Текст книги "Таежный гамбит"

Автор книги: Юрий Достовалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава четвертая
1921. Октябрь

1

В апреле 1920 года на территории Забайкалья и российских дальневосточных колоний была провозглашена так называемая Дальневосточная Респу́блика. Официально она была сформирована как демократическое государство с капиталистическим укладом в экономике и была независимой. А фактически являлась буферным государством между Советской Россией и Японией. Идею создания ДВР выдвинул эсеровский политцентр. И удивительно – Советская Россия эту идею поддержала. Прежде всего потому, что весной двадцатого находилась в весьма сложной военно-политической обстановке. В Москве верно поняли, что провозглашение ДВР поспособствует предотвращению прямого военного конфликта с Японией и поможет вывести иностранные войск с Дальнего Востока. Для этого можно было и потерпеть полусоветскую республику. Зато уж потом, потирали руки в Кремле, потом можно будет всеми силами обрушиться на откровенно несоветские Забайкальское и Приамурское правительства.

И ДВР была провозглашена учредительным съездом трудящихся Прибайкалья. Столицей определили Верхнеудинск. В состав ДВР входили: Забайкальская, Амурская, Приморская, Камчатская области и Северный Сахалин, хотя фактически на тот период республика контролировала лишь Амурскую область, Хабаровский округ и Забайкалье, которое чуть позже было отторгнуто у ДВР Советской Россией.

Причиной того, что большевики съели Забайкалье был тот факт, что там, в отличие от других регионов ДВР, не было просоветских автономий, вся власть принадлежала Народному собранию и правительству Забайкальской республики, а к их созданию еще в восемнадцатом приложил свою крепкую руку Григорий Михайлович Семенов. С кем с кем, а вот с атаманом Семеновым красные мириться вовсе не хотели.

Признав ДВР уже в мае двадцатого, Москва предоставила ей финансовую, дипломатическую, кадровую, хозяйственную и военную помощь, что позволило Кремлю контролировать внутреннюю и внешнюю политику ДВР и создать Народно-революционную армию республики на базе красных дивизий. В октябре-ноябре двадцатого НРА разгромила Вооруженные силы Восточной окраины атамана Семенова. После длительных боев части НРА и партизаны заняли Читу, которая стала новой столицей ДВР. В это же время японские войска эвакуировались из Хабаровска, что привело к действительному объединению дальневосточных областей в рамках Дальневосточной республики.

В январе двадцать первого прошли выборы в Учредительное собрание ДВР, задачей которого стала выработка конституции республики и создание ее верховных органов. Большинство в Учредительном собрании получили большевики в союзе с представителями крестьянских партизанских отрядов. За время своей деятельности с февраля по апрель двадцать первого Учредительное собрание приняло конституцию ДВР, согласно которой республика объявлялась независимым демократическим государством, верховная государственная власть в котором принадлежит исключительно народу Дальнего Востока. В качестве органов верховной власти были избраны Правительство во главе с большевиком Краснощековым и Совет Министров. ЦК РКП(б) и Совет народных комиссаров Советской России держали под неослабным контролем решение всех важнейших вопросов внутренней и внешней политики ДВР, ее военное строительство. Народно-революционная армия буферной республики изначально рассматривалась как одна из армий Советской России.

Все бы хорошо, но тут в конце мая двадцать первого во Владивостоке вспыхнул мятеж…

2

Осенью двадцатого семеновские и каппелевские части были выбиты Народно-революционной армией Дальневосточной республики из Забайкалья и эвакуировались в Приморье. Лидером белых там считался атаман Семенов, опиравшийся на акт Колчака от 4 января 1920 года о передаче ему всей полноты власти на российской восточной окраине. Кроме того, атаман распоряжался солидными средствами русского золотого запаса. В половине двадцать первого в Порт-Артуре у Семенова побывали многочисленные делегации от антикоммунистических политических и военных группировок Дальнего Востока, в том числе и высшего командного состава каппелевцев. На встречах решались вопросы антибольшевистского военного переворота в Приморье и создания новой власти. К апрелю такой план, устраивающий, казалось, всех, был выработан. 14 апреля в Пекине состоялось совещание представителей военных отрядов генералов барона Унгерна, Кайгородова, Бакича, Савельева, атаманов Дутова и Анненкова. Говорили об объединении отрядов под общим командованием атамана Семенова и разработки плана весеннего наступления на советскую Сибирь и ДВР.

26 апреля в Гродеково открылся съезд представителей Оренбургского, Уральского, Сибирского, Енисейского, Семиреченского, Иркутского, Забайкальского, Амурского и Уссурийского казачьих войск. Среди главных вопросов – избрание походного атамана всех казачьих войск российской восточной окраины (бывший таковым Андрей Дутов погиб в Китае) и меры по объединению всех антибольшевистских сил. В результате походным атаманом был избран генерал-лейтенант Семенов.

Спустя месяц на совещании в Порт-Артуре решили, что верховная власть после переворота должна принадлежать атаману Семенову, а законодательная – Народному собранию.

Прозорливые люди, впрочем, видели, что «игра в офицерики» – всего лишь ширма для закулисных игр японцев, желающих прибрать Приморье русскими руками. И для этого японцы начали хитроумную дипломатическую игру, мастерами которой являлись всегда. Прежде всего, понимали они, необходимо поставить у руля ДВР русских антибольшевиков, которые неизбежно (этого не видел только слепой) обратятся за помощью к Японии.

Во Владивостоке создали подпольный комитет во главе с братьями Меркуловыми. Старший брат – купец и домовладелец Спиридон Дионисьевич – был влиятельной фигурой на Дальнем Востоке. Младший, Николай, не первый десяток лет владел на Амуре крупной пароходной компанией. Меркуловы были умны, ничего не скажешь. И сказочно богаты. В Токио понимали: случись что – братья побегут только к ним.

Второй картой казался атаман Семенов, обосновавшийся в японском Генеральном штабе. Но он действительно – казался, по сути был лишь запасным игроком.

И работа закипела. Во Владивостоке готовились склады с оружием. Братья Меркуловы зачастили в Харбин, наладили связи с влиятельными эмигрантскими кругами. Конечно, о поддержке их японцами братья не упоминали. Говорили только о создании в Приморье белого правительства. Европа поддержала затею. А тут еще в Советскую Россию вторглись отряды Петлюры, Булаховича, Савинкова. И «властелин пустыни» проснулся – барон Роман Федорович Унгерн фон Штернберг. Рванул из Монголии в Россию. Пятая армия Иеронима Уборевича повернулась в другую от Дальнего Востока сторону – к Иркутску. Момент был самым подходящим.

И вот в результате переворотов 24 мая в Никольске-Уссурийском и 26 мая во Владивостоке власть ДВР в Южном Приморье оказалась свергнутой. Было создано Временное Приамурское правительство, которое возглавил Спиридон Меркулов. Переворот совершили воинские формирования семеновцев и каппелевцев, располагавшиеся в районе Гродеково – Спасск – Никольск-Уссурийский – Владивосток. Командующий каппелевцев генерал Вержбицкий поддержал сформировавшееся правительство. Он-то и посоветовал руководителям правительства пригласить к сотрудничеству генералов Дитерихса и Мизинова, живущих в Харбине. Дитерихс отказался, а вот Мизинов, как мы видели, согласился.

Атаман Семенов был уверен, что события развертываются по его плану, и засобирался в приморье. Вопреки советам японского командования и Временного Приамурского правительства, генерал поехал во Владивосток. Это было началом его многомесячной борьбы с Приамурским правительством. Но сила силу гнет – и в конце концов Григорий Михайлович покинул Приморье. За это правительство выделило ему сумму, обеспечивающую его проживание в течение пяти лет. Семенов, в свою очередь, дал обещание не проживать в Японии или в местах, находящихся в сфере ее влияния.

Атаман сложил с себя звание главнокомандующего войсками восточной окраины. Все подчиненные ему воинские части переходили в распоряжение генерала Вержбицкого. В память о доблестном Ледовом походе Каппеля в июне двадцать первого командующий войсками Временного Приамурского Правительства генерал-лейтенант Вержбицкий издал приказ, которым устанавливался отличительный нарукавный знак каппелевцев. Знак представлял собой Георгиевскую ленту, сложенную под сорокапятиградусным углом. Подобно бело-сине-красному шеврону Деникинской Добровольческой армии, знак каппелевцев носился на левом рукаве, но только углом вверх.

«Что ж, каждая новая метла…» – подумал тогда Мизинов.

3

Мизинов впервые присутствовал на заседании меркуловского правительства. Оно проходило во Владивостоке, в центральной конторе акционерного общества «Торговый дом братьев Меркуловых, сыновей, зятя».

Вел собрание сам Спиридон Меркулов – высокий, породистый мужчина в белом чесучовом костюме. Говорил складно, грамотно и доказательно. Хотя что у него было на душе – не понимал, наверное, никто, меньше всего Мизинов, человек здесь совершенно новый.

Меркулов говорил о проблемах. Основная – уход японских войск. Они убедились в полном провале интервенции и открыто заявили об эвакуации в октябре. Следовательно, все иллюзии на японизацию Дальнего Востока развеялись.

– Временное приамурское правительство находит, что японские войска в Приморье принесли краю только пользу, сохранив его от окончательного разорения, – вещал с трибуны Меркулов. – Дальнейшее пребывание японских войск во Владивостоке и Приамурье не может встретить ни малейших возражений со стороны нашего правительства.

Члены правительства с ним согласились: другого выхода не было, надеяться на собственные силы не приходилось. Все молили в душе, чтобы японцы остались. Только в этом «приамурское правительство» видело свое спасение.

Затронули и финансовые вопросы. Денег в казне кот наплакал. Продать больше нечего.

– Прежде мы жили тем, что сбывали грузы, получали иностранные кредиты. Это позорище! Кто, уважающий себя, так живет? – раздавались голоса.

Еще вчера склады города ломились от грузов, продуктов, вооружения. Тысячи тонн. Сегодня было продано все.

– Надо эксплуатировать природные ресурсы! – кричали из зала. – Отдать коммерсантам промыслы, прииски!

Спиридон Денисович Меркулов, глава правительства, сидел в президиуме и, подперев голову массивным кулаком, бессмысленно глядел в зал.

Он увидел генерала Вержбицкого и вздрогнул. Он не любил генерала. Впрочем, «не любил» – мягко сказано. Он его ненавидел. Вечно Вержбицкий вставал у него на пути. Вот и сейчас всю военную власть загреб под себя. Того и гляди опять переворот учинит. Ему не впервой…

Да что там генерал – все его подвели, даже вчерашние друзья. Японцам главное – свой карман набить. Промышленники тоже поворовывают, это уж как водится. А тут еще эта Дальневосточная республика, будь она неладна! Большевики в затылок дышат, вот-вот насядут, и поминай как звали…

«И все-таки японцы – самые надежные друзья, как бы там ни было, – в который раз твердо для себя постановил Спиридон Меркулов. – Но как быть? Токийский кабинет адмирала Като заявил о новой дальневосточной политике. Японцы пошли на переговоры с ДВР! Куда уж дальше-то?.. А тут и армия полуголодная – почти тридцать тысяч человек. Да и себя бы не забыть»…

Когда все выговорились, Меркулов встал и, тяжело опираясь на дубовую столешницу, провозгласил в зал:

– Пребывание японских войск во Владивостоке и Приамурье не может встретить ни малейших возражений со стороны нашего правительства. Да поможет нам бог! – и сошел с трибуны.

Мизинов был разочарован. Никогда еще он не видел такого спектакля, такого беспомощного балагана.

Он разыскал Вержбицкого и высказал ему свои чувства.

– Я согласен с вами, Александр Петрович, – ответил Вержбицкий и, взяв его за локоть, отвел подальше от посторонних ушей.

– Понимаете, братья Меркуловы – люди умные и совестливые даже. Но вот практической сметки, толка в политических делах у них, конечно, маловато. То есть никакого вовсе. Николай сейчас иностранными делами занимается, да только вся его дипломатия целиком подчинена японским интересам. Так-то…

– Россию проговорили уже давно, – сказал Мизинов. – А теперь, видимо, хотят и вовсе продать ее. Тем же японцам.

– Да, Александр Петрович, – согласился Вержбицкий. – Отношение к японцам теперь несколько изменилось. Оно не то, какое было, скажем, еще лет десять назад. Тогда еще не воевали с Германий и на японцев смотрели как на недавних врагов. Потом германская, и образ врага совершенно изменился. Немец теперь по-прежнему главный враг всего русского офицерства. А на японцев, – Григорий Афанасьевич снисходительно улыбнулся, – теперь смотрят в лучшем случае как на союзников. Кое-кто, конечно, как на лучших друзей. И такой взгляд наличествует даже среди испытанных офицеров!

– Прискорбно, – согласился Мизинов. – Хотя я сам в японской кампании не участвовал, но хорошо помню общественное настроение тех лет: уныние, жажда реванша, кипучая деятельность наших «младотурок», как их тогда называли…

– Да, они сделали тогда немало для укрепления армии. Люди были, можно сказать, выдающиеся. Одни имена чего стоят – Деникин, Крымов, Мышлаевский, покойный Верховный правитель, тогда еще капитан второго ранга…

– Ну а эти-то что же, Григорий Афанасьевич? – Мизинов кивнул в сторону расходящихся членов меркуловского правительства.

– Не военные они люди, Александр Петрович, в этом, видимо, вся проблема. Да, кстати, вы знаете, что недавно предложили в кабинете Меркулова некоторые его члены? Очень любопытно!

– Буду признателен.

– В виду грядущей эвакуации японцев они намерены устроить в городе беспорядки. К примеру, нанять несколько банд хунхузов. Когда японцы будут грузиться на корабли, китайцы начнут резать людей, грабить магазины. Выкрикивать свои лозунги типа «Приморье должно быть китайским»! Горожане, естественно, впадут в панику и станут требовать, чтобы японцы остались. На любых условиях. Меркуловцы тогда посылают к японцам делегацию и от имени народа просят японского главнокомандующего остаться. И японцы, конечно, остаются. Ведь японцы ни за что не отдадут русскую землю китайцам, это у них давнее. И через пару дней они наведут порядок в городе да и во всем Приморье. Развешают хунхузов по фонарям и… что бы вы думали? Конечно, создадут новое русское правительство. Только в этой новой структуре, я не поручусь, что останется место для нас, русских офицеров.

– Безобразие! – побледнел Мизинов. – Но ведь наверняка выход есть, Григорий Афанасьевич?

– Разумеется, есть. Мы уже давно смотрим на это меркуловское непотребство. Поняли, что проку от такого правительства мало, и начали действовать по-своему. Не вразрез, конечно, с правительством, но более радикально, результативно, что ли…

– Что вы имеете в виду? – загорелся Мизинов.

– Я, да и многие мои коллеги, имеем в виду следующее. Надеемся, что вы целиком поддержите нас, Александр Петрович.

– Моя жизнь принадлежит России, – ответил Мизинов. – Большего у меня в жизни не осталось.

– Так вот, положение спасет только победоносное наступление на фронте! По меньшей мере, военные успехи дадут время, возможность собраться с силами, переорганизовать армию. Задержать безостановочное движение большевиков, наконец!

– Полностью с вами согласен, Григорий Афанасьевич!

– И прекрасно, голубчик Александр Петрович, прекрасно, – Вержбицкий отводил Мизинова все дальше в кулуары меркуловского офиса. – В таком случае у нас будет к вам одна очень деликатная просьба…

– Просьба? – недоуменно повел плечами Мизинов. – Ваше превосходительство, я находился в полной уверенности, что я еще являюсь генералом русской армии, следовательно, для меня было бы достаточно обычного приказа…

– Ну, ну, Александр Петрович, вы ведь помните о нашем прошлогоднем уговоре – беречь золото. Вот э товаша основная задача! Так что приказывать что либо не могу. Вы можете хоть сейчас вернуться в Харбин, и никто вам и слова не скажет в упрек…

– Золото пока под надежной охраной, – поручился Мизинов. – К тому же присмотреть за ним дополнительно согласился генерал Дитерихс.

– Это говорит о порядочности Михаила Константиновича, – кивнул Вержбицкий. – И о его предусмотрительности. Он не согласился участвовать в делах меркуловского правительства. Это и неудивительно, глядя на весь этот… балаган, мягко говоря… Но я уверен, что для его превосходительства еще придет звездный час, непременно придет!.. Да, так вот, Александр Петрович, к делу. Как вы посмотрите, если мы попросим вас, именно попросим, съездить в Хабаровск? Японцы оставили его неделю назад, и следом за ними в город хлынули красные партизанские отряды и, разумеется, чрезвычайка. Я думаю, они крепко возьмутся за офицеров Хабаровска. Надо опередить чекистов…

– Вы имеете в виду…

– Я имею в виду подготовку освобождения города. Мы готовим наступление на Хабаровск и хотим, чтобы к началу штурма в городе вспыхнуло офицерское восстание. Офицеров в городе немало, но, естественно, они законспирированы. Надо поддержать их, пообещать прислать оружие…

– Только пообещать?

– Оружие им будет, непременно будет! Закуплена крупная партия винтовок и пулеметов. Решается вопрос транспортировки. И деньги найдем. Нуте-с, Александр Петрович?

– Я согласен, Григорий Афанасьевич.

– Тогда по рукам, – Вержбицкий обнял Мизинова совсем как тогда, полтора года назад в Чите. – Паспорт мы вам выправим. Возьмите с собой двух-трех человек в качестве охраны. Паспорта на них тоже будут.

В гостиницу Мизинов возвращался уже поздно вечером. Над владивостокским рейдом опустился туман. Укрытые желтоватой пеленой корабли хрипло, надсадно гудели, взвизгивали буксиры и баржи в порту.

Мизинов углубился в центр города, к гостинице. На улицах зажглись фонари, переругивались извозчики, тренькали трамваи, светились витрины магазинов. Несмотря ни на что, город жил своей обычной жизнью.

«И он должен жить! – подумал Мизинов. – И должен быть только русским! За это не жалко и своей жизни, не то ли что в Хабаровск съездить».

Он поднял воротник пальто и прибавил шагу.

4

В заброшенной грязной фанзе верстах в пяти от Харбина сидели трое. Двое в казачьи чекменях [21]21
  Чекмень – здесь: форменная одежда казаков типа халата, застегивающегося на крючки.


[Закрыть]крошили в котелок черную, залежавшуюся солонину, третий, в гимнастерке с полковничьими погонами, курил, полуразвалившись на широком кане.

– Объегорил нас генерал, – рассуждал полковник. – Я так понимаю, что в его доме на Пристани золота и впрямь нет. Не такой он простак, чтобы золото без охраны держать.

– А где тогда? – поднял голову от котелка один из казаков и пристально посмотрел на говорившего.

– А на что ему полусотня забайкальцев, по-твоему? Хороводы, что ли, водить? Там и золото – в лавке его в Харбине. Иного не представляю.

– Ну, тогда нам вообще не видать этого золота… Пятьдесят казаков – да это, почитай, целый полк пехоты!

– Чертовски обидно! – полковник в злобно бессилии саданул кулаком по кану, поморщился, потряс рукой. – Второй год я за этим золотом гоняюсь!.. Ладно, хватит болтать без толку. Устал я что-то очень. Вы поешьте без меня, я, пожалуй, вздремну немного.

На самом деле Суглобов не спал. Перед ним вновь и вновь проносились события последних лет его мятежной жизни. Он любил вспоминать об этом, потому что любил вольницу, любил деньги, любил себя самого.

Дезертировав с фронта после выстрела в Мизинова, Суглобов прямиком направился в Сибирь, в родной Кузбасс. Затеряться там было проще, время переждать безопаснее. А что грядут свободные и веселые времена – в этом Суглобов не сомневался ни минуты.

В уездном городе Мариинске, где окопался Суглобов, весной восемнадцатого восстали пленные чехословаки. К концу июня весь Кузбасс оказался в их руках. Крестьяне поначалу сочувствовали белочехам, к свержению Советов отнеслись равнодушно. Они и не диво: за недолгие полгода Советы эти не сделали ровнешенько ничего для сносной крестьянской жизни. В отдельных уездах крестьяне даже помогали белочехам вылавливать скрывавшихся комиссаров и командиров.

Но к осени Директория начала активную мобилизацию крестьян в Белую армию. Помогали в мобилизации и чехи. Крестьяне зароптали, а особенно заартачились по поводу уплаты налогов: никаких податей никто платить не хотел ни под каким видом.

И осенью в Мариинском уезде появился один из первых в Сибири партизанских отрядов под командованием крестьянина Лубкова. Партизаны ударили по эшелону белочехов, охранявших станцию Мариинск, и отошли к станции Антобасовка. Перебиваясь награбленным, они затаились до весны следующего года, когда стали пускать под откос колчаковские эшелоны. Наиболее активно действовали отряды анархистов Новоселова и Глотова. К лету девятнадцатого почти весь Кузнецкий уезд был наполнен колчаковскими отрядами, боровшимися против анархистов.

Суглобов тонко уловил веяние момента, явился к Глотову и предложил свои услуги в качестве военного специалиста. Глотов, бывший актер какой-то бродячей труппы, с тонкими, невероятно женственными руками, с первого раза не понравился Суглобову. От его излишней аффектации и театральных поз и жестов несло мелочностью и пошлостью. Перед повстанцами Глотов любил погарцевать на тонконогом скакуне, в седле старался держаться молодцевато, но получалось плохо, картинно и жеманно. Он произносил пылкие речи, выхватив шашку и размахивая ею, что вызывало у Суглобова желание пустить над его головой пулеметную очередь и посмотреть, куда денется все позерство Глотова.

Одним словом, мнение об «атамане» у Суглобова сложилось самое отвратительное. Тем не менее деваться было некуда, и он согласился стать у повстанцев начальником артиллерии и контрразведки. Артиллерии, впрочем, поначалу было три орудия, а в контрразведке служил только Суглобов и его помощник-писарь.

Ревкомовцы края задумали было провести большевизацию глотовского отряда и прислали к партизану двенадцать коммунистов во главе с «товарищем Анатолием». По совету Суглобова Глотов не стал даже разговаривать с коммунистами, а просто выгнал их вон. Они, однако, сумели переманить на свою сторону многих партизан.

И все равно отряд рос, к осени насчитывал около трех тысяч человек и освободил десятка два волостей. Вскоре к этому списку добавились еще шесть волостей. Объединившись с отрядом анархиста Новоселова, партизаны Глотова вошли в Кузнецк. Они оцепили город и разоружили формирования ревкома. Были казнены все, кто в восемнадцатом-девятнадцатом годах служил в органах власти, а также колчаковские офицеры. Смертные приговоры выносились и по жалобам горожан. Были зарублены генерал Путилов и полковник Зволинский, сожжена городская тюрьма.

После этого линчевания Глотов нанес визит в кузнецкий Ревком, где его уже ждали. Заняв представительское кресло, он сказал:

– Хоть я и пришел к вам, но я не ваш. Я беспощадно рубил врагов трудящихся и буду рубить. Но буду бороться с Лениным и Троцким, поскольку всякая власть является ярмом трудящихся. Пользы от власти никакой не было и не будет. Углубляй революцию, не давай ей погаснуть, поджигай мировое пламя под черными знаменами анархии!

Так и воевали глотовцы совместно с красными, но под своим знаменем. В конце декабря девятнадцатого под напором партизан и регулярных частей РККА разрозненные отряды белых ушли на Мариинск. По приказу Реввоенсовета Пятой армии красных партизаны должны были подчиниться регулярным частям. Глотов и Новоселов отказались выполнить этот приказ. Их арестовали и под конвоем отправили в Кузнецк. Пробольшевистски настроенные партизаны разоружили своих товарищей по оружию – анархистов. Суглобову удалось счастливо скрыться.

В начале января двадцатого Глотова и Новоселова перевезли в Кузнецкую тюрьму, откуда отправили в Новониколаевск. Не доезжая до города, Новоселов уговорил двоих конвоиров из бывших партизан и бежал с ними в Барнаульский уезд. А Глотова жестоко избили и выпустили до суда. Но суда не состоялось – не до того было красным: остатки белых армий уходили за Байкал, ускользали, как песок сквозь пальцы. А это было посерьезнее любого Глотова.

Пустившийся скитаться, Суглобов нашел себе двух-трех помощников из таких же бывших анархистов, весь «анархизм» которых состоял в том, чтобы побольше да побезопаснее урвать. Это импонировало Суглобову. Не горюя о Глотове и иже с ним, он стал одиноким охотником. В это время, весной двадцатого, он и нанес свой первый визит к Мизинову…