Текст книги "Таежный гамбит"

Автор книги: Юрий Достовалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

9

Станичники начали уставать, нервничали, нетерпеливо переминались с ноги на ногу. «Тридцатидворные» посовещались между собой, на середину крыльца вышел самый старший – семидесятитрехлетний казак Балалахов – и, как сумел, прокричал в толпу:

– Потише тама! Щас будут! Ишь, войско собралось, терпения нимало нету!

– Да чего терпеть-то? – возмущались казаки. – Взялись силой, так осиливать надо-ть! А то ведь энти красные-то, знамо дело, лишаями наросли на нас, промешкаем – тут как тут будут!

– Не будут! – прохрипел Балалахов. – Не дадено таперича им правов таких! Кончились их права! А вы не гомоните, бойцы, тоже мне, так вас разэдак! – Балалахов вернулся на свое место, сел, недовольно озираясь по сторонам.

Казачки пошумели еще минуту-другую, и вот в конце станицы показался посиденошный [24]24
  Посиденошные – молодые казаки 17–18 лет, несшие при правлении бесплатную службу – «посиденки». Как правило, были посыльными.


[Закрыть]. Он подбежал к крыльцу, перевел дух и выпалил:

– Едут! Иван Герасимович едут!

Все приосанились, замерли и устремили глаза в сторону Крапивной Пади, откуда, судя по всему, и должен был показаться окружной атаман.

Наконец, он показался. На кауром жеребце, в сопровождении двух казаков, он наметом подскакал к правлению и ловко спрыгнул на землю. Передав коня посиденошному, взбежал на крыльцо и сразу же обратился к казакам:

– Станичники! Власть коммунистов в нашем округе кончена!

– Любо! Любо! – зашумела толпа, но то была уже не толпа, которую недавно ругал старик Балалахов, а самое настоящее войско, дышавшее единым порывом и внимающее своему командиру.

– Отныне мы свободные граждане! – восклицал Камов, и его узкие китайские глаза казались пьяными от свободы. – За советскую власть без коммунистов! Это пока, там поглядим! Продразверстку долой! – этот лозунг особенно понравился казакам, они снова закричали, поддерживая своего атамана.

– Мы будем проповедовать свободную торговлю, – продолжал Камов. – Расширять и укреплять ее!

– Верно! Правильно! Надоело! – кричали казаки.

– Арестовывать только коммунистов, остальное население не трогать! Они такие же обманутые большевиками, как мы с вами!

– Не тронем! В обиду не дадим!

– Военных мобилизаций не будет! Хватит нашими жизнями завоевывать чью-то победу! Все коммунистические ячейки долой!

– Долой! – и этот могучий единый возглас эхом повторили вокруг тайга и горы…

10

Вспыхнувшее в Больше-Аринской, казачье восстание вскоре перекинулось на весь север Амурской области. К середине октября, освободив родной округ от большевиков, повстанцы перекинули военные действия в соседние земли края. В Больше-Аринской был создан уездный Совет без коммунистов. Большевики, доселе не уделявшие должного внимания проблемам казаков, всячески притеснявшие и унижающие вольных воинов, оказались застигнутыми врасплох и расплачивались за это самой жестокой ценой.

Спохватившись, в Больше-Аринскую спешно направили отряд красноармейцев из пятидесяти трех бойцов под командованием латыша Илмара Струда. С отрядом выехал и председатель следственной комиссии.

Отряд прибыл в Больше-Аринскую, когда около полусотни казачьих представителей волостей проводили районное собрание по организации самостоятельного уезда. О цели прибытия красноармейцев собранию известно не было. Но когда Струд потребовал запретить собрание и погрозил наложением контрибуции, казаки вспыхнули. Похватавшись за винтовки и шашки, они предстали в глазах чекистов весьма внушительной силой, и Струд не рискнул ввязываться в бой.

Отряд выступил в обратный путь за подкреплением, но группа вооруженных казаков начала преследовать чекистов. Струд велел сделать несколько предупредительных выстрелов. И без того возбужденные, казаки бросились на чекистов, в атаке потеряв троих, что только еще больше распалило их.

И началась бойня. Красноармейцев забивали до смерти, рубили на месте. Отстреливаясь, чекисты отступали верст пятнадцать, пока, наконец, восставшие прекратили преследование. Струд вернулся в Благовещенск всего с двенадцатью красноармейцами и был сразу же отстранен от командования и отдан под суд.

Казаки лишились девяти человек, но теперь представляли собой закаленное войско, принявшее боевое крещение с самым жестоким врагом всех времен и народов, как сказал на митинге сам атаман Иван Герасимович Камов.

После боя под Больше-Аринской казачья вольница продолжила законодательную работу. Районное собрание в станице приняло резолюцию о бое с чекистами (грамотен был Камов, знал, как правильно вести дела). Разбирая постановление губернского Совета об учете хлеба, казаки загомонили в полный голос, требуя «эту самую резолюцию подальше куды…» Общим голосованием «хлебную монополию решительно отклонили».

Потом прозвучали решительные, зажигательные речи казаков с призывом встать на защиту своего округа и соседних казачьих земель и до последнего биться с ненавистным Благовещенским Советом.

Следующей крупной победой восставших было освобождение соседнего уездного центра – Усть-Балыка. Тщательно все разведав и используя почти полное отсутствие войск в Усть-Балыке, отряд казаков под началом храброго офицера, героя германской войны подъесаула Грабина ранним утром подошел к городу, снял охранные посты и начал осаду винного склада, где хранилось оружие, размещался уездный исполком и утепленный барак советских и партийных работников.

Внезапное нападение не позволило оставшимся в городе красным отрядам оказать своевременное и продуманное сопротивление. Овладев оружейным складом, грабинцы сильным огнем подавили сопротивление красноармейцев.

Осажденные в бараке сотрудники уездной чрезвычайки и члены уисполкома вынуждены были прекратить сопротивление. Захваченные в плен председатель чека, военно-революционный комиссар и председатель уисполкома были расстреляны прямо у дверей барака. Других руководителей не нашли или нашли уже мертвыми.

Захватив огромное количество оружия в местном арсенале, казаки послали связного в Больше-Аринскую, и вскоре к ним подоспел крупный, в триста человек, отряд казаков, составивший новый гарнизон Усть-Балыка. В бараке, переоборудовав и укрепив его, Камов организовал свою тюрьму. В подвале тюрьмы обоpудовали камеpу пыток. И вскоре в тюрьме уже содеpжались более сотни паpтийных, советских и комсомольских pаботников.

Восстание ширилось и крепло. И казалось – нет ему конца и краю…

11

Советская власть в Приамурье только вставала на ноги, не была еще уверена в своей силе, а потому и вела себя агрессивно. Хотя основная масса неказачьего населения области и приняла лозунги большевиков, молодое государство было не в состоянии что-либо дать народу, кроме обещаний. А разоренное многолетними войнами хозяйство не могло обеспечить потребности растущего, как на дрожжах, партийного аппарата. За все это расплачивалось в основном крестьянство, как наиболее массовый и неорганизованный слой производителей. Сборщики налогов и их охранники отъедались на голодных поселянах. Особенно это чувствовалось в Сибири, где еще сохранялось право собственности. Если в центральной России новые порядки принимались населением терпимо, быстро становились привычными, то в Забайкалье, например, эти порядки привели к массовым восстаниям и усилению активности вооруженной части эмиграции в приграничье.

И советы поняли: если не предпринять что-то очень кардинальное, то пиши пропало!

В Амурском губкоме РКП (б) лихорадочно искали средств для подавления мятежа. Митинговать и заседать стали меньше. Поняли: накануне решающих событий в Приморье восстание Камова – что чирей на известном месте в страду.

Секретарь губкома призывал:

– Hаpяду с подавлением восстания и ликвидацией бандитских шаек пpиступить к шиpокой политической pаботе! Для этого необходимо в pайонах, подвеpженных бандитизму, созвать шиpокие казачьи как волостные, так и станичные сходы, pазъясняя на них контppеволюционность бандитского движения, и добиваться того, чтобы казачество само осознало свою вину пеpед Советской властью и обещало содействовать в борьбе с бандитами!

Амурский губисполком в стороне не остался и принял обращение к крестьянам Благовещенского уезда: «Товаpищи кpестьяне! Hичто не должно пpепятствовать честному кpестьянину мирно трудиться. Амуpский губисполком пpизывает всех кpестьян, пеpешедших на стоpону мятежников атамана Камова, немедленно веpнуться к своему миpному тpуду. Помните, что вовpемя pаскаявшихся Советская власть не каpает! Да здpавствует миpный тpуд!»

Это обpащение, изданное в виде листовки тиpажом в десять тысяч экземпляpов, широко pаздавалось в селах и деpевнях, еще не захваченных камовцами.

А тем временем «захватчики» преспокойненько освобождали от комиссаров станицу за станицей, уезд за уездом. Они спиливали телегpафные столбы, уничтожали сpедства связи. Получалось так, что Благовещенску, окружаемому кольцом восстания, грозила участь быть отрезанным от всей страны и встретиться со стихийной казачьей вольницей один на один.

12

Хабаровский офицерский мятеж провалился, едва начавшись. Насторожившиеся после ареста Кандаурова чекисты справедливо заподозрили неладное. Ни на какого анархиста арестованный явно не походил, выражался кондовым казачьим языком, да еще проглядывали в его глазах какое-то едва уловимое презрение к новой власти, заскорузлая патриархальность да отчаянное упорство.

Розовощекий верно тогда понял, что проку от Кандаурова не будет, потому и решил, что бесполезно тратить на него время, проще расстрелять и вплотную заняться офицерьем. А что в городе его полным-полно – это не было секретом ни для кого. Тем более для чекистов. И в хабаровской ЧК начали действовать.

Сбродов тоже был не лыком шит. Он чувствовал, что, прояви офицеры малейшую активность – неминуемы аресты и расстрелы. А потому дал указание всем членам подполья затаиться, а все хлопоты по подготовке выступления взял практически на свои плечи. Ездил по квартирам офицеров, обговаривал сроки, бывал на городской пристани, где его друзья-конспираторы готовились к приему крупной партии оружия, готовой поступить от каппелевцев.

Но чекисты опередили. Ночью пытались арестовать видного члена подполья полковника Аникеева. Полковник отстреливался, пробовал уйти по крышам, но погиб в перестрелке. Жену и дочь Аникеева закололи штыками тут же, в квартире. Следующей жертвой стал статский советник бывший банкир Протвич, немало помогавший подполью деньгами. Его вытащили из постели, избили и увезли в чека. Там, как слышал Сбродов, ничего от него не добившись, повесили на обрезке сыромятной кожи.

Вскоре пришел конец и портовому подполью. Среди бела дня туда явились пятеро вооруженных и прямиком направились к доку. Старший отряда, бородатый рослый детина, бросил недоуменному начальнику порта:

– Развели тут контру!

Начальник недоуменно возражал:

– Как понимать? О чем вы? У нас все в полном порядке… Работы идут по графику…

– Знаем мы ваш график! Какие грузы разгружаете ночами?..

Начальник порта лепетал что-то невнятное, едва поспевая за чекистами, которые уже входили в док. В помещении гудело. На талях перемещались ящики и тюки, коробки и мешки, сварные конструкции и колесные пары, рельсы и жнейки-лобогрейки. Бригадир свистел в свисток, командуя маневрами.

– Где тут старший докер Малеев? – крикнул чекист, вынимая из кобуры маузер.

Докеры оторвались от тельферов [25]25
  Тельфер – таль импортного производства.


[Закрыть]и хмуро глядели на вошедшего.

– Кто, спрашиваю? – рявкнул чекист.

– Я Малеев, – навстречу ему шагнул плотный, коренастый мужчина средних лет и настороженно остановился шагах в трех.

– Та-а-ак! – протянул чекист. – А у нас есть сведения, гражданин Малеев, что вы никакой не докер и уже паче не Малеев, а капитан колчаковской армии Брындин.

– А чем докажете? – заметно побледнел докер.

– Да и доказывать не собираюсь! – оборвал чекист и кивнул своим: – Взять сволочь!

Конвоиры шагнули было к докеру, но тот внезапно выхватил из-за ремня наган и выстрелил в упор. Раз, другой, третий. Оба конвоира упали, старший схватился за правое плечо, выронив маузер.

Брындин бросился к дальнему причалу, вслед ему загремели выстрелы двух уцелевших конвоиров.

– Живым, живым взять падаль! – прохрипел им старший, и конвоиры, грохоча сапогами по окованному полу, кинулись вдогонку.

– Ну что, начальник? – осклабился чекист, все еще держась за руку. – Так и не ответил на мой вопрос! Чего молчишь, вражья харя?! Отвечай!

– С удовольствием, господин чекист, – спокойно ответил начальник порта и поднял маузер. – С удовольствием отвечу. За всех отвечу, в полной мере и разом! – и выпустил в обезумевшего чекиста все остававшиеся в обойме патроны. Чекист умер на глазах – в корчах и муках. А начальник порта, оглянувшись по сторонам, скомандовал бывшим поблизости докерам:

– Разбегаемся! Передайте всем – уходить! Кто как может – перебирайтесь во Владивосток. До встречи, господа! – и нырнул в ближнюю распахнутую дверь.

Остальные последовали его совету.

О портовом происшествии Сбродов узнал через час: один из «докеров» прибежал к нему домой и рассказал обо всем. Сбродов поблагодарил офицера, проводил его задним ходом. Потом подумал минуту-другую и позвал жену:

– Маша, собираемся! Полный провал!

Мария Викторовна засуетилась, бросая на ходу:

– Я во Владивосток. К племяннику. Ты куда? К Вержбицкому? Не опасно ли тебе через линию фронта?

– Нет, Маша, не к Вержбицкому, туда и впрямь опасно, не дойду. Большевики надежно запечатали каналы нашей связи. Попробую до Николаевска [26]26
  Теперь город Николаевск-на-Амуре.


[Закрыть]. А там через Якутию к Камову. Он меня знает с германской.

– Храни тебя Бог, Василий! – жена подошла к мужу, долго смотрела в его глаза, потом обняла и начала всхлипывать. – Увидимся ли?

– Успокойся, Маша, сделай милость. Прошу тебя, родная, – Сбродов ласково гладил жену по вздрагивавшим плечикам, но сам понимал, что надежды когда-нибудь снова увидеть жену у него практически нет.

– Возьми другой паспорт, – наставлял он. – На улице возьми извозчика до вокзала. Попробуй попасть на поезд. Они ходят плохо, но, буду молить Бога, доберешься. По приезде во Владивосток напиши… Хотя что это я? Куда писать-то? – грустно улыбнулся он. – Молись за меня, Маша, а я буду о тебе. – Он протянул ей маленький браунинг:

– Возьми, пригодится.

– Не надо, Вася, – отстранила Мария Викторовна его руку. – Береженого Бог бережет. Мы с тобой убеждались в этом не раз. Упасет и сейчас. Ступай, – она еще раз обняла мужа, перекрестила напоследок и открыла дверь.

А потом, заперев дверь, вернулась в спальню и долго стояла перед зеркалом комода. Она понимала, что это конец, что ни на какой поезд ей не попасть, что, возможно, уже через полчаса здесь будет ЧК, что ни за что она не вынесет пыток. Она в последний раз взглянула на образ Богородицы в углу. С иконы на нее глядел грустный неподкупный лик. И тем не менее она знала – если что-то и есть там, то есть только благодаря Ей– соединившей в себе землю и небо.

Мария Викторовна открыла ящик комода, извлекла из-под белья завернутый в полотенце дамский револьвер, погасила свечи и выстрелила себе в висок…

13

По фальшивому паспорту, наклеив бороду и усы, полковник Сбродов добрался до Николаевска, где за определенную сумму его согласились перевезти на небольшом моторном баркасе [27]27
  Баркас – небольшое самоходное судно для портовых перевозок и работ.


[Закрыть]в Чумикан, на побережье Охотского моря. Запросили немного, но Сбродов, вытащив портмоне, отсчитал половину и протянул купюры мореходу:

– Что нынче эти деньги? Оставьте, пригодится.

В Чумикане на оставшиеся деньги он нанял местных якутов-проводников и через неделю, преодолев свыше трехсот верст, обнимал Камова в его лагере на Зейских озерах.

– Здорово, здорово, Василий Кузьмич, – Камов был рад несказанно. Военных специалистов в его повстанческой армии не было, а ситуации порой складывались и вовсе непредвиденные.

– На днях вот, – рассказывал атаман, – атаковали городок один. Там гарнизону-то пара сотен. Да и то – милиция, что ль, какая… Но оборонялись, черти, упорно, грамотно, ну впрямь немцы, как я их помню… Раза четыре бросал я пластунов своих в атаку – не могут подойти, и все тут! Видать, командовал ими военспец какой бывший…. Ты извини, Василий Кузьмич, – видя, что Сбродов поморщился, уточнил Камов. – Разные ведь военспецы бывают… Ну так вот, сдались они, когда мы обстреливать их начали из орудий. Снарядов перевели – тьма! А у меня с ними напряженно, каждый как золотой…

– Сколько орудий-то у тебя, Иван Герасимович? – поинтересовался Сбродов.

– Двенадцать.

– А людей?

– Около пяти тысяч.

– Ого! – присвистнул Сбродов. – По военному времени окопной войны – это огромный полк. А по практике нынешней войны – так целая дивизия!

– Стратега только нет, – сокрушенно покачал головой Камов.

Сбродов молчал. Атаман плеснул еще по кружкам. Выпили, крякнули, закусили казачьими разносолами, пожевали. Камов снова спросил, уже в лоб:

– Так чего, Василий Кузьмич, возьмешь военное руководство в свои руки?

– В каком качестве, Иван Герасимович? – полковник поднял слегка соловые глаза от тарелки и вполне трезво поглядел в глаза атаману.

– Да что тебе далось это качество? – отшутился Камов. – Да хоть начальником штаба пойдем, а? Заместителем у меня подъесаул Грабин – толковый вояка. Одна беда – академий мы с ним не кончали. А ты…

– Я тоже не кончил. Революция помешала, – вставил Сбродов.

– Все одно, учился ведь, – не отставал Камов. – Да и академия-то Николаевская! [28]28
  Императорская Николаевская военная академия – высшее военное учебное заведение в Российской империи. Являлась главным центром подготовки общевойсковых командиров и специалистов штабной службы.


[Закрыть]Просто так туда не берут, знаю. К тому же на фронте как-никак полком командовал.

– По необходимости, а не по штатному расписанию. Полковых-то всех выбило.

– Знаю, Василий Кузьмич, знаю. Тогда и ротами прапорщики командовали. Ну а раз ты не по штату над полком начальствовал, то и в моей нештатной армии начальником штаба будешь неплохим. Идет?

– Иван Герасимович, я с тобой, какая тебе разница, в каком качестве? – упирался Сбродов. – Врага все равно вместе бить будем, крепко будем бить, обещаю!

– Есть разница, есть! – Камов стукнул по столу тяжелым кулаком. Потом договорил значительно: – У меня ведь армия!

Сбродов задумался, выпуская колечки дыма. За окном меркнул день. Перекрикивались казаки, разводя караул.

– Иван Герасимович, – заговорил, наконец, Суглобов. – Начальником штаба я уже был – начальником штаба полка, под Ригой, в семнадцатом. Если хочешь, буду тебе боевым другом. Поверь, другом я буду преданным.

– Жалко! – повесил голову Камов и снова плеснул в кружки. – Думал, армия у меня…

– У тебя и есть армия, атаман, – ответил Сбродов. – Скоро увижу ее в бою, уверен – понравится мне она.

На том тогда и порешили. Сбродов остался у Камова чем-то вроде военного советника. В затишье проверял подразделения, обучал казаков тактике и окапыванию, с артиллеристами беседовал о баллистике и фланкирующем огне [29]29
  Фланкирующий огонь – обстреливание противника с флангов.


[Закрыть]. Казаки оказались благодарными учениками – внимательно слушали, толково разумели, грамотно отрабатывали на практических занятиях. И вот сегодня, наконец, первый большой бой после недельного пребывания Сбродова у Камова. Что-то покажут казаки, как себя зарекомендуют в настоящем деле?

Сидя в «блиндаже» атамана, Сбродов ждал, когда начнут стрелять. Камов курил и заметно нервничал:

– Что, Виктор Кузьмич, экзаменовать будешь моих сегодня? Да ведь они без тебя уже таких подвигов насовершали! Что же их испытывать?

– А может, хочу посмотреть на плоды своих уроков, как ревнивый педагог? Не допускаешь такого?

– Жива все-таки в тебе учительская жилка, – улыбнулся Камов. – Всегда тебя таким знал.

– Вот видишь. А ты меня начальником штаба хотел, – улыбнулся Сбродов. – Может, откроем и в твоей армии академию? А что, будем твоих офицеров военной грамоте учить.

– Некогда, Василий Кузьмич, – с сожалением покачал головой Камов. – Мы свои академии в боях проходить будем.

Затрещал-таки пулемет. Сбродов поднялся и кивнул Камову:

– Пойдем, Иван Герасимович, поглядим, на что годятся твои орлы!

Они вышли из шалаша. Над головой, обламывая ветки, свистели пули. Они пригнулись и вскоре подбежали к основному пулемету. Пулеметчик стрелял прицельно, но пули уходили, видел Сбродов, выше голов наступавших, а потому не причиняли им никакого вреда. А между тем шли красные почти в полный рост, не пригибаясь, на ходу передергивая затворы винтовок. Вот только стрелять стали чаще и кучнее.

– Ложись, атаман! – и Сбродов упал рядом с пулеметчиком, подвинув его в сторону:

– Дай-ка. Я ведь говорил, чтобы не стрелял прежде положенного?

Казак подвинулся, рядом с ним упал Камов.

Сбродов приник к прицелу, подождал, пока враг приблизится на оптимальное расстояние, и плавно нажал гашетку. Первая очередь взбила землю возле ног наступавших, фонтанчики пыли взметнулись над сапогами красноармейцев.

– Видишь? – крикнул Сбродов казаку. – Пробная очередь сделана. Теперь – по цели.

Сбродов чуть приподнял ствол «максима», и второй очередью ударил точно по цели. Упал один красноармеец, другой, третий. Падали они медленно, разворачиваясь лицом к бегущим сзади, словно хотели предупредить: осторожно, здесь умелый враг, грамотный и жестокий!..

Продвижение красных замедлилось. Они нехотя стали окапываться.

– Василий Кузьмич, а ты не только моих научил окапываться, но и красных научишь! – пошутил Камов. – Ну, прирожденный учитель!

В воздухе раздалось пронзительное шипение. Звук приближался и множился. И разорвался невдалеке с сухим, устрашающим треском.

И Камов, и Сбродов узнали этот звук: шрапнель!

– Никого не задело? – поднял голову Сбродов.

Все были целы.

– Всем залечь глубже! Передать по цепи! – приподнявшись, крикнул Камов на оба фланга и снова упал.

Второй снаряд оказался осколочным. Он разорвался позади пулеметчика – там, где стоял коновод с лошадьми. Казак даже не крикнул – как стоял, так и упал подкошенный. Осколки просвистели над головами, обдав лежавших пропитанной гарью землей. Но пулемет не пострадал. Следующий снаряд не долетел, третий тоже, четвертый разорвался далеко за спинами.

– Ну и ученички! – хохотал Камов.

– Да, артиллерийской подготовкой с ними, похоже, никто не занимался, – согласился Сбродов. – Однако сейчас они встанут опять.

Так и вышло. Залегшие цепи красных вновь поднялись, но двигались уже грамотно – перебежками, хоронясь за кустики и бугры.

– Постигай науку, казак! – крикнул Сбродов и вжался в прицел.

Когда цепи подошли совсем близко, выстрелил. Передовые упали, остальные залегли.

– Будут брать не мытьем, так катаньем, – заметил Камов.

– Да, перебежками, – согласился Сбродов и кивнул направо: – Тот фланговый пулеметчик еще молчит и правильно делает. Ему бы начать вовремя, когда пообдерутся метров на сто к нам. Сумеет ли?..

– Может, я сбегаю, ваше высокоблагородие? – вызвался пулеметчик.

– Как атаман прикажет – он у тебя командор.

– Дуй, Хлынов! – кивнул Камов. – И будь там с ним, поправляй, ежели что. Он молодой еще…

Пулеметчик сорвался и взапуски кинулся на левый фланг. Пули зацвыркали над ним рьяно и густо. Пригнувшись, он нырнул в голые кусты боярышника. Немного прополз и опять вскочил. Чередуя падения и рывки, он скрылся из вида.

– Отчаянный он у меня, – похвалил казака Камов.

Красные предприняли очередной бросок – и поплатились за это еще пятью жертвами сбродовского пулемета.

– Сейчас вот, сейчас бы… – выдавил Сбродов. – Вот сейчас поднимутся, и тогда бы с фланга. Добежал ли Хлынов твой?

Как бы в ответ ему поднялись красные, но во фланг им хлестнул жесткий огонь флангового пулемета.

– Молодец Хлынов! – довольно крякнул Камов.

– Добрые казаки у тебя… Иван Герасимович… славные… – выкрикивал Сбродов в перерывах между очередями.

Не ожидая двойного огня, красные начали отползать. Сбродов, выпустив еще пару очередей, дал им возможность спокойно достичь своих позиций.

– Такая вот наука, Иван Герасимович, – поднимаясь, сказал Сбродов. – Орлы твои казаки! Хоть сейчас пойду твоим начальником штаба.

Они рассмеялись и обнялись. Вдали, над красными позициями, протрубил сигнал к отходу.

– Смотри-ка, и у них педагоги есть настоящие, – кивнул Камов в сторону красных.

– Правду ты, видимо, сказал, Иван Герасимович. Военспец у них подвизается, не иначе, – задумался Сбродов и грустно добавил: – Что же нас разделило-то в конце-концов?