Текст книги "Морские люди (СИ)"

Автор книги: Юрий Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Annotation

О людях, служивших на военно-морском флоте. О людях, для которых понятия мужской дружбы, флотского братства, чести и любви к Родине – не пустой звук, вне зависимости от национальной принадлежности.

Юрий Гаврилович Григорьев

Акустики

Боцманские хлопоты

В отпуске

Шпана

Неприятность

Боцманы и акустики

На сход

Стычка

Часть вторая Син тяо, Вьетнам!

Испытание

Сюрприз, еще сюрприз

Подготовка

В пути

Цусима

Здравствуй, вьетнам

Дела международного значения

Гости бывают разные

Корреспондент и «Обь»

Подмосковные вечера в Камрани

Море начинается с берега

Юрий Гаврилович Григорьев

Морские люди

Часть первая Жизнь корабельная

Акустики

– Ваш ход, маэстро! Делайте вашу игру, увеличивайте ставки!

Мичман Клим Борисов метнул. Неудачно. На два кубика выпало всего три очка.

– А ну, я… Р-раз! – Брошенные рукой Петра Ивановича плексигласовые кубики покатились, две головы, русая и черная жадно склонились над столиком.

– Шесть кош.

– Уй-й…

Очень редко удается метнуть кубики так, чтобы каждый принес по шесть очков. Низкорослый, толстенький, коротко остриженный и оттого похожий на колобка Клим подпрыгнул, скосил узкие свои глаза на напарника:

– Однако, везет тебе, а?

– Ти-ха! Что есть Клим Борисов против старшего мичмана Петрусенко?

Петр Иванович аккуратно переставил на самодельной игральной доске четыре фишки и торжественно, напирая на «о», изрек:

– Есть хороший, отменный игрок морской человек Петрусенко. Есть похуже. А есть просто Борисовы, Клименты Ивановичи.

Потное лицо его лоснилось, усы торчали вразлет, громадные красные кулаки взлетали в такт словам. Нет, он не жульничал. Ему буквально дьявольски фартило. Вот бывает так, как начнет человеку счастливиться, быть ему любовно обласканным фортуной и такого может ожидать долгое, приятное везение.

Климу оставалось только вздыхать.

Оба сидели взопревшие. В каюте было жарко. Летнее солнце накалило стальные борта и палубу так, что впору включать кондиционер или хотя бы снять кители. Вентилятор был в ремонте, впрочем, его давно уже следовало забрать.

Ни Петр Иванович, ни Клим об этом не думали. Старший мичман Петрусенко хохотал и чувствовал себя превосходно. Борисов то и дело собирался расстегнуть пуговицы, но рука каждый раз замирала на полпути. Он откровенно завидовал напарнику. К этому вполне объяснимому чувству прибавлялась боязнь упустить момент везения. По соображению молодого мичмана, удача могла в любое время отвернуться от Петра Ивановича и тогда…

Сражались азартно. Счет рос в пользу как бы там ни было, все же более опытного Петрусенко.

Бой шел в широко известные в южных республиках страны и невесть с каких пор появившиеся на флоте нарды. Впрочем, на кораблях они носят название «шеш-беш». Что это означает в переводе на обычный язык, точно не знал ни один, ни другой, их увлекала игра, сам процесс, помогавший скоротать морской досуг.

Петр Иванович выиграл бы и эту партию, но Клима спасла прерывистая трель колоколов громкого боя. Два коротких, три длинных звонка: «Корабль к бою и походу приготовить!»

Главный боцман одним махом сгреб фишки, высыпал их в коробку и заорал:

– О! В море идем, Климушка!

– Ты чего, откуда взял? Какое море, играть надо.

– Верно говорю, не зря утром старпом давил на мозоль. А ну, держи броняшку, задраивайся, живо!

Мичман Борисов откинул на креплении иллюминатора три барашка, поднял тяжелое, закованное в бронзу стекло, вставил глухо звякнувшую металлическую тарелку, прочно затянул крепление. Петрусенко тем временем проверил краны, залил окурки, ловко поймал брошенный товарищем спасательный жилет и первым выскользнул из каюты. Вскоре к топоту множества матросских каблуков присоединился его зычный голос: «Живей на проходе…»

Народ воспринял ценное распоряжение главного боцмана очень даже с большим подъемом.

Интуиция не подвела Петра Ивановича. На утреннем большом сборе старший помощник командира корабля капитан-лейтенант Черкашин читал свои нравоучения дольше обычного, а это признак для человека, прослужившего с Виктором Степановичем не один год, самый верный. Ну, да в море лучше, чем киснуть у пирса. Значит, не задерживай братва, вали по боевым постам, да чтобы мухой, мухой над палубой.

Крепко сложенный, отменного роста, Петр Иванович имел потрясающую способность внушать луженой своей глоткой любому человеку непоколебимую уверенность в его правоте и прекрасно знал об этом.

Клим немного припозднился. Старшине команды гидроакустиков спасательный жилет при съемке корабля с якоря не нужен, это уже потом, когда летел он по коридору, вдруг вспомнил – ошвартованы лагом, бортом к соседу. В таких случаях гидроакустики выставляют кранцы вдоль шкафута. Жилет необходим. Пришлось возвращаться.

Он сгреб жилет и снова полез в трюма, в недра, где располагался боевой пост акустиков.

Каюта, как и положено, осталась с задраенным иллюминатором, обесточенной, с перекрытой водой. Об этом свидетельствовала специальная табличка, вывешенная на внешнюю ручку двери.

В посту мичмана Борисова ждали. Командир отделения старшина второй статьи Иван Карнаухов доложил, что по сигналу тревоги прибыли все, кроме матроса Шухрата Уразниязова.

– В кубрике Уразниязов был? Кто в последний раз видел Уразниязова?

– Товарищ мичман, он, наверное, у земляка своего в службе снабжения сидит. Я матроса Милованова отправил, проверит.

– Карнаухов, ты командир, а не мокрая курица. Почему не знаешь точно, где находится твой подчиненный?

Старшина промолчал. А что скажешь, это же Шухрат, с ним вечно какие-то приключения случаются. Помявшись, Карнаухов решил перевести разговор в другое, менее опасное для себя русло:

– Разрешите включить боевое освещение?

– Давно пора. Ну, если матрос не найдется, будет вам на орехи, помощничек.

Это был уже не тот Клим, несколько минут назад дурачившийся в каюте. Момент веселья имел место, но он миновал.

Мичман нервно взглянул на часы. Нужно докладывать о готовности поста, а расчет не в полном составе. Это могло вызвать недовольство у командира дивизиона.

– Лейтенант Коломийцев в курсе?

– Нет.

– Командир боевой части?

Карнаухов отрицательно покачал головой, щелкнул выключателем.

Синие лампы боевого освещения сгустили воздух, настоянный на запахах нитрокраски, перегретой резины, железа. Клим огляделся. В кресле оператора понуро сидел старшина второй статьи Карнаухов. Рядом с ним пристроился небольшого ростика паренек, очень похожий на петушка осенней поры матрос Иванов. У него даже имя было подстать – Петя. Над индикатором висел на толстом витом шнуре микрофон внутренней переговорной системы «Каштан». В любой момент он мог взорваться гневной тирадой командования. В таком случае более чем щедро на орехи достанется мичману, как старшине команды.

Клим отошел к двери, прислушался, не загремит ли трап.

Тишину нарушало лишь непрерывное бурчание Иванова:

– Будь моя воля, выгнал бы я этого Шухрата к чертям собачьим. Ну, какой из него акустик. Шумовую дорожку от помех не отличает. Правду говорил мичман Песков, позориться только с таким… А нарушать первый, хлебом не корми.

Старшина не ответил. Карнаухов вообще был парень молчаливый, но Борисов чувствовал, что Иван поддерживает мнение матроса.

Акустическую вахту Уразниязов действительно не мог нести. Через двадцать минут поиска он начинал клевать носом или городил такую околесицу вместо доклада, что хотелось топать ногами и во весь голос крыть матом.

Карнаухов и Иванов, те могли сидеть за экраном сколько понадобится. Конечно, и у них глаза через полтора-два часа становятся красными от напряжения. И они тоже не двужильные. Но вот есть у этих ребят этакий хороший морской кураж, их от поиска подводных лодок надо оттаскивать за уши. Вот и Колю Милованова взять, что сейчас ищет потерявшегося. Вроде новичок еще, но Шухрата скоро обгонит. Правда, говорят, что старый старшина команды мичман Песков сажал Уразниязова чаще всего за вахтенный журнал или в агрегатную следить за напряжением. Уж, наверное, имел на то основания.

А ворчанье продолжалось:

– И за что господь покарал именно нас, ума не приложу. Вот давай посчитаем, так сказать, вероятность попадания призывника Шухрата Уразниязова из солнечного Узбекистана в нашу славную команду. В стране целых четыре флота, так? Я не говорю о разных там авиаторах или танкистах, морской или мотопехоте…

– Стройбате… Стройбат еще есть.

– Тем более, хотя это никакого отношения к разговору не имеет. Ну вот. На каждом флоте эскадры, бригады, а уж дивизионов вообще куча. А береговиков сколько? А кораблей? На каждом по пять-шесть боевых частей. В боевых частях по нескольку команд. Секешь, к чему я клоню? И вот он, этот один-разъединственный Шухрат попадает именно к нам. И совершенно не шарит в технике. И всю дорогу пропадает у своего джуры дорогого.

Борисов вскинул голову:

– Что такое джура? Что-то обидное?

– Да нет, товарищ мичман. Это по-узбекски будет приятель. Друг, значит.

Клим поймал себя на мысли, что надо бы приказать Иванову замолчать, пусть не воображает из себя. Уразниязов виноват, слов нет, но и командир отделения обязан знать, где находится подчиненный. Прохлопал ушами, а теперь сидит, слушает болтовню какую-то да еще и радуется наверное. Из сказанного Ивановым выходило, что старшина нисколько не виноват. Его жалеть надо, вот какой оболтус достался именно ему.

Этому Пете только дай повод, он будет полоскать языком до тех пор, пока не остановишь.

Клим посмотрел в сторону неясно вырисовывающихся в синем свете старшины и матроса, представил себе выражения их лиц и решил пока промолчать. Надо посмотреть, как будут развиваться события дальше, там видно будет, до чего зловреден язык Иванова. Ишь, как он выгораживает Карнаухова! Но ничего, последнее слово, как того требует военная педагогика, останется за ним, старшиной команды.

А Иванова несло. Карнаухов слушал и, видимо, во всем с ним соглашался.

Ни Уразниязов, ни посланный на его поиски Милованов не появлялись.

– Да чего ждать, доложить, что все на месте и порядок. Все равно никто проверять не будет. Или, может, кто-то считает, что Уразниязов того, зашкертовался?

Иванов обвел рукой вокруг шеи и резко дернул кулак кверху.

– Или, может, кто-то думает, что он порыл в самоход?

Столь прозрачных намеков в свой адрес Клим не стерпел.

– Цыц, яйца будут курицу учить. Сиди и сопи себе в обе дырки.

Наверху громыхнула сталью дверь. По скоб-трапу загремели каблуки. Матрос Милованов, донельзя довольный, пропустил шедшего за ним Шухрата вперед:

– Здра жла, тащ мичман. Во, привел, принимайте. Он у земляка в кондейке сидел дак, нашел я его.

Шухрат Уразниязов, широкоплечий, под два метра роста, невозмутимо поглядел на ребят, а Борисову сказал:

– Я уже сам собирался. Смотрю, Коля идет. Теперь тут мы.

– Ты собирался какие-то сухофрукты жрать, а не бегать по тревоге. Если бы не я…

Карнаухов перебил Милованова:

– Товарищ мичман, время, время.

Командир отделения показал Уразниязову кулак, а другой рукой подал Борисову микрофон.

Доклад о готовности акустиков к бою и походу прошел в последнюю минуту отведенного норматива. По динамику громкоговорящей связи было слышно, как командир дивизиона в ответ невнятно пробурчал что-то и сухо бросил:

– Добро.

Добро-то добро, а вот с матросом Уразниязовым что-то надо делать. Клим сбил пилотку на затылок. Если спускать подчиненному матросу на тормозах, то он в конце концов подложит своему благодетелю хорошую свинью. Так учит корабельная мудрость. Значит, необходимо немедленно снять с нерадивого моряка стружку.

Старшину команды опередил Иван Карнаухов. Свистящим от ярости шепотом он ругался:

– Получай тут за них, а им хоть бы хны. Ну что, трудно было сказать, что идешь к земляку? Язык присох? Пре-ду-преж-дать надо, понятно?

Клим вмешался:

– Матрос Уразниязов, вижу, вам очень вольно живется, вы на корабле прямо как на гражданке. Может, свободного времени чересчур много, а?

Шухрат промолчал.

Петя Иванов вздохнул, хлопнул его по широченной спине:

– Решено, беру над тобой шефство. Все равно что голову под пули сую, усек это? Без меня теперь ни шагу.

Такая мысль старшине команды понравилась. А что, дело говорит Иванов, пусть нерадивый матрос отныне имеет персональную няньку. В школе мичманов и прапорщиков на уроках военной педагогики такой подход очень даже одобрили бы. Он посмотрел на Уразниязова и сказал:

– Пусть теперь вам будет стыдно.

Шухрат опять не сказал ни слова. Он лишь почесал с виноватым видом в затылке, потом подошел к «няньке» и погладил его по голове. Все засмеялись. А через несколько секунд от стола, за которым Уразниязов расположился, послышалось чавканье. Это Шухрат ел подаренные земляком из службы снабжения сухофрукты. Иванов ткнул Уразниязова кулаком в бок:

– С народом кто будет делиться?

– Возьми у Коли. Ему Рустам целый карман сыпал.

– Что, жмотишь?

– Какой-такой жмотиш? Зачем так говоришь? Один груша у меня остался, я его кушаю. Колин Милованин другой карман тоже полный, ему, тебе, другим, всем хватит.

Теперь ели все. Акустики проверили технику еще утром, во время проворачивания механизмов. О наличии людей старшина команды только что доложил. Оставалось сидеть и спокойно ждать, когда маслопупы из электромеханической боевой части подготовят к запуску газовые турбины. А там можно отдавать швартовы и потихоньку топать в море. Правда, Шухрат чуть не подвел, но вот же он, жив-здоров, рядом.

– Шухрат, ты все-таки ответь старшине команды, тебе что, у снабженцев намазано? Да и нам всем интересно узнать, может, ты хочешь к ним перейти.

– Петька, какой ты плохой человек, а! У меня там земляк служит, Рустам. Понимать надо. Мы сидим, разговариваем, гражданский жизнь вспоминаем. Рустам русскому языку учит, мне то-се помогает, кушать дает.

– Значит, все-таки намазано медом?

– Я там в один день меньше полчаса бываю. Остальной время там не сижу.

– Остальное время ты там спишь.

– Ты сильно вредный, Петька. Не надо мне твой шефство, вот. Боюсь, совсем скоро на всю жизнь такой неправильный стану, как ты.

Подобного рода ни к чему не обязывающий треп матросы могут вести часами. Клим знал об этом еще со времен своей срочной службы. Хватит, пора заканчивать базар, решил он и приказал Карнаухову занять людей делом, а сам взялся за проверку документации.

Боевой пост гидроакустиков невелик, он занимает всего несколько кубических метров в чреве корабля. Основная работа ведется там, в других местах. Сотни помещений, сотни километров электротрасс и трубопроводов, тысячи сложнейших механизмов скрыты внутри на первый взгляд небольшого по размерам противолодочника. Их нужно проверить и подготовить к выходу в море. Для этого существует целый ритуал, куда входит множество команд, сигналов. Клим убавил громкость репродуктора, но в посту очень ясно звучало:

– Проверка колоколов громкого боя и линии трансляции… Команды звонками не числить… Проверка аварийных средств связи между командными пунктами и боевыми постами… Наружную вентиляцию провернуть вручную… Принять холод…

– Ну, завели шарманку, – поморщился Иванов. Он помолчал и скрипучим, металлическим голосом подал команду:

– По местам стоять, воздух высокого давления принимать!

Ко всеобщему удовольствию, из коричневой пластмассовой коробки прозвучали эти же слова.

Борисов надел спасательный жилет, показал Петьке на громкоговоритель:

– А ну, поторопи, время!

Тот с готовностью проскрипел:

– Баковым на бак, ютовым на ют, шкафутовым на шкафут. Корабль к съемке с другого корабля приготовить!

И снова громкоговоритель долго ждать не заставил, передразнил Иванова не хуже попугая, слово в слово. Пока поднимались на верхнюю палубу, каждый счел своим долгом изобразить из себя диктора. Матрос Милованов, зажав нос пальцами, дурашливо верещал:

– Внимание, внимание! На первую путю прибывает поезд Москва – Воркутю…

Клим построил подчиненных на шкафуте, проверил правильность экипировки. Он подтянул ремень спасательного жилета у Милованова, погрозил пальцем, так, на всякий случай, Шухрату. Тот развел руками: вот он я, тут, никуда не делся, стою, как все.

Матрос Милованов поднял руку, ему захотелось задать мичману вопрос.

– Слушаю вас.

– Тащ мичман, а чо, мы в море точно пойдем? Может быть, просто учебная тревога?

Борисов понял настроение новичка. Хотелось парню в море, да не только ему. Засиделись ребятки на берегу.

– Точно, товарищ матрос, точно. А вот вернемся в базу, возьму я свой чемоданчик и на целых полтора месяца укачу в отпуск.

– Не отобьют?

– Накаркайте мне…

На юте и баке дежурные боцманы старшего мичмана Петрусенко разворачивали сигнальные флажки. Сам Петр Иванович хлопотал у шпилей, что-то согласовывая с группой из электромеханической боевой части. Палуба заметно подрагивала от запущенных двигателей. Ветер полоскал Военно-морской и Государственный флаги. Погода обещала быть свежей. Вдали за боновыми воротами ясно просматривались белые барашки волн.

Подошел командир дивизиона лейтенант Коломийцев.

– Климент Иванович, ветер отжимной, должны сняться как по писаному.

– Так точно, товарищ лейтенант.

– Что у вас за заминка вышла сегодня по тревоге? Командир боевой части вашу команду всегда в пример ставил, а сегодня ему не понравилось, сказал, что акустики собирались как мертвецы, доклад ваш долго не проходил. За то, что тянули кота за одно место, выразил мне свое неудовольствие.

Клим заметил тревожный взгляд Уразниязова.

Коломийцев не стал ожидать ответа, опять вернулся к теме о погоде.

– Если в море будет сильное волнение, гидроакустическую вахту придется отставить, а жаль, пора морякам жирок подрастрясти. Пора, пора. Привыкли в учебном корпусе на тренажерах сидеть. Ну, да будем надеяться на лучшее. Хотя, если обратиться к классикам русской литературы, то мы убедимся, что, например, даже гражданский человек Александр Сергеевич Пушкин рекомендовал поступать с оптимистами по-военному. Поэт говорил читателю: души прекрасные порывы. Таково его пожелание. Слышите, душить советовал и, я так думаю, что двумя руками сразу.

Клим удивленно поднял брови. Александр Васильевич реакцию мичмана заметил, осекся, тут же заявил, что не все сказанное классиками нужно брать на вооружение, и выразил надежду, что поработать акустикам все же удастся. Такой вот произошел разговор между командиром дивизиона и подчиненным ему старшиной команды.

Вначале, как это и предписано при отжимном ветре, отдали баковые швартовые концы. Нос неторопливо покатился в сторону от соседнего корабля. На шкафуте по команде стравили дополнительные, потом пошли коренные швартовы. Медленно, а потом все быстрей загремела в клюзе выбираемая якорная цепь. С ходового мостика донеслось усиленное динамиком: «Машины на передний ход!» За кормой, свободной от стягивающих швартовов, вспух белый бурун. Корабль плавно двинулся вперед. Дежурный боцман на баке указал флажком перпендикулярное положение якорь-цепи: якорь встал! Тут же прозвучала команда:

– Стоп машина, пошел шпиль!

Звено за звеном выползала из глубины якорь-цепь, тугие струи брандспойта смывали с нее вонючий ил и глину. Чугунные звенья, каждое с пуд весом исчезали в якорном ящике. Расстояние между пирсом и большим противолодочным кораблем все увеличивалось. Динамик голосом Петра Ивановича прогремел:

– Якорь чист!

– Машины – средний вперед, гюйс спустить, флаг перенести!

Клим, как бы ни был занят, старался не упустить красивый этот момент. Он смотрел и загадывал: если смена флагов пройдет без сучка и задоринки, если корабль даже на сотую долю секунды не окажется без флага, выход в море будет удачным.

Для наблюдения достаточно было пройти на ют, встать немного в стороне так, чтобы в поле зрения находились корма и самая высокая на корабле грот-мачта.

Клим решил не отказывать себе в удовольствии и на этот раз. На глаза попался матрос Уразниязов. Мичман пригласил:

– Пойдем, прогуляемся.

По известной причине Шухрат пошел за старшиной команды с опаской. А тут еще Петька выдал ему вдогонку:

– Сейчас тебе пропишут порцию горяченьких.

Уразниязов понимал, что за опоздание по сигналу тревоги с него обязаны спросить. Он ждал и, чего греха таить, побаивался предстоящего с новым старшиной разговора. Но помирать, так с музыкой, с флагом «Погибаю, но не сдаюсь!» – Шухрат поднял голову и выкрикнул в спину идущего впереди мичмана:

– Нотация не люблю, учтите!

Тот обернулся:

– Кататься не любите? На чем кататься, куда?

Потом понял о чем речь, усмехнулся, махнул рукой.

Сигнальщик у флагштока уже начал спуск флага. На ходовом мостике пока все было спокойно. Видеть, что делается на полубаке, мешала надстройка. Но вот наверху, в ажурном сплетении антенн вспыхнул и мгновенно расцвел бело-голубой цветок. Ветер рванул его.

Клим представил, как сигнальщик резкими движениями добирает фал, ощутил упругость бьющегося под напором воздуха полотна, в кончиках пальцев защипало, будто парусящая ткань рвалась прямо из его рук.

Борисов видел на гафеле до того потрепанные встречным потоком воздуха Военно-морские флаги, что еще немного и красные серп и молот начнут исчезать по ниточке. Он знал, не скаредность обеспечивающих служб тому причиной, а суеверие корабельное. Вот втемяшится сигнальщикам, что этот флаг счастливый, под ним, когда он был еще новешеньким, отстрелялись на отлично и все, будут упорно поднимать на выходах на стрельбище только его. Так будет до тех пор, пока командование не рявкнет.

Едва успело погаснуть полотнище на кормовом флагштоке, как на гафеле укрепился и заполоскался пронизанный ветрами прежних походов Военно-морской флаг. Под ним быть экипажу до самого возвращения на базу.

Мичман прикоснулся рукой робы подчиненного, легонько постучал костяшками пальцев себя по груди:

– Трогает здесь, правда?

Матрос неопределенно пожал плечами. Клим прочитал в его глазах вопрос: ради чего разыгрываешь тонкого психолога? И он негромко ответил:

– Да, можно сделать по-другому. Например, выругать тебя. Наказать, наконец. А ты погляди, постарайся увидеть моими глазами наши флотские традиции. И подумай, хорошо подумай, зачем они нужны. Ты, дорогой мой, не жди, когда тебя обкатает наша жизнь. Ты первый постарайся понять ее. Тогда все будет хорошо.

– Я, товарищ мичман, службу люблю. Только я вон какой… здоровый, болшой, а у нас кнопки, лампочки маленькие, как раз для Петьки. Стыдно мне, а?

– При чем твой рост? Ты давай не юли. Вот еще, ерунду какую выдумал. Если службу любишь, почему не стараешься?

Уразниязов, чувствовалось, не хотел затеваемого разговора. Но куда денешься, начальник заставляет, слушаться надо.

– Хорошо, скажу, врать не буду. Тяжело, потому что русский язык плохо знаю, колхозе жил, национальной школе разный там индикатор, акустика слова не слышал. Конечно, технике совсем слабый я, сейчас полтора года дээмбэ остался, понимать надо.

– Что, совсем ничего не знаешь? Схему из чего станция состоит, инструкции ты учил? Учил. Может быть, лень-матушка раньше тебя родилась?

– Что лень, какой такой лень? Я колхозе рано вставал, круглый день работал. Потом, учебке, русские слова ночью учил.

Лицо матроса побледнело. Он обиженно махнул рукой:

– Раз так, ничего говорить не буду. Старый мичман тоже все время ругал.

– Не кипятись ты, остынь, – остановил его Клим. – Ты же видишь, я тоже нерусский. Понимаю, тяжело тебе. Но и ты тоже гордость поимей. Скоро два года будет, как на службе, а по специальности ничего не знаешь. Это как?

– Я что, совсем виноватый? Милованов русский, он ДОСААФ ходил занимался. Петька городе жил, тоже разный кружок учился. Карнаухов техникум кончал. Почему так говорить. Что-ли, кругом плохой получаюсь…

Мичман положил руку на плечо Уразниязова. Ну, порох, а не парень. Просто не дает слова сказать. А с другой стороны, наверное, он все же обидел матроса. Не хотел, а обидел. Ну-ка, если прикинуть, жил себе человек, работал в своем хлопковом колхозе и очень даже неплохо обходился без русского языка. На фиг он ему сдался, это уже на военной службе понадобилось. А, например, у Карнаухова средне-техническое образование. Милованов попал на корабль после морской школы ДОСААФ. Иванов, тот пусть во Дворце пионеров, но тоже радиоделом занимался. Не хлопок ребята собирали.

– Иди, джура. Иди в кубрик.

Матрос ушел. Клим остался один. Конечно, если сравнивать с другими акустиками, Шухрат проигрывает на все сто процентов, чего там говорить, без слов ясно. Черт его знает, может прав Иванов, случайный для команды человек оказался на корабле.

Клим раздумчиво посвистел. Ну хотя бы русский язык знал парень, – размышлял он, – и то полегче было бы.

Он тоже призывался из сельской местности, там все говорят по-якутски и школа была национальной, но часто приходил в школу военком, спрашивал у учительницы русского языка про призывников, интересовался. С ребятами разговаривал, про службу и национальную гордость речи вел.

Надо бы разузнать, расспросить Шухрата как их готовили, подумал он. Ну, конечно, не в лоб, не так вести разговор, как сегодня. Помягче, что ли. Зря обидел парня. А может, еще с кем следует поговорить. Может, с Петрусенко…

Клим надвинул пилотку на нос. За кормой настырно кричали чайки. Им не хотелось, чтобы дармовая столовая взяла вот так и ушла море. Кто теперь даст отбросы с камбуза. Камбуз тоже, того, в море подался. Еще минут десять-двадцать и увидишь вместо корабля только точку на горизонте.

Чайкам оставалось подбирать последние крохи у бачков с отходами, да ругать моряков за такое вероломное отношение. Птицы наглели, кружились чуть ли не над самой головой стоящего на юте мичмана. Но тот не замечал этого. Он думал.

Вечером Клим рассказал о своем разговоре Петру Ивановичу. Старший мичман с минуту помолчал, походил по каюте, потом резко придвинул к Борисову кресло.

– Ты так и недопетрил насчет своего Уразниязова? – спросил он. – Вижу, можешь не говорить. Парню, конечно, не повезло с распределением, какой из него акустик. В боцкоманде, например, он мог бы кое-кому и фору дать. А вот кто виноват, ты знаешь? Что, он сам что ли?

– Нет, Петр Иванович, ты что-то не разобрался насчет нашего разговора. При чем тут распределение, я конкретно вопрос поставил.

– Не перебивай, догор, слушай, что тебе старшие говорить будут.

По мнению главного боцмана причина связана с неправильной системой работы военкоматов страны.

– Два раза в год они формируют из призывников команды. Кого-то расписывают в танкисты, кого-то в военные строители, матросы. Но вот из частей приезжают «покупатели». Каждому из них командиры дают задание привезти столько-то человек. А семейства сейчас в государстве куцые: папа, мама, я – вот и вся моя семья. Новобранцев не хватает. Те, кто приехали за пополнением первыми, еще имеют право выбора. А остальные? Начнешь привередничать, изучать карточки, беседовать с пополнением, разбираться с военкоматскими, совсем ничего не получишь. Потому что в это время кто-то возьмет и увезет будущих воинов скопом, всех подряд. И с кем в таком случае ты будешь служить? – спросил Петр Иванович.

– Чувствую, что с теми, кто не подходит для флота.

– Дудки! Никого тебе больше не дадут. Вообще можешь остаться со мной, да с отцами-командирами, понял? Вся эта игра военкоматчиков в составление и подбор команд нарушается уже первыми «покупателями». Ты, брат, не забывай, что всем нужны самые умные, самые крепкие. Теперь дошло? Ну пойми, кто смел, тот и съел. А опоздавшим остаются последки. В таких случаях никто не смотрит, заканчивал ли призывник ДОСААФ, говорит ли по-русски. Военкоматчики, конечно же, рады. В любой момент у них есть оправдание – сами брали. И потом, ты когда-нибудь слышал, что военкомату предъявляли претензии? То-то. Надеюсь, дошло.

– Что-то сомневаюсь я в твоих словах, честное слово. Дело-то у нас государственное, так?

– Ты еще скажи спасибо, еловая твоя голова, что Уразниязов в учебке даже по ночам русский учил. Среди таких тоже есть разные. Анекдот знаешь? Командир отделения отдает матросу приказание, а тот: «Не понимай!» Командир отделения объявляет ему наряд вне очереди, а тот: «За это не имеешь права!» Есть такие, что специально не хотят знать русский язык, чтобы этим делом прикрываться при удобном случае. И ничего ты с ним не сделаешь, с такого взятки гладки.

Петр Иванович откинулся на спинку кресла, долго смотрел перед собой немигающим взглядом, словно вспоминал что-то. Правой рукой с вытутаированным у основания большого пальца якорем он методично похлопывал по подлокотнику. Потом встал, снова начал мерить шагами тесную каюту. Остановился, проговорил негромко:

– Вот так-то, Климушка. А Уразниязов парень хороший. Ну ладно, ты особо не бери в голову. Такие проблемы не нам с тобой решать, есть люди со звездами много больше и нашивками погуще. Спокойно иди в отпуск, отдыхай, набирайся сил. Женись, если хорошая подвернется, с этим делом тоже дефицит. Упустишь – всю жизнь жалеть будешь.

– А если ошибусь?

– Тем более пожалеешь. Волком выть будешь. А пока – не сгонять ли нам партейку?

– Извини, что-то не хочется. Я лучше в кубрик к ребятам схожу.

– Тоже нужное дело. Давай. А я в документации бабки подобью.

Петр Иванович вытащил из ящика стола большой амбарный журнал. Клим вышел в коридор. Рассказанное старшим боцманом было похоже на правду. Даже если взять гидроакустиков, их всего-то раз-два и обчелся, а все разные и отборными кадрами каждого не назовешь. Любому понятно, какой технарь из Уразниязова. На чужом месте парень, это и в военкомате можно было увидеть. А теперь ходи тут, ломай голову, исправляй чью-то ошибку.

Он спустился в кубрик. В дальнем углу, там, где жили акустики, бренчала гитара.

– О! Товарищ мичман! Подвинулись, быстро.

– О чем поете?

Ответил Иванов:

– Завидуем тем, кто скоро ступит на вольный берег. Там хорошо, девчонки, то-се. Поцелуи, например. Любовь опять же.

Он отложил старенькую гитару с кокетливо повязанным капроновым бантом на грифе, потянулся так, что хрустнуло. Резко выдохнув, произнес:

– Ничего не имею против прекрасной любви. По мне очень много девчонок тоскует. А знаете почему?

Шухрат, на этот раз не ушедший к своему земляку-снабженцу, с готовностью ответил:

– Конечно знаем. Потому что имя такой носишь, Петька называешься. Угадал, а?

Все засмеялись. А Иванов огорчился:

– Лучше бы ты у своего Рустама сидел, мыслитель. Я веселый человек, поэтому, понял? Со мной каждой девушке интересно. Но с одной я долго не могу. Других жалко.

Вмешался Коля Милованов. Он сидел далековато, ему хотелось видеть баловня судьбы и слышать его. Он тянул из своего угла руку и выкрикивал:

– Ты яснее, ты причину, самую суть скажи, как это делается-то. Ребята помолчите, пусть Иванов скажет, интересно же!