Текст книги "Повесть об Атлантиде и рассказы"

Автор книги: Юрий Томин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Не понимаете, что дорога скользкая? Из-за вас, из-за паразитов, только в тюрьму сядешь!

А я вижу, у Степки глаза забегали, забегали. Значит, придумал что-то.

– Товарищ водитель, мы не нарочно. Мы в больницу к брату идем. Подвезите нас, пожалуйста, до Приозерска.

– Какой еще брат?

– Мой, – отвечает Степка. – Ему живот резали.

Шофер помолчал и спросил:

– А сколько лет твоему брату?

– Пять.

– Дела-а, – удивился шофер, – такого малька режут. Ну, садитесь.

Сели мы в кабину. Проехали немного. Шофер спрашивает:

– А что доктора-то говорят? Живой будет?

– А он и не живой, – отвечает Степка.

– Хоронить, значит, едете?

– Нет… У меня брата и сроду не было.

Шофер как тормознет, аж машину занесло.

– Вылезайте, паршивцы!

– Товарищ водитель, – говорит Степка, – я же вам честно признался. Я и врать не хотел, только, если мы говорим правду, нам ни за что не верят. А если соврем, – верят. Нам обязательно нужно быстрей в милицию.

– К сестре? – спрашивает шофер.

– Нет! – говорит Степка. – Честное пионерское!.. – и рассказал про лося.

– А без вранья нельзя было? Сказал бы правду, я бы и так подвез.

– Да нет, – говорит Степка, – я уж знаю… Тут обязательно нужно, чтобы кто-нибудь заболел или умер. Иначе ни за что не подвезут.

Шофер засмеялся и тронул машину. И всю дорогу ему чего-то смешно было. Даже чуть на корову не наехал.

Подвез нас до самой милиции, вылез из машины и тоже пошел с нами. В милиции – дежурный. Лейтенант. Молодой такой, румяный. Степка ему все рассказал. И еще прибавил для убедительности, что они все с кинжалами. Я стою и завидую: я бы никогда про кинжалы не придумал. Но у лейтенанта и без кинжалов глаза разгорелись.

– Номер заметили?

– Нет, не заметили.

Лейтенант снова сел.

– Тюхи! Как же я их задержу!

И вдруг шофер говорит:

– Слушай, лейтенант, раз такое дело, – грузись в мою машину. Эти ворюги из города, не иначе. Мы их на шоссе догоним. На шестьдесят первом километре – пост ГАИ. Ты позвони, пусть задержат. Какого цвета машина?

– Синего, – говорит Степка.

Все так и вышло, как сказал шофер, ну прямо точно. Через час мы их догнали. Только видим, – не одна синяя «Победа» стоит, а целых четыре. Пассажиры повылезали, ругаются, руками размахивают. Один кричит, что он в театр опаздывает, другой на самолет торопится.

А один, в пыжиковой шапке, стучит кулаком по капоту и твердит:

– Да вы поймите! Она же не синяя! Не синяя! А ультрамариновая! Уль-тра-ма-ри-но-ва-я!

– Ну, дадут они тебе жару, лейтенант, – говорит шофер.

Лейтенант вылез из кабины. Они все – к нему.

– Это вы нас задержали?!

– Как на улице хулиганы, так их нет!

– Дайте вашу фамилию!

– Раз в неделю отдохнуть не дают!

А Степка бегает вокруг нашей «Победы» и орет:

– Вот эти, товарищ лейтенант! Идите сюда! Вот эти!

Такой шум стоит, будто бетономешалка работает.

Лейтенант то одного уговаривает, то другого, но они не слушают. Дядька в пыжиковой шапке тянет его за рукав к своей машине и все кричит, что она ультрамариновая. Я сижу в кабине, и вылезать чего-то не хочется. Ведь на самом деле не лейтенант все затеял, а мы.

Но тут был еще инспектор ГАИ, который их задержал. Спасибо, хоть он помог. Встал около лейтенанта и говорит:

– Товарищи, хватит кричать. Лейтенант исполняет свой долг, а вы портите ему нервы. Был приказ – задержать синюю «Победу»… А вы, граждане, простояли всего полчасика, но зато помогли задержать преступников. Теперь можете ехать; кроме этой машины… Спасибо, – снимает перчатку и протягивает руку. – И вам спасибо. И вам.

Они поворчали еще немного и уехали. Даже фамилию не записали. А тот, который на ультрамариновой, еще свой адрес оставил, как свидетель.

Инспектор говорит лейтенанту:

– Ну, вы, лейтенант, теперь сами разберетесь?

– Так точно, товарищ капитан.

– Счастливо. – Сел на свой мотоцикл и уехал.

Пока шум был, дачники сидели в своей «Победе». А когда лейтенант к ним подошел, вылезли. Стоят и злятся.

– Ваши документы!

– Прошу вас, – говорит Сергей Сергеевич.

Лейтенант проверил документы и мнет их в руках.

– Здесь речь шла о преступниках, – снова говорит Сергей Сергеевич. Вид у него злющий, прямо благородный. – Очевидно, это – мы?

Другие двое стоят молча, тоже изображают, будто сердятся.

– Предъявите разрешение на отстрел лося.

– Может быть, вы объясните, в чем дело? Какого лося? Вы что-нибудь понимаете, друзья? – Сергей Сергеевич оборачивается к своим.

А они стоят, как святые. Один из них говорит:

– Ничего не понимаю! Просто цирк какой-то…

– В лесу вами убит лось. Вот эти двое ребят указывают на вас.

– Эти двое хулиганов, – говорит Сергей Сергеевич и от своего благородства чуть не лопается. – Эти двое хулиганов могут выдумывать все, что им угодно. Но отвечать будете вы. Мы действительно были в лесу, но никакого лося не видели. И даже не истратили ни одного заряда. Я не обязан перед вами отчитываться, но все-таки покажу… Взгляните на стволы, – переламывает свою «ижевку», а стволы внутри – как зеркало. Значит, вычистили по дороге.

– Ты можешь показать это место? – спрашивает лейтенант Степку.

– С дороги я не найду. А вот пойдемте к нашему дому, потом – к Мраморному озеру, тогда сразу найду.

А они на Степку даже внимания не обращают.

– Вот видите, они сами путаются, – говорит Сергей Сергеевич. – Я даже допускаю, что где-то в лесу убит лось. Допустим, мы сделаем глупость и придем на это место. Что дальше? Вы спросите у лося, кто его убил?

– Да они же убили! – кричит Степка. – У него еще подлости хватает говорить!.. Мишка, скажи ему!

Я стою, и мне как-то неудобно. Я в жизни не видел, чтобы так врали. У лейтенанта вид тоже растерянный. Ведь и правда, даже если придем на то место, все равно не докажешь. Мы-то думали, что они сразу по-честному сознаются…

Шофер молчал, молчал и говорит:

– Я этим огольцам вот как верю! А ты – это Сергею Сергеевичу – просто жук навозный!

– Да это какой-то бандитизм! – возмутился Сергей Сергеевич. – Задержали… оскорбляют! Верните немедленно документы! А я этого так не оставлю, – я в «Правду» напишу!

– Жалуйся на меня своей бабушке, – говорит шофер. – Поехали, лейтенант, ничего ты им не докажешь.

Лейтенанту, вижу, никак не хочется документы возвращать. Повертел он их в руках, покраснел даже, но отдал.

А Степка стоит, чуть не плачет, и на шее у него жила надулась. Я думал, он сейчас станет бешеным и кинется на них. Но он бросился не на них, а к «Победе». Схватил с сиденья фотоаппарат и побежал по дороге. Сергей Сергеевич побледнел сразу и – за ним.

– Стой, негодяй!

Только не ему со Степкой гоняться. Пробежал метров сто и пошел шагом. А Степка мчит, как заведенный.

Лейтенант растерялся, глаза у него стали круглые, как у кошки. Говорит мне:

– Это что же такое? Вы и вправду хулиганы!

Сергей Сергеевич остановился, даже идти не может. Тогда и Степка остановился. Лейтенант кричит:

– Отдай сейчас же!

А Степка далеко – еле слышно:

– Не… не пойду… он мне морду набьет.

– Давай в машину! – говорит лейтенант шоферу. – Догоняй его!

Я еле-еле успел прыгнуть в машину. Проехали мы мимо Сергея Сергеевича, а Степка никуда не бежит. Повесил аппарат на сучок, вышел на обочину и стоит, ждет. Довольный такой.

– Стой! – кричит ему лейтенант.

– Я и стою, – говорит Степка, а у самого – рот до ушей.

Лейтенант спрыгнул, схватил Степку за руку и втолкнул в кабину.

– Я с тобой в Приозерске рассчитаюсь!

– Да, товарищ лейтенант… – начал было Степка.

– Молчи! Разговаривать с тобой не хочу.

– Да вы сначала послушайте…

– И слушать не хочу!

– Пожалуйста… – говорит Степка.

И мы уехали. А фотоаппарат остался висеть на сучке.

Приехали в Приозерск. Лейтенант написал шоферу какую-то бумажку. Шофер ушел. Нас лейтенант посадил за перегородку. Сам сидит, молчит. Уж тут даже и я не выдержал.

– Товарищ лейтенант, да честное слово!.. Хоть идемте в лес…

Лейтенант молчит, бритвой на столе чертит. Потом встал.

– Пойдемте.

Мы идем по улице и думаем: «Куда он нас ведет? В тюрьму, что ли?» А он идет впереди и не оборачивается. На улице уже темно, удрать можно, как дважды два. Но мы же не виноваты, чтобы нам удирать. Даже и не собираемся. Я Степке шепчу:

– Зачем фотоаппарат отдал? Там же они все засняты у лося…

Но Степка тоже молчит. Обиделся на лейтенанта.

Пришли мы в столовую. Лейтенант купил чаю и пончиков.

– Ешьте.

Мы хоть и обиделись, но стали есть, потому что были голодные. Лейтенант сидит, на скатерти узелки завязывает и сам не ест. Потом говорит:

– Слушайте, ребята, давайте по-честному… Убили лося или нет? Или вообще никакого лося не было?

Степка жует и молчит. Я говорю:

– Убили.

– Я вас отпущу, – продолжает лейтенант, – только скажите правду. Если они действительно убили, то жаловаться не будут и я еще это дело разберу. Можно следователя пригласить, экспертизу… Я номер «Победы» записал. А если ничего не было, то мне из-за вас влетит. Так хоть скажите, чтобы заранее знал.

Степка вынул изо рта недожеванный пончик и положил на тарелку.

– Вы с нами разговаривать не хотите, сами сказали.

– Хочу. Только не врите.

Но Степка не любит, чтобы все было просто. Говорит:

– Закройте глаза.

– Не дури.

– Ну, тогда отвернитесь.

Лейтенант вздохнул, но отвернулся. Степка вынул из кармана кассету от фотоаппарата и положил на стол.

– Пожалуйста.

– Это что еще?

– А то, – говорит Степка. – Пока он за мной по дороге бежал, я кассету вынул. Они, когда лося убили, стали сниматься. Теперь можно карточки отпечатать. Там все ихние морды с ружьями.

Лейтенант как вскочит со стула.

– А ты не засветил?

– Ну да еще… Что я, не знаю? Я смотал сначала. Хотите, можно хоть сейчас проявить? У меня тут фотограф знакомый.

– Ну, нет… – говорит лейтенант. – Хватит мне ваших знакомых! Я в лабораторию отдам. А сейчас идемте, домой провожу.

– А как насчет пленки? – спросил Степка. – Может, расписку дадите.

Лейтенант засмеялся.

– Будет тебе расписка. Из какой школы?

Степка сказал. Лейтенант нас немного проводил, остановил на дороге машину, и мы доехали почти до самого дома.

В понедельник Анна Наумовна вошла в класс – и сразу к Степке.

– Хокканен, ты почему не явился?

– Я шел… Только не дошел.

Ребята засмеялись, а Полянская покраснела. Наверное, она за воскресенье еще больше в Степку влюбилась.

– Что ты не дошел, мне известно. А вот почему не дошел, – объясни.

– Мы с Крыловым жуликов ловили.

Ребята еще сильнее хохочут. Они-то Степку знают и никак не думают, что он – всерьез. Даже Анна Наумовна губы прикусила, чтобы не засмеяться.

– Поймали?

– Поймали. Не самих жуликов, а фотографии… Но это все равно. Лейтенант следователя вызовет.

Анна Наумовна нахмурилась.

– Ну, вот что, Хокканен. Хватит мне этих летчиков, художников, жуликов, лейтенантов, следователей…

– И орлов! Орлов! – кричат ребята.

– И орлов… Останешься после уроков на два часа. У меня будет с тобой последний разговор.

В это время открывается дверь и заглядывает учитель физкультуры.

– Хокканена и Крылова – к директору.

– Что там такое? – спрашивает Анна Наумовна.

– Понятия не имею. Пришел кто-то из милиции.

Анна Наумовна даже побледнела.

– Мальчики, что вы натворили, говорите быстро.

А мы и сами напугались. Идем в кабинет, а у меня в ногах какие-то пузырики бегают. Анна Наумовна идет с нами. Постучались. Смотрим, у стола сидит наш лейтенант. Директор карточки в руках вертит.

– А-а, сыщики, – говорит директор. – Ну что, Хокканен, зашили живот твоему брату?

Лейтенант смеется. Вот уж действительно, – ничего на свете скрыть нельзя.

Директор тоже смеется.

– Вот товарищ лейтенант говорит: двое, из нашей школы… Мне сначала и невдомек – кто это мог быть? Но как про живот услыхал, сразу догадался – Хокканен! А с ним и Крылов, конечно.

Директор протянул нам карточки, а там все точно, как было: лось и они с ружьями. Жалко только, что нас не видно. Надо было нам пораньше из кустов вылезти.

Анна Наумовна заглянула через мое плечо.

– Боже мой, какое варварство! Значит, вы действительно помогли задержать этих людей?

– Можно сказать, – целиком их заслуга, – подтвердил лейтенант.

– Что же с ними теперь сделают?

– Судить будут. Я все материалы уже к следователю направил. Ребятишек в суд вызовут свидетелями, вы не пугайтесь.

– Теперь не испугаемся, – говорит директор.

И лейтенант ушел. Оставил нам на память две фотографии.

Одну карточку Степка подарил Полянской, а другую мы приклеили к забору и расстреляли снежками.

Я тебе верю

Кассирша аэропорта приподнялась со стула. Перед окном кассы стоял мальчик лет двенадцати, в летной канадке с капюшоном.

– Ты один хочешь лететь?

Мальчик кивнул.

– А откуда у тебя деньги?

Рука с деньгами выскользнула из окошка. Настороженно глядя на кассиршу, мальчик начал пятиться к выходу.

– Подожди.

Мальчик метнулся к двери. Но в этот момент проход загородила широченная фигура летчика.

– Задержите его!

Большая ладонь легла на плечо мальчика. Он рванулся. Ладонь легко, почти без усилия отстранила его от двери.

– В чем дело?

– Ах, это вы, Гога… Вот мальчик какой-то странный… Хочет один лететь. И деньги у него…

– Понятно, – сказал летчик, – сейчас разберемся.

Мальчик головой едва доставал до пояса высокого летчика.

– Что же, будем молчать? – спросил летчик. – Как зовут?

– Пусти!

– Не могу я тебя отпустить, – сказал летчик. – Ты объясни сначала, – куда летишь? Зачем? Может быть, я сам тебя повезу. Надо же мне знать. У нас порядок такой…

Задрав острый подбородок, мальчик смотрел на летчика, и губы его дрожали.

– Пусти! Не ваше дело!

– Чистый хорек! – засмеялась кассирша.

Летчик сердито взглянул на кассиршу. Та покраснела.

– Идем, – сказал летчик. – Поговорим по дороге.

Они шли вдоль ангаров, и рука летчика по-прежнему лежала на плече мальчика.

– Ты из дома удрал, верно?

– Ну да еще! – сказал мальчик.

– Тебя как зовут?

– Федя.

– В поселке живешь?

– В поселке.

– А кто твой отец?

– У меня нет отца.

– А мать?..

– У меня нет мамы, – сказал мальчик. – Пусти. Больно!

– А ты не убежишь? Даешь слово?

– Даю.

Летчик остановился и убрал руку с плеча.

– Вот и хорошо, – сказал он. – Всегда лучше, чтобы честно…

И в эту секунду мальчик бросился к забору. Он с разбегу прыгнул, навалился животом на заостренные доски частокола, перекатился на ту сторону и побежал к Енисею, топча запыленные кустики картофельной ботвы.

* * *

Уже вечером летчик шел вдоль стоянки «шаврушек». Возле одной из машин он остановился, постучал носком сапога по дутику[7]7
  Колесо, выпускаемое при посадке на землю.


[Закрыть] и сказал вполголоса:

– Как дела, шавруха? Тебе не скучно одной?

Машина молчала.

– Ты никого здесь не видела?

Машина молчала.

– Ты не видела человека, который продал свое честное слово? – уже громче повторил летчик и прислушался.

Но машина молчала, изо всех сил молчала!

– Ну?..

И вдруг «шаврушка» вздохнула протяжно и шумно:

– Пш-ш-фу-у…

– Давно бы так, – сказал летчик. Он шагнул к борту и откинул крышку багажника. В тесном закутке, скрючившись, лежал мальчик с красным от напряжения лицом. Он задерживал дыхание больше минуты.

– Слушай, Федя, – сказал летчик, – почему ты бегаешь и прячешься? Может быть, ты – жулик?

– Сам ты жулик, – сказал мальчик и заплакал.

Летчик подхватил его под мышки и поставил на землю.

– Я тебе не верю, – строго сказал он. – Ты слово продал. Может быть, ты и плачешь нарочно.

Федя перестал плакать.

– Не продал… – с вызовом сказал он.

– Почему же ты от меня убежал?

Федя отвернулся.

– Ну вот что, – сказал летчик, – идем. Покажешь, где твой дом. И не вздумай убегать – на этот раз догоню.

Они пересекли поле и оказались на дороге, ведущей к поселку. Федя шел посередине, загребая ногами.

– Перестань пылить, – сказал летчик. – Ты человек, а не бензовоз.

Федя ничего не ответил, но пылить перестал.

– А в багажник ты зря полез, – продолжал летчик. – Все равно его открывают перед вылетом: зажимы складывают. – Ну, Федор, понял теперь?

Федя отвернулся и снова начал пылить.

Летчик нахмурился.

– Напрасно я с тобой связался. Тебя, пожалуй, прямо в милицию надо бы отвести.

– Ну, ведите! – крикнул Федя, резко повернувшись к летчику. – Чего же вы не ведете?!

– Не веду потому, что сам такой был.

– Как я жулик, да? – звонко спросил Федя.

– Нет, не жулик. Такой же дурной.

Они молча прошли через весь поселок и скоро оказались на дальнем его конце.

– Где твой дом?

– Там остался.

– Почему же ты не показал?

– Забыл.

– Хорошо, идем обратно, – спокойно сказал летчик. – Постарайся не забыть на этот раз.

Через двадцать минут они снова стояли на дороге, ведущей к аэропорту.

– Ну?.. – спросил летчик.

– Забыл! – упрямо сказал Федя.

Летчик внимательно и строго взглянул на Федю. На лице мальчика ни смущения, ни страха, только – вызов. Летчик отступил на шаг и вдруг расхохотался.

– А ты упрямый! – проговорил он сквозь смех. – Только я тоже упрямый. Вы не знаете, где живет этот мальчик? – обратился он к женщине, проходившей мимо.

Женщина широко открыла глаза и с любопытством посмотрела на Федю.

– Ой, знаю! – сказала она. – Или натворил чего? Вон под зеленой крышей, – видите? Ихний – рядом.

– Спасибо, – сказал летчик.

– Да я лучше провожу, – заторопилась женщина. – Чего он наделал?

– Спасибо, – повторил летчик. – Теперь я сам найду.

– Ой, да тут и трудов-то нет ничего, – настаивала женщина. – Я вас и до крыльца доведу. Парень-то у вас в порту нахулиганил или как?

Летчик скосил глаза на Федю.

– Да тут такое дело… – серьезно сказал он. – Дом поджег.

– Неужто?! – ахнула женщина.

– Ага, – подтвердил летчик. – Каменный дом – с одной спички.

Федя отвернулся и фыркнул. Летчик легонько шлепнул его по спине, и они двинулись к дому с зеленой крышей.

– Балабон! – строго сказала женщина. – Язык-то без костей!

* * *

– Вор… вор… – тетка сидела на кровати, приложив ладони к вискам. Раскачиваясь, она почти пела: – Во-ор… сын моей сестры растет вором…

Деньги, свернутые рулончиком, лежали на столе. Когда тетка умолкала, слышно было, как бумажки похрустывают, распрямляясь. Но затем снова наполнял комнату ее голос. Казалось, где-то в углу запутался и дрожал в паутине бесконечно долгий звук: «и-и-и-и…»

– Грела его… кормила… Господи! Все в гнездо свое… все-то дом… Господи!

Летчик, стоя у двери, молча смотрел на тетку.

– Послушайте, – сказал он наконец, – мальчик с утра на аэродроме. Он не ел целый день.

– А я… – сказала тетка. – Он подумал, когда я ела? Кто об этом подумал?

– Ты ела утром! – крикнул Федя. – И деньги не твои! Они – за папу.

– Молчи, вор, – сказала тетка. – Неблагодарный вор!..

Федя сорвался с места, выбежал в сени, хлопнул дверью.

– Послушайте, так нельзя…

– Уходите, летчик, – сказала тетка. – Бог с вами, я вас не звала.

Летчику вдруг стало жарко. Нагнув голову, он шагнул в сени. Ему тоже хотелось хлопнуть дверью.

Федя был во дворе.

– Давно здесь живешь?

– Два года и три месяца.

– …И три месяца, – задумчиво повторил летчик. – Ну, пойдем, проводишь меня немного.

– Зачем?

– Затем, – сказал летчик. – Познакомимся. Придешь в следующий раз на аэродром – будет у тебя там знакомый. Ты с ребятами дружишь?

– Дружу. Только на улице. Домой она не пускает.

– Хорошо, – сказал летчик. – Идем.

Федя нерешительно потоптался на месте.

– А слово я не продал, – сообщил он. – Я когда говорил, фигу в кармане держал.

– Ну и что?

– И то… – сказал Федя. – Тогда не считается, вот что.

* * *

Отец погиб в апреле 1945 года в воздушном бою над чешским городом Братиславой. Федя родился через два месяца после его смерти. Два года назад ушла в тайгу и не вернулась Федина мать – инженер по лесному делу. Мальчик остался у тетки, которая недели две горевала и плакала. Тетка не умела плакать без слов.

– Ей теперь все равно, – говорила она. – А мне за что такое? За что?

Феде нестерпимо было видеть ее опухшее от слез лицо и то, как она привычно и торопливо крестится после еды, но тут же, взглянув в окно, выбегает на улицу и визгливо, краснея от натуги, начинает орать на ребят, играющих возле дома. Феде нестерпимы были ее разговоры с богом, которого она, кажется, жалела, как и себя, но которому все-таки жаловалась на свою долю, на погибшую сестру и на самого Федю.

Бог висел на стенке в углу. Это был человек с усталым взглядом, как будто измученный бесконечными теткиными просьбами. Из своего угла он печально смотрел на тетку, слушал ее брюзжанье и, казалось, сам готов был крикнуть ее же словами:

– Господи, да когда же все это кончится!

Когда тетка вытирала полотенцем тарелки или стирала Федину рубаху, то с лица ее не сходило выражение скорби и, как ни странно, тихой внутренней радости. Ей было приятно, что она мучается и что мучения эти видны всем, в том числе богу и Феде. Тетка любила страдать и умела это делать…

– Может, она и не сестра маме? – сказал Федя летчику. – Мама к ней не ходила. Она была веселая… И фамилии у них разные.

Свесив ноги в канаву, они сидели у дороги на полпути к аэродрому.

– Чудачина ты, – отозвался летчик. – У твоей мамы фамилия мужа.

– Папина?

– Да.

Федя опустил голову и зябко повел плечами. Стало тихо. В этой тишине плыл далекий, еле слышный звон. Он доносился сверху. Высоко над поселком шла четверка самолетов с лихо заломленными назад крыльями. Они появились прямо из неба и растворились в небе, оставив после себя розовый пенистый след.

– Почему они у нас не садятся?

– Это военные машины, – сказал летчик. – Знаешь, на какую высоту они забираются? Там небо уже не голубое, а темно-синее, и даже днем светят звезды.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. – Летчик поднялся, отряхнул брюки. – Ты приходи на аэродром, летать научу. Спросишь Гогу Сизова. Договорились?

– Приду, – сказал Федя.

* * *

Федю пускали всюду, даже в радиорубку. Его видели то в ремонтных мастерских, то в кабине тягача-буксировщика, то в учебном классе, где на стенах висели пропеллеры и разрезанные цилиндры на досках.

Но больше всего Федя любил полеты с Гогой.

В этих полетах Федя сидел на пилотском кресле, Гога – справа, пассажиром.

Федя сжимает ручку управления, ноги его лежат на педалях. Он слушает негромкие команды летчика.

– Крен влево!

Ручка плавно идет влево. Только ручка! Ноги замерли на педалях. Ни в коем случае нельзя качнуть педалями. Не вираж, а крен. Только ручка!..

– Выравнивай! – и сразу: – Правый вираж с набором высоты!

Правая педаль… ручка на себя и чуть вправо… Еще на себя… «Здорово! Молодец! Я молодец!..»

Федя косится на Гогу. Тот отрицательно покачивает головой.

– Ты свалил машину в штопор, – с огорчением говорит он.

Штопор! Вихляясь волчком, земля несется навстречу самолету. Она приближается с каждой секундой… Левая педаль утоплена до отказа. Ручка от себя или на себя? Постой, как же ручка?.. Кажется так! Теперь хорошо! Хорошо? Снова взгляд направо.

– Какая была высота?

Федя, чувствуя неладное, на всякий случай прибавляет:

– Тысяча метров.

– Нет, – говорит Гога. – Высота была двести метров. Ты у нас покойник.

– Я тороплюсь, когда ты командуешь, – говорит Федя. – Лучше я сам.

– Ну что ж, давай сам.

Короткое движение руки к щитку… Стартер… газ… еще газ… Ручка на себя… еще на себя… Все точно, все как нужно! Гога уже не хмурится. Значит, все в порядке. Над головой плывут облака… Если не смотреть на поле и самолеты, стоящие на нем, то кажется, что «шаврушка» постепенно отрывается от земли и уходит в полет. Спокойный горизонтальный полет. Никаких виражей. Тут Федя не собьется. Легкими покачиваниями педалей и ручки он выравнивает машину.

– Где мы? – Гога смеется. Но теперь Федю не запутаешь.

– Какой ветер?

– Южный.

«Южный», – значит, взлетали прямо на юг. Прошло минут пять…

– Внизу – Канготово!

Гога хохочет, показывая чуть ли не все тридцать два зуба. «Чего ему так смешно?»

Еще через пять минут:

– Где мы?

– Под нами – Искуп.

Внезапно Гога приподнимается и, опершись руками о борт, выпрыгивает из машины на поле. Ну, это уже свинство! На «шаврушках» летают без парашютов.

Федя встает с кресла и вытягивается, разминая ноющую спину.

– Ты уже покойник! – сердито говорит он. – Высота была двести метров. Ты разбился насмерть.

Вместо ответа Гога показывает на рукоятку тормоза. Она отведена до упора. Колеса схвачены намертво. Значит, не было никакого полета. В лучшем случае «шаврушка», завывая от натуги, проползла на брюхе несколько метров.

Федя смотрит на тормоз и краснеет.

– Ну, довольно, – говорит Гога. – Идем в столовую.

И Федя понуро бредет за Гогой в столовую.

* * *

Вечером Федя долго ворочается на скрипучей раскладушке, поставленной рядом с кроватью Гоги. Теперь он часто ночует в авиагородке. Тетка не обижается: расходов меньше.

Федя вздыхает, переживая дневную неудачу.

– Да ладно тебе… – говорит Гога. – Ты ведь просто не взлетел.

– А штопор?

– Ну, штопор – это да, – соглашается Гога. – Тут ничего не скажешь.

– А думаешь, я скоро научился бы летать?

– Скоро. Только торопиться не следует. Сначала школу закончи.

– А на реактивные меня возьмут?

– Не знаю, – говорит Гога. По тому, как несколько раз подряд вспыхивает папироса, Федя догадывается: Гоге неприятно напоминание о реактивных.

– Не знаю, – повторяет он. – Это не от нас зависит. Понимаешь?

– Понимаю.

На самом деле Федя многого не понимает. Не понимает, например, какие могут быть нелады со здоровьем у Гоги, на плечах которого разлезаются кожанки пятьдесят второго размера. Но это так. Гога пришел в отряд с военного аэродрома, где он летал на реактивных. Гога – истребитель. А теперь он возит тюки с почтой и смирных боязливых пассажиров с их приклеившимися к губам кривыми улыбками. Он мечтает вернуться в истребительную авиацию. Говорят, что в одиночных полетах, когда его никто не видит, Гога с ревом носится над тайгой, гоняется за орланами, пикирует, вытряхивая из машины душу. Гогины пассажиры рассказывали, что во время полета он поглядывает на них в зеркальце, укрепленное над головой, и загадочно улыбается. Пассажиры наливались тихим ужасом и замирали, видя эту улыбку – им были известны слухи о Гогиных одиночных полетах. А Гога вел машину бережно, как детскую коляску. Но пассажиры, вылезая из кабины, никак не могли отделаться от чувства, что они избежали смертельной опасности, и на прощание подозрительно долго тискали Гогину руку.

Федя знает все это. И потому нарочно грубовато, чтобы убедительнее звучали слова, он говорит в темноту:

– Ну и что… Тебя возьмут обратно. Только ты не кури. Это же вредно.

– Есть не курить! – Окурок, вычертив огненную дугу, летит на пол.

– Спим?

– Спим.

Через несколько минут Федя приподнимает голову с подушки и спрашивает:

– Гога, а ты правда орлов гоняешь?

– А ты сам как думаешь?

– Я не знаю. Разве можно?..

– Нельзя.

– Значит, не гоняешь. Правда?

– Я уже сплю, – говорит Гога.

* * *

Гога часто уходил в полеты. Он летал в самые отдаленные станки, сплавные пункты, расположенные в верховьях рек. Там не было места для посадки больших «ИЛов», и Гогина «шаврушка» садилась на каменистые пятачки, на извилистые речушки, на гнилые озера – с риском напороться на корягу.

Впрочем, остальные пилоты отряда летали по тем же трассам. Они кляли низкую облачность, боковые северные ветры, топляки, прячущиеся под водой, стреноженных лошадей, вылезающих на самую середину площадки.

Но все же они летали. И даже поговаривали, что авиация в наш век – дело безопасное: ведь пешеходы гибнут чаще, чем летчики. Пилоты не любили задумываться над тем, что из таких полетов можно и не вернуться. Неисправность? Случайность? Ну что ж!.. Плюхнется где-нибудь в тайге. Поищут… Найдут!

Но все же, когда Гогина «шаврушка», поблескивая матово-зелеными крыльями, уходила в воздух, Федю охватывало беспокойство. Он без толку слонялся по аэродрому и надоедал диспетчеру вопросами.

Однажды ему пришлось поволноваться всерьез.

В конце июля отряд топографов остался в тайге без продуктов. Постоянной радиосвязи с ними не было, и они два дня звали в эфире открытым текстом, пока их не услышал радист аэропорта.

На поиски вылетели три машины.

Тянул холодный низовой ветер. Он окутал тайгу моросящим дождем; все было одинаково серо. Два пилота прилетели к вечеру на последних каплях бензина. Гога не возвращался.

Федя вышел на крутой енисейский берег и стоял, вглядываясь в мутную мглу, повисшую над рекой.

Самолет появился уже в темноте. Еле перевалив через край обрыва, он бесшумно пронесся над головой. Мотор не работал, и Федя слышал, как тоненько посвистывает воздух в расчалках. Едва не задев крышу гостиницы, машина приземлилась на огородах.

Это мог сделать только Гога. Он возвращался, набирая высоту, пока не опустели баки и не задохнулся мотор. В темноте он вывел машину прямо к авиагородку и, не дотянув до аэродрома, каким-то чудом умудрился разглядеть внизу свободный клочок земли. Он единственный разыскал отряд и сбросил продукты.

В этот раз Гога нарушил инструкцию. Но если знаешь, что где-то рядом люди варят суп из коры, то трудно заставить себя жить по инструкции. И Гога, получив от командира хорошую взбучку, был счастлив в этот вечер.

Утром тягач выволок машину на поле. Она была невредима.

– А если бы ты разбился… – сказал Федя.

– Я не могу разбиться, – ответил Гога. – На этой машине нельзя разбиться, она может сесть где угодно.

– Нет, можешь, – сказал Федя. – Мой папа ведь разбился… – И вдруг впервые Федя с ужасающей отчетливостью ощутил, что Гога – тоже летчик и тоже может погибнуть.

– Можешь! – повторил он с обидой.

Гога осторожно поправил капюшон на спине Феди.

– Хорошая у тебя канадка, – сказал он. – Береги ее. Это славная канадка.

– Папина.

– Я так и думал.

Гога помолчал минуту. Снял фуражку, положил ее на траву.

– Твой отец погиб на войне…

– Все равно – можешь.

Снова рука летчика разгладила несуществующие складки на капюшоне. Не глядя на Федю, он спросил:

– А ты бы ко мне пошел жить?

– Я?!

– Ну да, ты.

Федя недоверчиво взглянул на летчика.

– Ты… нарочно?

– Я таких шуток не знаю, – ответил Гога.

Больше Гога ничего не сказал. Но с этого дня между ними установилось молчаливое согласие, как будто все уже было решено, будто был уже назначен день, когда Федя уйдет из теткиного дома. И, проходя по пыльным туруханским улицам, Федя внимательно оглядывал дома, вывески магазинов, словно старался запомнить все это накрепко; все-таки жаль расставаться с городом, в котором вырос.

* * *

Шел август. По утрам бензовозы прокладывали на росистой траве темные колеи. Из оврагов, ложбин тянуло накопленным за ночь холодом. В студеном августовском небе далеко разносилось стрекотанье моторов. Гога давно обещал взять в полет Федю, но погода часто портилась, и в редкие летние дни пилоты едва успевали управляться со срочными грузами. Федя уже перестал надеяться. И вдруг Гога сказал, что они летят завтра.

Было тихо и солнечно. «Шаврушка» поднялась с аэродрома и ушла на запад, чтобы вернуться спустя четыре часа, после несложной посадки в Янов-Стане.