Текст книги "Безумие"

Автор книги: Юрий Тупицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– А ведь это любопытно!

Шпагин усмехнулся:

– Еще бы не любопытно! Прямо концерт, хоть билеты продавай. Было и еще одно предположение, Сергей Владимирович. Мол, слишком односторонне воспитание логосов – наука, техника, общие проблемы. От такой однообразной умственной пищи ведь и ребенок может сойти с ума. И вот последние модели мы программировали, добиваясь максимального сходства с детьми, а при воспитании старались копировать методы детских садов и начальной школы. Никакого толка! Достаточно логосу накопить критический запас информации, а какой – не так уж важно, как неумолимо, неотвратимо приходит безумие.

– И никаких технических неисправностей?

– Ни малейших. За это я отвечаю головой!

– Да, – с уважением протянул Гранин, – это настоящая задача. Есть над чем поломать голову!

Он подошел ко мне и положил руку на плечо.

– Ну как, беремся? Я пожал плечами.

– А почему не попробовать?

Шпагин присматривался к нам напряженно, тревожно и

иронически.

– Вы всерьез собираетесь заняться этой головоломкой? – наконец спросил он совсем тихо.

– Собираемся! – весело ответил Сергей.

– Естественно, – подтвердил я.

Напряженно тревожное лицо Шпагина стало еще напряженнее. Я думал, он закричит или начнет колотить руками в стену. Но ничего такого не произошло. Лицо Шпагина вдруг обмякло и постарело.

– Хоть бы вам повезло, ребята. Хоть бы повезло! – сказал он и провел рукой по лицу. – А я устал... Если бы вы знали, как я устал!

Когда Шпагин распрощался с нами и ушел, оставив нам домашний и служебный номера телефонов, Гранин, глядя ему вслед, сказал задумчиво:

– А он, действительно, устал. Только на отдых ему нужно не в Антарктиду, а в деревню. В самую обычную русскую деревню, чтобы пели петухи, мычали коровы, а по берегу реки росли ивы да березы.

– Петухи и березы – ладно, а вот почему коровы? – не.

без интереса спросил я.

– А потому, мой математический друг, что коровы дают вкусное молоко. И вообще в корове есть что-то патриархальное, доброе и сонное. Все те качества, которых сейчас так не хватает Шпагину, – рассеянно ответил Гранин, улыбнулся своим мыслям и с восхищением сказал: – А прелесть задачка! Устройство, построенное в строгом соответствии с законами формальной логики, вместо разума генерирует безумие! За что бы тут зацепиться?

– Может быть, дело в том, что логосы слишком логичны? Ведь человеку свойственна известная алогичность поступков. – Эта мысль уже давно вертелась у меня в голове, и я ожидал одобрения, но Гранин осуждающе покачал головой.

– И ты, Брут! И ты погряз в этой трясине мещанских суждений о человеческой алогичности!

– Мещанских? Да такими суждениями полны все современные науки, начиная от психологии и кончая кибернетикой!

– Не все верно, что часто повторяется. Вдумайся, это же чистокровный научный оппортунизм! Если действовать по твоему рецепту, то логосов надо делать с расчетом на безумие. Тогда они станут мудрецами.

– Ох, и любишь ты утрировать!

– Наоборот! Я стараюсь всячески смягчать резкость своих суждений, Сергей потер лоб. – Хм, алогичность человеческих поступков – чушь, выдуманная человеконенавистниками. Просто у человека не одна, а несколько логик действия. Одна логика диктуется социальным самосознанием, другую определяют законы продолжения рода, третья опирается на инстинкт самосохранения. При известных обстоятельствах эти разные логики начинают противоречить друг другу, и тогда при желании действия человека можно истолковать как алогические. Только и всего. Нет, дело не в логичности. Собака зарыта в другом месте.

– В каком!

– А черт его знает!

Мне почудилось легкомыслие в его словах. Я осуждающе покачал головой.

– А мне жаль Шпагина.

Сергей плюхнулся рядом со мной на диван и заговорщически понизил голос:

– Пути назад отрезаны, мосты сожжены, и Рубикон перейден, Николенька. Отныне мы с тобой не сотрудники института, не какие-то несчастные кандидаты наук, а, – Сергей торжественно поднял палец, – де-тек-тивы! Да-да, мы находимся сейчас в положении Шерлока Холмса, который, обнаружив совершенно свежий труп респектабельного джентльмена, не может отыскать ни единого следа преступника. Как поступает Холмс в подобных ситуациях.

– Думает. И курит трубку, расходуя за вечер не меньше полфунта крепчайшего табаку.

– Верно, курит и думает. Но ты все-таки немного вынес из жизнеописания великого сыщика. Прежде чем курить и думать, он дотошно расспрашивает прямых и косвенных свидетелей преступления. Всех, кто может оказаться к нему причастным!

Я усмехнулся.

– Кого же нам вызвать на допрос? Подстанцию, которая питает ВИВК электроэнергией?

– Ну! Как ты можешь опускаться до такого вульгарного материализма? Мы должны работать гораздо тоньше и деликатнее. Надо с пристрастием допросить все науки, которые так или иначе причастны к проблеме логосов. Кстати, у тебя нет знакомых биоников!

– Кого? – удивился я.

– Биоников, этих мутантов второй половины двадцатого века – устойчивых гибридов биологии и техники.

Подумав, я ответил:

– Представь себе, есть!

– Шутишь.

– Да нет, серьезно.

У меня в самом деле был знакомый бионик, совсем зеленый парень, новичок в науке. Это был Михаил Синенко, мой земляк и сосед по улице, который в прошлом году закончил институт и остался в аспирантуре. В свое время он звал меня дядей Колей, хотя дяде тогда было едва ли двадцать лет. Когда, закончив школу, Михаил поехал учиться, его родители в слезном письме просили меня позаботиться об их ненаглядном чаде и не дать ему свихнуться. Скоро чадо явилось ко мне, и я только ахнул – Михаил перерос меня головы на полторы и обрел такой бас, что оконные стекла жалобно дребезжали, когда он слегка форсировал голос.

Михаил оказался серьезным парнем, учился блестяще и не доставлял мне никаких хлопот. Называл он меня уже не дядей Колей, а Николаем Андреевичем, что не мешало ему относиться ко мне с прежним почтением. Вернувшись недавно из командировки, я обнаружил на своем столе письмо и открытку. В открытке Михаил сообщал день и час свадьбы и приглашал меня на это торжество. В письме сожалел о том, что я не был, и звал меня в гости "на свою новую, только что полученную квартиру в любое время дня и ночи. Письмо было подписано не только Михаилом, но и Зиной Синенко. Побывать у них я пока не удосужился.

Когда все это я коротко изложил Сергею, он, к моему удивлению, пришел в восторг.

– Бионик! Молодой способный парень без предрассудков и научного консерватизма. Да это как раз то, что нам требуется!

Я непонимающе смотрел на него.

– А собственно, что требуется?

Сергей сокрушенно вздохнул.

– До чего ты все-таки черствый человек, Николай, – удивительно! Неужели непонятно, что ты должен купить свадебный подарок, отправиться к молодоженам и поздравить их с законным браком!

– Какой подарок, если свадьба была два месяца назад? – опешил я.

Но Сергея понесло, и возражать ему было просто невозможно.

– Пусть это будет послесвадебный подарок. Какая разница? Важно то, что для вручения подарка ты явишься к своему протеже. А там между делом поговоришь о логосах, конфиденциально, конечно. Я устало вздохнул.

– О логосах? А что я о них буду говорить?

– Обо всем понемногу, неужели непонятно? Введи в курс дела и узнай его мнение. Полюбопытствуй, нет ли у него в работе аналогий машинному безумию, не набредал ли он на какие-нибудь идеи на сходном материале. В общем, поговори по душам.

– А подарок?

– Подарок мы купим вместе. И расходы пополам. Еще вопросы есть?

Я засмеялся, махнул рукой и согласился.

4

Михаил жил в новеньком пятиэтажном доме, как две капли воды похожем на десятки других таких же домов недавно выросшего города-спутника. Поднявшись по тесной лестнице на пятый этаж, я позвонил. Щелкнул замок, дверь распахнулась, и на пороге появился Михаил – длинный, худой, носатый и большеротый. Русые волосы его были спутаны и прилипли к потному лбу, рукава старенькой рубашки засучены выше локтей, на груди – женский передник из синтетики. Секунду он недовольно вглядывался в меня, щуря близорукие глаза, потом моргнул, и его лицо вытянулось от удивления.

– Николай Андреевич?!

Я улыбнулся и развел руками. Михаил обернулся, и протодьяконским басом прогудел через плечо:

– Зина, кончай стирку! Гости пришли!

Он помог мне раздеться и потащил в комнату. Я чувствовал, что Михаил опасается, как бы я не вздумал заглянуть на кухню.

Комната выглядела довольно оригинально. В ней размещался великолепный дорогой сервант, дряхлый книжный шкаф, роскошный диван, на котором при нужде смог бы разместиться целый взвод, несколько развалин-стульев и подозрительный стол, накрытый чудесной скатертью. На одной стене висел сильно стилизованный офорт, на другой – дешевенькая литография с изображением "Девятого вала". В общем чувствовалось, что малогабаритная квартира находится в начальной стадии обживания.

– Нет-нет, – испугался Михаил, – вы на стул не садитесь. Вы на диван.

Разглядывая комнату, я слушал Михаила. А он, снимая передник и опуская рукава рубашки на длинные худые руки, гудел, словно иерихонская труба.

– Помогаю жене стирать. Строго говоря, не стирать, а выжимать. Стирает она сама. Понимаете, механическая выжималка сломалась, а сделать – все руки не доходят. То работа, то задачки надо Зине сделать, она ведь на третьем учится, то театр, то танцы. Она меня и на танцы таскает. Смешно, холостяком был – не ходил, а теперь – пожалуйста.

Михаил вышел в спальню и гудел теперь оттуда.

– Никак стулья не купим. То одно, то другое. Никогда не думали, что все это барахло так дорого стоит.

Появился он уже в хорошем костюме, причесанный и пахнущий "Шипром".

– Жених! – развел я руками.

– Был жених, – усмехнулся Михаил.

– Добрый вечер, – послышался церемонный голосок.

– Добрый вечер, – машинально ответил я и обернулся. На пороге комнаты стояла этакая кнопка: кудрявая, курносая, с быстрыми серыми глазами. Она была так мала ростом, что, несмотря на ладную и пропорциональную фигурку, казалась игрушечной. Зина успела причесаться, чуть накрасить губы, надеть нарядное платье и изящные туфельки. Ничто не напоминало о том, что пять минут тому назад эта взрослая девочка стирала белье. Весьма степенно познакомившись со мной, Зиночка вдруг так круто повернулась на каблуках к Михаилу, что юбка ее разлетелась веером.

– Успел уже разболтать, что решаешь мне задачки?

– А что тут такого? – удивился Михаил.

– Ладно, я потом с тобой поговорю.

Она поманила Михаила пальцем и стала что-то неслышно шептать ему на ухо. Согнувшись вопросительным знаком, Михаил басил.

– Ага... А зачем?.. Ладно... Сделаю!

Потом Зиночка ткнула его кулачком в бок, сделала сердитые глаза, и Михаил примолк, теперь он только мычал и кивал головой.

– Все понял? – спросила наконец Зиночка погромче.

– Все!

Зиночка с улыбкой повернулась ко мне.

– Поскучайте немного. Миша вас развлечет.

– А куда же вы?

Зиночка на секунду замялась, и Михаил поспешил ее

выручить.

– Да в магазин. Мы же ничего особенного в доме не держим. Да и вообще иногда не ужинаем. Так, попьем чаю да и ложимся спать.

– Кто тебя просит рассказывать, как мы ужинаем? – возмутилась опешившая было Зиночка.

– Да что гут такого?

– Это совсем не обязательно – в магазин, – рискнул заметить я.

– Как можно, – укоризненно прогудел Михаил, – на свадьбе не были.

– А я стирку бросила. И вообще вас это не касается. Я хочу сказать, поправилась она, – вы тут поговорите, а я сделаю все, что нужно.

Считая, видимо, вопрос исчерпанным, Зиночка улыбнулась, повернулась на каблуках и испарилась. Через секунду на кухне что-то загремело, еще через секунду хлопнула входная дверь и наступила тишина. Мы с Михаилом молчали, глядя на то место, где только что стояла Зиночка. Не знаю, как молодому супругу, а мне почему-то казалось, что она должна материализоваться снова, отругать за что-нибудь Михаила, мило улыбнуться мне, а потом уже исчезнуть окончательно. Но Зиночка не появлялась.

– Ушла, – резюмировал Михаил, поворачиваясь ко мне, и с уважением добавил: – Метеор!

Мы рассмеялись.

– А я ведь к тебе по делу, Миша, мне нужен твой совет. Миша воззрился на меня с искренним удивлением.

– Совет?

– Мне нужен совет специалиста-бионика.

Михаил загрохотал так, что звякнули стекла, и, спохватившись, примолк. Но поглядывал на меня все еще удивленно.

– Да какой же я специалист? Но чем могу – помогу, вот только Зиночкины поручения выполню. Я быстро!

Несколько минут он гремел на кухне посудой, наливал воду, зажигал газ и что-то ставил на горелку. Вернулся, вытирая полотенцем мокрые руки.

– Слушаю вас, Николай Андреевич, – сказал он, небрежно швыряя полотенце на один из стульев и присаживаясь рядом со мной.

Я помолчал, собираясь с мыслями, и по возможности обстоятельно рассказал ему о логосах. Сообщив о том, что они сходят с ума, я сделал эффектную паузу, думая насладиться удивлением Михаила. Но он, исподлобья взглянув на меня, невозмутимо пробасил.

– Что ж, это вполне естественно.

Удивляться пришлось мне.

– Естественно?

– Конечно, естественно! Человеческий мозг – конструкция уникальной сложности. Природа создавала его несколько миллиардов лет, все время выбрасывая на свалку все неудачное и несовершенное. А ваш, как его, Шпагин хочет, чтобы первый же вариант искусственного мозга заработал нормально. Уж очень он торопится.

– Да не первый, а сто сорок третий!

– Все равно торопится. В науке самое главное – терпение.

Я невольно засмеялся, но Михаил был сама невозмутимость.

– Мишенька, – сказал я терпеливо, – творение природы и человека – это же совершенно разные вещи! Природа работает вслепую, поэтому, естественно, у нее очень высок процент отходов. А человек работает зряче, сознательно, на основе строгих теорий, которые подтверждены всей практикой человечества. Улавливаешь разницу?

– На основе строгих теорий создаются не только логосы, – упрямо гудел Михаил, не глядя на меня, – однако ж, редко что сразу работает нормально.

– Например? – нетерпеливо перебил я.

– Да что угодно! Например, двигатель внутреннего сгорания. По сравнению с логосами – это ж элементарнейшая конструкция. А знаете, как барахлят опытные двигатели? Их годами доводят! А что такое барахлить применительно к логосу? Это и значит сходить с ума.

– Все просто, как табличный интеграл.

– Чего же проще, – серьезно согласился Михаил.

Я возмущенно повысил голос.

– Да пойми ты, если двигатель барахлит, всегда можно докопаться, в чем тут дело. Это вопрос времени, навыка, скрупулезности анализа. С логосами же совершенно другое! Достоверно установлено, что логосы собраны безупречно. И все-таки сходят с ума! Это все равно, как если бы вал двигателя самопроизвольно изменил направление своего вращения с левого на правое.

– Так бы сразу и сказали, – невозмутимо прогудел Михаил и поскреб затылок, – коли так, остается одно объяснение.

– Какое? – быстро спросил я.

– Ошибочна или, по крайней мере, неполноценна теоретическая база логосов.

Я начал потихоньку сердиться.

– Теоретическая база логосов – формальная логика, на основе которой построены все точные науки. И ты считаешь формальную логику ошибочной?

На лице Михаила застыло упрямое выражение, а голос опустился на самые низкие ноты.

– Пусть ошибочна – недостаточна! Как, положим, ньютоновская механика недостаточна для описания процессов на околосветовых скоростях. Ведь вычислительные машины, которые работают на базе формальной логики, – это очень простые устройства.

– Ну, и что же?

– А то, что при усложнении бывают качественные скачки.

– Скачки? – удивился я. – При чем тут философия?

– А при том, – невозмутимо гудел Михаил, – что ежели для вычислительных машин формальной логики достаточно, то еще неизвестно, достаточно ли будет ее для логосов.

– Любопытно! И что же ты предлагаешь взамен?

– Если бы я знал, – сокрушенно вздохнул Михаил, но тут же заторопился, вы послушайте меня, Николай Андреевич. Сейчас я работаю над сравнительной оценкой эффекторных систем различных животных. Я не стал мудрить и выбрал двух самых ординарных, всем знакомых существ – кошку и ящерицу. Задача у меня такая – дать математическую картину, формальную модель всей их кинематики. Вообще-то говоря, просто на глаз заметно, что динамические образы кошки и ящерицы заметно отличны друг от друга, но я никак не ожидал, что встречусь с какими-то принципиальными различиями. А на деле получилось именно так! Понимаете, различий столько, что этот самый качественный скачок так и приходит на ум!

Я вздохнул.

– Думаю, что, как и все молодые ученые, ты сильно преувеличиваешь значение частностей.

– Да зачем мне преувеличивать? Самому хуже! Между прочим, – Михаил осуждающе покрутил головой, – толкуют об эволюции животного мира. А что под этим понимают? Лапы, челюсти, позвонки, зубы, хвосты – даже читать обо всем этом иной раз противно! Неужели непонятно, что эволюция животного – это прежде всего эволюция его мозга, его нервной системы! Что такое тело? Жалкий эффектор, управляемый могучей нейромашиной умопомрачительной сложности! Тело только следует за мозгом. Я вот железно убежден, что важнейшим преимуществом млекопитающих над рептилиями были не всякие там терморегуляции, молочные железы и плаценты, а качественный скачок в развитии мозга.

Удобно устроившись на диване, я слушал Михаила довольно скептически, но не без интереса. Во всяком случае, чувствовалось, что он не просто фантазировал, а говорил о вещах выстраданных.

– Я не помешаю, если посижу с вами? – послышался

вдруг смиренный голосок.

Я обернулся. В дверях стояла Зиночка. Мы так увлеклись разговором, что не заметили, когда она вернулась.

– Садись не помешаешь, – мимоходом ответил ей Михаил. И увлеченно, на низких нотах продолжал.

– Представьте себе, Николай Андреевич, что ящерицу соответствующих размеров нарядили в кошачью шкуру. Маскировка безупречная! Но стоит только этой псевдокошке начать движение, как вы сразу обнаружите подделку. Вы замечали, как ящерица отдыхает? Как каменная! Нет в ней живого покоя и отдыха! Лежит она, лежит, потом срабатывает у нее какое-то реле, и она, голубушка, помчалась. Бежит по прямой с постоянной скоростью, только лапки мелькают. Замени их колесиками – ничего не изменится! Когда ящерице надо повернуть, то делает это она не плавно, не постепенно, а как-то вдруг – раз, и снова лупит по прямой! Заводная игрушка да и только. Потом сразу остановится, и опять не разберешь – живая она или нет.

Михаил хитровато взглянул на меня.

– А знаете, в чем дело? Оказывается, все очень просто – у ящерицы счетное, причем весьма небольшое число вариантов движения лапок, головы, хвоста и туловища. Ее эффекторная система легко описывается математически, легко программируется на основе формальной логики, легко моделируется в любых вариантах. И уверяю вас, натуральную ее модель будет очень нелегко отличить от

живой ящерицы.

– А натуральную модель кошки? – полюбопытствовал я.

Михаил покачал головой, в его голосе зазвучали нотки

глубокого уважения.

– Кинематика кошки – высший класс, люкс! Вы присмотритесь к кошке, когда она играет или подкрадывается. Ведь она даже не идет, а течет, стелется по полу. Даже балерина с ее лебедиными руками по сравнению с кошкой кажется тяжелой и грубоватой. Это не моя фантазия, об этом сам Станиславский говорил и призывал актеров учиться пластике у кошек. И вот, Николай Андреевич, когда я принялся за математический анализ, то у меня получилось, что у кошки не счетное, как у ящерицы, а практически бесконечное число вариантов движения. Бесконечное! Отдел мозга, ответственный за кинематику, у кошки немного больше соответствующего отдела мозга ящерицы, а такая колоссальная разница конечное и бесконечное! Именно благодаря этому на кошку так приятно смотреть: позы ее никогда не повторяются, она все время разная, новая, будто незнакомая. И не только в движении, но и в покое. Ящерица в покое – каменный истукан, мертвец, а кошка – застывшее движение, живая текучая неподвижность.

Меня немного забавлял культ кошки, но слушал я Михаила с постепенно возрастающим интересом. Он рассказывал о кошках еще и еще, приводил оригинальные примеры, пользовался неожиданными аналогиями.

– И вот когда я попытался, наконец, запрограммировать кинематику кошки, в голосе Михаила гремело торжество, – то ни черта у меня не получилось! Мешала эта самая необъятность вариантов. Не лезла она в формальную логику.

Заметив мое протестующее движение, Михаил поспешно добавил:

– Не исключаю, что я просто не подготовлен к решению этой задачи, может быть, посижу подольше – и все получится. Но уже в одном я уверен до конца: между мозгом кошки и мозгом ящерицы – пропасть, их разделяет какой-то качественный скачок. Об этом-то я и вспомнил, когда вы заговорили о логосах. Может быть, между обычными счетными машинами и логосами такая же пропасть?

Я усмехнулся, уж очень просто любую трудность в работе объявить качественным скачком и на этом успокоиться.

– Вы не смейтесь, – спокойно сказал Михаил, – этот самый качественный скачок вы не раз наблюдали. Да и на себе испытывали. Не замечали только.

– На себе? – недоверчиво спросил я.

– На себе, – уверенно подтвердил Михаил.

– Любопытно!

– Само собой любопытно. Только учтите, это не прямой скачок, а обратный. Испугайте-ка кошку и посмотрите, как она кинется от вас во весь дух. Куда денутся ее изящество и грация? Та же машина, работающая на предельных оборотах, как и ящерица.

– Но ты говорил, что я и на себе испытывал этот самый скачок.

– И не один раз, – ухмыльнулся Михаил.

– Ну-ну, просвети меня.

– А вспомните свое детство. Приходилось вам до смерти пугаться чего-нибудь? Ну вот, тоже превращаешься в машину. Или бежишь, сломя голову, сам не зная куда, или цепенеешь, как ящерица. Очень сложная и любопытная вещь – этот обратный качественный скачок. Мозг становится примитивнее, теряет что-то, поэтому-то мы и глупеем в момент испуга, иногда даже и вспомнить потом не можем, что же произошло. А знаете, для чего все это нужно? Возьмем кошку. В обычных ситуациях кошке выгоднее иметь в своем распоряжении как можно больший набор возможных движений. Это делает ее ловкой, гибкой, увертливой. Это и помогло ей выйти победительницей в борьбе за существование среди хищников. А когда кошка удирает от самой смерти? Для чего это изящество и грация? Нужна предельная скорость, а стало быть предельная мощность работы всей ее кинематики. А эта мощность определяется не только объемом мышц, но и интенсивностью управляющих нервных сигналов. Допустим, в мозгу кошки есть какой-то переключатель. В момент опасности, когда нужно удирать, он срабатывает, мозг становится примитивнее, теряет свою тонкость, но за счет этого в несколько раз увеличиваются частота и интенсивность управляющих нервных сигналов. Сила и быстрота животного словно удесятеряются! Этот процесс я и называю обратным качественным скачком. Ну, а если существует обратный, то в ходе эволюции на рубеже рептилий и млекопитающих должен произойти и прямой! Закономерно приходишь к такому выводу.

Только я собрался заговорить и сообщить Михаилу, что он не даром потерял время в аспирантуре, как услышал осторожный вздох и, скосив глаза, увидел лицо Зиночки. Честно говоря, я и раньше потихоньку наблюдал за ней. Все это время она сидела, не спуская глаз с мужа, и буквально жила его рассказом. На лице ее, как в зеркале, отражались все мысли и чувства Михаила. Она то улыбалась, то хмурилась, замирала, когда речь шла о ящерицах, поводила худенькими плечиками, когда Михаил рассказывал о кошках. Лишь глаза ее совсем не меняли выражения. И в них светилась такая увлеченность, такая любовь и преданность Михаилу, что я раз и навсегда простил ее маленький рост, и курносый нос, и командирские замашки.

5

Выслушав мой рассказ о посещении молодой четы, Сергей восхитился:

– Вот это везение! Вероятность случайной встречи с нейробиоником никак не больше одной стотысячной, а тебе с первой же попытки выпал выигрыш. Ты родился под счастливой звездой, Николенька. – Он помолчал и уже серьезнее добавил:

– Умница твой Михаил! Оригинальные, неординарные суждения, упорство, молодость. Ей-ей, надо бы ввести его в наше дело основательно.

– Да он рад будет!

Гранин качнул головой:

– Понимаю, но, к сожалению надо соблюдать научный этикет и испросить соответствующее разрешение у Шпагина. Да и не только насчет Михаила, добавил он задумчиво.

Шпагина мы навестили на следующий день. Дверь отворила высокая полноватая женщина. У нее было округлое мягкое лицо, полные губы и карие приветливые глаза.

– Здравствуйте, – певуче проговорила она, оглядывая нас, – вы к Юре?

– Если фамилия Юры – Шпагин, то вы угадали, – галантно ответил Гранин.

Женщина засмеялась и протянула большую мягкую руку сначала Сергею, а потом и мне.

– Шпагина, Надежда Львовна.

Она остановила свои улыбающиеся глаза на Сергее.

– А вы, конечно, Гранин Сергей Владимирович, правда ведь? Ну, а вы Николай Андреевич, – уже уверенно определила она, – впрочем, какой же Андреевич, просто Коля. Да что же мы стоим в дверях? Проходите!

Помогая пристроить нам плащи и шляпы на вешалку, Надежда Львовна продолжала певуче:

– Видите, как много говорил мне о вас Юра – сразу вас узнала. Только я почему-то думала, что вы постарше.

– Просто мы хорошо сохранились, – ввернул Сергей, заталкивая подальше на полку непокорную шляпу.

– Ну-ну, не хитрите. Сорока-то вам еще нет, а до сорока мужчина еще не мужчина.

Она спросила с шутливой строгостью:

– Вы с хорошими вестями? А то ведь не пущу.

– С хорошими, Надежда Львовна, – не выдержав, похвастался я.

– С удовлетворительными, – поправил меня Сергей недовольно, – всего лишь с удовлетворительными.

– И то ладно, – вздохнула Надежда Львовна, – так и быть, проходите.

В свежей шелковой рубашке, чисто выбритый, но какой-то взлохмаченный и помятый, Шпагин лежал на диване с потрепанной книгой в руке. Форточка была открыта, но, несмотря на это, комната полна табачного дыма. Пепельница, стоявшая на полу возле дивана, была забита табачными окурками, а вокруг нее – горки пепла. На столике стояла ваза с огромными яблоками, скорее всего алма-атинским апортом. Не отрывая глаз от книги и не обращая никакого внимания на вошедших, Шпагин нехотя грыз одно такое царь-яблоко.

– Юрий! – окликнула мужа Надежда Львовна.

– Ну? – буркнул Шпагин, с шумом переворачивая страницу. Он окинул нас равнодушным, рассеянным взглядом и хотел было вновь углубиться в чтение, но призадумался и снова взглянул на нас, теперь уже осмысленно.

– Так это вы, – Шпагин расплылся в улыбке, – здравствуйте, черти!

Он захлопнул книгу, швырнул в угол дивана, а огрызок яблока бросил в пепельницу, но не попал.

– Мне иногда очень хочется поставить тебя в угол, – строго сказала Надежда Львовна.

Шпагин скорчил умоляющую гримасу, рывком поднялся с дивана, подобрал злополучный огрызок, аккуратно опустил его в окурки, а саму пепельницу ногой пихнул под диван.

– Вот и все в порядке, Наденька, – сказал он, – видишь, как просто. И не надо на меня так смотреть, лучше организуй нам что-нибудь этакое, что помогает ученой беседе. А вас я рад видеть. Ей-богу не вру! Садитесь, садитесь же! И забудьте всякие церемонии. Они у нас не в почете.

Надежда Львовна молча улыбнулась, покачала головой и неспешно вышла из комнаты. Шпагин, проводив ее взглядом, плюхнулся на заскрипевший диван рядом с Сергеем и пожаловался:

– И откуда у женщин эта неистребимая любовь ко всяким дурацким условностям? Это нельзя вообще, это можно, но только за столом, а чтобы валяться на диване, надо, видите ли, надевать халат или пижаму. Да я в жизни не носил ни того, ни другого! Идиотская мода! Чувствуешь себя не то арестантом, не то сенатором. Да все это ерунда! Ну? – грубовато подтолкнул он Сергея.

Гранин молчал, словно не слыша его и думая о чем-то своем. Шпагин сердито засопел, пошарил вокруг глазами, хлопнул себя по карманам, достал мятую пачку дешевых папирос, чиркнул спичкой и жадно затянулся.

– Ну же! – повторил он уже просительно, почти умоляюще: – Что-нибудь нащупали?

Гранин поднял голову.

– И да, и нет.

Шпагин дернул плечом.

– Терпеть не могу эти словесные выкрутасы! Сергей чуть улыбнулся.

– Ну, если вам хочется определенности, – да. Но это "да" – лишь догадка. Чтобы вынести окончательный приговор, нужно ее проверить.

– Зачем же стало дело, черт подери? Я и весь мой отдел со всеми потрохами в полном вашем распоряжении.

Сергей прямо взглянул на Шпагина и твердо проговорил:

– Чтобы ее проверить, нужны широкие консультации с представителями других наук: с математиками, биониками, психологами и психиатрами. Нужно сорвать покров секретности с вашей работы, влить в нее свежую кровь, свежие силы. Нужно создать новый, комплексный творческий коллектив.

Несколько долгих секунд они смотрели в глаза друг другу, в комнате висела тревожная тишина. Потом Шпагин отвел взгляд и протянул неопределенно:

– Та-а-к!

В несколько глубоких затяжек он докурил папиросу, смял окурок, хотел швырнуть его на пол, но в последний момент передумал, скатал шарик и положил на столик рядом с вазой.

– Так! – теперь уже мрачно сказал он, – вы предлагаете мне расписаться в своей научной несостоятельности.

Сергей хотел возразить ему, но Шпагин нетерпеливо перебил:

– Оставьте! Не золотите пилюлю, не нуждаюсь. – Он дернул плечами и саркастически усмехнулся.

– В самом деле, годы и годы я ломал голову над проблемой логосов. И безуспешно! Потом является его светлость, Сергей Гранин, задумывается на недельку – и все становится ясным, как день. Оказывается, нужны бионики, географы, этнографы и психиатры! А певичек из кафе-шантана вам не требуется? – вдруг с издевкой спросил Шпагин.

У меня гулко заколотилось сердце, Сергей хладнокровно молчал.

– И вы думаете, всю эту незваную шуструю публику 8 посажу за свой стол? голос Шпагина сорвался на крик. – Отдам им на потеху, на растерзание свое детище? Бессонные ночи, радости открытий, горечь неудач? Вот вам!

И, весь подавшись вперед, он показал Сергею кукиш.

– Знаете ли, – проговорил я, чувствуя, что у меня вот-вот сорвется голос, – это переходит всякие границы!

Сергей взглядом дал понять, чтобы я не вмешивался, а Шпагин и ухом не повел.

– Надеюсь, я высказался ясно? – вызывающе спросил он у Гранина.

– Да, – спокойно ответил Сергей, – но мы с вами ученые, Юрий Иванович.

Шпагин иронически усмехнулся.

– Ученые, – задумчиво повторил Гранин, – не компиляторы, не ораторы-пустозвоны, не начетчики и не конъюнктурщики; Мы ученые.

Лицо Шпагина потемнело.

– Ну, и что? – буркнул он.

– А то, что наука, научный поиск и его результаты для нас с вами дороже всего остального. Дороже славы, дороже самолюбия, дороже личного счастья.