Текст книги "Дальняя дорога (сборник)"

Автор книги: Юрий Тупицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

– Значит, долой труд и да здравствует природа? Голый, счастливый человек на первозданной земле? – Элла вдруг засмеялась. – В принципе я не прочь попробовать. Боюсь только, что быстро надоест.

– Я хаю не всякий труд, Элла, а тяжкий труд.

– А если он служит великой цели?

– Цель у нас одна – сам человек, все остальное – от лукавого. А тяжкий труд, какой бы великой цели он ни служил, деревенит человеческое тело, сковывает разум, а самое худшее – сушит душу. И этому нет оправдания.

Разглядывая вдруг помрачневшее лицо Лорки, Элла с неожиданным, но так понятным для женщины ее склада прозрением поняла наконец ход его мыслей.

– Ты мечтаешь о том, чтобы превратить труд в увлекательную игру? Это было бы прекрасно! Иногда труд и игра похожи как близнецы, но, по существу, их всегда разделяет бездонная пропасть,

– Все-таки, – с мягкой убежденностью возразил Лорка, – эта пропасть иногда исчезает. Тогда труд и игра сливаются вместе, образуя гармоничное целое. Тогда говорят об озарении, о звездных часах бытия, о постижении тайн мироздания не только разумом, но и каждой клеточкой тела. Труд – наслаждение, труд – радость, а не просто привычка или потребность…

Наступила минута молчания. Заходящее солнце, прорвавшись сквозь поредевшую листву старой ветлы, брызнуло в лицо Эллы горстью света.

– Никогда не думала, что у нас получится такой разговор, Федор.

– И я не думал, – откровенно признался Лорка, возвращаясь к действительности. – Скажи, Элла, ты веришь, что я, может быть, и не очень близкий, но все-таки настоящий друг тебе и Игорю?

– Игорю – да. – Элла привычно и холодно улыбнулась. – Хотя бы потому, что ты один из немногих, кто видел во мне прежде всего человека, а не женщину, за которой любопытно поухаживать.

– Тогда скажи, почему у вас произошел разрыв? – Лорка заметил, что она начинает раздражаться, и поторопился добавить: – Я понимаю, дело это сложное, интимное…

– Вот именно, интимное, – перебила его Элла, – и мне не совсем понятно, почему им интересуется так много посторонних людей.

Она разглядывала Лорку, почти не поворачивая головы, лишь скосив глаза и чуть приподняв брови не удивленно, а снисходительно и, может быть, брезгливо. Лорка вдруг и очень ясно понял, что никакие дипломатические хитрости с такой женщиной, как Элла, не помогут. Стоит ей почувствовать неискренность, даже недоговоренность, а Элла, безусловно, уже почувствовала это, как она замкнется и откроет лишь тот минимум, к которому обязывает ее простая вежливость и старая дружба, не больше. Если он, Лорка, хочет узнать ее настоящие, истинные мысли, помочь ему может только откровенность. Лорка провел ладонью по лицу и сказал негромко, без всякой эффектации:

– Тим погиб, Элла.

– Тим? – не поверила она.

Лорка скупо рассказал ей о том, что случилось с Тимуром. Лицо Эллы постепенно мягчело, на нем отразились раздумье и печаль.

– Тим погиб, – спокойно повторила она, но это было не равнодушие, а сдержанность человека сильной воли. – Какая нелепость! Прими мое сочувствие, Федор.

Лорка помолчал, а когда хотел заговорить, перехватил взгляд Эллы, это был необычный, несвойственный ей взгляд – в нем было нечто материнское. И Лорка сжал челюсти, снова опуская голову. Он не рисовался, ему вообще были чужды поза и рисовка, он и правда никак не мог привыкнуть к тому, что его друга Тима нет в живых.

– Хуже всего, – проговорил Лорка после долгой паузы, – может быть, это не простая смерть, а убийство.

По лицу Эллы пробежала тень изумления.

– Это несерьезно, Федор.

– Это серьезно, – возразил он упрямо и рассказал Элле все от начала до конца, он умолчал только о своем дурацком прыжке в овраг. Элла почти не перебивала его, она умела слушать, когда считала это нужным.

– Я помню Соколова, – сказала она с ноткой насмешки, – этакий розовый поросеночек, который, набив желудок, пришел в бодрое настроение и задумался над тайнами мироздания.

– Соколов – хороший, принципиальный человек, – Лорка улыбнулся, – разве что несколько фанатичен, чрезмерно углублен в свою профессию.

– Фанатизм – это всегда плохо. – Элла холодно и ослепительно улыбнулась, как бы подводя итог предшествовавшему разговору и начиная новый. – Итак, многоуважаемый эксперт-социолог решил, что, влюбившись в красавца Хельга, Элла Дюк потеряла голову и решила огнем и мечом проложить ему путь к славе. – Элла помолчала и вдруг резко спросила: – Ты знаешь, что я довольно стара?

– Не знаю, – не совсем искренне ответил Лорка.

– Но догадываешься, – спокойно докончила она за него, – я почти на десять лет старше Игоря, Федор. Еще несколько лет, и я начну стремительно увядать. Я уже не смогу быть для него возлюбленной, к ногам которой готовы бросить весь мир. А я женщина, Федор, прежде всего женщина, другая роль меня не устраивает. Я не хочу ни жалости, ни восхваляемой тобой дружбы взамен любви. Я хочу, чтобы по мне сохли и сходили с ума. И наплевать, что они, эти сохнущие, старше и хуже Игоря. – Она помолчала и повторила насмешливо: – Старше Игоря. А Виктор Хельг моложе его на добрый десяток лет. Тебе интересно, кто он, мой старый друг?

– Для дела интересно.

– Ты его прекрасно знаешь. Известнейший психиатр и психолог, референт и эксперт Совета космонавтики, член медкомиссии по отбору космонавтов Соркин Герман Петрович. Кстати, родной дядя Виктора Хельга. – Пока Лорка переваривал услышанное, Элла продолжала: – Вот кто любит меня покорно и беззаветно. Пожелай я, – в голосе Эллы послышалась усмешка, – и Герман не только сорвал бы экспедицию на Кику, но и вообще разрушил бы космодром вместе с корабельными эллингами. Но мне незачем желать этого, милый Лорка.

Элла тихонько засмеялась.

– Кстати, Герман горячий сторонник участия Виктора Хельга в кикианской экспедиции. И не только потому, что уверен в его превосходных качествах. Он готов сплавить его куда угодно, потому что ужасно ревнует ко мне. Я ведь отчаянно флиртую с Виктором. – Элла легонько потянулась плечами и грудью. – Мне любопытно проверить, не угасли ли мои чары, а попутно позлить Германа и Игоря.

Она встретила холодный взгляд Лорки и ослепительно улыбнулась.

– Я тебе не нравлюсь?

– Не нравишься, – откровенно сказал Лорка, отвел взгляд и добавил грустно: – Зачем тебе все это? С твоим-то умом и красотой! Родиться бы тебе лет на полтысячи позже.

– А почему не на полтысячи раньше? Красивым да умным женщинам всегда жилось хорошо, даже в самые мрачные периоды человеческой истории. Всегда они были своевластны и капризны, такими они и останутся на веки вечные.

– Стоит ли тогда жаждать будущего? – философски заметил Лорка, настраиваясь на шутливый лад.

– Рядом со мной? Конечно, не стоит, – в том же тоне ответила Элла.

Вот тут-то, во время шутливой близости и понимания, Лорка и решился задать свой главный вопрос:

– Скажи, Элла, как вы порвали с Игорем? Ведь бывают не только причины, но и поводы. Предшествовало этому что-нибудь необычное? Поверь, это не праздное любопытство.

Ясные глаза женщины испытующе смотрели на него.

– А что же это?

– Я объясню потом, обещаю. А пока поверь мне на слово.

Элла отвела взгляд.

– Хорошо, поверю. – Она на секунду задумалась. – Говоришь, необычное? Накануне мы были у Ревского, очень мило провели время, пили превосходное вино.

– А еще, непосредственно перед ссорой? – допытывался Лорка.

– Никакой ссоры не было, просто я вдруг отчетливо поняла всю бессмысленность нашей дальнейшей жизни и логично, убедительно растолковала это Игорю. – Она вдруг нахмурила брови, припоминая что-то. – А перед этим меня укусила в шею муха, а может быть, пчела или оса, в общем, что-то крылатое. Было не так уж больно, но образовалась припухлость. Разглядывая ее в зеркало, я злилась на муху, на себя, на весь мир. Тут на меня и снизошла ясность мысли. Это ведь довольно необычно, правда?

– Правда, – подтвердил Лорка, не поднимая глаз.

Он был уверен, что на вершине оврага пчелы или осы его не кусали. А вот мухи и комары? Он никогда не обращал внимания на такие пустяки, особенно в те минуты, когда рядом с ним была Альта.

Ночью над побережьем пронесся шквал с сильнейшим ливнем. Садовые дорожки усыпали сорванные листья, веточки, разноцветные лепестки роз. Дождь не унимался, но он уже не буйствовал, не лил как из ведра, сеял и сеял с флегматичной настойчивостью.

Оглядывая поутру растрепанный сад, Лорка с удовольствием потягивал обжигающий губы черный кофе.

– Разбой и беспорядок, – благодушно проговорил он.

– Беспорядок, – со вздохом согласился Ревский, сидевший на открытой террасе своего дома напротив Лорки, и вдруг спохватился: – Ты о чем?

Лорка с улыбкой взглянул на старшего товарища.

– Я о саде.

– А я о вине, – буркнул Ревский.

Сразу после разговора с Игорем Дюком Лорка встретился с Ревским и выяснил, что в общем-то все кандидаты в командиры кикианской экспедиции побывали у него в саду и всех он почел нужным угостить своим знаменитым вином, завоевавшим Гран-при. Лорка откровенно поделился с Ревским своими сомнениями, не забыв красочно расписать приключения в овраге, – уж кому-кому, а Теодорычу он доверял безусловно и до конца. Ревский посмеялся над его подозрительностью, но пообещал произвести самый тщательный биохимический анализ своего призового напитка. Результат оказался неожиданным во всех отношениях. В вине обнаружили сложное органическое соединение, родственное рибонуклеиновым кислотам. Главный компьютер установил: вещество неизвестно науке, и занес его в каталог под названием Н-РНК, приписав его открытие Ивану Теодоровичу Ревскому.

– Вот ты и прославил свое имя не только в космонавтике, но и в биохимии, – сказал по этому поводу Лорка с нарочитой серьезностью.

Ревский зыркнул на него:

– Нужна мне эта честь!

Ревский развил бурную деятельность. В результате сотен контрольных опытов установили, что Н-РНК присутствует исключительно в том самом вине, которое завоевало Гран-при и которым гостеприимный Ревский так усердно потчевал своих гостей-космонавтов. Длинная серия других контрольных опытов позволила выяснить, что Н-РНК в тех дозах, в которых она присутствует в вине, оказывает на психику человека лишь слабо выраженное наркотическое, нейростимулирующее действие, сходное с воздействием экстрактов коки. Вызвать какие-либо реакции, опасные для человека в физиологическом или психологическом плане, Н-РНК не в состоянии, если даже увеличить дозы его приема десятикратно. Этот успокаивающий вывод несколько портила маленькая приписка, уведомлявшая о том, что воздействие Н-РНК на человеческий организм тонко, многопланово и что исследования еще продолжаются.

– Перестраховщики, – ворчал Ревский, – надо же так написать – «мно-го-пла-но-во»! Это значит ничего не сказать.

– Но они пишут и другое – «тонко», – успокаивал его Лорка.

Лорка шутил потому, что таковы вековечные традиции космонавтов, шутил потому, что не знал, как иначе успокоить Ревского, разрядить его напряжение. Всю свою жизнь Теодорыч отдал дальним полетам в космос и воспитанию молодежи. Мысль о том, что он собственными руками мог нанести хоть самый малый вред своим питомцам, жгла его и приводила в неистовство. Внешне, правда, кроме брюзжания по поводу и без повода, это никак не выражалось, Ревский оставался обычным скульптурным Ревским, точно вырубленным из сухого дерева. Но Лорку обмануть трудно, и он, докапываясь до истины, попутно старался сыграть роль своеобразного амортизатора.

Каким образом Н-РНК оказалась в вине, выяснить не удалось, точнее, таких путей было несколько, и ни одному из них не было оснований отдать предпочтение. Рибонуклеид мог попасть в вино совершенно естественно, вместе с виноградным соком. Правда, анализ этого сорта винограда не выявил в составе ягод ничего похожего на Н-РНК, но это ничего не значило: вино было семилетней выдержки. Оно хранилось открыто, и если кому-нибудь – злоумышленнику или шутнику, землянину или инопланетянину – вздумалось бы туда что-нибудь подсыпать или подлить, он мог сделать это без малейших затруднений. Кроме того, для улучшения букета Ревский добавлял в вино некоторые посторонние ингредиенты: мед и тонкие пряности. Он даже и сам не смог бы дать их полный перечень, делал смесь на вкус, по наитию.

– Теодорыч, – просительно проговорил Лорка, бережно ставя на стол чашку из нежнейшего фарфора, – давай на время забудем об этом проклятом рибонуклеиде и решим, что же все-таки предпринять дальше?

– Нечего и думать, – без паузы ворчливо ответил Ревский. – Надо встретиться с Германом и прощупать его по всем правилам космической психологии.

Лорка вздохнул.

– Легко сказать, Соркин не Игорь Дюк и не Виктор Хельг.

– У тебя есть какая-то альтернатива моему предложению? – сухо спросил Ревский.

– А вдруг вся эта цепочка несчастий, вплоть до Тима и меня, – все-таки случайность? Случайность, и ничего больше?

– А если не случайность? Что тогда? Сидеть и ждать заклания очередного агнца?

– То есть меня, – заметил Лорка.

Ревский бросил на него быстрый взгляд, мотнул головой и сухо усмехнулся – уж очень Лорка не походил на беззащитного агнца.

– Почему же обязательно тебя, – медленно проговорил он, сцепляя пальцы сухих сильных рук. – Удар может обрушиться и на тех, кто тебе особенно дорог.

Лорка взглянул на старого космонавта с молчаливым вопросом.

– А ты вспомни, как вывели из строя Игоря. – Ревский помолчал и уже совсем сердито спросил: – Сможешь ты пойти в космос, если с Альтой что-нибудь случится?

– С Альтой? – раздельно переспросил Лорка, пристально глядя на старого космонавта.

– Да, с Альтой, – подтвердил Ревский.

Глава 9

Когда Ревский заговорил об Альте, его, Федора, жене, Лорка отвел взгляд от старого космонавта, лицо его помрачнело.

Настырный дождь там и сям налил в саду большие лужи. Вода в них под каплями дрожала и рождала веселые пузыри, чем-то похожие на огромные лягушачьи глаза.

– Я как-то не думал об этом, – наконец невесело признался Лорка.

– То-то… Слишком мы стали благодушны и беспечны, избаловались. Как же, цари и господа всея вселенной! – Уже хмуро он продолжал: – Игорь прав. Чужой, могучий разум может пристально следить за нами и даже, по возможности незаметно, вмешиваться в наши дела. Конечно, не обязательно такое вмешательство должно быть враждебным. Во всяком случае, встречи с сапиенсами на других планетах чаще всего проходили дружелюбно.

– Верно, – согласился Лорка и добавил сухо: – Но гиперсветовик Тимур Корсаков погиб не в космосе, а на Земле.

– Да, конечно, – задумчиво подтвердил Ревский. – Но, чтобы допустить земное присутствие инопланетян, не хватает фактов. Есть, конечно, кое-что, я копался в фильмотеке. В двадцатом веке гипотеза о пришельцах была довольно популярна, но аргументация разрозненна, бессистемна, а порой наивна.

– А все-таки?

– Интерпретации библейских и шумерских легенд, загадочные рисунки и надписи, статуэтки, похожие на людей в скафандрах, неопознанные летающие объекты.

– Летающие тарелки? – усмехнулся Лорка.

– Они самые, – Ревский поморщился, – неубедительно. Особенно если говорить о тайных контактах и тайном вмешательстве. Эти экстравагантные тарелки сразу привлекли бы к себе всеобщее внимание. Какая уж тайна! Проще предположить, что на Землю заброшены роботы – андроиды.

– Ничем это не лучше.

– Это почему же? Даже земная техника позволяет изготовить искусственную биомеханическую подделку под человека. Пообедаешь за одним столом и не отличишь. Такие опыты ставили, и чаще всего успешно.

– За несколько минут, может быть, и не отличишь, – согласился Лорка. – Но что сделает тайный агент за несколько минут? А за несколько часов, а тем более дней он саморазоблачит себя непременно. У нас ведь чудовищная тонкость восприятия всего человечного, Теодорыч. Мы узнаем знакомых по силуэту или походке за сотни метров. Мы чувствуем настроение близких по выражению лица и тембру голоса. Как уж тут не распознать какую-то дурацкую подделку – робота?

Сохраняя суховатое выражение лица, Ревский внимательно слушал Лорку.

Под монотонный шум дождя хорошо думалось. Этот шум приглушал все остальные звуки, даже рокот взволнованного моря, даже остервенелый лягушачий концерт, звучавший сейчас в непривычной минорной тональности.

– Стало быть, тайная инопланетная агентура – идея несостоятельная? – спросил вслух Ревский.

– Почему же? – улыбнулся Лорка. – Я бы, например, решил эту задачу очень просто – воспользовался косвенно услугами наших меньших братьев, животных.

Он сделал паузу, с удовольствием наблюдая, как меняется лицо Ревского, и продолжал:

– Мы очень чутки ко всему человечному, но разве к животным мы приглядываемся так внимательно? Если даже мы привязаны к своим собакам, кошкам или птицам, если даже любим их, то это любовь олимпийцев к простым смертным, ребенка к своей игрушке. Мы легко разоблачим человекоподобного робота, но разглядим ли мы робота под шкурой собаки или перьями сороки?

Лорка покосился на Ревского – не насмешничает ли, но космонавт слушал внимательно и с интересом.

– В детстве я одно время подозревал, что наш ленивый пушистый кот – инопланетянин. Уж очень он любил во время наших семейных разговоров усесться где-нибудь в сторонке и таращить свои желтые глаза то на одного, то на другого. Время от времени кот таинственно исчезал дня на два, на три, а потом являлся истощенный, грязный и очень ласковый. Мне думалось, что в эти дни кот бегает на свою тайную базу – сдавать собранную информацию.

– Итак, неземные коты-агенты? – с подчеркнутой серьезностью уточнил Ревский.

– Почему же обязательно коты? Если ориентироваться на твое вино, то это скорее птицы или муравьи. Котам вряд ли сподручно транспортировать рибонуклеиды.

Ревский прямо скривился, услышав про свое злополучное вино, и Лорка пожалел, что напомнил о нем.

– Ладно, – примирительно проговорил Ревский, – ты сам предлагал временно забыть о моем напитке. Вернемся к твоей инопланетной версии. Есть в ней какая-то изюминка. Чем черт не шутит, может быть, тот филин, что вылетел из оврага и до смерти напугал Альту, на самом деле замаскированный кикианин, пытавшийся нацепить тебя на рогатину! Но, видишь ли, чтобы проверить правильность твоей версии, надо перетряхнуть буквально все живое, что есть на Земле, а это задача нереальная.

– Зачем же так, в лобовую? Надо подставить этим проблематичным пришельцам какую-то приманку, ловушку, чтобы они туда сами полезли. Вот там-то их и прихлопнуть с поличным!

– Ну-ну, – поощрил старый космонавт, – у тебя есть что-то конкретное?

Лорка засмеялся:

– Ты слишком многого от меня хочешь, я ведь все-таки не специалист по отлову инопланетян. Подумать надо.

– Думай, – отрезал Ревский, – а пока думаешь, главная твоя задача – Соркин. Кстати, и при разработке инопланетной версии он может быть полезен. Голова у него светлая.

– Соркин так Соркин, – покладисто сказал Лорка, задумался и поскучнел, – Хотя Тима всей этой мышиной возней не воскресишь.

– А если воскресишь? – буркнул Ревский, погруженный в свои мысли, и осекся под холодно блеснувшим взглядом Федора.

– Ты что сказал, Теодорыч? – тихо спросил Лорка.

– Я? Ничего. Так, подумал вслух.

– Теодорыч, ты не шути такими вещами, – еще тише сказал Лорка. – Что с Тимом?

– Мало ли что болтнешь иногда языком?

– Темнишь ты что-то, Теодорыч.

– Не мудрствуй, – отмахнулся Ревский и не совсем логично добавил: – А если и темню, так мне по штату положено. Я ведь председатель Совета, не забывай об этом, милый друг.

Он помолчал и уже совсем серьезно добавил:

– Береги, себя. И Альту. Где гарантия, что над вами не занесен незримый дамоклов меч?

Глава 10

Свежий ровный пассат все пытался сдуть жесткие кожистые кроны кокосовых пальм, словно это были пушистые головки одуванчиков.

– Доброе утро.

Лежащий в шезлонге Лорка повернул голову и увидел Соркина. Тот стоял с шезлонгом в руках – массивный, хорошо сохранившийся для своих лет. Длинные светлые волосы Германа Петровича струились по ветру. Здоровый бронзовый загар покрывал лицо.

– Доброе утро, Герман Петрович.

Соркин поставил шезлонг поудобнее.

– Не помешаю?

– Мешайте, – улыбнулся Лорка.

Шезлонг заскрипел, принимая на себя груз массивного тела.

– Люблю океан, – пробормотал Соркин, устраиваясь поудобнее.

Могучие водяные валы один за другим катились к берегу. Их прозрачные сине-зеленые тела венчала белая пена.

– Что вы сказали? – не расслышал Лорка.

Соркин искоса взглянул на него.

– Счастливый вы человек, Федор.

– Вы уверены?

– Уверенность – сестра ограниченности. – Соркин движением головы откинул волосы. – Сколько видели вы разных океанов? Тридцать, сорок?

– Я как-то не занимался такой статистикой. Но если включить в перечень океаны жидкого гелия, кипящие ртутные моря и прочую экзотику, то около сотни наберется.

– Вот видите. А я, прожив чуть ли не вдвое больше вашего, видел лишь земные океаны. Разве это справедливо? И разве вы не счастливее меня? – И, не давая Лорке ответить, добавил: – А у меня к вам деловой разговор, Федор.

– Вот совпадение! – удивился Лорка. – У меня тоже.

Соркин внимательно взглянул на него, но Лорка, закрыв глаза, мечтательно улыбался, подставляя лицо утреннему солнцу.

– Вам рекомендован новый напарник, – продолжал Соркин после паузы, – Виктор Хельг. Я прихожусь ему дядей и после гибели родителей Виктора в какой-то мере заменял ему отца.

– Я знаю, – безмятежно сказал Лорка, не меняя позы. Но внутренне он весь подобрался.

– Рассказали бы вы мне про Кику, Федор. Интересно знать, куда забрасывает Виктора судьба. – Он секунду помолчал и добавил, словно оправдываясь: – Конечно, я знакомился с этой планетой по официальным документам, но одно дело сухой текст, и другое дело живой разговор с командиром экспедиции.

– А что вас интересует больше всего? – Лорка открыл глаза и повернул к Соркину голову. – Комплекс сведений о планете многообразен.

Лицо Соркина было сосредоточенно, даже сумрачно.

– Как вам сказать? Пожалуй, больше всего меня интересует, насколько опасна предстоящая экспедиция. По вашей личной оценке.

Вопрос Соркина прозвучал естественно.

– Трудно ответить однозначно, Герман Петрович. С одной стороны, Кика если не родная, то двоюродная сестра Земли. Там можно обходиться без скафандра, можно купаться в морях и озерах, есть многие овощи, фрукты и мясо зверей. Кика не Тартар и не Стикс с их экстремальными условиями.

– Именно это меня и успокаивает, – пробормотал Соркин.

– И напрасно, – жестко сказал Лорка. – Защититься от открытого удара куда проще, чем от удара в спину. На Стиксе человек все время находится в состоянии наивысшей готовности, на планетах типа Кики такое состояние поддерживать в себе очень трудно. Сбитый с толку сходством с Землей человек рано или поздно расслабляется. Это сходство коварное, оно похоже на провокацию. Образно говоря, под одной и той же вывеской на Земле может быть санаторий, а на сходной планете – ловушка. А человек очень часто действует по голым стереотипам и, случается, попадает в ситуацию, откуда нет выхода. – Лорка говорил неторопливо, спокойно, точно размышляя вслух. – Что произошло на Кике с поселянами и самим Петром Лагутой? Только ответив на этот вопрос, можно решать, насколько опасна или безопасна Кика.

– Есть официальное заключение о причинах их гибели, – заметил Соркин, – смерть от ужаса, от паралича сердца.

Лорка резко повернулся к нему.

– Петр Лагута, опытнейший гиперсветовик, как ребенок, умер от страха? Чепуха!

– Несмотря на свою уникальную надежность, сердце – капризный механизм.

Лорка упрямо покачал головой.

– Дело не в капризах сердца. Кика хранит какую-то тайну. И может быть, разгадку ее стоит поискать на Земле.

Лорка сделал этот намек по наитию, без заранее обдуманного намерения. Но тут же осознал, как это своевременно, и с острым вниманием ждал реакции врача. К его удивлению, Соркин пропустил намек мимо ушей.

– Значит, Кика по-настоящему опасна. – Соркин обеими ладонями провел по лицу. – А тайна Кики крайне интересна прежде всего для меня, психолога и психиатра. Может, сойти с ума на старости лет и отправиться с вами? Вместо Виктора.

Это было полушутливое-полусерьезное предложение, но за шутливостью стояли напряжение и боль – Лорка почувствовал это сразу. Почувствовал и решил еще больше обострить ситуацию. Оглядев врача, он негромко, но уверенно сказал:

– Нельзя вам на Кику, Герман Петрович.

– Почему?

– Стары, – отрезал Лорка.

Соркин засмеялся, но несколько принужденно, была в этом смехе и дань уважения за откровенность.

– Да вы и сами знаете об этом, – продолжал Лорка, – уже не та реакция, не та выносливость, настрой мыслей.

Соркин досадливо поморщился и снова провел ладонями по лицу.

– Федор, – в голосе врача звучали непривычные просительные нотки, – ведь от вас в конце концов зависит, пойдет Виктор в экспедицию или нет.

– Совершенно верно.

– Так вот, я прошу вас, убедительно прошу – откажите ему.

– Почему? – довольно резко спросил Лорка.

Соркин шумно вздохнул, очевидно подавляя внезапное раздражение.

– Все очень запутано. Просто я никогда не прощу себе, если с Виктором на Кике случится несчастье.

– Так, – жестко констатировал Лорка. – Стало быть, ради вашего спокойствия я должен покривить душой. Обеспечить Виктору спокойную жизнь на Земле, а вместо него на опасное дело взять другого?

Лорка ждал бурной реакции, но ошибся. На крупном лице Соркина появилось беспомощное, даже жалкое выражение.

– Все так запутано, – безнадежно повторил он. – Вы правы, Федор. Достаточно того, что я покривил душой, когда так настойчиво рекомендовал Виктора в экспедицию.

Скосив глаза, Лорка наблюдал за Соркиным. Тот сидел, откинув крупную голову. Его лицо казалось темным, почти черным.

– И все из-за Эллы? – негромко спросил Лорка.

– Да, – тяжело ответил Соркин, – она совсем смяла меня. Хотя я не устаю благодарить судьбу за встречу с ней.

Лорка подумал о том, как хитро все запутано в этом чдном и чуднм мире. Как незаметно крохотная ложь оборачивается недоразумением, а недоразумение – драмой.

– Не терзайте себя понапрасну, – мягко сказал Лорка. – Если Виктор и не пойдет сейчас на Кику, он пойдет потом на другую, может быть, еще более опасную планету. Мир отваги, риска и удачи – его стихия, он рожден для него. А вот как сделать экспедицию на Кику более безопасной, стоит подумать всерьез. И тут, Герман Петрович, вы можете сказать очень веское слово.

– Слушаю вас, – без особого воодушевления ответил Соркин.

Лорка понимал, как трудно ему сразу перестроиться, отвлечься от тяжких мыслей, поэтому вел свой рассказ неторопливо и очень пространно. Соркин довольно быстро «отошел» – сказывалась многолетняя тренировка – и активно заинтересовался странной судьбой кикианской экспедиции.

– Меня самого удивляла цепочка несчастий с кандидатами, – признался он, – но я считал это случайностью.

– На этот счет есть и другое мнение, – дипломатично, не останавливаясь на земной версии, Лорка со всех сторон обрисовал космическую. Соркин слушал внимательно, но без особого энтузиазма, отдавая традиционную дань скептицизму в отношении инопланетного вмешательства. Однако он мгновенно насторожился, как только Лорка упомянул о таинственном рибонуклеиде, найденном в вине.

– Я осведомлен о контрольных опытах, но и понятия не имел, откуда взялся этот странный стимулятор. – Соркин задумчиво поглаживал свой квадратный подбородок. – Все рибонуклеиды действуют мягко, я бы даже сказал – деликатно. Они могут обострить память, эмоции, лишить сна или, наоборот, усыпить, но заставить человека галлюцинировать, а тем более кинуться в бушующие волны или овраг – это исключено.

Несмотря на безапелляционность заключения, Соркин еще не высказался до конца.

– Расскажите-ка мне еще раз, как вас угораздило нырнуть в овраг.

Он выслушал не перебивая и глубоко задумался.

– Так-так, – пробормотал он и вдруг спросил: – Вы очень любите летать?

Лорка усмехнулся.

– Если бы не любил, кой бы черт понес меня в космонавты?

Соркин покивал головой, но чувствовалось, что ответ его не удовлетворил. Он поиграл пальцами в воздухе, точно пытаясь поймать нечто невидимое.

– Я не о том. Я имею в виду первозданную жажду птичьего полета в голубом просторе.

– Понимаю, – вздохнул Лорка. – Какими только способами я не пробовал летать! Прыгал в воду как только мог, прыгал с обрывов на мягкие песчаные склоны. Но, увы, летать, как птица, мне удавалось лишь во сне.

Лорка покосился на Соркина. Тот слушал внимательно, терпеливо.

– Впечатления от этих полетов во сне были у меня пронзительно яркими. Наверно, моим дальним предком, архипрабабушкой, была сильная и ловкая обезьяна, как птица летавшая с дерева на дерево. Иначе откуда все это?

– Вот вам и объяснение, Федор. Рибонуклеид может сыграть роль превосходной смазки, растормаживающей родовую память. Мощная волна наследственных впечатлений на короткий срок может полностью затопить сознание.

– И заставить человека прыгнуть в овраг? – быстро спросил Лорка.

– И в овраг, и в море, и через расщелину, – уверенно ответил Соркин.

– Но почему же, – Лорка размышлял вслух, хмуря брови, – почему же я не начал взбрыкивать сразу после того, как выпил вина?

Соркин пожал плечами.

– Какое-то время нужно для усвоения. Не исключено, что у рибонуклеида длинная экспозиция. Кроме того, соединения типа РНК охотно вступают в реакции. А даже легкие трансформации таких соединений могут менять их активность в сотни и тысячи раз. Разумеется, это предположение, и только.

– Разумеется, – согласился Лорка, но сразу вспомнил Эллу. И ее рассказ о том, что ее укусила не то муха, не то пчела. Впрочем, эту проблему можно было отложить и на потом, чтобы обдумать и рассмотреть ее со всех сторон. Была другая, откладывать которую Лорка не хотел.

– Герман Петрович, – сказал он негромко, – вы врач, член комиссии по отбору космонавтов. Вы не можете не знать, что случилось с Тимуром Корсаковым. Что? Почему из его смерти делают тайну?

Соркин великолепно владел собой. В его лице ничего не изменилось, оно как было, так и осталось несколько сумрачным, четко вылепленным лицом. Но Лорка сейчас, когда он начал разговор о Тиме, был похож на тончайший психологический инструмент. Он сразу понял, что его сомнения имеют под собой какую-то почву.

– Герман Петрович, – он говорил теперь почти умоляюще, – Тимур был мне другом. Самым близким другом.

– Я могу сказать вам только одно, – проговорил Соркин, – не торопитесь с выводами. Подождите.

Лорка повернулся к нему так резко, что шезлонг покачнулся.

– Подождать? Чего?

– Просто подождать. Все разъяснится само собой.

– Вы что-то знаете, – уверенно сказал Лорка.

– Знаю, но это не моя тайна.

– Герман Петрович, я прошу вас!

– Это не моя тайна, – негромко, но твердо повторил он.