Текст книги "Операция «Посейдон»"

Автор книги: Юрий Барышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Еще три года назад он любил с утра подкрепиться гренками с сыром или джемом, либо парой сэндвичей с отличной жирной ветчиной, завершая трапезу крепчайшим кофе. Перед завтраком и после него он выкуривал длинную ямайскую сигариллу. Но сейчас Руну было 34 года, и хоть он все еще казался двадцатилетним, в его сердце уже поселился тоскливый страх перед временем.

Медленно потягивая сок, Рун передислоцировался к третьему зеркалу – над старинным, в стиле модерн, туалетным столиком. Этот предмет интерьера вопреки всем правилам обитал не в спальне, а в кабинете. Рун бережно расчесывал мягкой массажной щеткой свои тициановские волосы: перед ним, в овале зеркала, разворачивалось восхитительное зрелище, напоминающее оживший портрет эпохи возрождения. Однако от этого занятия Руна оторвал звонок в дверь. «Кого принесла нелегкая в такую рань, да еще и без предварительного телефонного звонка? – раздраженно подумал Рун, открывая дверь. – Приятные посетители не появляются раньше пяти часов».

Однако этот визит составлял исключение: на пороге стоял Кнут Скоглунд, и черт возьми, Рун был рад его видеть!

– Привет! – Рун протянул руку. Ему хотелось расцеловать старого товарища, но он понимал, что с его стороны это бы выглядело двусмысленно…

– Привет! – в прихожей Кнут крепко пожал его руку, – В два часа дня ты еще в халате? Рун, Рун – ты неисправимый мальчишка-разгильдяй.

– Ты сам неисправим. Ворчишь, не успев войти в дверь: десять лет не можешь привыкнуть к тому, что я уже не твой студент. Ладно, если тебя смущает мой вид, старый ханжа, я переоденусь.

– Да уж, пожалуйста.

– Но сначала приготовлю тебе кофе.

– Я сам приготовлю кофе. И даже тосты поджарю.

– С джемом!

Размахивая полами халата, Рун поспешил в спальню, оставив Кнута хозяйничать на кухне. Они были друзьями: друзьями! Не подумайте дурного. Как это ни удивительно, и гомосексуалисты бывают способны на «настоящую мужскую дружбу» – вопреки наивному страху гомофобов, они отнюдь не к каждому представителю собственного пола питают любовную страсть. Впрочем, когда-то много лет назад студент Рун питал платоническую любовь к молодому преподавателю. Рун понимал всю безнадежность своей страсти, знал, что Кнут был стопроцентным натуралом, еще и женатым на красивой девушке, но тем не менее, стремился быть к нему поближе. Для этого он даже подружился с его женой, сопровождая Гедду на вечеринках, провожая домой, составляя компании в долгих походах по бутикам. Кнут был прекрасно осведомлен о предпочтениях Руна, потому не ревновал и очень ценил эти бескорыстные услуги молодого приятеля. У них оказалось много общих интересов, но ни одного общего желания: Рун не был честолюбцем, женщины его не интересовали, и все возможные причины для крупной ссоры отсутствовали. А непохожесть этих двух людей делала их крайне интересными друг для друга, поэтому, когда «увлечение» Руна прошло, дружба осталась.

Натянув джинсы и майку, прихватив парочку сигарет с марихуаной, Рун вернулся к своему приятелю, который ждал его с ароматным кофе. Чувствуя себя великим грешником, он захрустел сладкой гренкой. Рун включил радио – передавали последние известия.

– Рун, а я пришел к тебе по очень важному делу, – произнес Кнут.

– Еще бы… В последнее время ты иначе, чем по делу, нигде и не появляешься. Это, наверно, очень важное дело, если привело тебя в воскресенье днем.

– Важное. На четыреста пятьдесят тысяч баксов.

– Неужели? Тебе предложили поднять со дна судно с испанским золотом или открыть ресторан на борту затонувшего «Титаника»?

– Послушай меня внимательно, Рун. Ты меня давно знаешь, не так ли? – в голосе Скоглунда было что-то такое, что заставило Руна поставить недопитую чашку кофе на стол.

– Ты это к чему?

– Если через полгода я не рассчитаюсь с банком по ссуде и не погашу другие долги, меня объявят банкротом. Гедда от меня уйдет, дети будут стесняться своей фамилии. К своему стыду, я уже второй год ношу одни и те же костюмы. Родители Гедды косятся на меня и поджимают губы, когда мы их навещаем. У меня есть только два выхода: или выброситься из окна, или продать «Посейдон». С первым я решил повременить… пока.

– Кто хочет его купить? Канадцы, французы?

– Нет, Рун… русские, – почти прохрипел Скоглунд.

От неожиданности Рун поперхнулся гренкой и закашлялся. Он резко вскочил и опрокинул на себя чашку кофе.

– Черт! Ты! Ты с ума сошел! Ты о чем говоришь? Ты же остаток жизни проведешь в тюрьме! Зачем ты мне все это рассказал? Я слышать ничего не хочу! – и он, как ребенок, закрыл уши ладонями. Затем, немного успокоившись, плюхнулся на софу. – Ну, вот видишь, испортил свои любимые джинсы. Пойду застираю.

Скоглунд молчал, ожидая, когда можно будет продолжить разговор. Через некоторое время Рун вернулся, одетый в пижаму.

– Поможешь перевезти через границу – 30 % твои.

Сто тридцать тысяч долларов США – автоматически сосчитал Рун. Да, таких денег ему и за три жизни не заработать. А здесь – всего за месяц, ну, от силы – два. Но на карту поставлена свобода. Несколько минут он сидел, не шевелясь: «Господи, дай мне силы проскользнуть живым между Сциллой и Харибдой».

Категорическое «нет» стало таять, как кусочек сливочного масла на горячей сковороде. Вдруг он поймал себя на том, что прислушивается к песенке, тихо раздающейся из радиоприемника.

«А почему бы и нет? А почему бы и нет?» – пела в ритме самбы американская певица.

«А почему бы и нет?» – подпевал ей мужской квартет.

«Действительно, а почему бы и нет?» – подумал Рун.

– Рассказывай все с самого начала, – Рун налил себе кофе.

Когда Скоглунд закончил рассказ, повисло тягостное молчание.

– Это провокация, Кнут. Этот Бронштейн – ты уверен, что он не связан с КГБ?

– Уверен. Я сам подошел к нему и предложил «Посейдон». Да и видел я, как он перепугался, сочтя меня самого агентом ЦРУ или ФБР. Не будь параноиком. А если и связан? Так это хорошо! Мы прямо загоняем шар в лузу.

– КГБ нас надует. В Москве им не составит труда выкрасть чертежи.

– Мы не идиоты, чтобы оставлять их без присмотра.

Рун надолго задумался, нервно барабаня пальцами по столу.

– О-кей. Но зачем тебе нужен я?

– Чтобы нас не надули. Меня беспокоит не только погранконтроль в аэропорту, но и гостиница. Не могу же я держать документы в гостиничной тумбочке? Люди КГБ ежедневно обыскивают номера, где останавливаются иностранцы, в поисках информации.

– Я думаю, представление о силе КГБ сильно преувеличено пропагандой дяди Сэма. Или ты обчитался Оруэла: «The Big Brother is watching you». [4]4
  Большой брат следит за тобой (англ.)


[Закрыть]

– Ничего подобного, – возразил Скоглунд, – если уж с кем и иметь дело, так это или с ЦРУ или с КГБ. Они друг друга стоят, но у меня нет выбора. Если КГБ или их военные не купят «Посейдон» – я банкрот. На второго «Посейдона» у меня уже не хватит сил. Ты это понимаешь? Даже если они начнут сбивать цену, я поломаюсь для приличия, но сдамся. Я его, любимого, продам и за сто тысяч $, лишь бы рассчитаться с долгами. И еще о КГБ. Один мой знакомый два года назад был в Москве с группой туристов. Остановились они в какой-то гостинице, кажется, «Минск», на улице Горького. Номер ему не понравился, но свободных номеров больше не было. К нему зашел коллега и сразу же пал жертвой его брюзжания насчет грязных полотенец и пыли на раме картины. Так вот, ровно через десять минут пришла горничная, чтобы сменить полотенца в ванной, и мокрой тряпкой стала вытирать картину! The Big Brother is watching you.

– Я подумаю, Кнут. Мне нужно подумать.

– Извини, Рун. Если эта идея тебе не нравится, просто скажи «нет». Между нами все останется по-прежнему. Решай.

– Ты меня не понял, Кнут. Мне просто нужно подумать. Давай увидимся завтра вечером?

Руну было не по себе: его разрывали противоречивые чувства – страх и алчность. Киркебен никогда не был смельчаком, не испытывая на сей счет ни малейших угрызений совести. Его нетрадиционная сексуальная ориентация делала вполне логичным и выбор альтернативных ценностей. Быть храбрецом, тем более «героем», Рун никогда не хотел, считая себя украшением этого мира, с которым нужно обращаться трепетно и бережно. Ему нравились покой, созерцание, нега, игры в бисер и тонкие переживания, а отнюдь не «прямое действие», не погоня за деньгами и успехами, неизбежно сопровождающаяся если не физическим, то психологическим насилием. Рун представил себя в тюрьме, и его даже затошнило от страха и тоски.

Однако тут же он отчетливо вспомнил голос Скоглунда, произносящий: «Четыреста пятьдесят тысяч». Магнетизм шестизначного числа был непреодолим. Что случается с «прекрасными мальчиками», когда они вырастают? Вопреки распространенному мнению, они вовсе не превращаются в «любителей мальчиков», занимая место своих прежних покровителей. В сильных мускулистых и волосатых телах взрослых мужчин, в темнице дряблой и жирной плоти похотливых стариков по-прежнему живут испорченные, капризные и ранимые дети. Рун вырос уже давно: он был красивым мужчиной и уже далеко не подростком. А совсем скоро, лет через пять-десять, его прекрасное лицо обрюзгнет, тело расплывется или высохнет, волосы вылезут, обнажив уродливые проплешины… И в жизни не останется ничего, чем он бы дорожил. И никого, кто дорожил бы им. То был тоскливый, панический страх перед временем. Неизвестный мужчинам, хорошо знакомый женщинам старше тридцати и сводящий с ума педерастов. Стареющие мужчины сокрушаются лишь из-за стремительного сокращения жизненных возможностей и увеличения несделанных дел, а отнюдь не из-за непривлекательности тела. Женщины же, чувствуя наступление старости, спешно обзаводятся семейным гнездом, вживаясь в образы своих мам, а потом и бабушек. У пассивного гея нет ни одного сценария для того, как прожить старость. Когда он перестает быть юным и прекрасным, он становится парией даже в своем кругу: время обрекает его на одиночество. Если он, конечно, не богат.

Уже сейчас тридцатилетний Рун больше не будил страстей богатых, самостоятельных «активов». А молодые студенты, танцовщики и манекенщики стоили дорого. Еще немалая часть его доходов улетала на ветер в марихуановом дыму… Нет, он совсем не был беден: перед отпрыском одной из самых влиятельных семей в Норвегии открывались значительные карьерные перспективы. Но сами слова «карьера» и «работа» заставляли Руна морщиться, как от зубной боли. Образ жизни буржуа и «белых воротничков» вызывал у него отвращение. Нет, Рун не был патологически ленив – просто все «взрослые игры», кроме постельных, вызывали у него чисто эстетическое неприятие. Рун был пассивен не только в любви, но и во всех своих экзистенциальных проявлениях. Идея друга позволяла ему решить все финансовые вопросы, почти не прилагая к этому усилий. Согласившись на предложение Скоглунда, он сможет остаться собой, проведя еще пять лет жизни в неге и созерцании.

Кнут снял трубку и набрал номер: как бы трудно ему это ни далось, он принял решение. «Алло… Соедините, пожалуйста, с Москвой. С посольством Норвегии».

Вечером следующего дня Скоглунд уже направлялся в бар «Четыре Вороны», где Киркебен назначил ему встречу. Утренний звонок Руна удивил Скоглунда: уходя от друга, он подумал, что тот струхнул не на шутку, благодаря чему проявил не свойственную ему осторожность и здравый смысл. Однако тот мало того, что решился на авантюру без долгих раздумий, так еще и в считанные часы нашел нужного человека. Кнут был встревожен: не успел ли наделать глупостей его рыжий приятель? Спустившись в погребок, Кнут снова удивился: обычно склонный опаздывать Киркебен уже ждал его за одним из столиков.

– Привет! Я уже успел заказать тебе кофе.

– Спасибо. Итак?

– Итак, я нашел надежное место для твоего «царя морей», – Рун загадочно молчал, дожидаясь, пока Скоглунд начнет его нетерпеливо расспрашивать.

– Так ты умудрился за 12 часов организовать тайник в столице коммунистов, под носом у КГБ? Если этот план еще и надежен, то я снимаю шляпу.

– Дорогой Кнут! Проблемы или решаются быстро, или не решаются вообще.

– Так как ты решил проблему? Надеюсь, больше никого не надо будет брать в долю?

– Проблема решается элементарно. Где, даже в Москве, не может хозяйничать КГБ? На территории охраняемого посольства иностранного государства. Например, нашего. Там и будем держать кейс.

– Рун, перестань выпендриваться и выкладывай, что ты придумал.

– Лишь то, о чем ты просил. Документы будут храниться в посольстве Норвегии.

– Повтори.

– В посольстве Норвегии. Или, на худой конец, в квартире атташе по науке. Я думаю, туда КГБ уж точно не сунет свой нос.

– А сам атташе не сунет нос в наши дела? И не арестуют ли нас в ближайшие полчаса? Рун, я знал, что ты сумасшедший, но не думал, что до такой степени.

– Кнут, Кнут… Торвальд понятия не имеет, что будет лежать у него в сейфе. И с какой целью я это привез. Я, конечно, наплел, что там – перевод на русский романов Жана Жене, которым предстоит ходить в самиздате среди угнетенных и преследуемых русских геев, но он даже не слушал. Ему это абсолютно безразлично.

– И он такой наивный, что оказывает тебе эту услугу?

– Ага. Он мой старый приятель…. Нет, не подумай дурного, он, как и ты, бегает исключительно за девочками. Просто его впечатляет, что я родственник ее величества. Так что тебе осталось только взять билет. Я должен сообщить Йоргенсену, когда нас встречать в аэропорту.

– Спасибо, Рун. Прости меня за предубежденность.

– Ерунда, я сам виноват. Хотел тебя чуть-чуть подразнить. Так когда едем?

– В июле. Тринадцатого! – с минуту подумав, решил Скоглунд. Четырнадцатого июля исполнится ровно год с тех пор, как начался тот симпозиум в Сан-Диего: Скоглунд любил символические жесты и знаковые совпадения.

– Отлично. Перед отъездом привози ко мне на квартиру своего «Посейдона», будем готовить его к путешествию.

Ранним июльским утром Скоглунд и Киркебен, без больших хлопот выправившие себе туристические визы в Советский Союз, дожидались рейса в аэропорту Осло. На шее Скоглунда повисла его прекрасная жена, а Киркебен крепко сжимал в руке черный кейс. Там, переложенные десятком научных статей, не представляющих интерес для военных и их разведок, покоились чертежи и пояснительные записки с секретной информацией о «Посейдоне».

Наконец, объявили посадку: Скоглунд тепло попрощался с женой. Кто знает, может на этот раз фортуна повернется к нему лицом. Рубикон перейден.

Глава 4. Цель – остаться в живых

Маляву от Снегиря из Бутырки незнакомец принес через несколько дней. Галя прочла записку прямо в булочной, куда направлялась.

«Привет, Ласточка! Ты в отмазке. Помогай моей матери и сеструхе. Слушай Беспалого. Снегирь».

Она прочла записку несколько раз, точно предполагала найти в этом обрывке бумаги что-то еще. Кто такой Беспалый? Может быть, тот самый «Флотский»?

Старшине она ничего не сказала, хотя в тот день он расспрашивал Галю особенно дотошно.

Утром ей позвонили, и хрипловатый голос – она сразу же узнала человека, доставившего послание от Снегиря – распорядился по-хозяйски:

– В двенадцать канай в булочную, купи какой-нибудь крендель и жди у выхода.

Так появился Беспалый. Это был именно тот самый «Флотский», только одетый иначе. Галя увидела его через витрину булочной. Он курил папиросу и выглядел этаким праздным гулякой…

Она непринужденно прошла мимо, он кивнул и двинулся следом. Галя свернула в арку, щеголь – за ней.

– Молодец, лохматка, – похвалил ее «Флотский». – Наше вам с кисточкой.

– Здравствуйте, – ответила она, после чего вопросительно подняла глаза.

– Зови меня Константин Иванович.

Галя чуть было не улыбнулась, но успела сообразить, что это было бы неуместно. Одновременно заметила, что на правой руке собеседника не хватает двух пальцев – мизинца и безымянного. Все руки были в наколках, видимо сидел – и не раз.

«Кто ему отрезал их?» – машинально подумала она. Какие-либо увечья и физические изъяны были ей неприятны с детства. Она, порой, презирала даже свою сестру Изольду только за то, что та не была красавицей, как она сама.

Они уселись на первую попавшуюся скамью.

– Я вчера ездила в Бутырку, притаранила Снегирю жрачку, – сказала она просто так, чтобы не молчать.

«Флотский» как будто не слышал.

– А ну-ка, прижми ноги к груди и обхвати их руками.

Галя повиновалась без всяких вопросов, тут же усевшись на скамье. Похоже, Снегирь перед этим мужиком представил дело так, что она его давняя и верная помощница.

– Отлично, калган, калган нагни, – «Флотский» пригнул ей голову. – Слушай, а сколько ты весишь? Килограммов шестьдесят?

– Намного меньше, – недоуменно ответила Галя. – А что вам от меня надо? Что со Снегирем? Я собралась отнести ему передачу.

– Это лишнее, – отмахнулся щеголь. – Он не пропадет.

Сейчас Галя боялась и Снегиря, и этого парня, и всю дворовую компанию, несколько дней назад разлетевшуюся от страха, как ворох сухих листьев.

– А что я-то должна теперь делать? – спросила она. – И что маме дома говорить?

– Матери скажешь, что едешь к подруге и вернешься поздно. Ну, или соври что-нибудь другое. Будешь работать… как в прошлый раз. А это доля за прошлую работу. Фишки, разумеется, оставь дома. Закуркуй куда подальше.

Он протянул небольшой сверток.

– Здесь триста знаков.

Галя взяла деньги с легким недоумением. Собеседник заметил ее реакцию.

– Бери, чего там, бери. Ты свое отработала, – сказал он поощрительно.

Сверток с деньгами Галя спрятала на огромном шифоньере в коробке со старыми туфлями. Черкнула записку матери, на ходу соображая, у кого из подруг лучше переночевать сегодня. Перед тем, как выйти, окинула комнату взглядом, чувствуя себя то ли обманщицей, то ли воровкой.

«Будь, что будет, – с тоской подумала она. – По крайней мере, это даже интересно».

Когда она вернулась во двор, где только что разговаривала с «Флотским», там не было вообще никого, кроме большой собаки, взявшейся невесть откуда.

– Галка! – услышала она незнакомый голос за спиной.

В десяти шагах разворачивалась старая «Волга» с фигуркой бегущего оленя на капоте. Галю окликнул шофер, усатый мужик в потертой кожанке. Беспалого она увидела, открыв заднюю дверцу.

– Шевелись, – сказал он ей без всякого выражения. – Трогай.

Поехали куда-то в район Сокольников, долго петляли, пока не остановились во дворе какого-то склада.

– Что сказала дома? – спросил Беспалый.

– Никого не было. Я оставила записку, что поехала в гости к подруге, в Немецкую слободу.

– Нормально, – одобрительно усмехнулся Беспалый. – Сейчас тебя заколотят в пустой ящик из-под табака.

– Я же задохнусь, – испугалась Галя, ничего не понимая.

– О тебе позаботились, – успокоил он, – в ящике сделаны отверстия, дышать можно, хоть я и не пробовал. Крышка будет держаться на двух гвоздях, ты ее легко снимешь.

– Это надолго? – отрешенно спросила Гали.

Тюрьма, которая так живо представилась ей недавно под ледяным взглядом старшины Никишина, сейчас сжалась до размеров пыльного ящика из-под чая, чтобы вскоре явиться во всей ее устрашающей громаде. Отвертеться, судя по всему, невозможно. Галю, как и Снегиря, эти люди используют сходу, в явочном порядке.

– Тебя погрузят вон в ту машину. Ящики притаранят в один магазин. Грузчики, вон они стоят. Эти фраера поставят твой ящик последним, чтобы ты легко могла вылезти. Когда магазин закроют и все уйдут, ты осторожно, без всякого лишнего шума вылезешь. Не чихай, не кашляй, понятно, подойдешь к двери и откроешь засовы. Снаружи тебя буду ждать я, так что, до встречи. На этой же «Волге» тебя отвезут домой, как принцессу.

«Почему все это происходит со мной?» – с ужасом думала Галя.

«Моссельпромовский дом», детство, мать, соседей она видела теперь как бы с большой высоты. Москва превратилась в карту, которую пересекала змеевидная лента реки.

«Флотский», казалось, догадался, о чем она думает. Он наклонился к ней, положил мозолистую руку на колено и шепнул на ухо:

– Все получится, не бзди. К двенадцати ты будешь дома и забудешь обо всем.

Галю начала трясти мелкая дрожь, зуб на зуб не попадал. Ей казалось, что все слышат, как у нее стучат зубы. Она обхватила себя руками, чтобы согреться.

– Сверим часы, – буркнул «Флотский», – Так, сейчас без десяти семь. Откроешь засовы в восемь тридцать. Держи фонарик.

В руках Гали оказался трофейный фонарь фирмы «Диамант» с красным, зеленым и синим светофильтрами. – А сейчас иди за мной.

Вскоре они оказались в какой-то выцветшей, желто-серой каптерке. Трое грузчиков курили папиросы «Казбек», расположившись вокруг раскрытого ящика из-под табака. Как показалось Гале, они не обратили на нее никакого внимания. «Флотский» куда-то делся.

– Я хочу пить, мне… мне надо сходить в туалет, – начала канючить она, точно надеясь на то, что все как-то переменится.

Один из грузчиков махнул рукой куда-то за ящики.

– Ступай туда, красючка, справляй свою нужду, а вода вон в ведре, где кружка. Давай, живо.

А когда ей пришлось паковаться в ящик из-под табака, шофер то ли насмешливо, то ли поощрительно, «Флотского» не было рядом, произнес:

– Давай, быстрее! Смотри только громко не пукай, когда будешь в ящике. Сторож снаружи услышит и испугается.

И они весело заржали.

Галя мгновенно возненавидела все и вся – этот двор, внезапно зарядивший дождь, себя, наконец, «большого кобыльего недоноска», как с похмелья величал ее вечно пьяный сосед Вовчик (сказать по правде, он адресовал это выражение едва ли не всем подряд). Но деваться было некуда. Вскоре она уже оказалась в полной темноте в позе, от которой быстро начала неметь спина.

– Если я выйду отсюда, – в отчаянии несколько раз повторила она, – если я только выйду отсюда…

Но кому она угрожала, сжав кулачки, скрючившись в пыльном ящике, ответить Галя не могла…

– Черт, тяжелая, что у нее задница из чугуна? – удивился один из грузчиков, когда троица подняла ящик. – А вроде тощая.

– Тихо, она же все слышит, – ответил третий. – Бросьте вы, нормальная девка… Ящик поставили в кузов у правого борта, как догадалась Галя.

В этот момент она решила окончательно и бесповоротно, что обо всем расскажет старшине. Что из этого выйдет? Да все равно.

Между тем машина уже ни шатко, ни валко катилась по улицам Москвы.

«Куда они едут? Что за магазин? Ну, после кражи, Никишин будет знать эту точку. Гале останется только… А что же ей останется? Как она объяснит старшине, почему влипла в эту историю? Да ничего она не сможет объяснить. Галя вспомнила деньги, спрятанные в коробке со старыми туфлями, одновременно подумав о дензнаках, судя по всему, причитающиеся ей, вот за это временное неудобство. Она сможет купить книги, серьги, новые туфли, что-нибудь для матери… Как объяснит появление денег? Да как-нибудь. Думать об этом не хотелось, ноги затекли и стали гудеть.

Примерно через полчаса машина остановилась, ящики и, в последнюю очередь, тот, где тряслась от страха Галя, выгрузили. По каким-то неуловимым приметам минут через двадцать она поняла, что в складском помещении никого нет. Она посветила фонариком на циферблат часов фирмы «Заря». Пятнадцать минут девятого. Ждать осталось совсем немного. Опять захотелось в туалет, но надо было терпеть.

В назначенное время она попыталась поднять крышку ящика и на мгновение испытала смертельный страх – крышка не поддавалась. Галя в отчаянии скорчилась в полной темноте, потом включила фонарик, лампочка тускло мерцала сквозь зеленый фильтр. Галя попробовала толкнуть головой крышку с другого края и облегченно вздохнула. Ящик открылся. Она оказалась на свободе. А вдруг не удастся справиться с засовами? А если где-то здесь притаился вооруженный сторож?

Двигаясь на ощупь, как лунатик, она приблизилась к двери. Посветила, различив два бруса на крепежных скобах. Справилась с засовами довольно легко, хотя руки предательски дрожали. Одновременно она услышала глухие голоса с той стороны, лязг железа.

Вскоре двери открылись, и она увидела фигуру «Флотского». Он едва глянул на нее, бросив на ходу:

– Дай фонарь, иди вправо, по стенке, в заборе увидишь щель, там тебя ждет машина. Смотри, никому ни слова, проболтаешься – убью.

Он легонько подтолкнул ее к выходу.

На ватных ногах она добралась до дыры в заборе, с ужасом думая, что сейчас услышит окрик людей из МУРа:

– Стоять! Стреляем без предупреждения!

Но все было тихо. Вот и машина.

– Быстро на заднее сидение, – прошипел шофер.

Она не смогла разобрать, откуда они выскочили вскоре на Ленинградский проспект, к станции метро «Динамо».

Шофер не сдержал обещания доставить ее прямо на Арбат и высадил Галю у северного входа в метро.

– Дальше сама, – буркнул он, не поворачивая головы.

Галя, вне себя от радости, что ей удалось вырваться, наконец, на свободу, с наслаждением вдыхала свежий воздух. Запах табачной пыли, которой ей пришлось пару часов дышать, навсегда отбил у нее охоту к курению. В разные периоды жизни она несколько раз пробовала начать курить, но тут же бросала. Она не жалела об этом, даже наоборот. Спустившись в метро, она подошла к платформе и стала думать, куда ехать.

Позднее возвращение не сулило ничего хорошего. Галя почему-то была уверена, что Никишин тут же начнет допытываться, откуда она явилась. А она не сможет вести себя нормально, уж он-то все поймет сразу. Ей казалось, что даже ее одежда пропахла запахом табака.

Но все обошлось. Старшины не было дома.

Проснувшись рано утром, Галя поклялась, что никогда больше в жизни, ни за какие деньги, не согласиться на участие в бандитских вылазках. В их комнате не было икон, но ей почему-то захотелось эту клятву произнести перед чем-то священным. Она открыла старую лакированную шкатулку, в которой хранились семейные реликвии – старые фотографии, какие-то документы. Она достала серебряный нательный крестик бабушки, взяла его в руки и произнесла клятву.

Пока она чистила зубы, ей вспомнился сон, который оставил в душе неприятный осадок.

Она убегала от каких-то страшных людей, одетых в лохмотья, которые гнались за ней по темным улицам незнакомого города. Почему-то Галя знала, что спасение в лесу, который начинается сразу же на окраине города. Галя напрягала все свои силы, чтобы убежать от преследователей. Но ноги с огромным трудом отрывались от земли – как будто подошвы магнитом притягивались к тротуару. За ее спиной слышался шум тяжело дышащих преследователей. Вдруг она увидела впереди себя «эмку», за рулем которой сидел Ярослав. Он ехал медленно, почти рядом с ней, но не обращал никакого внимания на ее крики о помощи. Затем он неожиданно куда-то исчез, и она проснулась.

– Что с тобой? – спросила Софья Григорьевна, разливая кофе. – Дурно спала?

– Спала превосходно, – соврала Галя. – Мам, ты веришь снам?

– Нет, и тебе не советую.

– Напрасно, – буркнула Галя, – а у меня, что ни сон, то – вещий.

– Тебе что-то приснилось нехорошее?

– Да так, ерунда какая-то. Меня никто не спрашивал?

– А кто должен тобой интересоваться? – удивилась Софья Григорьевна.

– Сыщик, например?

– Сегодня я его не видела, – отмахнулась мать. – Бандюг ловит. Никак не могут даже в Москве навести порядок.

«А вдруг его убьют в перестрелке?» – содрогнулась Гали. Московское радио чуть ли не каждый день сообщало о ликвидации то одной, то другой банды и о гибели милиционеров. Да, МУР был реальной и мощной силой. Для прошедших жестокую школу штыковых атак солдат и старшин усмирение разбойников не представляло большого труда. Убийц, грабителей, насильников, казнокрадов в обществе презирали. С ними, действительно, боролись всем миром, и эта борьба приносила свои плоды. Сотрудников уголовного розыска уважали, знакомством с ними гордились. О них писали книги и снимали кинофильмы. Бандиты, действительно, сидели в тюрьме, а всякая прочая воровская шушера, которая в принципе неистребима в больших городах, милицию боялась, как огня.

Часто урки оказывали ожесточенное сопротивление муровцам. Особенно те, за кем числились убийства, им все равно грозила ВМН (высшая мера наказания). Галя тяжело вздохнула и отогнала эти мысли прочь.

– И английский забросил, – сказала она и смешно спародировала, как ее ученик мучается с произношением сложных звуков.

– Какая-то ты сегодня все-таки нервная, дочь, – с тревогой в голосе сказала Софья Григорьевна. – Вчера Толкачев пришел на бровях и такое тут творил. Хорошо, что тебя не было.

– Где он только деньги берет? – удивилась Галя.

– Вор – он и есть – вор, – махнула рукой мать. – Его не забирают только потому, что у него есть справка из психдиспансера.

Толкачев, с утра похмелившийся, ни к кому не приставал, но, завидев в коридоре Галю, вперил в нее добродушно-пустынный взгляд и погрозил пальцем, мол, все про тебя знаю, девонька.

– Снегирь твой хоть и в Бутырке, но все видит, – внезапно угрожающе произнес сосед. Поняла?

Больше всего Галя хотела сейчас исчезнуть из этого проклятого гадюшника. Она догадалась, что люди «Флотского» или кого-то еще, более страшного, не далее, как вчера, расспрашивали Вовчика. А уж тот, верно, доложил, что она в приятельских отношениях с муровцем. Что нагородил Толкачев, об этом можно было только догадываться.

Сестра Изольда вечером подтвердила ее догадку – какой-то хмырь на кухне расспрашивал о ней соседей.

Первым делом Галя решила избавиться от денег, спрятанных на шкафу. Куда их деть – она решительно не знала. Ладно, об этом она подумает завтра. А сегодня вечером, судя по всему, предстоит урок английского с Никишиным.

Но Никишин не появился и в этот вечер.

Галя забеспокоилась. Вдруг он со своими людьми брал какую-нибудь банду и получил пулю в живот? Хорошо, если он только ранен, а если…

Старшина пришел рано утром с приятелем.

– Здравствуй, Галя, – бросил он на ходу. – Извини за пропущенный урок. Поговорим позже.

– Что-то случилось? – спросила она.

– Случилось. После, потом… Я страшно устал.

Она слышала, как напарник старшины вышел в магазин и вскоре вернулся с авоськой продуктов. Голодные и усталые, они набросились на еду.

Человек от «Флотского» (Галя называла Беспалого именно так) позвонил через пару дней.

– Тебе привет от старых друзей, – услышала она знакомый голос парня, который передал ей записку от Снегиря. Он назвал место, где подберет ее на лайбу.

– Никому не говори, куда собралась.

У Киевского вокзала ее ждали двое. Быстро и довольно грубо они втолкнули Галю в автомобиль и положили на пол между передним и задним сидениями, сверху набросив какую-то мешковину.

– Так надо, – прошипел один. – Не вздумай орать, придушу… – Он больно придавил ее к полу коленом.

Машина рванулась с места. Ничего хорошего от этой поездки ждать не приходилось.

Минут через сорок они прибыли в дачную местность. Сопровождающие помогли пленнице выбраться из машины. Обвитый плющом старый бревенчатый дом с мансардой и заросший крапивой и лопухами участок встретили ее хмуро.