Текст книги "Операция «Посейдон»"

Автор книги: Юрий Барышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Итак, нашим соотечественником пришлось действовать «по-суворовски»: брать не числом, а умением. Что ж – они оказались на высоте и в залах заседаний, и в кулуарах, и в номерах. Заместитель директора научно-исследовательского института Океанологии Александр Беляев и Алексей Кошелев, новая восходящая звезда, активно участвовали в возлияниях, радушно подливали в бокалы своих коллег из-за бугра.

Только лишь один представитель делегации был вынужденным трезвенником – сотрудник НИИ Океанологии профессор Бронштейн. Почтенный возраст и застарелая язва мешали Самуилу Моисеевичу участвовать на равных в подобных застольях. Однако, даже несмотря на слабое здоровье, Самуил играл важную роль в делегации: он был назначен ответственным хранителем стратегического запаса водки. Но, как ни странно, именно этого спокойного и добродушного человека, даже далеко за полночь оставшегося трезвым, выбрал себе в собеседники Кнут Скоглунд.

Каждый из постояльцев «Президент-Отеля» чувствовал свою значимость в мире науки. Участие в научных собраниях такого ранга было очень престижным и говорило о признании достижений ученого международной научной общественностью. А выступление на пленарном заседании с докладом выводило ученого в ранг научной звезды. Но, как заметил Бронштейн, Кнут Скоглунд был явным исключением из этого правила. На докладах и круглых столах норвежец был невнимателен, безучастен и откровенно скучал.

В отеле на одном этаже с москвичами поселили представителей скандинавских стран. Так случилось, что норвежский ученый Скоглунд проживал напротив Самуила Моисеевича.

На банкете в честь открытия симпозиума Скоглунд был задумчив и немногословен. Он осторожно разглядывал советских ученых, как будто выбирая одного из них. Через два дня, когда Бронштейн, по своему обыкновению, рано отправился в свой номер, он с удивлением обнаружил, что сосед поднялся вместе с ним. У двери номера Скоглунд прямо и недвусмысленно напросился в гости. Бронштейн не смог ему отказать – пожалеть об этом ему придется не один раз за эту короткую летнюю южную ночь.

– Я хочу выразить Вам свое восхищение, Самуил, – Скоглунд был из породы людей, которых даже легкое опьянение делает сентиментальными. Стрелки часов подползали к первому часу ночи: время летело быстро, и Бронштейн уже открывал вторую бутылку «Лимонной».

– Мы знакомы всего несколько часов, когда я смог успеть заслужить ваше доброе отношение?

– На круглом столе, во время обсуждения доклада «Влияние подводных судов на экологию океанских глубин». Вы дали достойный отпор англичанам с их обвинениями.

– Кстати, это были американцы: речь шла о Кубе. Но спасибо за поддержку, она особенно приятна там, где ее не ждут.

– А насколько голословны их обвинения?

– Уверен, что на сто процентов, – Бронштейн насторожился, – но никакой более исчерпывающей информации предоставить не могу, хотя бы потому, что таковой не владею. Я не занимаюсь техногенными объектами, моя епархия – течения. Влияние глубинных течений на температуру поверхностных слоев океанов.

– Я понимаю. Что ж, если разделить вашу стопроцентную уверенность, приходишь к убеждению, что руководство НАТО – неисправимые перестраховщики. Я как раз в курсе, какие средства вкладываются в охрану наших территориальных вод от ваших подводных лодок.

– Руководство НАТО можно понять: после Берлинского и Карибского кризисов люди стали бояться внезапного начала войны между Востоком и Западом, – Бронштейн делал долгие паузы, стараясь дать возможность гостю высказать, что у него на душе. Откровенность соседа могла быть пустой пьяной болтовней, но могла быть и провокацией.

– Могу вам твердо сказать одно – Советский Союз не хочет войны и мы не собираемся ни на кого нападать.

– Наши политики думают иначе… Больше всего они боятся ваших атомных подводных лодок и поэтому тратят огромные средства на создание систем защиты от них.

Бронштейн невольно внутренне напрягся. Скоглунд сказал «они боятся», а не «мы боимся», то есть он себя уже отделил от своих соотечественников. Скандинав явно направлял беседу в какое-то нужное ему русло.

– По секрету могу вам сказать, что в этом деле мы здорово в последнее время преуспели.

Язык норвежца начал заплетаться, однако фразы были логичны и до конца продуманны. Он явно готовился к этому разговору заранее.

– Давайте подышим свежим воздухом, – предложил Бронштейн. Он встал с кресла и открыл дверь балкона. Прихватив бутылку и свой бокал, норвежец последовал за ним.

– Самуил, вы у меня вызываете большое доверие. У меня есть куда более веская причина поговорить с вами, нежели убить свое и ваше время. Я – один из разработчиков системы противолодочной защиты «Посейдон». Вы о ней что-нибудь слышали?

– К сожалению, нет. Вы уверены, что вы можете со мной о ней говорить?

Кнут внимательно посмотрел мгновенно протрезвевшими глазами на Бронштейна и твердо произнес:

– Я так решил… Эта система почти абсолютно аналогична английскому «Крабу», принятому на вооружение НАТО. Как вы думаете, в Москве кто-нибудь из военных может проявить интерес к ней?

Бронштейн сосредоточенно молчал: такой поворот событий насторожил его. «О, боже мой. Провокация, это, несомненно, провокация… Американцы вели себя особенно агрессивно, видимо, их эскапада на круглом столе была лишь прелюдией. «Советский шпионаж на научном симпозиуме» – хороший заголовок для газетных статей и телевизионных передач, в разгар холодной войны. Как же его поскорее выставить? А вдруг он это всерьез?»

– Скоглунд! Я, конечно, патриот своей страны, но… Дорогой Кнут, ты, наверное, переживаешь какой-то тяжелый кризис, еще и устал с дороги, да и перебрали мы с тобой. – Бронштейн придвинулся ближе к Скоглунду и отставил бокалы с водкой в сторону.

Минуту они стояли, оглядывая залитую ярким лунным светом прибрежную полосу океана, живописный вид на которую открывался с балкона «Президент-Отеля».

Мозг Бронштейна, как раскаленной иглой, пронзила дерзкая мысль: вдруг он действительно готов продать проект? Система, над которой ломают в Москве и Ленинграде головы три крупнейших оборонных научных центра и еще десяток институтов, сама идет в руки – и пройдет мимо из-за нерешительности какого-то завлаба. И как назло, не с кем посоветоваться.

– Это – не минутный порыв – продолжал говорить Скоглунд – Это решение пришло ко мне полгода назад, когда техническая комиссия НАТО незаслуженно отклонила моего «Посейдона»: у меня было время на сомнения и раздумья. Я не знаю, буду ли я жалеть, сделав это. Но уверен, что буду жалеть, если не сделаю, ведь у меня нет другого выхода! Послушай… ты должен меня выслушать, Самуил…

Каждый из нас в этой жизни обречен в чем-то добиться успеха. Один прекрасно вырезает снежинки из бумажных салфеток. Другой выводит новый сорт орхидей. Третий открывает новые галактики. Кнут Скоглунд не принадлежал ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим.

Природа наделила его внешней привлекательностью щедро, но не избыточно: ровно настолько, чтобы Кнут нравился женщинам, но при этом и на мужчин производил достаточно благоприятное впечатление. Создатель подарил ему талант. Несколько минут Он размышлял, какими бы способностями его наделить: «искусство… литература…. Нет, все это расшатывает нервы и приводит в дурные компании. Пусть лучше станет ученым!».

В 18 лет он отправился совершенствовать образование в Университет Осло, избрав океанологию и физику. По своему обыкновению, Кнут с первого семестра начал делать быстрые успехи. Декан факультета, на котором учился Скоглунд, быстро заметил и оценил яркий талант. Старый профессор легко убедил Кнута, что в эпоху противостояния сверхдержав победителя определит не количество солдат и талант генералов, а развитие нанотехнологий на базе фундаментальных наук. Что ученые становятся – да уже и стали – главными людьми в обществе, солью земли. Что грех зарывать, вернее, топить в соленой воде фьордов талант ученого, который принесет ему денег больше, чем семейный рыболовецкий бизнес. И эти доходы будут поданы в блестящей оболочке социального престижа: он будет не какой-нибудь мелкий буржуа, а жрец науки…. Вернувшись домой на рождественские каникулы, Кнут воспроизвел перед отцом речь Учителя. На стареющего Кристиана выступление произвело нужное впечатление. А вот имя «великого ученого» так украсит семейную историю! Ради этого он готов был оплачивать дальнейшее обучение сына. Тем более, что артель работает, как хорошо отлаженный механизм, с которым справится и толковый управляющий.

Дальнейшие годы Кнут, по своему обыкновению, никого не огорчал, но и не удивлял. Он выпустил монографию, встреченную благосклонно, но фурора не произведшую.

Занимался преподавательской деятельностью – без провалов, но и без высоких взлетов. К тридцати годам окончательно оформилась отличительная черта Кнута: он всегда добивался своего, хотя на это у него уходило иногда слишком много времени.

В его рабочем кабинете на столе в рамочке под стеклом красовался портрет Авраама Линкольна и его знаменитое высказывание: «Я иду очень медленно, но зато никогда не двигаюсь назад». По окончании университета Кнут Скоглунд корпел над второй монографией, успешно защитил диссертацию, и его имя стало известно в университетских кругах.

Его будущая жена Гедда Хельсинг была одной из популярных студенток университета. Правда, известность она приобрела в студенческих клубах и на вечеринках. Гедда была дочерью состоятельных людей. Она подрабатывала как модель в одном из ведущих агентств. Все гонорары отдавала в фонд радикальной феминистской организации, на митингах которой стояла в первых рядах… Гедда Хельсинг была самой общительной, веселой и жизнерадостной студенткой в университете. Стоя за кафедрой, молодой преподаватель не мог отвести глаз от яркой и пышущей здоровьем платиновой блондинки. Иногда их глаза встречались: ее взгляд светло-голубых глаз, лучащийся из-под длинной челки, ослеплял Кнута. Эта хрупкая, удивительно грациозная девушка несколько месяцев демонстрировала к нему снисходительно-презрительное отношение, но однажды, под Рождество…

В тот промозглый и холодный вечер Кнут наслаждался бренди в приятном обществе самого себя. Рождественская неделя шла к концу, и все уже устали от шумных карнавалов, чинных семейных праздников и безалаберных пирушек. Стук в дверь не обрадовал Скоглунда: ему необходимо было закончить статью. Только он выкроил для этого время, привел себя в почти рабочие состояние, кого-то принесла нелегкая… На пороге стояла Гедда.

– Гер Скоглунд, у меня для вас рождественский подарок, – войдя, она бросила дорогое норковое манто на стул с такой небрежностью, будто это были лохмотья, выброшенные старьевщиком. Не дослушав его дежурных приветствий, Гедда с шокирующей легкостью объяснила цель своего визита:

– Я пришла, чтобы переспать с тобой. Если ты не против, конечно, – произнесла она, оценивающе рассматривая его жилище. Кнут ошарашенно молчал. Гедда подошла к нему и положила руки ему на бедра.

– Когда Вы, герр профессор, читаете лекцию, а сами раздеваете меня глазами, я… я вся становлюсь мокрая. Вот и сейчас, чувствуешь? – Она осторожно взяла его руку и мягко прижала к низу своего живота.

Какая-то неведомая сила оторвала Кнута от пола, и он медленно поплыл вверх, к потолку, совершенно не чувствуя веса своего тела. Пространство вокруг него вдруг сузилось и превратилось в огромные, невероятно красивые глаза Гедды, в которые здесь и сейчас он тихо вплывал…

Гедда и Кнут стали мужем и женой через четыре с половиной месяца. Несколько лет они жили в кредит блестящего будущего Скоглунда. Жили весело. Кнуту и Гедде повезло: их молодость выпала на шестидесятые, пронесшиеся по Европе стремительным и шумным карнавалом. Казалось, в едком дыму марихуаны, под звуки рок-н-ролла весь мир был перевернут с ног на голову. Успехи, регалии власти и банковские счета на миг потеряли значение. А растрепанные, одетые в живописные лохмотья, увешанные варварскими бусами одержимые мечтатели и беззаботные бродяги вдруг стали властителями умов и сердец. Достаточно было быть молодым, безумным, любящим и любимым, чтобы чувствовать себя властелином мира. Кнут и Гедда были молоды, влюблены и обладали самым ценным в те годы капиталом – будущим. Они жили отчаянно и стремительно: предавались любви между рок-концертами и левацкими собраниями, переходившими в веселые пирушки. Время на работу отводилось по остаточному принципу.

Неожиданно, в 68–69 году закончился этот самый долгий в истории Европы праздник. Они с удивлением обнаружили, что все надежды их поколения рассыпались, как карточные домики. Что старые друзья превратились из странников в бродяг, из бунтарей – в люмпенов, из пророков – в опустившихся наркоманов. Либо стали преуспевающими предпринимателями и «белыми воротничками». Что прежние радости и развлечения наводят скуку, а новые стоят немалых денег. Когда дым рассеялся и музыка смолкла, они обнаружили мир, разделенный по прежним социальным нишам: нужно было поспешить занять ту, что получше. Впервые за очень много лет на столике Гедды снова появились глянцевые журналы, знаменуя приход эпохи яппи и в их маленький мир.

Гедда оставила работу, решив, что это повредит имиджу Кнута в респектабельных кругах, в которые она, оставив левацки-феминистские убеждения, была намерена непременно прорваться. Из имиджевых соображений Гедда настаивала, чтобы Скоглунд каждые пару-тройку лет менял автомобиль. Ей хотелось, чтобы личный автомобиль появился и у нее: так утомительно ждать, пока муж выкроит время отвезти ее за покупками. Она любила путешествовать, но романтика автостопа ее больше не волновала, отныне Гедда предпочитала бизнес-класс. Экзотические страны с их альтернативными учениями тоже больше не манили: госпожа Скоглунд мечтала о юге Франции или Италии. Кроме того, Гедда задалась целью непременно посетить Каннский фестиваль и Венскую оперу и завести в своем шкафу те платья «от кутюр», которые некогда демонстрировала на подиуме. Деревянные бусы и бисерные браслеты пылились в дальних ящиках, но на золото и бриллианты денег еще не было. Сначала Скоглунду льстило, что он кажется своей любимой человеком, способным реализовать самые смелые мечты и желания. Очень быстро гордость уступила место страху: не обеспечить Гедде желаемый образ жизни означало потерять ее. А своей жизни без Гедды Кнут больше не представлял. Эта женщина привносила в его жизнь стиль, игру, праздник, которые Кнут так любил, но не умел создавать сам из-за пассивной созерцательности, присущей его натуре.

Харизма и большие надежды, увы, не могут служить приемлемым банковским покрытием. Выплаты по процентам съедали львиную долю преподавательского жалования, академическая карьера Скоглунда уже давно не подавала признаков жизни. Кнут трезво оценил свои возможности – глубокого и оригинального теоретика из него не выйдет: «Я эмпирик, практик, академические круги – не моя среда. Я умею воплощать теории, делать их работающими, придавать им жизнь». С этой мыслью он оставил преподавание, приняв предложение крупной фирмы, выполняющей заказы министерства обороны Норвегии. «И главное – это даст мне средства, с которыми я смогу удержать Гедду, дать ей достойную жизнь…».

Работа в фирме «Нереида» позволила супругам Скоглундам удачно вписаться в новую эпоху. В начале семидесятых супруги приобрели дом в одном из лучших пригородов Осло. Удалось завести приличный счет в банке и даже пару раз съездить на Ривьеру. Кнут Скоглунд быстро стал ведущим инженером-конструктором, которому доверили работу над сонарной электронной системой защиты западного побережья, особенно фиордов, от захода советских атомных подводных лодок. Проект предназначался для НАТО: это значит, его автор становится фигурой международного масштаба.

Подзабытое пророчество его декана начало, вроде бы, сбываться.

Кнут Скоглунд с головой погрузился в работу над своим «Посейдоном»: «Подготовка проекта потребует нескольких лет: но дело того стоит». Скоглунд рассчитывал на крупное финансовое вознаграждение, которое позволит не только расплатиться за дом. Он уже видел себя директором собственной аналогичной фирмы, работающей на правительство. Гедда (и ее кредиторы) согласились терпеть и ждать. Они даже решили повременить с заведением детей. Cогласие Гедды досталось Кнуту очень тяжело. Жена хотела ребенка, она мечтала о малыше, которого будет кормить своей грудью. Походы на вечеринки и к друзьям-одногодкам, у которых дети уже кто еще ползал, а кто и уже бегал на своих двоих, заканчивались истерикой. Родители Гедды добавляли перца. Они тоже уже давно мечтали о том времени, когда кто-то будет называть их дедом и бабушкой. Скоглунд был в центре всеобщего внимания – от него ждали Чуда.

Он его совершил: создал «Посейдона» за пять лет. Это было трудное, но прекрасное время. Он был еще молод, любил свое дело и предвкушал грядущий успех: «ожидание счастья лучше самого счастья»… Жена в него верила и им гордилась. Коллеги смотрели на него с завистью и восхищением. Один из участников аналогичного английского проекта, Невил Гарднер, давно набивался к нему в друзья, частенько бывал на фирме Кнута. По-союзнически интересовался успехами норвежцев.

Но настал день, когда работа, наконец, была завершена.

После успешных испытаний Министерство обороны Норвегии приняло систему «Посейдон». В специальном послании в адрес руководства фирмы, особо были отмечены заслуги автора проекта. Проект направили в штаб – квартиру НАТО в Брюсселе. Ни разу с момента завершения работы и до конца сравнительных испытаний Кнут не услышал ни одной осторожной или пессимистической оценки. Он не сомневался в успехе своего детища. Осталось преодолеть последний рубеж до заветной цели – сравнительные испытания «Посейдона» и английского «Краба».

Результат испытаний поразил его, как гром среди ясного неба. НАТО приняло решение в пользу системы, предложенной англичанами…

Его юношеский кризис конца шестидесятых был ничто перед этой катастрофой. Что гибель идеалов перед крахом реальности? Планы рухнули, как небоскреб, построенный на песчаной отмели. И, что самое страшное, он больше не мог утешаться тем, что «все еще впереди». Во время работы над «Посейдоном» к нему незаметно подкрался сорок пятый год: карьерный провал совпал с самым тяжелым возрастным кризисом. А хрупкая, моложавая от природы Гедда в свои тридцать пять по-прежнему казалась почти что подростком… Она не упрекала его, не пилила, но от ее дежурных слов утешения становилось еще хуже, чем от любой истерики.

Тот знаковый, кульминационный день облагодетельствовал Осло дивной, сказочной погодой. Медленно кружили нежные, легкие снежинки – как на рождественских открытках или иллюстрациях к сказкам Андерсена. В пригороде царила тишина, а в окнах домов уже мерцали разноцветными огнями елки. Гирляндами и розетками из сосны и остролиста соседи уже украсили двери или козырьки над крыльцом. Завтра – сочельник. С раннего утра Гедда с удовольствием отправилась за рождественскими покупками. Она любила Рождество, эту прекрасную возможность снова побыть балованной дочкой, любимицей большой и богатой семьи. Кнут остался один. Глядя в окно, он думал о Гедде, (которая «теперь его бросит, и правильно сделает»), о «Посейдоне» («Неужели он действительно хуже английского? Нужно было не скупиться и ставить ЭВМ третьего поколения…»), о своем отце («Надеюсь, он не присматривает за мной с неба. Не сомневаюсь в том, что никакого неба нет!»). Из одного из ящиков стола он достал растрепанную папку с фотографиями и вырезками из журналов… Вот разворот норвежского «Космополитена»: платиновая блондинка в каком-то целлофановом платье. Длинные, прямые как карандаши ноги с худоватыми коленками обтянуты колготками цвета «электрик»: тогда, в шестьдесят четвертом, Гедда была лицом «Курреж» в Норвегии. Черно-белая фотография, сделанная любительским «Kodak’ом»: 66 год, когда Кнут и Гедда выбрались в Вудсток. Худого, но мускулистого юношу в рваных джинсах обнимает высокая девушка-топлес. На Гедде – только короткие шорты и узкий бисерный шнурок, которым перехвачены ее длинные серебряные волосы. Маленькие острые груди вызывающее смотрят в объектив, в длинных пальцах – косячок… За час легкие хлопья укрыли землю белоснежной периной. «Или саваном», – подумал Скоглунд. Смеркалось. К вечеру небо очистилось, показав алмазную россыпь звезд, с которой перемигивался искрящийся в свете фонарей снег. Гедда не возвращалась: Кнут был уверен, что она не придет больше никогда, исчезнув из его жизни так же внезапно, как появилась на Рождество, пятнадцать лет назад.

Голый пьяный мужчина стоит на холодном кафельном полу просторной ванной и разглядывает себя в высокое зеркало… Впалая грудь. На когда-то поджаром, мускулистом животе обозначилась дряблая жировая складка. В одежде, а тем более в дорогих костюмах, выбранных Геддой, он выглядел молодым, поджарым, спортивным. Но от зеркала в ванной и от жены в постели не скроешь беспощадных примет возраста. В слуховое окошко под самым потолком (ванная находилась в мансарде) заглядывал тонкий серп новорожденной луны: ее лучи разбивались о бутылку прозрачного белого рома, предназначенную для рождественского пунша. На стеклянном столике, среди баночек с омолаживающими чудо-кремами и гелями для бритья, рассыпаны разноцветные таблетки. Мужчина плачет, сгребая их в горсть: реланиум, выписанный модным психотерапевтом, к которому его отвела жена после провала «Посейдона». Люминал, что принимает страдающая бессонницей домохозяйка – Гедда. Калипсол, амфитамины и марка с улыбающейся рожицей – три дня назад Скоглунд достал это, подняв старые связи бурной молодости…. На столе – черный фломастер и чистый листок бумаги: он так и не смог написать для нее ни слова… Кнут глотает горсть таблеток, запивая ромом. Потом кладет под язык марку ЛСД. Опускается на пол, уронив пустой бокал. Ничего не происходит: плача уже навзрыд, самоубийца смотрит на серпик луны в слуховом окошке. Режет руку осколками разбившегося бокала, чтобы хоть как-то притупить звериный страх перед близящейся смертью.

Серп луны задрожал, ее очертания начали растекаться. Слуховое окошко начало стремительно увеличиваться, затягивая Скоглунда, как черная дыра. Вылетев в окно, Скоглунд оказался в темно-синем небе, подсвеченным холодным светом звезд. Среди них покачивался планктон, стремительно проплывали косяки селедки, трески и еще каких-то мелких рыбешек, их серебристо-перламутровые бока изысканно переливались. Луна маячила впереди, время от времени превращаясь в капюшон огромной синей медузы. Кнут отправился в погоню за медузой-луной, когда догнал, она превратилась в стальной локатор, в центре которого клубилась черная воронка. Кнута начало затягивать в эту воронку: ему стало очень страшно, он пытался было сопротивляться, но сила притяжения была очень велика. Затянув его, воронка оказалась белым снежным смерчем, который вскоре сменился серебряным коридором. Скоглунд летел по нему под ослепительный звон. На минуту полет прекратился, он вернулся на пол своей ванной: над ним склонилась Гедда, хлеставшая его по щекам. Видение пропало через долю секунды, он вернулся в серебряный коридор и продолжил полет…

Как бы женщина не опаздывала, она всегда является вовремя. Приди Гедда Скоглунд на пару часов пораньше, и ее муж не решился бы на этот психоделический опыт. Появись она хотя бы на полчаса позже, Кнут из этого «trip’а» уже не вернулся бы. Рождество и новый год Скоглунд встретил в бреду на больничной койке, утром первого января пришел в сознание, а к концу рождественских каникул окончательно выздоровел. Гедда привезла Кнута домой на его Фольксвагене. Дорожку к крыльцу припорошил свежий, чистый снег, ослепительно сверкавший под зимним солнцем и весело скрипевший под ногами. Однако хвойная гирлянда, украшавшая дверь, начала осыпаться, яркие ленты обтрепались и выцвели…

В напряженном молчании супруги вошли в дом. Кнут был все еще слаб, поездка вымотала его. Пока Гедда бережно вешала свою песцовую шубку на плечики, он бросил куртку на первый попавшийся стул и рухнул на диван в гостиной. Кружилась голова.

– Боже, какой ты бледный. Совсем плохо? Бренди или кофе? – захлопотала над ним жена.

– Кофе. Бренди. Ничего не нужно. Зачем ты это сделала? – Скоглунд сел, откинувшись на подушки.

– Ах, это… Прости меня, Кнут. Я уже собиралась ехать домой, купив все, что нужно, и тут столкнулась с Гудрид в отделе парфюмерии. Помнишь ту рыжую художницу, которая была моей любимой подружкой? Потом она уехала то ли в Гоа, то ли в Христианию, села на героин и сошла там с ума… Так вот, оказывается, она вылечилась, успела выйти замуж, у нее трое с половиной детей…

– Сколько-сколько?

– Она на пятом месяце четвертым ребенком. Короче, как только я увидела ее живой, здоровой, в своем уме и даже растолстевшей, я отдала покупки посыльному, и мы завернули в ближайшее кафе: десять лет ведь не виделись! Выпили и заболтались. Когда я позвонила домой, ты уже не брал трубку…

– Я не об этом. Зачем ты вернулась?

– Что? – голубые глаза Гедды превратились в ледышки, сверкающие в узких щелочках, – Это ведь и мой дом, Скоглунд. Помни об этом, если решил меня бросить.

– Я? Тебя? Бросить? Гедда, Гедда…

– Кнут, Кнут…. Вот ты о чем. М-да, если меня вдруг собьет машина на улице, я сгнию в безымянной могиле, как бродяжка. Потому что мой муж-пессимист и не подумает подать в розыск и обзвонить морги. И всю оставшуюся жизнь он будет уверен, что я сбежала с любовником: нет повести печальнее на свете! Скоглунд, я сидела в кофейне с Гудрид! Завтра она придет на обед, если ты не против. Она так меня поддержала, когда ты был в клинике. Представляешь, она замужем за пастором и толстая, как бочонок – наша инфернальная Гудрид! Кнут, да пойми же, наконец, в моей жизни нет и не будет другого мужчины, Кнут.

– Гедда, зачем….Почему ты не провела с Гудрид еще часок? Зачем ты вызвала «скорую», зачем…

– Затем, что я тебя люблю. Да даже если бы я тебя не любила, если бы я тебя в первый раз видела – как я могла дать человеку подохнуть на полу, рядом с унитазом?

– Если бы любила, дала бы мне подохнуть на полу. Если ты меня любишь, нет нужды изображать добрую самаритянку. Не нужно мне дежурное милосердие из поучительных викторианских книжек. Любишь? А сколько ты еще собираешь меня любить? Месяц? Полгода? Неужели год? Через сколько времени ты бросишь меня и заставишь пережить этот ад сначала? Я не могу жить без тебя, Гедда, а ты не сможешь жить со мной. Ну, признайся же себе честно: сколько еще ты сможешь любить такого жалкого неудачника? Скажи, я должен подготовиться, – голос Скоглунда сорвался на крик.

– Мы переплатили, – произнесла Гедда с ироничной улыбкой, – пойду, налью нам по бокалу бренди.

– Что-что? Кому переплатили?

– Доктору Сигурдсену. Его репутация явно завышена: «Сколько ты сможешь любить такого жалкого неудачника?» – и это после пяти сеансов, за 800 крон каждый.

– Гедда. Сам Фрейд не вернет мне двадцати пяти лет жизни. Четверти века, ушедших на занятия не своим делом, к которому я не имею ни настоящих способностей, ни глубокого интереса. Я бездарь, Гедда! Пять лет я не разгибался над этим проклятым «Посейдоном». И максимум, на что я оказался способен – это несостоятельный, провальный проект. Даже тупица Гарднер смог сделать лучший.

– Тупица Гарднер, милый, использовал в своем проекте все, что у тебя плохо лежало. Только поэтому «Краб» показал себя не хуже «Посейдона» на боевых испытаниях.

– Тогда почему же они… Гедда, откуда ты можешь это знать? Результаты испытаний строго засекречены. Даже в нашей компании этой информацией владеет только высшее руководство и то из неформальных источников.

– Из тех же неформальных источников. Не забывай, что и у высшего руководства, и у генералитета есть жены и любовницы, с которыми они подчас забывают про гриф «секретно». А мы общаемся друг с другом, порой наплевав на этот секретный гриф. Так вот, пока ты развлекался пьянством, психоанализом и психоделическим суицидом, я наводила справки по своим каналам…

– И много выведала? – Скоглунд был потрясен осведомленностью жены. – Почему они выбрали англичан?

– Паркетные генералы, штабные крысы, – произнесла Гедда тоном жены какого-нибудь старого колониального полковника, – и их интриги. К сожалению, там, где пахнет большими деньгами, победителя определить не так просто, как в школьном матче по теннису. Впрочем, ты сам же мне об этом и рассказывал. Твой проект показал себя не хуже, отнюдь не хуже. «Пойседон» лучше определяет цели, зато английский дешевле в эксплуатации, что при натовских объемах финансирования совсем не принципиально. Однако, англичане подключили своего министра обороны и даже премьер-министра, с помощью которых и задвинули «Посейдон». Так что не прибедняйся, не говори мне больше про свою бесталанность.

– Да, представитель Норвегии в штабе НАТО получил за это хорошую головомойку от начальника нашего генштаба. Помню, как он тогда напился. – Скоглунд почти физически почувствовал, как шкала его самооценки стремительно поползла вверх, – но ты не говорила об этом раньше.

– Все разговоры о «Посейдоне» заканчивались твоими пьяными истериками.

– О-кей. Но что это теперь меняет? Английский проект принят. Представляешь, этот везунчик позвонил из Портленда и пригласил меня с тобой отдохнуть недельку-другую на его вилле. Говорил со мной таким тоном, как будто извинялся, что родился «с серебряной ложной во рту». Гарднер получил деньги, а я остался «с носом» и со своим талантом. Что мне с ним делать? Поместить в дубовую рамочку и повесить в кабинете?

– Продай проект русским, – спокойно сказала она, как будто разговор шел о подержанном автомобиле.

– Что-что?

– Продай «Посейдон» русским, – невозмутимо повторила Гедда, – Кроме НАТО, есть еще Варшавский блок, ты не забыл? У них-то еще нет ничего подобного.

– Это тебе тоже полковничиха рассказала?

– Неважно. Как сказала Маргарет Тетчер, «паритет – основа мира». Я думаю, за вклад в дело мира трехсот тысяч баксов нам хватит?

– Но ведь меня могут посадить за шпионаж!

– Ну, буду тебя ждать, как Сольвейг, мой Пер Гюнт. Только ты же ведь мальчик смышленый – все сделаешь так, чтобы мы получили деньги, а не романтику. Это наш с тобой последний шанс, милый. Она сделала ударение на слове «наш». Через два – три года все это устареет и не будет стоить ломаного гроша.

– И ты не будешь считать меня предателем?

– Нет. Это тебя надули твои союзники по НАТО! Это тебя предали! Это они нас с тобой предали! А сколько раз ты, не дождавшись, пока я кончу, ты, не доласкав меня, срывался из спальни к своему чертову компьютеру? Потому, что ты все время опаздывал с подготовкой месячных и квартальных отчетов! И мне пришлось при живом, здоровом муже купить себе вибратор. Ты вложил в «Посейдона» интеллект, знания, силы, время! Его у тебя не хотят покупать одни, тогда продай его другим. И неважно, что они русские, китайцы, или эскимосы. Нильса Бора почитают как великого ученого и на Западе, и в России. А ведь он, как теперь стало известно, консультировал русских ученых по атомной бомбе. Правда, бесплатно. Но тогда и времена были другие.