Текст книги "Корабли идут в Берлин"

Автор книги: Юрий Стрехнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Отряд вышел ранним утром. До Паричей по реке надо было пройти более двадцати километров, местами под огнем. Отряд Плехова шутники прозвали «отрядом войны»; номера бронекатеров в нем по случайности совпадали с годами войны. Концевым шел «сорок первый» под командой лейтенанта Николаева, впереди «сорок второй» лейтенанта Жиленко, между ними – «сорок третий» и «сорок четвертый» лейтенантов Евгеньева и Захарова.

В свете утра катера, идущие серединой фарватера, были видны противнику как на ладони. Враг прицельно бил по ним из пушек и минометов, замаскированных в прибрежных зарослях. А ответный огонь вести было трудно: только по вспышкам в листве и за камышами, подступавшими к самой воде, можно было угадать, где замаскированы орудия. Тем не менее комендорам удалось подавить не одну батарею противника.

Помогая отряду, по противнику, пытавшемуся перекрыть реку огнем, стреляли и другие корабли, в том числе «девяносто второй». Насыров, через башенный перископ следивший за берегом, первым заметил вражескую пушку за полосой кустарника. Конная упряжка мчала ее рысью – очевидно, фашисты хотели спешно выдвинуться на позицию, с которой удобнее стрелять по кораблям. Насыров дал команду заряжающим, навел орудие, нажал на спуск.

– С первого выстрела! – воскликнули комендоры.

В черном дыму разрыва метнулись лошади, подпрыгнула и завалилась пушка, солдаты попадали, бросились кто куда.

– Огонь!

Снова вздрогнула башня, снаряд разорвался впереди бегущих гитлеровцев.

Четыре бронекатера преодолели завесу огня перед позициями противника, прошли передний край. Гитлеровцы, поняв, какую опасность представляет прорыв в их тылы советских кораблей, спешно подтянули к реке танки и новые батареи.

Потом, когда все кончится, будет подсчитано: на этом, последнем отрезке пути по четырем бронекатерам отряда Плехова стреляло не менее двадцати вражеских орудий и несколько танков.

Уже не раз попадали снаряды в корабли. Было вполне вероятно, что не каждому из них удастся дойти до переправы. Но пусть дойдут не все. Пусть и те, кто дойдет, не вернутся. Приказ гласил: «Любой ценой прорваться к переправе!» Любой…

И бронекатера прорвались.

Они неслись напрямую к мосту. По нему сплошной массой бежали гитлеровские солдаты, прогибая настил, катили танки, ползли, то набирая ход, то останавливаясь, огромные военные грузовики.

При виде стремительно приближающихся кораблей с нацеленными орудиями вся эта масса людей и машин панически заметалась.

– Огонь!

Ударили орудия носовых башен. На мосту вспыхнули разрывы. Загорелся грузовик, сбились в кучу солдаты, некоторые попрыгали в воду, остальные, расталкивая друг друга, побежали вперед, спеша достичь берега.

Ведя огонь с хода, катера продолжали приближаться.

Возле них все чаще вздымались столбы воды, свистели, жужжали, звенели, ударяясь о броню, осколки. Содрогнулся от прямого попадания корпус «сорок первого». Снаряд пробил борт, влетел в машинное. Старшина группы мотористов, парторг отряда мичман Дуда был ранен в бедро. Удушливый дым заполнил помещение. «Пожар! В машинном пожар!» Дуда поспешно отер руку, которой зажимал рану. Сильнее боли была тревога, что сейчас вспыхнет горючее и тогда конец кораблю…

Дуда понял, что перебило трубопровод, по которому горючее поступает в моторы. Надо успеть перекрыть трубопровод, сбить пламя. От удушливого дыма и жара сознание мутилось. Может быть, никого из товарищей уже нет в живых, надо успеть, пока держат ноги, пока слушаются руки, скорее, скорее…

Почти ничего не видя в дыму, он прощупал опасно нагревшийся трубопровод, нашел поврежденное место. Оттуда тугой струей било горючее. Крикнул, призывая на помощь, но не услышал собственного голоса. В одно мгновение – в машинном он умел действовать и с закрытыми глазами – нашел нужный инструмент, перекрыл трубопровод. Но тут в лицо пахнуло жаром. Дуда нашарил на стенке огнетушитель, направил струю пены вниз, откуда взбегало пламя. И только когда огнетушитель сработал до конца, выпустил его из рук и, теряя последние силы, упал…

Мотористы – они были живы и тоже боролись с огнем – бросились к своему командиру, хотели его вытащить наверх, но Дуда отстранил их:

– Тушите огонь!

Совсем ослабевший от потери крови, он еще продолжал отдавать распоряжения.

По бронекатеру, потерявшему ход, противник усилил огонь, снаряды ложились все ближе. Минута, другая – и неминуемы новые попадания…

Но закон боевого братства – не оставлять товарищей в беде. Гвардии лейтенант Евгеньев, командир «сорок третьего», к тому времени успевшего подбить на берегу танк и заставившего замолчать батарею, круто развернул свой корабль. Через несколько минут он был рядом с «сорок первым», взял его на буксир. Вывел потерявший ход катер из-под огня и вновь поспешил к переправе.

Обстрел со стороны противника усилился. Снаряд угодил в машинное катера Евгеньева. Повторилось то же, что произошло с «сорок первым». Из перебитого трубопровода хлынуло горючее, возник пожар. С огнем мотористы справились быстро. Но устранить повреждения, запустить моторы – дело, требующее времени.

– Поставить дымовую завесу! – скомандовал Евгеньев.

Катер окутался густым дымом, противник перестал стрелять по нему. Возможно, решил, что корабль горит, – зачем напрасно тратить снаряды?

А в машинном тем временем шла лихорадочная работа. Прошло несколько минут, и из дымового облака на полном ходу вынесся целый и невредимый корабль. Устремился опять к переправе.

Бронекатер Евгеньева сумел вновь прорваться через завесу огня, с хода ударил по въезду на мост, где скопились вражеские солдаты и машины. Загорелся танк, замерли два полугусеничных тягача с пушками на прицепе. Выпустив несколько снарядов, катер круто повернул назад. Именно такой тактики – поочередно прорываться к переправе, бить по ней и быстро уходить, чтобы не дать противнику пристреляться, – советовал придерживаться командир дивизиона, когда напутствовал отряд перед выходом в бой.

В течение трех часов бронекатера, прорываясь к переправе, наносили молниеносные удары. Уходили одни, тотчас же появлялись другие. Не давали врагу ни минуты передышки. На помощь четырем катерам отряда Плехова подоспели другие. Под конец к переправе прорвался «четырнадцатый» под командой гвардии лейтенанта Корочкина. Он был вооружен не только пушкой и пулеметами, но и установкой реактивных снарядов. Залп катерной «катюши» вызвал у противника еще большую панику. Гитлеровцы разбегались, бросая машины и орудия. Мост опустел, в нескольких местах он дымился, в настиле зияли провалы…

Переправа практически перестала существовать.

Это помогло нашим войскам быстрее продвинуться к Паричам и овладеть ими к концу дня.

Вошли в Паричи и корабли. С борта сносили раненых, павших в бою. Команда «сорок четвертого» провожала в последний путь старшину 1 статьи Чичкова, командира носовой башни. Во время боя у переправы коммунист Чичков получил тяжелое ранение. Истекая кровью, которую не смогла остановить наложенная наспех повязка, он не оставил своего поста. Еще один снаряд, пробивший борт под башней, нанес отважному моряку новую рану, которая оказалась смертельной…

Пробоины, вмятины на броне, черные подпалины на бортах и надстройках, покореженные поручни, перебитые фалы, иссеченные осколками палубы, пробитые во многих местах вымпела и флаги – такой вид имели бронекатера, вошедшие в Паричи после боя у переправы. Надо было пополнять боеприпасы и горючее, срочно исправлять повреждения, восполнять потери в людях.

А время не ждало. Дивизии, сломившие вражескую оборону перед Паричами, преследуя отходящего противника, продолжали наступать вдоль Березины на Бобруйск. Они, как и прежде, нуждались в помощи моряков.

К концу дня 27 июня, продвигаясь вверх по Березине и поддерживая огнем наступающие войска, бронекатера подошли к Бобруйску на дистанцию выстрела корабельных орудий – до города оставалось не более восьми километров. Не только огонь врага пришлось преодолевать им на этом пути. Опасность представляли и те препятствия, которыми фашисты перекрыли фарватер. На этот раз не просто боновые заграждения. На бонах были установлены скрытые под водой мины.

Но и эти преграды были одолены.

Утром 29 июня приблизились к южной окраине Бобруйска. В голубое небо над городом вползали, сливаясь в сплошную темную тучу, дымы пожаров. Выше серебристыми искрами проносились самолеты. Не понять, где свои, где чужие, – шел ожесточенный воздушный бой.

Чем ближе город, тем гуще встают пенные столбы от летящих навстречу кораблям вражеских снарядов и мин, больше всплесков от осколков и пулеметных очередей. Но катера упорно идут к причалам. Уже разведаны и намечены цели. Башенные орудия бьют по огневым точкам на берегу, по видным издалека штабелям ящиков с боеприпасами, по портовым пакгаузам и стоящим возле них большим крытым грузовикам. Косматое пламя взвихривается над крышей одного из пакгаузов. Видно, как вспыхивает возле него груженная боеприпасами машина, взрывается, разбрасывая ошметки огня…

Противник пристрелялся к катерам. Сейчас накроет… Круто развернувшись, корабли уклоняются от огня. Вновь возвращаются на курс и идут вперед.

Несколько раз в этот день прорывались моряки к городу, поражая врага своей дерзостью. Под вечер получили новую, еще более трудную задачу: пробиться к железнодорожному мосту, не дать противнику использовать его для переброски войск.

Быстро меняя курсовые углы, сбивая противнику наводку, первым к мосту проскочил под неистовым обстрелом бронекатер № 93 гвардии лейтенанта Калиуша. Калиуш знал, что вырвавшись далеко вперед, он навлекает на себя весь огонь вражеских батарей, прикрывающих мост. Но отважный офицер обдуманно шел на риск. Вода, взметенная разрывами, обрушивалась на палубу, броня звенела от ударов осколков и крупнокалиберных пуль, корабль качало на поднятой разрывами волне. Калиуш упрямо пробивался к мосту. Уже отчетливо видна его темная громада, нависшая над сверкающей рекой. Видно, как за решетчатыми перилами мелькают силуэты бегущих солдат, ползут тягачи с орудиями на прицепе, угловатые, похожие на гробы, бронетранспортеры. Видно, как там, где мост упирается в берега, все чаще вспыхивают дымки орудийных выстрелов. Вражеская артиллерия бьет уже прямой наводкой. Бронекатер отвечает, но силы неравны – одна корабельная семидесятишестимиллиметровка против двух батарей. Надо стрелять споро и точно…

Чтобы лучше видеть цели, Калиуш вышел из рубки. В ту же минуту ослепительно белое пламя вспыхнуло на палубе возле носовой башни. Лейтенант потерял сознание. Очнувшись и чувствуя в голове оглушительный звон, подумал: «Надо держаться! Надо до конца выполнить задачу…».

Пока вражеские батареи сосредоточивали всю силу огня на дерзком корабле, в одиночку вырвавшемся вперед, другие бронекатера, заняв удобные позиции, начали обстрел моста. В их числе был и «девяносто второй» гвардии лейтенанта Чернозубова. Лейтенант вел свой корабль серединой фарватера, но когда в левый борт со звонким щелканьем ударили пулеметные очереди и почти перед самым форштевнем начали шлепаться мины, решил пойти на сближение с противником. Катер резко взял влево, пошел вдоль берега, стараясь держаться в мертвом пространстве. Почти вплотную к воде спускалась каменная развалившаяся ограда городского кладбища. Чернозубов припал к смотровой щели, сквозь бинокль вглядываясь в зеленую листву меж надгробьями. Пулеметы врага где-то здесь, а чуть дальше на кладбище или сразу за ним должны стоять и минометы…

Так и есть! Лейтенант увидел вспышки частых выстрелов в полутьме между двумя памятниками. В кустах замаскирован пулемет. А левее еще один…

– Миномет противника бьет из-за часовни! – донесся звонкий мальчишеский голос.

Это докладывал юнга Олег Ольховский, стоявший в пулеметной башенке над рубкой.

– Бей по пулеметам! – скомандовал Чернозубов. И тотчас же басисто заговорили крупнокалиберные ДШК.

«Ликует Алька! – улыбнулся лейтенант. – Впервые доверили парню стрелять из пулеметов в бою…».

По часовне ударило орудие носовой башни. Затем расчет Насырова послал снаряд в немецкую пушку за деревьями на краю кладбища. Она успела выстрелить по «девяносто второму», но снаряд лишь скользнул по литой броне башни. Чернозубов сманеврировал, сбив наводку вражеским артиллеристам. Считанные минуты длился поединок между орудием «девяносто второго» и немецкой пушкой на кладбище. Пушка замолчала.

Замолкли один за другим и пулеметы, бившие из-за памятников. А вскоре на кладбище стали рваться снаряды, посланные другими кораблями.

Солнце уже опускалось к горизонту, затянутому дымом пожаров. «Девяносто второй», закончив бой, вместе с другими кораблями подходил к причалам бобруйской пристани. В городе были уже свои. По улицам усталым шагом двигалась пехота, обозники погоняли лошадей, поспешая куда-то.

Чернозубов вышел из рубки. Навстречу из башни поднялся Насыров – потемневшее от порохового дыма лицо, на лбу, под сдвинутой на затылок мичманкой поблескивают капельки пота.

– Ну что, парторг? – весело спросил лейтенант. – Сколько на вашем счету?

– Кой-что есть! – со свойственной ему обстоятельностью доложил Насыров. – Если все, что нам под Бобруйском досталось, посчитать, с этой пушкой, которая на кладбище, – три орудия. Да еще минометов несколько… Ну и пехоты фашистам поубавили взвода на два. – А что, товарищ гвардии лейтенант, хорошую позицию на кладбище фашисты нашли. Никуда и тащить не надо!

Насыров увидел юнгу – тот деловито копошился в башенке, протирая пулемет.

– Эй, Алька! – окликнул, – А сколько фрицев на твой счет записать?

– Не считал… – отмахнулся Олег. Но тут же добавил с горделивой скромностью: – Я же стрелял, когда было считать?

– Скромничаешь, – рассмеялся Чернозубов. – Я же видел в бинокль, сколько ты накосил!

– Может, и больше сумел бы, да патроны кончились, лент снаряженных не осталось.

– Потом еще, кажется, из автомата стрелял?

– Стрелял… Берег-то близко, и из автомата не промахнешься. Только всего два магазина было…

– А где автомат раздобыл?

– Трофейный. Еще в Здудичах припас. Думал, может в десант придется…

– Запасливый парень! – похвалил лейтенант. – Береги, может еще понадобится.

– А куда теперь, товарищ гвардии лейтенант? Я по карте смотрел – по Березине можно за Минск пройти.

– Куда прикажут. Может, обратно на Припять…

Предположение Чернозубова оправдалось. После того как Бобруйск был взят и окруженные в нем восемнадцать тысяч гитлеровцев сдались в плен, последовал приказ: кораблям немедленно возвращаться на Припять.

Бригада уходила из Березины уже не просто первой бригадой. За участие в этих боях она получила наименование Бобруйской.

Возвращение в Пинск

Ни дня на передышку. А как она была бы нужна! Исправить повреждения, хоть немного отдохнуть командам… Но днепровцы знали: в Белоруссии на широком, в несколько сот километров, фронте нарастающим темпом идет наступление. Не помышляют сейчас об отдыхе ни пехотинцы, ни артиллеристы, ни танкисты, ни зенитчики. Все охвачены единым порывом – вперед, к границе! Вышвырнуть захватчиков с родной земли!

Как само собой разумеющееся восприняли в первой бригаде приказ о перебазировании на Припять. Выше Бобруйска по Березине судоходного пути нет. А на Припяти найдется дело.

Старые днепровцы, правда их осталось совсем немного, помнили июньские и июльские дни сорок первого, помнили Пинск…

Туров, Давид-городок, Лунинец… Этими памятными местами шли теперь корабли первой бригады, чтобы присоединиться к силам флотилии, уже наступающим в направлении Пинска.

Флотилия собиралась в единый кулак. Ей первой из речных флотилий выпало на долю принять участие в операции нескольких фронтов, действовать на направлении главного удара. И эта почетная роль будет предоставлена днепровцам еще не раз…

В жаркие июльские дни и ночи много работы было у моряков. Корабли ходили в разведку, прорываясь в тыл врага, переправляли через Припять и ее притоки пехоту и артиллерию, танки и автомашины на паромах, совершали артиллерийские налеты. Армейское командование не раз благодарило днепровцев за помощь.

Продвигаясь вдоль Припяти, войска все ближе подходили к Пинску. Свои основные силы гитлеровцы сосредоточили северо-восточнее Пинска, откуда подходят железная и шоссейная дороги. Предполагали, что именно отсюда будет наноситься основной удар: на других направлениях город защищен лесами и непроходимыми болотами. Припять с низкими и топкими берегами также считалась преградой для наступающих войск. Противник не предполагал, что с реки может быть высажен большой десант в центр группировки, удерживающей город. Речные десанты на Припяти и Березине до этого носили в основном разведывательный характер.

Именно поэтому, рассчитывая на внезапность, командование 61-й армии приняло решение высадить крупный десант непосредственно в город. Двум стрелковым полкам и кораблям первой бригады под командованием капитана 1 ранга Лялько предстояло осуществить самую крупную десантную операцию из всех, какие приходилось осуществлять речным флотилиям.

В первом эшелоне должны были пойти семь бронекатеров и пять катеров противовоздушной обороны. Для артиллерийской поддержки выделялись шесть бронекатеров и плавбатарея. Во второй эшелон было назначено десять сторожевых катеров. Кроме того, в десанте участвовало шесть полуглиссеров для разведки, четыре катера-дымзавесчика, несколько катеров-тральщиков, чтобы обезопасить путь по реке.

Обычно при подходе десанта к месту высадки армейские батареи и корабли открывают огонь. На этот раз было решено высаживать части без артподготовки, чтобы застать противника врасплох.

11 июля командиры кораблей, назначенных для прорыва в Пинск, получили боевой приказ. Получил его и командир «девяносто второго» гвардии лейтенант Чернозубов. Ознакомил с приказом Насырова.

– Надо собрать коммунистов! – решил тот.

– Собирайте!

Выступая перед коммунистами катера, Чернозубов подчеркнул:

– Дело необычное. Ходили мы с десантами, но, как правило, высаживали, где противника на берегу нет. А теперь – прямо в пасть врага, будем швартоваться к причалам. На подходе нас, может, и не успеют обстрелять, зато на отходе – обязательно. А за ночь придется не один раз в Пинск пройти. Все до мелочи надо предусмотреть, ко всему быть готовыми. Срок невелик. Нельзя терять ни минуты.

– Ну что ж, – сказал Куликов, комендор расчета Насырова. – Наша башня готова. Будем бить фашистов как надо!

– С любовью и со злостью! – дополнил слова своего заместителя парторг. – С любовью к Родине, со злостью к фашистам. К ним каждый из нас счет имеет. И общий, и личный. Про меня знаете – отца моего искалечили… Буду бить гадов, пока их видят глаза, пока руки действуют.

Недолгим было это собрание. Клятвой звучали слова коммунистов.

Вечером к Чернозубову подошел Алька.

– Как думаете, когда Пинск возьмем, можно мне будет заявление в комсомол подавать?

– Подавай сейчас! Четырнадцать тебе уже есть?

– Я в бою хочу себя показать!

– Так уже показал, когда Бобруйск брали. А в Пинск…

– Не хотите меня брать? – заволновался Алька.

– Куда от тебя денешься, – вздохнул командир. Не хотелось ему снова подвергать парнишку смертельной опасности…

В полночь бронекатера отправились вверх по Припяти к Пинску. «Девяносто второй» шел в передовой группе с десантниками на борту. Сзади следовали бронекатера с орудиями, минометами, боеприпасами…

Корабли шли без огней. Выхлопные трубы отведены в воду, чтобы заглушить шум моторов. Чернозубов стоял на палубе возле рубки, до боли в глазах всматриваясь в подернутый ночным сумраком фарватер, поминутно указывая рулевому, как держать курс. Настороженно прислушивался. В любую секунду мог прогреметь пушечный выстрел, пулеметная очередь, На левом, болотистом берегу вряд ли есть противник, но справа… На подступах к городу с востока наверняка расположены огневые точки. Не за корабль беспокоился – за десантников. Всех внизу, под палубой, не уместишь, с пулеметами, с противотанковыми ружьями. Много людей на корме сбились в плотную кучу, рассредоточиться негде. Если с берега ударят пулеметы, могут быть большие потери… Конечно, комендоры не замешкаются. И Алька в своей башенке наготове. Рад парень, вместе с отцом в этот раз в бой идет. Вон он, Петр Ефимович, рядом в рубке.

Кажется, проскочили!

Справа уже должна быть восточная окраина Пинска. По-прежнему темно и тихо. Не ждут гитлеровцы опасности с реки! Только бы успеть подойти к причалам…

– Право руля! – чуть не шепотом командует Чернозубов рулевому в рубку. Потом выходит на середину палубы и громче: – Десанту – приготовиться!

Зашевелились сбитые на корме в плотную массу десантники. Наверно, и без команды поняли, что наступает решающая минута. Успеют ли высадиться, или берег захлещет прорезающим тьму огнем, придется круто разворачиваться, уходить?

Впереди из слабо колеблемого ночным ветерком тумана быстро проступала узкая темная полоса берега над нею возникали смутные, словно размазанные, очертания крыш, они едва прорисовывались на фоне неба, чуть посветлевшего перед рассветом. И – ни выстрела с той стороны. Даже удивительно! Неужели немцы не предполагают, что могут получить удар здесь, в нескольких километрах позади передовой? А вдруг это – обманчивая тишина?

Слева из полумрака выступает что-то угловатое, кажется, полузатопленная баржа. Правее невысокий, круто обрывающийся к воде участок берега, чуть светлеет под ним узенькая полоска песка. Туда!

Приглушены моторы, их почти не слышно. Катер, чуть вздрогнув, останавливается.

– Десанту на берег!

Через минуту, когда на корабле не остается ни одного десантника, Чернозубов дает команду:

– Лево руля! Полный вперед!

«Девяносто второй» ложится на обратный курс.

Небо на востоке, куда теперь по течению идет корабль, все более светлеет. Короткая июльская ночь близится к концу. Сдвинув фуражку к затылку, Чернозубов тыльной стороной ладони отирает вспотевший лоб и, зябко передернув плечами, говорит стоящему рядом Ольховскому:

– Оказывается, прохладно… А то все в жар кидало.

– Кинет! – улыбается Ольховский.

В те минуты, когда «девяносто второй» и другие бронекатера полным ходом шли вниз по Припяти за подкреплением десанту, группы первого броска были уже вблизи центра города. Десантники, среди которых находились и моряки – корректировщики огня корабельной артиллерии, и морские пехотинцы-автоматчики, быстро продвигались вперед, пользуясь тем, что противник захвачен врасплох. При высадке десантникам не было оказано почти никакого сопротивления.

Солнце едва осветило вершины деревьев, меж домами и у заборов еще лежали ночные тени. Быстро перебегая от стены к стене, от дерева к дереву, дворами и переулками пробирались к центру старшина 1 статьи Канареев и краснофлотцы Куколевский и Кириллов. Уже не в первый бой три друга шли вместе. Они получили от командира особую задачу: проникнуть как можно дальше в город, поднять там шум, вызвать панику.

Где это лучше сделать?

Пробежав безлюдный двор, выглянули из ворот.

Прямо перед ними находился сквер. Над вершинами его деревьев в утреннем небе четко вырисовывался острый, как стрела, шпиль колокольни костела. Под старыми густолиственными тополями было сумрачно, сюда не проник еще свет начинающегося утра.

– За мной! – шепотом скомандовал Канареев. Все трое мигом перебежали расстояние между воротами и сквером, присели под деревьями.

– Видите? – показал старшина. Он первым заметил в конце сквера большое двухэтажное здание. Меж деревьями можно было разглядеть широкие застекленные двери, над ними – вывеску на немецком языке. У входа в здание стояло несколько мотоциклов с колясками.

– Там кто-то есть! А ну-ка, глянем!

Осторожно, прячась за тополями, они подобрались к зданию. Теперь можно было разглядеть и вывеску. На ней готическими буквами было написано: «Casino».

Обойдя вход, три моряка подкрались к боковой стене с несколькими окнами, затянутыми черными маскировочными шторами. Прячась в еще густой тени, перебежали вплотную к стене.

– Слышите? – шепнул Канареев товарищам. – Поют!

Из-за окон действительно доносилось нестройное пение хором. Различались отдельные пьяные голоса, кто-то лихо бренчал на рояле.

Канареев приподнялся, заглянул в окно, где под маскировочной шторой оставалась узкая, желтовато светившаяся щель.

– Офицерье! – И тихо скомандовал: – Противотанковыми!..

Звон разбиваемых стекол, взрыв, другой, третий… Испуганные крики, тугие клубы дыма из расхлестанных окон…

Три моряка, отбежав в сквер, залегли, вжавшись в упругую, пахнущую росой траву. Увидели: из дверей казино выбегают гитлеровцы.

– Давай! – Канареев вскинул свой ППШ. По дверям ударили три автомата.

– А теперь отползай!

В то же время, когда Канареев с товарищами пробирался к казино, к центру шла, до поры не обнаруживая себя, другая группа моряков-десантников. Осторожно заглянув в один из дворов, они заметили, что возле наглухо закрытых дверей большого здания стоит немецкий часовой. Что там? Окна первого этажа оплетены колючей проволокой, за нею бледные пятна лиц. Моряки присмотрелись – изможденные, обросшие люди…

– Да это же наши!

Часовой у дверей встревоженно озирался: услышал донесшийся издали звук пулеметной очереди. Заметно волновались и пленные, теснились у окон, прислушивались.

Было неизвестно, есть ли поблизости другие гитлеровцы, кроме часового.

– Поглядывайте! – предупредил краснофлотец Фирсов товарищей. – Прикроете в случай чего. А я – часового сниму!

Краем двора он стал подкрадываться к часовому. Тот заметил моряка, шарахнулся к стене, вскинул винтовку. Но Фирсов выстрелил первым.

Изнутри в запертую дверь застучало множество кулаков, в окнах замелькали возбужденные лица, послышались крики:

– Товарищи! Товарищи!

Моряки бросились к дверям, навалились на них, с треском распахнули. Изможденные люди в распоясанных рваных гимнастерках, босые и в самодельных обувках повалили наружу.

– Спасибо, братишки! Выручили нас!

Первый выбежавший из дверей пленный схватил винтовку, валявшуюся возле убитого часового.

– И нам оружие дайте! – просили остальные. – Хотим с вами вместе бить врага!

Сто восемьдесят пленных освободили моряки.

Видя, что советские бойцы действуют уже в центре города, враг не сразу сориентировался, в каком направлении ему нужно контратаковать. А основные группы десантников, пользуясь этим, продвигались от прилегающих к реке кварталов города к центру. Но продвижение становилось все более трудным. Противник уже подбросил снятые с передовой самоходки и танки, пехоту на машинах.

Начался тяжелый, затяжной уличный бой. Кое-где десантникам пришлось отойти на более защищенные позиции. Значительная часть заняла оборону в городском парке, в хорошо оборудованных траншеях, приготовленных гитлеровцами для себя. Несколько моряков засели в построенном немцами доте.

Пехота противника при поддержке танков и самоходных орудий предпринимала атаку за атакой, пытаясь сбросить десант в реку. Но десантники стояли насмерть. Перед позицией, которую занимали краснофлотцы Ловцов, Максимов и Фрид, появилось самоходное орудие «фердинанд». Три моряка поднялись ему навстречу с противотанковыми гранатами в руках. Они погибли, но подорвали самоходку. Их товарищи удержали рубеж.

Десантники ждали: вот-вот придет помощь. Но не легко было ей прийти.

Когда бронекатера со вторым эшелоном десанта появились на подходе к городу, подтянутая противником артиллерия открыла сильный и точный огонь: уже давно рассвело, и корабли на реке представляли собой хорошо видные цели. Идти напролом – значило погубить и корабли, и десантников. Корабли вынуждены были маневрировать, сворачивать, когда перед ними вставал сплошной лес водяных столбов. Высаживать десантников приходилось не доходя до порта – у восточной окраины города или напротив него, на южном берегу, откуда бойцы пытались переправиться в город на лодках и плотах.

Только двум катерам, «девяносто второму» и «сорок третьему», удалось пробиться сквозь огневую завесу.

На катере Чернозубова, шедшем головным, враг сосредоточил всю силу огня. Когда корабль уже разворачивался, чтобы ошвартоваться у причала, у левого борта разорвался снаряд. Взрывной волной вышибло дверь рубки, Чернозубова сбросило в воду. Матросы тотчас же вытащили своего командира. Но он не мог стоять на ногах, был почти без сознания – получил сильную контузию. Командование кораблем принял механик отряда, старший лейтенант Ольховский. Он приказал рулевому, который тоже был оглушен, но не оставил штурвала, резко сменить курс, чтобы сбить наводку вражеским артиллеристам.

Рулевой не успел повернуть штурвала – по катеру прошла пулеметная очередь, и пуля, влетевшая в развороченную дверь рубки, насмерть сразила его. К штурвалу бросился Ольховский. Но схватиться не успел – в грудь ему ударил осколок. Ольховский упал на палубу, штурвал подхватил другой…

Алька из своей пулеметной башенки видел, как рухнул отец. Не помня себя, мальчишка бросился к нему:

– Папа! Папа!

По лицу его текли слезы, он не замечал их…

В минуту, когда «девяносто второй» уже приближался к причалу, на его корме разорвалась мина. Несколько десантников было сражено, остальные, не дожидаясь команды, прыгали с борта на берег, а то и прямо в воду, стремительно бежали к приземистым складским зданиям, за которыми перекатами шла сильная пулеметная и автоматная стрельба: там, на городских улицах, первая группа десанта вела тяжкий бой с наседавшим врагом.

На подходе к месту швартовки Насыров открыл огонь из своего орудия по самоходкам, медленно переползавшим за ближними зданиями. Он не мог с определенностью сказать, удалось ли подбить хотя бы одно орудие, но был уверен, что его снаряды заставляют вражеских самоходчиков стрелять с оглядкой. Чем ближе подходил «девяносто второй» к месту высадки, тем виднее становились цели. Расчет работал в самом высоком темпе. Не успевала вылететь из казенника дымящаяся гильза, как проворные руки заряжающего вставляли новый снаряд, лязгал затвор. Насыров на секунду-другую припадал к окуляру прицела, гремел выстрел… Вентиляция не успевала отсасывать пороховые газы, которые вырывались из казенника. В башне нечем было дышать, но темп стрельбы все нарастал.

Орудие било по самоходкам, то и дело высовывавшим свои стальные хоботы из-за углов зданий, било по вражеским пулеметам, стрелявшим вдоль берега, во фланг десантникам, по минометам, установленным за пакгаузами возле портовой железнодорожной ветки…

Когда бронекатер коснулся обшарпанных бревен причала и последние десантники покидали корабль, Насыров сквозь трескотню выстрелов и грохот разрывов услышал крик Альки. Выглянул из башни, увидел, что парень, припав к неподвижно лежащему на палубе отцу, трясет его за плечи, не веря, что тот уже не сможет подняться. Что-то кричит, встряхивая головой в сбившейся на бок бескозырке…