Текст книги "Четвертый вектор триады"

Автор книги: Юрий Белов

Слог 8
КРИСТАЛЛ ПАМЯТИ

Лэйм

Охотничий замок короля Диабемского

Утро

Когда камень раскрылся, Ксана вдруг оказалась в тысяче мест одновременно. Тысяча эльфов, похожих друг на друга и в то же время очень разных, говорили что-то, иногда одними глазами, иногда своим певучим, сказочным языком. Ксана видела и слышала всех сразу, но они не сливались в неразличимое пятно. Девушка прекрасно понимала каждого. Она не только знала, о чем шла речь. Она знала также предысторию каждого разговора. Чудесные имена и еще более чудесные биографии открывались ей в бездонной глубине кристалла. Она жила их радостями и печалями, пела их песни и любила их любовью. Через несколько минут (часов? лет?) Эола прикрыла перстень ладонью.

– Погоди, Эола, милая, дай еще посмотреть! – взмолилась Ксана.

– Нет. Для первого раза достаточно. Иначе ты можешь уйти, и мне будет очень трудно вернуть тебя.

– Уйти? – Ксана вдруг почувствовала, что в бесконечном круговороте событий и лиц действительно можно утонуть, потерять себя, раствориться в чужих жизнях, сгореть в огне чужой, до боли прекрасной любви, умереть чужой, редкой и от этого еще более несправедливой, смертью.

Конечно, нужно вернуться.

Вернуться в родовой замок, к холодным комнатам и еще более холодным коридорам, к подгоревшему мясу и клейкому, непропеченному тесту. Вернуться к взбалмошному, больному отцу с его вечной фляжкой и глупой улыбкой, к маленькому, злому шуту, которого отец почему-то боится. К слюнявому и громогласному барону с липким взглядом и потными руками. И еще вернуться к могиле матери, умершей не своей смертью, и черной засохшей розе в вазе у изголовья кровати.

– Зачем, Эола?! Зачем ты дала мне посмотреть в него? – Безысходная тоска пленной птицы переполнила Ксану. – Я – смертная, и мне никогда не попасть в Лучезарную Долину. Я человек, и мне никогда не быть такой чистой и светлой, как вы!

– Девочка моя… – Эола обняла воспитанницу, – люди ничем не хуже эльфов. Они просто слишком быстро живут. Ничто хорошее не делается быстро. Любые достижения требуют длительной, терпеливой работы. А вам всегда некогда. Вы стараетесь успеть, не опоздать, не пропустить свой кусок счастья. Вы спешите, не понимая, что счастье – это не событие, а состояние, и у него много имен. Среди них – совершенство, творчество, нежность…

– А любовь?

– Любовь сложнее. Инстинкт продолжения жизни освобождает огромное количество энергии. И поэтому вокруг влюбленных вертятся десятки очень разных существ. Многие из них – паразиты. Они способны превратить любовь в ненависть, желание близости – в телесную похоть, необходимость поддержки и одобрения – в жажду самоуничижения, а радость обладания – в инстинкт собственника. Другие, наоборот, пытаются помочь людям подключиться к высшим источникам энергии и информации. Каждый, кто когда-нибудь влюблялся, помнит состояние блаженной лучезарности, окутывающее изменившийся мир, чувство чего-то очень хорошего, случившегося недавно, и непрерывное желание делать добро совсем незнакомым людям.

Война Света и Тьмы продолжается уже очень давно и идет с переменным успехом. Лишь от тебя и твоего избранника зависит, кто победит в борьбе за вашу Любовь. Либо она переродится под безжалостными лучами Эгоизма и Самости, либо сможет вырасти до космических масштабов и превратиться в самостоятельное существо. Есть целый мир, заселенный Светлыми Чувствами. Там живет и моя Любовь. Только сейчас она печальна…

Эола замолчала, прикрыв глаза и погрузившись в прошлое. Ксана, не решаясь прервать поток ее воспоминаний, сидела тихо, и только ее руки обнимали девичью талию подруги, невообразимо давно родившейся, но дышащей все той же опьяняющей юностью Первой эпохи.

Наконец эльфийка глубоко вздохнула и, погладив голову Ксаны, сказала:

– Теперь ты понимаешь, почему Демиурги пытались ввести среди людей обычай иметь в королевских домах няню из Благословенного Народа? Ведь тебе суждено быть королевой. От правителей зависит очень многое…

– Я не хочу быть королевой, – тихо проговорила Ксана, – я хочу быть любимой! И еще хочу уйти от всего этого. – Она ненавидящим взглядом обвела пыльные гобелены и портреты некрасивых, но знатных предков. – Хочу быть свободной!

Эола молча гладила ее по голове. Мягкие, нежные руки, окутанные голубым сиянием, успокаивали и согревали.

– Скажи, Ксана, откуда у тебя на столике эльфийская стрела?

– О да! Ты ведь еще не знаешь! – Принцесса потянулась за голубым древком, украшенным темно-синими перьями птицы Зух. – А она правда эльфийская?

Эола внимательно осмотрела стрелу, потом закрыла глаза и некоторое время сидела неподвижно.

– Я не знала, что Олендил умер, – сказала она и устало провела рукой по лбу, отводя назад вдруг потускневшие волосы.

Ксана с тревогой увидела, как изменилось лицо Эолы. Как будто померк волшебный свет, пробивающийся сквозь кожу.

«Кто это? Почему ты так решила? Что с тобой?» – Беззвучные вопросы обрушились на эльфку, как порыв горного ветра.

«Олендил был моим другом. Давно. Потом он воевал с троллями на Южном архипелаге. Мы встретились через двенадцать лет. Он очень изменился. Говорил, что наша обособленность от мира смертных существ ведет к неизбежному поражению в борьбе с Темными Иерархиями. Он говорил, что нам надо пожертвовать личным бессмертием ради общей победы Света. Из любви к нему я согласилась стать няней в доме твоего деда. Наблюдая за людьми, я поняла, что Олендил прав. Видя в реальном мире светлые и чистые примеры жизни и любви, вы гораздо тверже держались бы за те идеалы, которые просачиваются в ваши головы трудами Демиургов, и увереннее отвергали бы жажду грубых удовольствий, нашептываемую из Глубинных Пустот.

За пять лет до твоего рождения я узнала, что Олендил полюбил смертную женщину. Такое случалось и раньше, и никто не осуждал его. Эту стрелу изготовил ребенок, родившийся от этой любви. То есть не ребенок, конечно. По вашим меркам он уже почти взрослый мужчина. Я неточно поняла его имя: то ли Оле, то ли Олег. Но он наполовину эльф, и вещи, которые он делает, имеют душу. Эта стрела рассказала мне о страшной ночи семнадцать лет назад. Смотри».

И Ксана, зажмурившись, увидела брызнувшее цветными стеклами окно и звериную маску шлема Черного Рыцаря, ввалившегося в комнату. Она услышала звон мечей, и хриплые крики за стеной, и испуганный всхлип возникшей вдруг на пороге темноволосой женщины с прекрасными глазами, полными боли и ужаса. А потом черная фигура обрушилась на женщину, подминая ее под себя, и Ксана увидела кинжал в своей поразительно маленькой руке. А потом была боль от удара тяжелой латной рукавицей, возникшая одновременно со слезами бессилия, когда слабая детская ручка не смогла вонзить в щель доспехов и половину стального жала. Затем из темноты возникло свиное рыло забрала и тускло блеснула грань черного меча. Перед самым ударом, перед рвущим кожу и ломающим ребра безжалостным железом все заслонила спина в белой рубахе, испачканной кровью, и меч, поразивший Ксану, вышел из середины этой спины. Последнее, что увидели закрывающиеся глаза с удивительно длинными ресницами, – это белое лицо женщины позади выдергивающего меч рыцаря.

Раздавленная громадой чужого горя, Ксана потерянно молчала. Обрывки чувств метались у нее в груди и не могли слиться хотя бы в подобие мыслеобраза.

«Мальчик был ранен, но выжил. – Эола все еще держала в сознании картину медленно рвущейся ткани и высовывающейся из нее черной стальной полосы, залитой светящейся эльфийской кровью. – А Олендил умер…»

Немая темнота затопила мозг Ксаны.

Надолго.

А потом пошли неустойчивые, настоянные на давней боли образы. «Брак эльфа со смертной влияет на обоих. Чаще всего эльф утрачивает часть своих способностей. Он слишком сильно любил ее и не почувствовал опасность заранее. Он мало упражнялся с мечом и проиграл свою последнюю битву. Он слишком долго жил среди людей, и это его убило…»

Ксана поняла, что нужно что-то спрашивать, чтобы Эола не оставалась одна в мертвой тишине неожиданной утраты.

– А ты разве не почувствовала его смерть?

– Сейчас я понимаю, что знала о ней все эти годы, но не позволяла этому знанию достигнуть верхних слоев ментала. Ведь я тоже очень долго жила с людьми. И я тоже уже не совсем эльф…

– Ты сказала, что смешанный брак влияет на обоих?

– Да. Та женщина должна была постепенно стать непохожей на других людей. В ней должны были появиться частички эльфийской крови. Как, впрочем, и в тебе. Ведь твоя мать долго не могла кормить тебя грудью, и это делала я. Ты должна помнить сладость эльфийского молока.

– Кажется, да… Но разве можно помнить свое рождение?

– Конечно! Просто вы, люди, плохо владеете своей памятью. Если постараться, можно вспомнить и рождение, и рост в лоне матери, и даже прошлые жизни. Ты ведь знаешь, что все короткоживушие существа приходят в этот мир не один раз. Под разными именами и в разных обличьях они совершают тот путь, который необходим Монаде для вступления на Небо. Сатвисты называют это состояние просветлением. Думаю, они правы. Свет побеждает Тьму, и человек становится почти неотличим от эльфа.

– Так Лучезарная Долина это и есть Небо?

– И да, и нет. Просто это такое место в сердце Великих Древних Гор, где Небо встречается с Землей. Где не властны оковы косной материи, куда нет пути служителям Тьмы. Только сам Черный Властелин мог бы попасть туда. Ведь когда-то он был Демиургом. Но он никогда не сделает этого. Слишком велик для него риск умереть истинной смертью в тисках волевых эльфийских лучей.

– Эола! Я так тебя люблю! – Ксана обняла старшую подругу, зарывшись лицом в душистые золотые волосы. – А почему у тебя было молоко? Ведь вместе со мной не родился маленький эльф?

– О нет! – Эола улыбнулась. – Мой сын уже давно вырос. Просто мы можем вызывать появление молока путем мысленного сосредоточения.

– Я только сейчас поняла, как мало я о тебе знаю. У тебя есть сын?

– Да. Закрой глаза, посмотри… Вот он.

Ксана увидела красивого стройного юношу, сидящего на шее громадного дракона. Он смотрел вниз на что-то невидимое Ксане, затем погладил дракона коротким движением правой руки, и огромный ящер, заваливаясь на крыло, начал спускаться по крутой стремительной спирали.

«Его зовут Делон. На одном из наших языков это означает „надежный“. Он патрулирует северные отроги Великих Древних Гор. – Образы Эолы были проникнуты гордостью и любовью. – Я уже давно не слышу эльфов Лучезарной Долины, но с Делоном могу связаться в любое время. – Ксана вновь почувствовала в ее мыслях печаль и предчувствие недоброго. – Но я старею. Недавно я обнаружила у себя седой волос. Это чисто человеческое, ведь эльфы не седеют. Ты должна запомнить, что все действия в природе идут в две стороны. Вода может погасить огонь, но и огонь выпаривает воду. Железо рубит дерево, но и дерево тупит жало топора. Ветер поднимает волны, но и волны гасят ветер!»

Ксана подошла к узкому, закрытому мутным стеклом окну.

– Я так и не рассказала тебе, откуда у меня эта стрела. – Тяжелая рама на скрипучих петлях медленно выдохнула в комнату прохладу весеннего утра. – Она застряла здесь, – девушка показала Эоле глубокое углубление в деревянном наличнике, – и к ней была привязана записка.

Рука принцессы плавно скользнула к высокой груди. Тихо щелкнул медальон, и Эола приняла из рук воспитанницы розовый комок чего-то мягкого и теплого.

– Он умеет выбирать материал для своих посланий, – улыбнулась эльфка. – Это шелк из страны круглолицых, узкоглазых людей в Восточном Пределе. Покрывало, сшитое из такого материала, можно протащить сквозь колечко с твоего мизинца. Записка, конечно, адресована тебе?

– Зачем ты спрашиваешь? Ведь ты можешь узнать, что там написано, не читая!

– Ты забываешь, что основа жизни – уважение к другим. Ни один эльф не читает чужие мысли и письма без разрешения. Иначе мы не смогли бы жить.

– Конечно, я разрешаю тебе, прочти! Может, ты подскажешь, как мне к этому отнестись?

– Он просит во время охоты отделиться от остальных. В его мыслях нет злого умысла, только восхищение… – Эола озорно улыбнулась Ксане. – Если с ним будет лютня, попроси его спеть. Олендил был одним из лучших наших поэтов. Вот, послушай.

Арфа нежно запела под плавными прикосновениями длинных, тонких пальцев, и Ксана привычно погрузилась в поток прекрасной музыки и глубоких, многозначных слов.

 
Когда вода всемирного потопа
Отхлынула в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На сушу тихо выбралась Любовь
И растворилась в воздухе до срока,
А срока было сорок сороков…
И чудаки еще такие есть,
Глотают полной грудью эту смесь,
И ни наград не ждут, ни наказанья,
И, думая, что дышат просто так,
Они внезапно попадают в такт
Такого же неровного дыханья.
Я поля влюбленным постелю,
Пусть поют во сне и наяву…
Я дышу, и, значит, я люблю,
Я люблю, и, значит, я живу…[1]1
  В. Высоцкий.


[Закрыть]
 

Слог 9
СВИДАНИЕ С ПРИЗРАКОМ

Подмирье

Спецсектор Промежутка

– Ох, Струм, может, хоть с новой бабой нам повезет? Суггест – агент серьезный. Работает чисто, не хуже высшего вампира. Знаешь ведь, люблю я опосля вампиров предсмертников инспектировать. Спокойненькие такие, шея разворочена, руки-ноги скрючены, а на морде улыбка блажная. Отпад!

– Умолкни, Твур, никому я уже не верю! И суггест твой облажается, задом чую! Девка под стать приятелям – вся знаками увешена. Да и мечом владеет – дай Сам всякому. Посечет она его. В мелкое строгово посечет. Или вообще знаком поджарит…

– Ну ты, Ушастый, совсем обурел. Не боись, прорвемся! Суггест Белобрысую враз скрутит. И не такие к нему под клыки сами прыгали!

Лэйм

Великие Древние Горы

Вечер

Дальше пути не было.

Ущелье, по которому Летта должна была выйти к Храму Пяти Стихий, непонятным образом исчезало в сотне шагов впереди.

Мрачные отвесные стены сходились, будто ладони огромного тролля, поймавшего неосторожного путника. Видимо, тролля застигло солнце и окаменели его волосатые лапищи, и не успел он посмотреть на изломанное тельце несчастного смертного, зажатого в каменной теснине, одновременно нашедшего и смерть, и могилу, и надгробие.

Летта осторожно развернула ветхий пергамент карты и, сравнивая, осмотрелась.

В точке, где стены смыкались, возвышался базальтовый столб, кривой и голый, оканчивающийся острым загнутым когтем.

Этот каменный палец на карте был. Рисунок, выполненный почему-то красной краской, точно воспроизводил угловатый мрачный силуэт.

Час назад, выбирая дальнейший путь, Летта уже рассматривала рисунки на всех трех направлениях, орлиным следом расходившихся из точки, помеченной знаком зеленых весов.

Знак этот в Каноне Амазонок означал душевное равновесие. Летта поняла так, что в этом месте надлежало уравновесить крайности, успокоить сознание и выбрать одно направление из трех возможных.

Левая ветвь упиралась в изображение зубастой пасти. Оскаленная пасть, да еще желтого цвета, не сулила ничего хорошего.

Среднее направление было помечено черным силуэтом летучей мыши и тоже выглядело достаточно зловеще.

Правая ветвь, ведущая к каменному пальцу, была отмечена волнистой белой линией, обозначающей сомнение. В Каноне Амазонок этот знак имел еще одно толкование. Белая волна могла предупреждать о ситуации, в которой неуверенность и страх могут сыграть роковую роль. Тем более что сразу за пальцем был нарисован красный, широко раскрытый глаз с короткими ресницами. Летта помнила, что знак этот означал встречу с колдовством. Колдовством злым и изощренным.

Каждая амазонка в обязательном порядке изучала простые магические заклинания и знаки с раннего детства. «Слова и символы», – как говорила Врана, которая преподавала магию девочкам, готовящимся к Совершеннолетию. Сама Врана знала и умела многое, но обычные Девви владели лишь ограниченным набором манипуляций, позволяющим противостоять первобытной магии диких племен да безыскусным поползновениям деревенских колдунов и колдуний.

Выбирая путь, Летта опустилась на колени. Карта, лежащая перед ней, излучала бледный мерцающий ореол, присущий всем достаточно древним вещам. Закрыв глаза, юная Девви потянулась основанием позвоночника к земле, а макушкой к мутному небу Великих Древних Гор. Сквозь закрытые веки она видела развилку и три ущелья, сходящиеся к ней отпечатком лапы гигантского орла.

В среднем гнездилась мрачная черная нежить и молчаливой громадой нависала необходимость рубить, колоть и убивать, убивать… Еще год назад Летта выбрала бы этот путь. Умение сражаться было второй натурой племени Девви, и Летта отличалась от своих подруг лишь более изощренной техникой боя и любовью к долгой, изматывающей игре с противником, когда удовольствие доставляет не попадание, а удачная защита и преждевременная смерть врага вызывает не столько радость, сколько досаду.

В левом ущелье поджидала оскаленная пасть – знак простой и неинтересный. Летте показалось, что легкий ветерок приносит оттуда смрад разлагающихся трупов и зловоние большого, свирепого хищника. Туда тоже идти не хотелось.

А вот правый проход, узкий и изломанный, с непонятным пальцем, белым сомнением и багровым Оком, казалось, звал ее. И в зове этом Летте вдруг почудилось что-то знакомое. Сердце девушки болезненно сжалось, и глаза сами собой раскрылись, вглядываясь в тень ущелья.

Летта не могла бы поклясться, что сделала выбор в действительно уравновешенном состоянии. В последний момент весы закачались так сильно, что пришлось несколько минут потратить на дыхательные упражнения. Наконец волнение улеглось, и Летта твердо ступила на каменистую тропу, уводящую в правое ущелье… И вот теперь снова приходилось делать выбор. Может быть, вернуться назад? Ведь ясно же видно, что дороги дальше нет!

Ну ладно, еще три десятка шагов… Летта спрятала карту и, поправив меч, двинулась вперед. Она шла медленно, осторожно переступая по грудам камней и зорко вглядываясь в ниши и трещины. Каменный столб неотвратимо увеличивался, нависая над ней. Вблизи он оказался неприятно огромным. В его узловатом силуэте было что-то притягивающее взгляд, не позволяющее ни на секунду отвлечься и осмотреться по сторонам. «Черный алтарь», – мелькнула мысль. И Летта вспомнила спрятанную в густом лесу церковь неизвестного бога, из которой ей пришлось бежать, призвав на помощь все свои познания в охранительной магии.

Церковь эта открылась перед ней неожиданно, черным нарывом нарушив однообразие лесной чащи. Асимметричный купол, напоминающий вросший в землю шлем рыцаря заморского ордена, был расколот узкой щелью входа, зияющего зловещей чернотой. Над входом темнело изображение руки, сжимающей что-то округлое, изборожденное складками и морщинами. Предчувствуя недоброе, Летта взялась за рукоять меча. Ладонь привычно нащупала изображение Солнца – охранительный знак, дарующий спокойствие мысли и послушность чувств. Ледяная воронка страха, возникшая в глубине солнечного сплетения, начала таять, живот наполнился привычным теплом, и, хотя плотный свод листвы создавал влажный, дрожащий полумрак, Летта почувствовала ласковое полуденное солнце, светившее над миром, защищающее своих детей от Тьмы и Мерзости ныне, присно и во веки веков.

Почувствовав себя увереннее, Летта двинулась вперед. Гладкие липкие ступени неприятно чавкали под подошвами сандалий. Подчиняясь внутреннему импульсу, девушка обнажила меч. Клинок вдруг засветился неровными голубыми сполохами. В их дрожащем свете Летта увидела черные массивные колонны, держащие провисший, как брюхо гигантского слона, потолок. В нишах за колоннами клубился густой, шевелящийся мрак. Посреди зала возвышался высокий алтарь, одновременно отталкивающий и притягивающий.

И тут Летта ощутила себя состоящей из двух половинок.

Одна, с содроганием пытающаяся отвернуться, была светловолосой девушкой, уставшей и одинокой, изгнанной и брошенной, забытой небом и обделенной любовью.

Другая, жадно вглядывающаяся в багровую тьму алтаря, была холодной хищницей с мраморной кожей, любящей и умеющей убивать, бросившей нудных наставниц и злобных подруг, издевающейся в душе над песнями сумасшедшего менестреля, за целую ночь не сказавшего ни одного умного слова.

Две эти половины, почувствовав присутствие друг друга, начали вдруг ожесточенно бороться за обладание двигательными центрами. Онемевший язык неимоверными усилиями пытался разорвать завесу молчания, но черные щупальца уже тянулись из-за колонн, подгибая колени, смыкая побелевшие, закушенные в ужасе губы.

Волосы на затылке зашевелились. Летта вдруг поняла, что сжимала рука, изображенная над входом в этот вертеп. Мозг!

«Вот, значит, что вам нужно! – Закипая гневом, отверженная амазонка снова начала выпрямляться. – Мозги вас интересуют?! Своих недостаточно?!» – попыталась крикнуть Летта.

К счастью, благородный гнев впрыснул в жилы новые силы, и левая рука Летты замелькала в непрерывном свете разгорающегося меча. Знаки, один за другим, вспыхивали и гасли, отрывая от девушки черные языки, вызывая в ушах усиливающийся с каждым мгновением гул. И когда, вновь ставшая цельной Летта направила острие клинка в середину багрового облака, клубящегося все сильнее и сильнее, облако это вспыхнуло вдруг лиловым огнем, и жуткое лицо бородатого мужчины с козлиными рогами исказилось болью и яростью.

Поднятая волной какой-то светлой, благородной ненависти и опьяненная затопившей ее энергией, Летта метнулась к оскалившейся морде и полоснула по ней сверкающим лезвием. Дикий вой тяжелой лапой ударил в уши. Безумная и радостная отвага, переполнявшая грудь, вдруг погасла, оставив после себя багровый, кровоточащий шрам, светящийся, как угли, и дергающий болью, как ожог.

Летта очнулась у порога храма. Она лежала на холодных камнях. Из носа и ушей противными струйками сочилась кровь. А за спиной гулко отдавались тяжелые шаги. Бормоча заклинания, Летта попыталась подняться. «Только бы не оглянуться», – билась в голове единственная мысль. Спасительная завеса слов и знаков, как плащ, распахнулась за спиной, и юная амазонка медленными, нетвердыми шагами двинулась прочь, интуитивно направляясь к невидимому, но так необходимому сейчас Солнцу.

Воспоминание неприятным холодом дохнуло в затылок, и Летта снова потянулась к своему мечу. Но не успела.

Из тени каменного столба шагнула фигура в серебристом плаще.

«Олег?» – кажется, уже полузабытое, оставленное в прошлом имя вспыхнуло на онемевшем языке, заставив задохнуться. Удивление и радость, робость и смущение затопили Летту.

Олег стоял, глядя на нее спокойным открытым взглядом, точь-в-точь такой же, как тогда, два лета назад, когда облавная охота прочесывала лес за Большой рекой.

Летта тогда выскочила прямо на него из-за зеленой стены кустарника и долгую минуту тонула в его золотых глазах, лучащихся доброжелательностью и интересом. Когда старшие сестры после десяти минут ожесточенного звона мечей набросили на беловолосого мужчину сеть, девушка убедила себя в том, что этот самец просто больной. Блаженный. А в остальном ничем не отличается от всех остальных-прочих. Но убеждение продержалось недолго. Лихорадочно подбирая слова, Летта шагнула ему навстречу.

И остановилась.

Он не узнавал ее. Он испытывал интерес, и только. Вежливый, спокойный интерес.

Но этого не могло быть! После той ночи этого просто не могло быть!

В смятении Летта сделала еще один шаг. «Что с ним? Может быть, он болен? Может быть, болотные урхи лишили его души? Или полярные саккии выпили его память?» Обида горькой волной плеснула в сердце, и предчувствие опасности утонуло в ней почти без остатка.

Лицо Олега вдруг изменилось. Теперь он смотрел на маленькую амазонку с радостным восхищением. В его глазах застыли нежность и любовь. Он почему-то оказался раздет, и на запястьях его вдруг проступили кровавые рубцы от ритуальных ремней. Такие же, как тогда.

У Летты закружилась голова. Ноги внезапно подкосились, и земля в безжалостном прыжке ударила в бедро, спину и затылок. И хотя волосы и капюшон смягчили удар, боль хищным зверем вцепилась в позвоночник.

«Тревога! Тревога!!!» – бился в висках сумасшедший вопль внутреннего часового.

Медленно, с какой-то мрачной неотвратимостью, к лежащей амазонке приближалась серая, холодная тень.

Неожиданно Летта почувствовала, что пальцы правой руки коснулись рукояти меча. И сразу же глаза девушки, затуманенные колдовским мороком, прояснились. Сквозь лицо Олега проступила бурая крючконосая харя с налитым пунцовой тьмой единственным глазом. Содрогнувшись от отвращения, Летта рванула из-под себя меч, но гипнотическая сила опять сжала виски, и ужаснувшееся сознание провалилось в гулкий колодец беспамятства…

Подмирье

Спецсектор Промежутка

– Ну наконец-то! Че я тебе говорил, Ушастый? Как она к нему сиганула? Держите меня шестеро, пятеро не удержат! Хочу туда! Ты в суггестика не верил, так и сиди тут один! А я наверх, хоть немножко, а полакомлюсь! Не подохни от зависти, Струмчик! Адью, как говаривал мой папахен, отправляясь в публичный дом после очередной драки с мамахеном!