы делают речь выразительнее?

– Какой же это вульгаризм – «опупеть»? – возразила Рита.

Ника молча сидела на своей раскладушке, щурясь на яркий свет аккумуляторной лампочки над столом. Ей вдруг стало страшновато: все-таки, действительно, оставаться одной среди совершенно чужих людей… Она начала торопливо, почти испуганно перебирать тех, с кем ей предстояло провести эти четыре недели. Самая надежная, конечно, это Лия Самойловна. «Лошадиные силы» – ребята как ребята, Мамай симпатичный, но слишком много шутит, – это присущая некоторым людям способность непрерывно шутить и балагурить всегда казалась Нике несколько утомительной. У них в Москве был один такой знакомый, в больших дозах он становился непереносим…

Командор – вот это загадка. В том смысле, что совершенно не знаешь, что про него сказать как про человека. Наверное, ученый он настоящий. А вот человек? Ничего не разглядеть, слишком застегнут на все пуговицы – вот уж полная противоположность Мамаю. В присутствии командора чувствуешь себя такой девчонкой, что душа в пятки уходит. «Почему, собственно, вы решили остаться в отряде? Вы увлекаетесь археологией? А Гомера вы читали? О чем говорится в „Илиаде“? Кто и когда раскопал Трою?» Бр-р-р…

А ведь этот экзамен она выдержала! Непонятно как, но выдержала. В начале разговора командор явно не знал, брать ее или не брать, а потом сразу согласился. Хотя отвечала она далеко не на пятерку, скажем прямо. Может быть, ему понравилось, что она говорит правду? Тогда это хорошо. Хорошо, если человек любит, когда говорят правду.

– Лия Самойловна, добрый вечер, – сказала Светлана, входя в палатку. – Привет, девочки. Как живете-можете?

Она присела к столу и усталым жестом достала из карманов штормовки сигареты и зажигалку.

– Как вам нравится затея моей сестрички? – спросила она, закуривая. – Хоть бы вы ее отговорили, что ли…

– Зачем же, – сказала Лия Самойловна, – пусть Ника поработает здесь, это ведь действительно интересно. Вы не представляете, сколько молодежи просится ехать с нами каждую весну…

– Да пусть остается, я не возражаю, – сказала Светлана. – Лия Самойловна, к вам персональная просьба: не спускайте с нее глаз. В случае чего надерите хорошенько уши, это иногда помогает.

Ника возмущенно фыркнула в своем углу.

– Надеюсь, обойдемся без этого, – засмеялась Лия Самойловна. – Присматривать мы, разумеется, будем все, но ваша сестра производит впечатление достаточно серьезной девушки.

– Серьезной? – переспросила Светлана. – Господи, вот уж попали пальцем в небо. Она не серьезная, она тихоня, это совсем разные вещи. Никогда не знаешь, что такая тихоня выкинет в следующую секунду, вот в чем беда. Ты чего молчишь, лягушонок? Скажешь, я не права?

– Можешь издеваться сколько угодно, – сказала Ника обиженным тоном, – я уже привыкла.

– Ну вот, пожалуйста, – сказала Светлана. – Сама же пьет мою кровь и при этом еще глубоко убеждена, что над нею издеваются. Ты отдаешь себе отчет, какой крюк нам теперь придется делать на обратном пути, чтобы забрать тебя отсюда? Мы-то обратно думали ехать напрямик – через Ростов и Воронеж!

– А я не прошу меня забирать, – возразила Ника, – я сама могу сесть на поезд в Феодосии и приехать в Новороссийск или куда вам удобнее…

– Я тебе сяду! – пригрозила Светлана. – Я тебе приеду! Заруби себе на носу; я договорилась с Игнатьевым, что тебя из лагеря одну не будут выпускать никуда и ни под каким предлогом. Так что, милая моя царевна-лягушка, если вы потихоньку рассчитывали за этот месяц насладиться свободой, то получили вместо нее блистательную фигу с маком. Ясно?

Утром путешественники решили ехать, не дожидаясь завтрака. Все равно какое-то время придется ждать парома на керченской переправе, объяснил Юрка, вот эту вынужденную остановку они и используют на то, чтобы подзаправиться. Слушая его, Ника опять подумала о том, что человек, садясь за руль, превращается в психа, одержимого бессмысленной манией торопиться – неважно зачем и куда, лишь бы скорее, скорее, без задержек!

– А знаешь, без тебя и в самом деле лучше, – сказала Светлана, устраиваясь на заднем сиденье. – Сейчас я тут раскинусь, как царица Савская, и буду дрыхнуть аж до самой Керчи…

После рукопожатий, напутствий и пожеланий счастливо оставаться одновременно захлопнулись дверцы, «Волга» мягко заурчала отдохнувшим двигателем и пошла, плавно покачиваясь, по вьющемуся между холмами проселку. Когда она, в последний раз блеснув на утреннем солнце стеклами правого борта, скрылась в ложбине, Игнатьев посмотрел на часы.

– Завтракать, друзья, и побыстрее, – сказал он. – Сегодня у нас трудный день, а уже половина шестого…

Ника, зевая и дрожа от пронзительной утренней свежести, поплелась вместе с другими к столовой палатке. Огромное алое солнце вставало из моря, неправдоподобно тихого, словно стеклянного, каким увидеть его можно лишь в такой ранний час; пахло росистой травой и – уже почти неощутимо – бензиновым перегаром и пылью, поднятой колесами уехавшей «Волги». Почувствовав на плече руку, Ника обернулась и снизу вверх глянула на командора.

– Ну? – спросил тот улыбаясь. – Почему такой несчастный вид? Уже раскаиваетесь, что не поехали?

– Н-нет, что вы, – поспешила ответить Ника, бодро постукивая зубами. – Просто мне ужасно почему-то холодно… это сейчас пройдет…

– Да, поедите и согреетесь, – сказал Игнатьев и, ободряюще пожав ее плечо, убрал руку. – А через час вообще будет жарко. Кстати, вы боитесь скелетов?

– Скелетов? – Ника даже остановилась. – Не знаю, я их не видела никогда… хотя нет, видела! По анатомии. Нет, они не особенно страшные, по-моему. А что?

– Потом объясню, – сказал Игнатьев и крикнул Мамаю: – Витя! Захвати с собой план третьего раскопа с некрополем!

За столом сначала было тихо, как обычно по утрам, даже буйные «лошадиные силы», не выспавшись, пребывали в состоянии полуанабиоза, потом стали оживать. Ника, съев свою тарелку пшенной каши, с наслаждением тянула чай из обжигающей руки и губы эмалированной кружки, чувствуя, как с каждым глотком разливается по телу тепло.

– Лия Самойловна, – сказал Игнатьев, когда завтрак подходил к концу, – вы с Виктором Николаевичем продолжайте на четвертом, а я сегодня хочу заняться некрополем. Вы сможете пока обойтись без помощницы на разборке?

– Да, какое-то время смогу, главное мы уже просмотрели.

– Прекрасно, тогда я забираю у вас Гладышеву и Ратманову…

Рита подтолкнула локтем сидящую рядом Нику.

– Ну, все, – шепнула она.

– Что? – не поняла Ника.

– …и еще с нами пойдут… скажем, Осадчий и Краснов, – сказал Игнатьев.

– Есть, командор, – в один голос ответили оба названных.

– Что ты мне хотела сказать? – спросила Ника у Гладышевой, когда все встали из-за стола.

– Да нет, просто нам мертвяков сегодня копать придется, – ответила Рита. – Скукотища – жуть. Раскопаешь его, а потом каждую кость кисточкой обметай, да еще не дай бог чтобы рассыпалась, а они такие бывают: тронь его – одна труха остается… Ну, повезло нам с тобой. Дурочка, катила бы сейчас в своей «Волге», и никаких тебе мертвяков…