Текст книги "Карусели над городом (журнальная версия)"

Автор книги: Юрий Томин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

После того как Феликс объяснил, что его зовут не «умный», а совсем по-другому, игра началась.

Феликс наслаждался изо всех сил. Правда, мяч ему пока не доставался: пасов ему не давали, а отнимать мяч у противника Феликс считал неудобным. Но зато он бегал и прыгал! Этого ему хватало для полного счастья. Несколько раз за его спиной пробегал Дегтярев. Тогда Феликс почему-то падал, иногда ушибался, но он видел, что другие падают тоже, считал, что это входит в правила игры, и не обижался на Дегтярева. Впрочем, Феликс и не знал, что такое обида.

А вот Дегтярев знал. Рубанув в очередной раз по ногам Феликса, он ждал, когда тот ответит, и тогда можно будет начать драку. А Феликс падал на землю и счастливо смеялся. И Дегтярев раздувался от злости.

Наконец Феликс получил мяч. Никто ему не пасовал, просто мяч случайно откатился к нему. Подождав секунду и увидев, что мяча у него никто не просит, он побежал к воротам. Так вышло, что Феликс находился в стороне от ребят. И когда он побежал, то догнать его никто не мог – бегал-то он быстрей всех. До ворот оставалось уже метров пять. И тут Феликс внезапно остановился. Он увидел, что вратарь протянул в его сторону руки, и подумал, что тот просит у него мяч. Отказать Феликс не мог. Он взял мяч в ладони и протянул его вратарю.

Вратарь почему-то мяч не взял. Он ошалело смотрел на Феликса.

– Рука! – заорал Дегтярев. – Штрафной!

Последние слова Дегтярев произнес уже в воздухе. Он прыгнул с разбегу, как будто остановиться уже не мог. Он летел головой вперед, только вместо планки теперь перед ним была спина Феликса.

Феликс, держа в руках мяч, влетел в ворота и растянулся. Удар о землю не причинил ему сильной боли. Но спина в момент удара Дегтярева была у него расслаблена. А получать такие удары не любят даже взрослые футболисты.

Ребята стояли молча. Всем было ясно, что дело тут не в штрафном.

– Ну, давай, давай, – заторопил Дегтярев. – Кто будет штрафной бить?

Дегтяреву не было жалко Феликса. Просто он понял, что перестарался.

С другого конца поля к воротам, почуяв неладное, спешил Борис.

– Зря ты так, Сенька, – сказал один из ребят.

– А чего ему сделалось? Вон, смотрите, смеется.

А Феликс и вправду, пересиливая боль, широко улыбался. Он встал и подошел к Дегтяреву.

– Ты Сенька? – спросил Феликс.

– Ну? – буркнул Дегтярев, не понимая, что случилось веселого.

– Ты Сенька-Зараза? – радостно улыбаясь, сказал Феликс.

– Ты Сенька-Зараза? – радостно улыбаясь, спросил Феликс.

– Че-во? – спросил Дегтярев.

– Сенька-Зараза! – с восторгом повторил Феликс.

Феликс ошибался. Семен Дегтярев был вовсе не тем Сенькой, которым он восхищался, сидя в подвале. Случайное совпадение. Но Феликс не знал, что на свете бывают другие Сеньки, для него существовал только единственный.

Услышав такое оскорбление, Дегтярев обрадовался. Теперь все видели, что он обижен. Теперь все понимали, что он вынужден защищаться.

Дегтярев двумя руками толкнул Феликса в грудь, и тот упал на спину. Феликс все еще улыбался. Но уже и он начал понимать, что так не играют.

– Ты чего хочешь, Сенька-Зараза? – спросил он дружелюбно.

Именно это дружелюбие окончательно взбесило Дегтярева. Злость его кипела внутри, как смола.

– Зараза?! – заорал Дегтярев. – Я тебе покажу «заразу»!

Дегтярев замахнулся ногой. Он хотел пнуть лежащего на земле Феликса. Но не успел. В тот же момент он сам полетел на землю. Это Борис, не разбираясь, врезался в него с ходу.

На лице Дегтярева впервые за весь день появилась усмешка.

– Двое на одного… – сказал он и вскочил на ноги.

Дрался Дегтярев не слишком красиво: он пинался, захватывал руки, старался ударить в лицо головой. Борис был слабее, и ему порядочно доставалось. Кроме того, Борис не хотел драться: не было в нем сейчас настоящей злости для драки. Он защитил Феликса, и этого ему было достаточно. Больше всего он боялся, что драку заметит тренер. Наверное, этого боялись и остальные. Они обступили Бориса и Дегтярева кольцом.

Издалека донесся свисток, призывающий ребят на занятия. Дегтярев нехотя остановился.

– Это тебе задаток, Кулик, – сказал он. – Остальное после получишь.

Ребята направились к легкоатлетическому сектору. Дегтярев гордо вышагивал впереди. Никто его не догонял, словно никто не хотел идти с ним рядом. Злость пополам с удовлетворением все еще булькала в Дегтяреве. Но он не знал, что именно сейчас, победив, он потерпел поражение. Он не знал, что с этой минуты никто не будет проситься в его команду, что прекратилось уже молчаливое подчинение, что драться больше ему никто не позволит.

Как уже говорилось, в группе имелись ребята и посильней Дегтярева.

Борис и Феликс плелись позади. Феликс видел, что Борис не такой как всегда. Феликс догадывался, что произошло что-то необычное.

– Теперь я знаю, кого можно бить по лицу… – сказал Феликс.

– Кого? – машинально спросил Борис, потирая подбородок, куда Дегтярев попал довольно чувствительно.

– Тебя.

– Это почему же?

– Потому что Сенька-Зараза бил тебя по лицу.

– Он не зараза, – сказал Борис. – Он просто Сенька. Хотя и зараза, конечно. А бить он хотел тебя.

– Со мной он играл.

– Он хотел тебя бить. А со мной он дрался потому, что я за тебя заступился. Я ведь первый его ударил, вот он и стал драться.

– Значит, ты плохой? – спросил Феликс.

– Нет. Если бы я тебе не помог, он бы тебя избил ни за что. Это называется – заступиться. Это не плохо, а хорошо. Понимаешь?

– Значит, заступаться и помогать – это одно и то же?

– Умница, – мрачно сказал Борис, сплевывая красной слюной.

– Все равно не понимаю, – настаивал Феликс. – Заступаться и помогать – хорошо. Бить – плохо. Почему нужно делать плохо, чтобы сделать хорошо?

– Ты можешь помолчать хоть полчаса?

– Могу, – согласился Феликс. – Но я буду думать.

После перерыва Феликс занимался уже не так усердно. Временами он поглядывал то на Бориса, то на Дегтярева; в голове его шла мыслительная работа. Когда занятия окончились и тренеры ушли, Феликс подошел к Борису.

– Теперь я понимаю, – сказал он. – Сенька совсем не зараза. Он плохой. Он хотел бить меня по лицу. А ты не хотел, чтобы меня били по лицу. Тогда он стал бить тебя.

– Все правильно, – ответил Борис. – Сегодня я за тебя заступился, завтра – ты за меня.

– Почему завтра? – спросил Феликс. – Я могу сегодня.

Феликс подошел к Дегтяреву и ни слова не говоря врезал ему кулаком в живот. В лицо он ударить не решился, помня давние наставления Бориса. Дегтяреву, не ожидавшему такого нахальства, ничего не оставалось, как опрокинуться в яму с песком.

– Сенька, я заступился за Борю, – пояснил Феликс. – Если ты его будешь бить, я еще заступлюсь.

На Дегтярева было неприятно смотреть. Он скривился от боли, но усмешка снова появилась на его лице. Не человек, а комок злости поднимался на ноги перед Феликсом. Это видели и ребята. Именно поэтому второй драки не получилось. На Дегтярева навалились кучей. Его не били, но кормили песком до тех пор, пока он не успокоился и не перестал кусаться. Затем его оставили в яме и пошли на обед.

Дегтярев шел позади с камнем в руке. Не доходя до столовой, он куда-то исчез и на обед не явился.

ДЕНЬ ВОСЬМОЙ
Испытание искусством

Шел третий день пребывания Феликса в спортивном лагере.

Феликса и Бориса видели только вдвоем. Из этого можно было понять, что они большие друзья. Те, кто помнил историю с пузырями и видел нападение Феликса на Дегтярева, считали даже его главным из них двоих. Но никто проникнуть в их компанию не пытался. Парочка держалась особняком, это было видно.

Лишь один Борис замечал, как меняется Феликс. Какая-то невидимая работа шла у него внутри. Он подчинялся Борису, но уже стремился к самостоятельности. Он догадывался, что не с Бориса начинается мир и не Борисом заканчивается. Его интересовали другие ребята, особенно девочки.

Но жизненный опыт Феликса был еще слишком мал. Он не знал забавных историй, а пузыри пускать ему запретили. Он не знал, как еще заставить девочек засмеяться, а потому молча, но упорно разглядывал их за столом, забывая о еде.

На третий день девочки поняли, что Феликс их чем-то интересует. Но одно дело интересоваться, а другое, как проявлять интерес.

Девочки держали Феликса в черном теле.

– Ну что ты на меня смотришь? – сказала Феликсу девочка с косичками. – У меня даже суп в горле застрял. Ты не можешь смотреть в другую сторону?

– Могу, – ответил Феликс. – Но мне не хочется. Мне хочется смотреть на вас.

Вот в этом и заключалась странность Феликса: то, что нормальные люди обычно пытаются скрыть, он говорил прямо. Бывают, конечно, люди, которые умеют острить с серьезными лицами. Но Феликс говорил правду. Это было совершенно ясно. Нельзя сказать, что девочки были в восторге от такой прямоты. Но скажем так: противно им тоже не было.

Девочка с длинными волосами была не столь красива, как ее подруга. Поэтому жизнь приучила ее думать немного быстрее. Она первая поняла, что Феликс может выпалить и не такое. Она сообразила, что на тему, кто кому нравится, Феликсу нельзя задавать прямых вопросов. Кроме того, она первая осознала свою власть над ним.

– Ешь, – сказала она. – И не мешай нам обедать.

Феликс послушно принялся за еду. Но длилось это недолго. Молчащий Феликс тоже почему-то не устраивал девочек.

– Твой друг всегда такой молчаливый? – спросила Бориса девочка с длинными волосами. На Феликса при этом она не смотрела.

– Всегда, – коротко ответил Борис.

– Почему?

– А тебе-то что?

Девочки к грубостям не привыкли. Кроме того, они умели за себя постоять.

– Оставь ты его в покое, – сказала девочка с косичками. – Разве ты не видишь, что он из деревни.

– А ты прямо из Москвы? – огрызнулся Борис.

Он понимал, что лучше бы промолчать. Но ведь и у кулеминцев есть свое самолюбие. Кроме того, Борис невзлюбил девочек с самого начала за то, что они прямо-таки излучали спортивное мастерство.

– Мы не из Москвы, – небрежно ответили Борису, – в Москву мы поедем только в июле, на первенство СССР.

– Смотри, не займи случайно первое место, – съехидничал Борис.

– Первое не занять, – сообщили Борису с таким смирением, что ему захотелось слегка врезать девочке ногой по ее спортивной коленке. – Разве что третье, в крайнем случае второе…

Девочки не знали, чем озабочен Борис. С первой встречи за столом он показался им угрюмым и молчаливым. Такие ребята девочек не интересовали.

– Пойдем, Тома, – сказала девочка с косичками. – Вообще-то, не плохо было бы пересесть за другой столик… Как ты думаешь?

– Можно пересесть… – согласилась подруга, растягивая слова и давая тем самым время Феликсу осознать их ужасный смысл.

Феликс осознал.

– Не нужно пересаживаться, – с испугом сказал Феликс.

Испуг был отмечен не без удовольствия. Девочки и не ожидали столь быстрой победы. Впрочем, для чего нужна им эта победа, они и сами не знали. Просто так, победа ради победы. А ведь девочки рисковали: даже очень спортивным девочкам не разрешают пересаживаться без причины. Что, если бы их не попросили остаться?

Но девочкам и этого показалось мало. Им хотелось еще и прищемить нос Борису. Сам по себе Борис был нужен им не больше, чем стул, на котором он сидел. Но девочки привыкли быть первыми на финише любого забега.

– Можно и не пересаживаться… – согласилась девочка с длинными волосами. – Но мы боимся, что надоели твоему другу, – добавила Тома. – Верно, Ира?

– Да, – подтвердила Ира. – Я просто ужасно его боюсь.

Девочки хорошо понимали друг друга. Не сговариваясь, они разыгрывали спектакль на тему «укрощение нахала». Феликс принимал все за чистую монету.

– Девочки не могут надоесть, – твердо сказал Феликс. – Девочки лучше всех.

– Даже лучше твоего друга?

– Моего друга? – Феликс заколебался. – Я не знаю… Боря, наверное, знает. Боря, они лучше тебя?

Борису уступать не хотелось. Но он понимал, что спектакль этот можно прекратить только одним способом: выдать девочкам то, чего они добивались.

– Они лучше, – сказал Борис. – Они умнее. Они даже толще.

Девочки остались довольны. Им не понравилось замечание о толщине. Но Феликс со своим стремлением к справедливости тут же объяснил Борису, что девочки толще, если их взять вместе: по отдельности они намного тоньше Бориса.

На этом девочки успокоились. Они удалились вполне довольные. Борис набросился на Феликса.

– Я тебе разве говорил, что девочки лучше всех?

– Ты не говорил. Я сам так думаю. Ты мне утром говорил: думай больше сам. Я стал думать и увидел, что понимаю больше, чем ты мне рассказываешь.

– Думай, что хочешь. Не обязательно вслух говорить. Они надо мной смеются, а ты им поддакиваешь.

– Они не смеялись, они даже не улыбались.

– Не обязательно когда смеются, рот разевают. Можно говорить одно, а думать другое.

– А что они думали, когда говорили? – спросил Феликс.

– Это ты пойди у них спроси.

– Сейчас пойду, – Феликс охотно поднялся со стула, но Борис дернул его за руку.

– Сядь! Когда я говорил «пойди спроси», я вовсе не хотел, чтобы ты пошел и спросил. Я хотел сказать, что не знаю, о чем они думали.

– Почему ты тогда так не сказал?

– Я тебе уже объяснял: не всегда говорят то, что думают.

– А что важнее? – спросил Феликс.

Борис задумался. Вопрос, заданный Феликсом, был не так уж и глуп. Сам Борис перед собой никогда таких вопросов не ставил.

– Наверное, важнее, что думают… – неуверенно сказал Борис. – Но говорить все нельзя. Если все будут знать, что думают другие, то… – Борис остановился. Феликс ждал. – То… просто жуть какая-то получается! Тогда ни с одним дураком нельзя разговаривать! Придется говорить ему, что он дурак!

– А зачем с ним разговаривать?

– Тоже верно… – засомневался Борис. – Как будто незачем. Слушай, Феликс, у тебя нет вопросов полегче?

– Пока нет, – сказал Феликс. – Но теперь я понимаю: девочкам ты говорил не то, что думал. Ты не считаешь, что они умнее, лучше и толще.

– А они меня совсем не боятся, хотя говорили..

– Все это непонятно, – сказал Феликс. – Но я буду думать и скоро пойму. Я всегда говорю то, что думаю. Мне надо знать, хорошо это или плохо.

– Когда узнаешь, скажи мне, – усмехнулся Борис. – Будет просто здорово, если ты разберешься в этом деле.

После обеда Феликс исчез.

Борис оставил его на несколько минут. Он побежал к почтовому ящику опустить письмо для Алексея Палыча. Когда он вернулся, Феликса не было.

Борис обегал весь лагерь: футбольная площадка – там играли, но без Феликса; стадион– пусто; баскетбольная и городошная площадки– кто угодно, кроме Феликса; спальня, столовая, гимнастический городок – безрезультатно…

Борис уже подумал, что Феликса «отозвали», и ему вдруг стало не по себе. Пока Феликс маячил рядом, все время приходилось быть настороже и ждать неприятностей. Но вот его не стало, и что-то ушло вместе с ним. Может быть, так казалось, потому что в жизни Бориса еще не было человека, которого можно назвать другом.

Борис начал второй круг поисков…

А с Феликсом ничего страшного не случилось. Его увела библиотекарша Лилия Николаевна, или просто Лиля. Сегодня утром в столовой она объявила, что после обеда в клубе состоится сбор желающих участвовать в самодеятельности. Но погода стояла прекрасная, каникулы только что начались, и ни у кого не было желания что-то разучивать. Научились уже за зиму до тошноты.

Никто не пришел. Заведующий клубом нервничал. С утра он находился в творческом настроении– ему хотелось творить искусство немедленно. Он послал Лилю на поиски артистов. Лиля старалась, но ей не удалось никого завербовать, кроме Феликса. Феликс согласился сразу. Он не все понял в словах Лили, но там было слово «игра».

Заведующего клубом звали Марком Морковкиным. Так, во всяком случае, его звала мама. В мире искусства он носил другое, более звучное имя Вениамин Вениаминов, а для друзей просто Вен-Вен. В кулеминском Дворце культуры он руководил вокально-инструментальным самодеятельным ансамблем, исполнявшим знаменитую песню: «Я иду к тебе, бе-бе-бе, бе-бе-бе…» Музыку и слова этой песни сочинил сам Вен-Вен, из чего можно понять, что он был композитором и поэтом.

Но слава у него была, так сказать, вечерняя. Те, кто ходил на концерты его ансамбля, мечтали хоть раз пожать ему руку. «Дневные» кулеминцы его не знали. А он мечтал о другой славе: создать театр, пусть какой-нибудь плохонький, например, детский.

Он прочитал несколько детских книг и пьес. Они показались слишком простыми. Впечатление было такое, будто их написали люди с детскими мозгами: что, значит, видят, о том, значит, и пишут. Это показалось несовременным. Вен-Вен не мальчик, он знал: в современной пьесе смысл нужно прятать глубоко, чтобы ни один зритель не мог до него донырнуть с первой попытки. Если, например, на сцене появляется заяц и говорит о том, что ему снился волк, то это означает, что зайцу хотелось бы стать медведем.

Вен-Вен сам написал пьесу, с помощью которой собирался перевернуть детский театр. Вен-Вен не догадывался, что совершает обычную ошибку обычных начинающих гениев – первым делом они стараются что-нибудь перевернуть. Весь мир кажется им стоящим «не так». При этом они не замечают, что это происходит оттого, что они сами пока еще стоят вверх ногами.

Пьесу Вен-Вен написал легко, за три недели. Ему не терпелось ее поставить. Но на лето кулеминский зритель разъезжался по лагерям, и Вен-Вен отправился в погоню за зрителем.

– И все? – спросил Вен-Вен, когда в зрительном зале появились Лиля и Феликс.

– А что я могу сделать? – виновато сказала Лил я. – Они не хотят. Не могу я каждого тащить за руку.

– Запомни, Лил я, – строго заметил Вен-Вен, – в искусство никого не тащат за шиворот. Это моя ошибка – не нужно было ехать в спортивный лагерь. В обычном от желающих отбоя бы не было. Но здесь единственная сцена: под крышей…

Вен-Вен скептически оглядел Феликса. Перед ним стоял длинноногий мальчишка в джинсовом костюме. Правда, смотрел он на Вен-Вена с почтением, и это понравилось.

– Подойди ко мне, – промолвил Вен-Вен.

Феликс подошел и остановился у эстрады,

глядя снизу вверх на Вен-Вена и соображая, чем будет с ним заниматься этот тренер.

– Ты когда-нибудь играл?

– Играл, – сказал Феликс. – А ты?

– Кого ты мне привела, несчастная? – спросил Вен-Вен, не глядя на Лилю.

Лиля всполошилась. Она подбежала к Феликсу и дернула его за руку.

– Мальчик, ты разве забыл, что взрослых зовут на «вы»?

– Я не знал, что он взрослый, – сказал Феликс. – Я буду говорить «вы».

Вен-Вену было двадцать три года, выглядел он моложе, что было слегка обидно.

– Вон, – сказал Вен-Вен, не повышая голоса.

Феликсу это слово было уже знакомо. Молча направился он к двери. Покорность его понравилась режиссеру.

– Стой, – приказал Вен-Вен. – Подойди сюда.

Феликс опять подошел к эстраде.

– Кого ты играл?

Феликс не знал, что на свете существует театр. Для него играть можно было не «кого», а «во что». Не знал он и о существовании падежей. Но из практики Феликс уже понял, что в разговоре одно слово подчиняется другому.

– Я играл футбола, – сказал Феликс, стараясь говорить так же неправильно, как и Вен-Вен.

– Юмор? – спросил Вен-Вен, покачиваясь с носков на пятки и обратно. – Юмор – это хорошо. Сейчас ты увидишь юмор. Поднимайся сюда, бери вон тот стул, садись и слушай. Лиля, ты тоже перебирайся поближе.

Феликс послушно выполнил указание режиссера. Вен-Вен достал из заднего кармана джинсов свернутую в трубочку тетрадь, уселся и сказал Феликсу:

– Слушай внимательно. Реплики потом. Я прочту небольшой отрывок, а ты попробуй представить себя на месте героев. О чем они думают? Чего они хотят? Больше пока от тебя ничего не требуется. Лиля, ты тоже постарайся реагировать.

– Слушай внимательно, – сказал Вен-Вен, – а ты, Лиля, попробуй представить себя на месте героев…

– Я слушаю, Вен-Вен, – отозвалась Лиля и покорно замерла рядом с Феликсом.

Лиле исполнилось восемнадцать лет. Самым крупным артистом, которого она видела не по телевизору, был Вен-Вен. Она была влюблена.

– Итак, – сказал Вен-Вен, – в отрывке этом действуют только три персонажа. Как их зовут и все остальное будет ясно из самого текста.

И Вен-Вен, положив ногу на ногу, начал читать.

«Небольшой современный двор большого современного дома в четырнадцать этажей. Действие происходит по вертикали. Откуда-то доносится музыка. Возможно, играют «Болеро» Равеля. Возможно, нет. Но скорее всего «Болеро». Да, кажется, «Болеро». Теперь уже явственно слышится «Болеро». Оно самое.

КОЛЯ ЗВЕЗДОЧКИН (высовываясь из окна тринадцатого этажа). Эй, кто там есть?

ОЛЯ МАМОЧКИНА (из окна второго этажа). Птицы, птицы, не пролетайте мимо.

ПОЛЯ ЧЕЧЕТКИНА (в лифте, поет). Та-ра-рира-ра, та-ра-ри-ра…

КОЛЯ ЗВЕЗДОЧКИН. Неужели там нет никого?

ОЛЯ МАМОЧКИНА. Звездочка, звездочка, не прячься за горизонт.

Поля уже на первом этаже. Молча выходит из лифта. В руках у нее коньки.

КОЛЯ ЗВЕЗДОЧКИН. Значит, никого нет.

Значит, мне опять показалось (прыгает вниз с подоконника)».

Вен-Вен остановился и пытливо оглядел слушателей.

– Ну? – спросил он.

Феликс молчал. Лиля слегка покраснела. Ей очень хотелось сказать приятное автору, но она не знала, что именно нужно хвалить.

– Настроение в сцене есть?

– Есть! – обрадовалась Лиля подсказке. – Настроения просто много. Очень!

– Тут все дело в настроении, – сказал Вен-Вен. – Ведь почему Оля обращается к птицам?

– Она хочет их покормить, – догадалась Лиля.

– Это дело десятое, – нахмурился Вен-Вен. – Можно кормить, а можно и нет. Может вообще не быть никаких птиц. У Оли трагедия в семье. У нее ушел папа. А потом от нее ушла мама. Осталась одна бабушка, да и та глухая. Оля дико одинока, ей не с кем поговорить. Это же совершенно ясно из текста. Она дошла до отчаяния, она готова разговаривать с кем угодно, хоть с птицами, хоть со звездой. Вот в чем смысл ее обращения к птицам.

– А куда ушли папа и мама? – спросила Лиля.

– Это дело десятое, – сказал Вен-Вен уже с легким раздражением. – Ну, пускай в кино. Какая разница? Важно, что они, все эти ребята, дико одиноки. Их разделяют этажи современных построек. Они ищут друг друга и не могут найти. Это мир без друзей. Коля хочет поделиться с кем-нибудь своей радостью – он сегодня получил три пятерки. Но и он зверски одинок. Его никто не слышит: каждый уединился в своей квартире. Вот в чем смысл. Даже веселая Поля… Она только хочет казаться веселой. На самом деле ей жутко тоскливо. Она поет, чтобы скрыть свою тоску. Но при этом все трое – мужественные ребята. Они переваривают свою боль в себе. Они глубоко чувствуют, но скупы на слова. Разве это непонятно? Впрочем, если есть замечания, я с удовольствием выслушаю.

– Замечаний у меня нет, – сказала Лиля.

– Нет, ты уж давай, – настаивал Вен-Вен. – Не может быть, чтобы все было так уж гладко. Я, понимаешь, пока не Шекспир.

– Один маленький вопрос… – решилась Лиля.

– Ради бога, хоть десять.

– Окна у всех открыты… Значит, это весна или лето?

– Конец весны. Уже тепло, но еще учатся. Не забывай о том, что Коля получил три пятерки.

– Почему же тогда коньки?

– Это абсолютно ясно. Поля занимается фигурным катанием на искусственном льду. Она не просто несет коньки. Она несет их так… Ну, это, конечно, надо сыграть… Она несет их так, что зрителям становится абсолютно понятно, что ее только вчера исключили из секции. Она идет, не нужная никому, с ненужными ей коньками. Но она поет. В этом ее трагедия. Впрочем, это абсолютно ясно из текста.

– Теперь все понятно, Вен-Вен. Только мне жалко Колю.

– Мне тоже жалко, – вздохнул Вен-Вен. – Но в этом его трагедия.

– А ты не можешь написать так, чтобы он не разбился?

– Кто тебе сказал, что он разбился? – нахмурился Вен-Вен.

– Но ведь он спрыгнул с тринадцатого этажа, – робко заметила Лиля.

– Дура, – сказал Вен-Вен. – Он не во двор спрыгнул, а в комнату. В пу-ст-у-ю комнату! В этом его трагедия.

Феликс молчал. Он уже понял, что эта игра не для него.

– Ну, а ты что понял? – обратился к нему Вен-Вен. – Кто тебе больше понравился?

– Оля, – сказал Феликс.

– Почему?

– Она меньше говорит.

Вен-Вен понял Феликса по-своему.

– Где-то ты прав, старик, – сказал он. – Чем меньше слов, тем труднее сыграть характер. Тут все, понимаешь, держится на настроении. Но для Оли мы подыщем настоящую девочку. А как тебе понравились остальные ребята?

– Никак.

– Это почему же? – с недоумением опросил Вен-Вен.

– Они говорят не то, что думают.

– Но, старик, – сказал Вен-Вен со средним раздражением, – так и должно быть. Ты представь себе, что живешь в таком же доме. Вы все жутко одиноки, вы стремитесь друг к другу. Но вас разделяют этажи. Неужели ты пойдешь на чужой этаж, постучишь в чужую дверь и скажешь: «приходите ко мне»?

– Пойду, – ответил Феликс. – А если меня исключат из секции, я не буду петь «та-ра-ри-ра-ра».

– Вон! – сказал Вен-Вен.

К тому времени, когда так неудачно закончилась для Феликса репетиция, Борис обходил лагерь уже в третий раз – обходил без всякой надежды. В клуб он так и не заглянул, да Феликса там уже и не было. Борис был растерян: он не знал, что делать, что сказать Алексею Палычу и что вообще теперь будет. Борис мысленно перебрал все происшедшее за последние дни и вины своей не нашел; он ничего не сделал такого, чтобы Феликса «отозвали». И все же Борис чувствовал, что Феликса ему не хватает.

А Феликс стоял уже там, где его оставили, и когда Борис увидел его, он обрадовался так, что даже разозлился.

– Где ты был, чучело космическое? – крикнул Борис, налетая на Феликса. – Я весь лагерь обыскал три раза!

– Там, – сказал Феликс, показывая в сторону клуба. – Меня девочка Лиля позвала играть. Я думал, что мы будем играть. Но она сказала неправду. Там был тренер Вен-Вен, Сначала он читал, потом рассказывал. Девочка Лиля говорила, что все понимает, но я видел, что она ничего не понимает. Я еще меньше понимал. Боря, если девочка Оля говорит: «Птицы, птицы, не пролетайте мимо…», то почему это значит, что она хочет пойти к мальчику Коле?

Борис понял меньше даже, чем Феликс. Пьеса Вен-Вена в пересказе Феликса яснее не стала.

– Тебе голову не напекло? – спросил Борис, слегка встревожившись. – Какая Лиля? Какая Оля? При чем тут птицы? Что ты несешь?

– Лиля настоящая. И тренер Вен-Вен настоящий, а Оля и Коля – на бумаге. Вен-Вен много про них рассказывал, но на бумаге было совсем другое.

Борис вспомнил, что утром в столовой какая-то девушка объявляла о репетиции.

– Ты был на репетиции! – сообразил он. – Морковкин читал вам сценку и хотел, чтобы ее разыграли. Запомни: играть можно не только в футбол. Играть можно на гитаре или на сцене. Все это называется «играть». Морковкин не тренер, а культурник. Он здорово играет на барабане.

– Он меня выгнал, – сказал Феликс без всякой обиды. – Сначала он назвал меня стариком, а потом выгнал. Боря, разве я старик?

– Он назвал тебя стариком потому, что ты ему понравился.

– Тогда почему он меня выгнал?

– Наверное, ты что-то не так сказал. Ты ему не нагрубил?

– Нет. Я один раз назвал его на «ты», ему не понравилось.

– Ну и дурак, – сказал Борис, тут же спохватился, но слово уже вылетело. – Пора знать, что взрослых называют на «вы».

– Я давно знаю. Но я не думал, что он взрослый. Боря, почему ты…

– Хватит спрашивать, – прервал его Борис. – Я ничего не могу объяснить тебе про репетицию, если сам не видел.

На этот раз Феликс не послушался.

– Я не буду спрашивать про репетицию. Я хочу тебя спросить про другое. Ты мне все рассказываешь, объясняешь слова. Ты все время ходишь со мной. Почему другие ребята со мной не ходят и ничего не объясняют? Почему только ты один?

– Потому что я твой друг, – ответил Борис, радуясь тому, что Феликс не обратил внимание на «дурака».

– А у человека бывает только один друг?

– Бывает и ни одного.

– А два друга бывает?

– Бывает и пять.

– Тогда почему у меня не пять?

Это был один из тех вопросов, на которые невозможно ответить. Борис не смог бы объяснить, почему у него до сих пор и одного друга среди ровесников не было. На такие вопросы обычно отвечают: «Спроси сам себя». Но это тоже не ответ, а отговорка. Тем более нельзя было так ответить Феликсу. Он жил на Земле всего несколько дней. Ему не объяснишь, что друзей приобретают всю жизнь, а теряют за считанные секунды.

– Не знаю, почему у тебя не пять, – ответил Борис. – Просто так получается.

– А почему у тебя не пять?

– Мне больше никто не нравится. Кроме тебя, конечно.

– Теперь понятно, – сказал Феликс. – Мне понятно про тебя, но непонятно про меня. Мне нравятся все ребята.

– Даже Дегтярев?

– Дегтярев мне не нравится. Если я его увижу, то опять за тебя заступлюсь.

– Лучше не надо, – сказал Борис. – Он сейчас ни к кому не лезет. Кончил свои вопросы?

– У меня есть еще один.

Борис вздохнул. Феликс задавал вопросы о вещах, над которыми Борис никогда не задумывался. Но лучше было все же ответить самому, чем ждать, пока Феликс начнет спрашивать кого-нибудь другого.

– Давай. Только последний. Сегодня ты меня больше ни о чем не спрашиваешь. Договорились?

– Больше не буду, – согласился Феликс. – Мне непонятно… Ты назвал меня «чучело космическое»…

– Это была шутка.

– Ты назвал меня «дурак»…

– Тоже шутка.

– А Вен-Вен назвал меня «старик». Кто же я на самом деле?

– Я тебе объяснил: «стариком» называют человека, когда он нравится. А «чучело» и «дурак» – это шутливые слова.

– Нет, – твердо сказал Феликс, – это не шутка. Я уже знаю: шутка– это когда смешно. Ты не смеялся, а сердился. Это плохие слова.

– Вот чу… – сказал Борис, но вовремя остановился. – Вообще-то ты прав. Слова не совсем хорошие. Если тебе их скажет кто-то другой, то можно обидеться. Но если тебе говорит друг, то у них получается совсем другой смысл. Я могу назвать тебя дураком или свиньей. И ты не должен на меня обижаться. Это все говорится по-дружески. Понимаешь? Это все вроде «старика».

– Теперь понимаю, старик, – сказал Феликс.

– Вот и хорошо. А сейчас пойдем сыграем в футбол.

– Пойдем, дурак! – обрадовался Феликс. – Я уже давно не играл в футбол, свинья.

Борис вздрогнул, и Феликс это заметил.

– Это я только тебе, чучело, – пояснил он. – Другому я никому не скажу.