Текст книги "Осторожно: TERRA!"

Автор книги: Юрий Новиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Первоначальное орудие подсеки было похоже на сооружение – «кол, на колу – малая железка» – из пермяцкого эпоса. Соха эта состояла из остова, соединенного с прямым дышлом (впоследствии его заменили две оглобли, между которыми впрягали лошадь). Остов составляла рассоха с лемехом. Соединялась она с дышлом почти под прямым углом и ставилась перпендикулярно земле. Сошник-лемех (один, два, а иногда и больше) делался очень узким. В общем, подобная коловая соха не столько рыхлила, сколько черкала землю, перескакивая через пни и галопируя по неровному полю. Иногда ее так и называли – «черкушей». Плуг Гесиода здесь обязательно бы развалился, зацепившись горизонтальным лемехом за первый же корень, соха же оставалась целой. Помогает ей еще и то обстоятельство, что в отличие от орудия Гесиода гвозди здесь не употреблялись. Русские умельцы, сложившие без одного гвоздя сотни великолепных рубленых церквей (вспомните известные Кижи!), и здесь обошлись без него. Соха вся связана. Как и знаменитый бальзовый плот Хейердала, на котором его экипаж переплыл Тихий океан, прочность этого орудия обусловлена его эластичностью. Даже если порвется веревка и орудие развалится, ничто не будет сломано.

Мелкого поверхностного «черкания» на пожоге было достаточно. Но вот подсека кончилась. Помещик не очень-то приветствовал «вольное землепашество». На то мужик и крепостной, чтобы не гулял по лесам, а был на глазах господина.

С переходом к паровому земледелию многое изменилось. Поля стали чистыми от корней и пней, зато на них появились сорняки. Их надо было уничтожать. Кроме того, следовало вносить навоз – без «назема» земля родить не хотела. Появились новые проблемы – изменилось и пахотное орудие. В завершенном своем виде оно и предстало перед нашими глазами в виду Московского университета. И именно о нем писал в начале века известный инженер К. Шиндлер:

«В практике сельского хозяйства соха обыкновенно употребляется для углубления пахотного слоя (соха за сохой в одну борозду), для проведения водосточных борозд, равно как и для пропахивания и выкапывания растений, разводимых на грядах (бороздами)… Упоминая о разнообразии работ, выполняемых сохою, необходимо отметить наиболее существенную особенность этого универсального орудия, составляющую иногда неоспоримое преимущество сохи перед простым плугом, – это легкость перестановки полицы. Возможность быстро направить отваливание пласта в другую сторону в значительной мере сохраняет время, расходуемое обычно на заезды при работе простым плугом загонами. В силу той же особенности соха считается более приспособленной к работе на узких крестьянских делянках, так как представляет возможность свободней изворачиваться на концах полосы и производить обработку почвы, избегая свальных и разъемных борозд. В подобных случаях производства сплошного пахания соху может заменить лишь оборотный плуг».

Как видим, патент на соху выдать стоило бы. Давайте остановимся подробнее на ее конструкции и работе.

Конструкция не сложна, но и не слишком-то проста. Сразу и не разберешься.

Запрягалась соха одной лошадью, которую заводили между оглоблями. Задний конец этих жердей зажимался между тремя деталями: рассохой, рукоятками и вальком. Узел крепления стягивался веревками. Помимо этого, на некотором расстоянии от конца оглобли соединялись перекладиной, от которой вниз к рассохе тянулась толстая бечевка. Последняя наматывалась на круглый стержень – стужень – с насаженной на него лопаткой. Это полица. Нижним концом она устанавливалась между двумя сошниками, надетыми на раздвоенный конец рассохи. Сошники ставились под углом друг к другу так, что если посмотреть на них спереди, то они образовывали желоб. Подобие желоба поэтому получалось и в земле, которую рыхлили эти сошники. Отсюда-то и проистекает использование сохи как мелиоративного орудия – для поделки водоотводных борозд и пропашки (окучивания) и, наоборот, выкапывания грядковых растений (картофеля, например).

При работе соха опирается на землю только кончиками сошников – у нее нет длинного горизонтального полоза средиземноморского плуга. Поэтому орудие это неустойчиво в ходу – его все время следует держать на весу. Работать не очень удобно. Правда, при достаточном навыке получается совсем неплохо: помещики частенько жаловались, что крестьяне прекрасно обрабатывают сохой свое и плохо – барское поле, хотя внешне различий вовсе нет.

Неустойчивость сохи объяснялась и рядом других факторов. Если в чистом поле не было ни пней, ни кочек и галопировать по ним не приходилось, то камней на русском севере было достаточно. Кроме того, в нечерноземной полосе, где особенно была распространена соха, почва хотя и не слишком плотная, но из-за влажности климата вязкая, липнущая. И чем больше площадь соприкосновения с ней орудия, тем сильнее оно залипает, тем тяжелее работать. А лошаденка-то в хозяйстве чаще была одна, да и та дохлая, некормленая. Так что сохе надо было быть орудием легким; лишнее же трение горизонтального полоза о землю увеличило бы ее сопротивление. Поэтому, рассуждал мужик, лучше уж дать нагрузку на собственные руки – они все выдюжат!

И наконец, полица. Обычно плуг отбрасывает пласт в одну сторону. «Ушки» римского плуга – в обе. Но последнее не всегда хорошо: засыпается и обработанная и необработанная земля. Современный плуг имеет отвал, отваливающий почву только в одну сторону. Получающаяся при этом борозда и видна отчетливо, и отчетливо отделена от непропаханного поля. Но при работе такого плуга получается одна неприятность.

Поле, как правило, начинают пахать с середины. Провели первую борозду – откинули пласт направо. Доехали до конца, развернулись, едем назад. Снова отбрасываем пласт направо. В середине поля два пласта земли валятся навстречу друг другу. Получается свальный гребень. В другом варианте получают разъемную борозду.

Об этих-то неприятных образованиях и упоминает Шиндлер. Если поле узко, а крестьянские наделы именно такими лоскутными и были, то после вспашки оно приобретает выпуклый или вогнутый профиль. И то, и другое плохо, так как приводит либо к застаиванию воды на поверхности, либо к стеканию ее. Ухудшается водный, а следовательно, и воздушный режим почвы, снижается урожай, развивается эрозия.

Проблема эта не снята и по сей день, хотя для так называемой гладкой вспашки уже давно используют оборотные плуги. К сожалению, конструкция их сложновата, да и дорогие они еще. А вот соха со всем этим справлялась шутя. Полица в ней служит как раз для отбрасывания пласта, поднимающегося вверх от сошников. Едет «дед Иван» по полю «туда» – полица отбрасывает направо. Доехал до края поля, развернулся, приостановился и повернул «стужень» с полицей в другую сторону. Теперь полица будет отбрасывать землю налево. Поле станет ровным.

В общем-то соха пахала мелко – сантиметров на двенадцать, не больше. А подзолы как раз и отличаются мелким плодородным горизонтом, под которым – мертвая подпочва. Вывернуть ее на поверхность – значит получить пустые закрома. Полица оборачивала лишь небольшой поверхностный слой, а глубже только рыхлила. Эту операцию сейчас тоже выполняют специальные плуги с вырезными корпусами.

Таким образом, соха – орудие в основном рыхлящее, для переворачивания пласта приспособленное плохо. Однако в некоторых районах России она постепенно трансформировалась в орудие отвальное.

Как известно, основной поток русских переселенцев шел на юг и восток. Переходя на новые земли, тащили они с собой в совершенно иные условия и старые сохи, и старый уклад жизни. Потом вынуждались изменять и то и другое.

С перемещением к востоку, на более плодородные земли, сходные по свойствам с черноземами, отпадала необходимость в перекладной полице. К тому же земель было поболее и наделы стали не столь узкими. Соха трансформируется в косулю. Это орудие имело неподвижный, правильно изогнутый отвал и нож для отрезания пласта по вертикальному направлению. Так соха становится похожей немного на современный плуг.

Что касается переселенцев в привольные степи, то им пришлось сразу же выбросить соху на свалку: плотные, проросшие многолетними травами черноземы что сохой ковырять, что иголкой. Здесь было нужно совсем иное…

«Ни на что не похожее орудие»

Начиная с середины прошлого столетия, и в особенности после раскрепощения крестьян, начался процесс быстрого освоения степной целины на юге России. Наступали новые времена, и помещики с большим вниманием стали посматривать на передовую Европу. Немедленно возникла мода на «улучшенные» землепашные орудия, из-за рубежа пошел поток немецких, английских, бельгийских плугов. И, как писал один из корреспондентов «Земледельческой газеты», «через год почти всюду, за самым ничтожным исключением, все хитрые изобретения английской индустрии уже валялись под сараями и у кузниц в самом жалком и искалеченном виде».

Конечно, подобное обращение с дорогой техникой частично объяснялось малограмотностью, однако только частично.

В описываемую эпоху тоже устраивались «состязания плугов и пахарей». На состязания выставлялись и иностранные, и собственные «улучшенные» образцы. Вместе со стальными своими собратьями в дело обычно пускался и старинный народный, так называемый малороссийский, плуг, частенько также называемый «сабан». И вот что интересно: сабан этот, как правило, оставлял позади все самые современные «аглицкие» образцы. Об одном таком конкурсе писал известный знаток русской степи М. В. Неручев. «Преобладающий в степи плуг есть плуг, имя изобретателя которого теряется в глубине весьма отдаленных времен; как народная песня не имеет автора – автор ее народ, – так не имеет изобретателя и русский, распространенный в степной местности плуг, с тою только разницею, что построение его находится… в руках особенных талантов, которые без расчета и без мерки умеют попадать в меру. Строители этих плугов, исключительно деревянных, с деревянным отвалом, состоящим из прямой доски, основываются на каких-то, для них самих темных, соображениях; они дают грядилю ту, а не иную кривизну, ставят подошву под некоторым острым углом к общему стану плуга, приколачивают то там, то здесь деревянную планку, и в результате выходит то странное, ни на плуг и ни на что другое не похожее, но землю пашущее орудие, которое называется „малороссийским плугом“. Это орудие, – вызывающее удивление незнакомых с ним хозяев, а думающих механиков способное поставить в совершеннейший тупик, устроенное наперекор всякому понятию о теории плуга, – пашет, да еще как пашет! Удивительно! Мы видели весьма большое пространство, взметанное этим плугом… и если бы нам не сказали, что здесь пахал русский загадочный плуг, мы готовы были бы предположить, что пахота произведена одним из лучших английских орудий: пласт на протяжении сотен сажен лежал к пласту лентою, нигде не был оборван… Мы посмотрели на пахоту – полюбовались, посмотрели на плуг – подивились: отчего он пашет, когда в нем нет ничего обусловливающего сколько-нибудь сносную работу? Пашет – да и делу конец!.. Дело в том, что при специфичности полевых условий у нас положительно нет такого плуга, который мог бы заменить плуг теперешний».

Сабан с полным успехом сопротивлялся натиску своих молодых стальных собратьев. Уступил он им только тогда, когда предприимчивый выходец из немецких колонистов (на радость профессору Браунгарту – все же немец!) кузнец Иоганн Ген принялся за модернизацию «хохлацкого плуга» и построил на его основе свой первый заводской образец. Основанный Геном в Одессе завод (теперь имени Октябрьской революции) до сих пор является крупнейшим плугостроительным предприятием в стране. Плуги же Гена, а затем и других русских заводчиков к концу XIX столетия не только существенно потеснили сабан, но и прервали поток плугов из-за границы.

Но продолжим о сабане. Грядиль этого орудия представлял собой бревно, довольно толстое, суживающееся к переднему концу, длиной в четыре аршина (чуть поменьше трех метров). Толстый конец этого бревна укреплялся в левой рукоятке (чапыге), а тонкий устанавливался на двухколесном ходу – передке. Обе чапыги предпочитали делать заодно с горизонтальным полозом – из одного куска дерева с сучьями (вспомните Гесиода!). К правой чапыге крепилась доска, косо поставленная к направлению движения, – отвал. Передней частью отвал стоял на полозе, заканчивавшимся впереди острым куском металла – лемехом. Над последним в грядиле укреплялся нож. Передок представлял собой ось, соединяющую два колеса: одно большое, другое поменьше: первое шло по дну борозды, второе – по непаханому полю. В целом сооружение это было громоздким и тяжелым. Тащили его не менее двух пар волов, а то и больше.

В чем же заключалась загадка этого несуразного сооружения? Степная целина – это очень плотная, покрытая сверху как упругим войлочным одеялом пологом трав, почва. Корни трав так переплетают ее, что в верхнем слое толщиной 10–15 сантиметров не поймешь, чего больше – корней или земли. Чтобы освоить эту почву, надо прежде всего снять с нее упомянутое «одеяло». Попробуйте на лугу оторвать от земли кусок дерна. Легче всего подрезать его снизу. Именно эту операцию и выполняет горизонтально поставленный плоский лемех сабана. В этом его сходство с плугом Гесиода.

Но дальше идут отличия, обусловленные тем, что греческие земли не имели столь сильной дернины. На целине мало отрезать и отделить травяное «одеяло» от земли, надо еще нарезать из него полосы: ведь лоскут шириной в километр с поля сразу не снимешь. Поэтому одновременно с тем, как лемех отрезает дернину по горизонтали, плужный нож режет ее по вертикали: получается лента. Теперь ее можно снять с поля. Снять-то можно, а вот куда девать? Слева от нее нетронутая целина, а справа – уже вспаханное поле, правда, тут же и открытая борозда. Выход один – перевернуть ленту корнями вверх, сбросив ее в борозду. Положенная «вверх дном» дернина без доступа воздуха быстро погибнет и не будет мешать развиваться культурным растениям. Посев их ведется под борону, наскребающую немного земли для прикрытия семян. Называется он «посев по пласту» и дает большие урожаи.

Итак, после отделения ленты от подпочвы ее надо перевернуть. Операцию эту и выполняет отвал сабана – плоская, косо поставленная доска. Вырезанная лента очень упругая. Если бы ее отделить от земли, то можно провести любопытный эксперимент. Например, один конец прижать к земле, а второй перевернуть вверх дном, одновременно переместив в сторону на ширину ленты. Тот конец, который прижат к земле, изображает начальное положение пласта, второй – конечное. Справа вы видите свободную от земли борозду, в которую укладывается очередной пласт, слева – невспаханное поле.

Описанный опыт сделал в конце позапрошлого столетия англичанин Бейль. Он изучил геометрическую форму изогнутого пласта, убедился в том, что это винтовая поверхность и по типу этой поверхности начал строить отвалы плугов: их кривизна как бы следовала естественной кривизне пласта. Такой винтовой отвал можно сделать из листа железа, который по специальным шаблонам скручивается в винтовую поверхность. Конечно, изобретатель «малороссийского плуга» до подобных премудростей не дошел. Но из положения он вышел более остроумно, чем Бейль.

Дело в том, что характер поверхности «естественной» кривизны будет зависеть и от размеров пласта, и от свойств почвы. Гарантировать неизменность того и другого в грубых степных условиях не приходится. Именно поэтому-то английские плуги и не работали как следует в степи. А представления не имевший о проективной геометрии украинский пахарь решил задачу по-иному.

Прежде всего он заметил, что чем отрезаемые им ленты шире и тоньше, тем легче скручивается пласт, реже рвется и лучше переворачивается. Чтобы пласт начал скручиваться, не обязательно иметь полный шаг винтовой поверхности, достаточно изогнуть его в самом начале. Поэтому-то на пути подрезанного лемехом и ножом пласта и была косо поставлена плоская доска. Перемещаясь по горизонтальному полозу, пласт натыкался на эту доску, задирался ею вверх, изгибался и одновременно отводился в направлении открытой борозды. Как только лента вползала достаточно высоко, она начинала скручиваться и изгибаться в сторону под действием собственного веса. Держащийся за чапыги пахарь помогал, если надо, ей в этом, периодически пиная пласт ногой. А дальше уже все шло точно «по Бейлю».

В конструкции сабана мы сталкиваемся еще с одной новой деталью – с передком. Нужен он был для большей устойчивости.

Русская соха, как мы помним, вовсе неустойчивое орудие: надо было «чувствовать» руками не только равномерность ее хода, но и каждый пень и камень. Степь совсем иное дело: за пень здесь не зацепишься, почва однородна по свойствам. Но вот сопротивление у нее – четырех волов мало, не то что дохлой лошаденки. На весу держать степной плуг под силу разве Гераклу (коему, кстати, изобретение оного и приписывают). Здесь нужен был автоматизм движения, легкость управления. Это и достигалось, с одной стороны, длинным горизонтальным полозом, как в плуге Гесиода, с другой – передком, который ограничивал колебания плуга в вертикальной плоскости. В передковом плуге-самоходе, как его называли современники, уже были заложены все основные черты нынешнего плуга, включая и методы автоматического регулирования его движения.

Реактивный плуг и плуг-убийца

Не так давно на кафедре почвообрабатывающих машин Московского института инженеров сельскохозяйственного производства под руководством академика В. А. Желиговского был создан реактивный плуг. Но, несмотря на все усовершенствования методов приведения пахотного орудия в движение, его рабочий орган – корпус – остался точно таким же, каким он был в эпоху, когда в него впрягали крестьянскую сивку-бурку. Увеличилась производительность, автоматизм движения, увеличивалась глубина обработки, существенно улучшились и те качественные показатели работы, которые связаны с улучшением способа тяги. А принципы работы его корпуса не изменились и на малую долю!

Правда, некоторые изменения сабан претерпел, но они относятся еще к концу XIX века. Дело в том, что при пластовых посевах поднимаемая целина переворачивалась, как говорится, «до горы ногами», на все 180 градусов. Обработка же старопахотных земель в такой полной круговерти не нуждалась. Здесь пласты не доворачивались до окончательного оборота градусов на 45. Поверхность пашни при этом напоминала зубчатую пилу. Умные немецкие профессора еще в начале XIX столетия подсчитали, что поверхность пашни достигает максимума пилообразности в том случае, если пласт повернуть на 135 градусов. А это, как они полагали, необходимо для того, чтобы обеспечить наибольшее соприкосновение земли с воздухом. Сильная аэрация, по представлениям как «гумусников», так и либиховской теории питания, обеспечивает максимальную мобилизацию питательных веществ.

В XX веке от этих убеждений отошли, а принцип оборота на все те же 135 градусов остался; соблюдается он и по сю пору. Объясняется подобное техническое рутинерство довольно просто. Дело в том, что с введением тракторной тяги глубина вспашки увеличилась. Расчеты же показывают, что для того, чтобы плуг продолжал оборачивать пласт на 180 градусов, пропорционально должна была увеличиваться и ширина пласта, то есть захват плужного корпуса. А последнее было крайне нежелательно из так называемых «конструктивных соображений». Кроме того, настоятельная необходимость полного переворачивания земли тоже отпала: по пласту никто уже не сеял. Потому-то и были сохранены старые принципы «максимальной аэрации».

Но кое-что новое внес и XX век. Замечено, что на стыках пластов растительные остатки и сорняки немного (не глубоко) засыпаются землей (агрономы говорят «заделываются»). Семена сорняков в этих местах легко прорастают, стерня не перегнивает, по полю бородатыми клочками торчит полузасыпанный бурьян. Выход нашли достаточно простой. Решили, прежде чем отрывать от земли основной пласт, вырезать из него «опасный уголок» и сбросить на дно ранее проложенной борозды. Лишь после этого в работу вступает основной корпус и засыпает борозду окончательно. Вспашка сразу же улучшилась. Исчезли клочки незапаханной стерни, бурьяна, вид поля стал прямо-таки культурным. Плуг с предплужником так и назвали «культурным».

Дальнейшее развитие плуга обусловил трактор. Вначале этот новорожденный ничем практически не отличался от паровоза: тот же паровой котел, те же цилиндр и мощный кривошипно-шатунный механизм. Такого монстра боялись пускать на поля: рельсовый путь не проложишь на мягкой земле. Поэтому ставили его «на прикол» у края поля, плуг же приводили в действие от паровой лебедки с помощью сложной системы тросов и натяжных станций.

Несколько попозже конструкцию паровоза «облизали», сделали более компактной – так появился первый мобильный трактор. Но в общем-то подобные «паровые гарнитуры», как их тогда называли, не привились: в России перед первой мировой войной их насчитывалось всего около двухсот. Настоящая жизнь у плугов механической тяги началась лишь после создания трактора с двигателем внутреннего сгорания.

Скорость движения тракторных плугов сохранили приблизительно ту же, что и у плугов конных. Чтобы полнее использовать мощный двигатель, пахотные орудия делались с большей рабочей шириной захвата. Если конные плуги очень редко имели более одного корпуса, то тракторные делались многокорпусными – на одну раму устанавливалось иногда до 12 корпусов.

За первые 50 лет XX столетия скорость движения тракторных агрегатов повысилась очень незначительно: от 4 до 5–6 километров в час. Существенных изменений это в конструкцию рабочих органов не внесло. В последние же 20 лет появляются скоростные тракторы, и рабочие скорости повышаются до 8–9, а иногда до 10–12 километров в час.

Увеличение скорости объясняется не только стремлением увеличить производительность, но и главным образом сократить сроки проведения сельскохозяйственных работ. Действительно, оптимальные отрезки времени, в течение которых следует, скажем, убирать урожай, очень невелики: косить хлеб надо тогда, когда он уже созрел, но еще не перестоялся, не начал осыпаться: это неделя. Так же и с пахотой: земля, как и хлеб, может перестояться, переспеть. И здесь сроки – дни. Управиться вовремя со всем этим, в особенности когда в хозяйстве большие площади посевов, – задача нелегкая. Таким образом, внедрение скоростных машинно-тракторных агрегатов – это прежде всего повышение урожайности и лишь затем увеличение производительности труда.

И в этом направлении сделано уже немало. В 1970 году ведущие «плужники» страны – одесситы Г. Г. Гогунский и Г. Д. Калюжный вместе с московскими учеными В. Г. Кирюхиным, В. М. Ивановым и другими «благословили» в путь первые в мире плуги, пашущие со скоростью до 10–12 километров в час.

Повышение рабочих скоростей предвещает начало новой, революционной эпохи в истории почвообрабатывающей техники. Во всяком случае, в последнее время усилились попытки отказаться от традиционных рабочих форм почвообрабатывающих орудий и найти принципиально новые решения проблемы изменения физических свойств земли. Но это пока что будущее. Главным орудием пока остается плуг.

Орудие, как мы видели, это очень древнее. Во всяком случае, тысяч десять лет ему уже есть. И все 100 веков его делали по рецептам Гесиода и безвестного автора сабана те же самые люди, которые с ним выезжали в поле. Конечно, университетов эти люди не кончали и, как правильно заметил М. Неручев, о механике и представления не имели. Однако их университет – это опыт предков и свой собственный. Он закреплялся в виде традиций, иногда настолько прочных, что кое-где любые изменения конструкции плуга карались отсечением головы или передачей в руки «святой инквизиции», что было ничуть не лучше.

Современный конструктор или агроном не связан страхом быть наказанным за «вольнодумство». А традициями связан. Кстати, и систему обработки почв, основанную на использовании отвального плуга, называют часто «традиционной».

Сейчас многие ученые считают, что эта система себя изживает, хотя «изживание» надо понимать в историческом смысле слова: революции в сельском хозяйстве не могут совершаться за несколько лет.

Подробнее о причинах «кризиса плута» мы поговорим позже. Теперь же следует подчеркнуть одно важное обстоятельство: при всем своем многообразии, конструктивном совершенстве, соединенном с простотой и прочими многочисленными достоинствами, одни почвообрабатывающие орудия никак не могут справиться с поддержанием плодородия земли.

XX век принес земледелию большие успехи и крупные разочарования. В прошлом веке благодаря работам Либиха и других агрохимиков казалось, что будущее сельского хозяйства – в развитии методов и средств удобрения земли. В последовавшие 100 лет химия совершила гигантский скачок вперед, действительно обеспечив значительный рост урожаев. В то же время была признана ограниченность ее возможностей. Если в XIX веке считали, что ключ к урожаям – в питании растений, то в XX обнаружили, что земля практически неистощимая кладовая минеральных питательных веществ. Но кладовая на замке; из нее растению не так-то просто достать нужные элементы.

Ключ к замку, как показала русская школа почвоведения, может дать только физика почвы. Но регулирование физических свойств достигается в основном механической обработкой. Таким образом, последняя была реабилитирована, а плуг вновь вознесен на тот пьедестал, на который возвели его еще древние наши предки и с которого он временно был свергнут слишком ретивыми приверженцами либиховской агрохимии.

Не успели, однако, отгреметь фанфары, и вот уже доказано, что чем больше мы обрабатываем землю, тем… хуже. Вновь замыкается круг. Химия, биология, физика, механика почвы – все они по очереди претендовали на главную роль в грандиозном спектакле, каждый год разыгрываемом между человеком и землей. И полного успеха не имели.

Но, может быть, в этом спектакле вообще нет главных ролей? Быть может, здесь все статисты? Или все – главные?

Мы уже убедились, что почва – тело сложное, комплексное. А раз так, то и подход к ней простым быть не может. Постепенно агрономы пришли к мысли о необходимости не однозначных решений той или иной проблемы возделывания растений, а последовательного проведения в жизнь целого комплексамероприятий, объединяемых понятием « система земледелия».