Текст книги "Неизвестная Зыкина. Русский бриллиант"

Автор книги: Юрий Беспалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Однажды она заметила, что Ростропович, находясь в гостях у Б. Бриттена в Англии, узнал, что продается виолончель итальянского мастера, на которой якобы играл Наполеон. Он влез в долги, собрал все деньги, но виолончель приобрел.

– Среди всех воспоминаний о Наполеоне, – сказал я, – его слуг, камердинеров, адъютантов, близких к императору людей, а также ученых, исследовавших жизнь Наполеона, вы не найдете нигде ни одного слова о том, что Наполеон играл на виолончели хотя бы одну минуту.

– Но Ростропович сам мне рассказывал.

– Мало ли чего он рассказывал…

Лицо Зыкиной выражало явное недоверие к моим словам. Тогда я начал рассказ о жизни Наполеона и привел ей такой факт. В 1845 году первый лейтенант 1-го полка пеших гренадеров Старой гвардии Нуазо в своем родном городе Фиксене (под Дижоном) на собственные деньги поставил Наполеону бронзовый монумент работы известного скульптора Ф. Рюда. Надпись на памятнике гласила: «Наполеону – Нуазо, гренадер острова Эльба, и Рюд, скульптор». После смерти, по завещанию гвардейца, его похоронили стоя, в нескольких ярдах от памятника, чтобы он мог вечно охранять обожаемого императора.

– Как этого лейтенанта похоронили стоя? – вопрошала она. – Что он, в гробу стоял? Он, небось, развалился в нем и уже сидел. Привязали его там, что ли?

– Я не знаю.

– Тут есть доля вымысла. Кто это видел и знает?

– Не знаю, кто видел, а знает знаменитый французский военный историк Анри Лашук, опубликовавший в 1957 году книгу «Гвардия Наполеона». В ней вы найдете то, о чем я вам говорю.

– Тут много странного. Откуда этот Лашук взял историю с гробом?

Язамолчал. Увидел, что спорить бесполезно. Вспоминая героев Отечественной войны 1812 года, о которой Зыкина мало что толком знала, я рассказал ей, что император Александр I давал отличившимся в сражении солдатам особое знамя – штандарт, на котором было написано «За стойкость при поражении».

– Получается, – недоумевала она, – что они (солдаты) битву проиграли, а им за это знамя. Что-то не вяжется, первый раз слышу такое.

– Так, Людмила Георгиевна, давалось знамя это, чтобы у солдат не потерялась вера в победу, не опустились у них руки.

И опять на лице Зыкиной промелькнуло сомнение в правдивости моих слов.

Прочитала в «Неделе» (еженедельном приложении к газете «Известия») в рубрике «Гость тринадцатой страницы» интервью с главным режиссером цирка на Цветном бульваре профессором М. С. Местечкиным под заголовком «Кругом тринадцать». На традиционный вопрос репортера, как он относится к числу «13», профессор ответил: «Я родился 13-го числа, 13-го женился, 13-го ушел в армию, 13-го получил звание профессора, 13-го стал режиссером цирка, 13-го родился внук, 13-го купил холодильник, дом, где живу, номер 13, квартира номер тоже 13, в цирке кабинет номер 13, арена цирка 13 метров, высота купала 13 метров».

Отложив еженедельник в сторону, Зыкина заявила:

– Такого не может быть.

После небольшого раздумья позвонила Ю. В. Никулину, чтобы убедиться в том, что диаметр арены и высота купола 13 метров. Никулин дал утвердительный ответ.

– А комната или кабинет под номером 13 в цирке есть? – спрашивает Юрия Владимировича.

– Под тринадцатым номером в цирке Местечкин, – отвечал артист.

Тогда я говорю:

– Людмила Георгиевна, почему вы не верите Местечкину? Я вам больше скажу: у цирка на Цветном бульваре нумерация здания идет под номером 13 и останавливается около цирка троллейбус с номером 13.

Зыкина была сражена наповал.

– Этот Марк Местечкин какой-то чемпион мира по числу «13», – заявила она. – Ему следовало бы фамилию поменять на Марк Тринадцатый. Хорошо звучит.

В январе 1986 года я зашел в кабинет Зыкиной после ее примерки нарядов и увидел на подоконнике утюг.

– Нынче, – говорю, – исполняется 350 лет утюгу. Надо бы этот юбилей отметить. Без утюга вы, девушки, мало что из себя представляете.

– Откуда ты знаешь? – спросила певица.

– Из истории. Первое письменное упоминание об утюге на Руси было в январе 1636 года.

– Ну и память… Ты не ошибаешься? Мне кажется, он позднее появился.

– Ничего подобного, – возразил я. – Кузнец Ивашка Трофимов за пятиалтынный сделал на 31-й день января в царицыну палату утюг железный. Эта запись взята из книги расходов царицы.

Зашел как-то разговор о царе Николае II. Я рассказал, как Николай II, выступая в качестве нового царя в Аничковом дворце в Петербурге перед депутацией от дворянства, земств и городов, волновался и говорил громко. Его супруга, в то время слабо понимавшая по-русски, встревоженно спросила у стоявшей рядом фрейлины: «Почему он кричит?». На что фрейлина ответила по-французски:

«Он объясняет им, что они дураки…».

– Не мог так царь сказать, – убежденно возразила Зыкина.

– Конечно, не мог, – также уверенно сказал присутствовавший при разговоре Гридин. На другой день я принес супругам «Календарь русской истории» и ткнул пальцем в страницу, где я прочел то, о чем рассказал накануне.

– Значит, было такое, – согласилась Зыкина.

Рассказываю Зыкиной о художниках XVII века и вскользь говорю: «По инициативе Екатерины II в Эрмитаж в 1772 году были доставлены 158 картин, в их числе и знаменитая „Даная“. Тому способствовали посол в Париже Голицын и всем известный Д. Дидро».

– Что-то много картин. Цифра большая. Откуда столько набралось? – засомневалась Зыкина. И мне снова пришлось знакомить певицу с первоисточниками, как и в следующем эпизоде. Зашел разговор о гимне.

– До 1833 года у нас своего гимна не было, – говорю.

– Как это не было? А при Петре I? – спрашивает. – Что же, и при нем не было?

– Не было. При нем в качестве гимна использовались различные музыкальные произведения типа «Гром победы раздавайся». С 1816 года официальным в России стал английский гимн.

– Зачем России английский гимн? Откуда он взялся? – недоумевала она.

И таких примеров можно было бы привести порядочно. Но я вспомнил слова немецкого мыслителя и критика Г. Лессинга, сказанные еще в середине XVIII века: «Гению простительно не знать тысячу вещей, известных всякому школьнику, ибо богатство гения составляет не приобретенный запас знаний, но то, что он извлекает из себя самого, из собственных чувств».

* * *

В начале апреля 1987 года Гридин показал мне фотографию Зыкиной.

Нравится? – спросил. Разве может не нравиться твоя супруга? Какой нелепый вопрос. Но это не Людмила Георгиевна. А кто же? Ее двойник из Новгорода.

Посмотрев на фотографию, я не сомневался: на ней была Зыкина, и никто другой. Поэтому не стал спорить с Виктором, решив, что это запоздалый первоапрельский розыгрыш.

На другой день обращаюсь к Гридину:

– Так кто же все-таки на фотографии, которую ты мне вчера показывал?

– Дама из Новгорода. Копия Людмилы Георгиевны.

Я был просто ошарашен. В такое безупречное сходство двух разных женщин из разных городов поверить было невозможно. Гридин продолжал:

– Из Новгорода мы получили письмо о той женщине, в котором, например, пишут, что, когда концерт Людмилы Георгиевны показывают по телевидению, соседи той новгородской «Зыкиной», и не только они, кланяются ей за талант, говорят: «Весь вечер любовались вами». При въезде в Новгород проводники вагона выказывают ей особую предупредительность, а сотрудники транспортной милиции на вокзале помогали и предлагали ей свои услуги в дорожных хлопотах, приглашали приехать в Новгород с концертами.

– Адрес этой новгородской «Зыкиной» у тебя есть? – спрашиваю.

– Конечно, есть.

– Может, она и поет, как Людмила Георгиевна?

– А вот такой информации нет.

Но вскоре пришло еще одно письмо из Новгорода, в котором сообщалось, что и по возрасту местная «Зыкина» близка к настоящей.

Сама Людмила Георгиевна не очень удивилась двойняшке.

– Так в природе бывает, и нередко.

– Как сказать, – возразил я. – На снимке абсолютно ваше лицо. Даже прическа как у вас. Не хватает только ваших сережек в ушах. Наверное, ей не потянуть на те, что у вас с изумрудом в середине.

– Почему? Если деньги есть, можно заказать – ювелиры сделают какие угодно, только плати.

– Когда вошь в кармане, блоха на аркане, как говорили нищие бурлаки на Волге, тут не до ювелиров.

– Да, может, у нее карманы оттопыриваются от денег, откуда ты знаешь?

– Тогда давайте напишем ей письмо с адресом ювелиров, которые сделают сережки, как ваши, или копию.

– Не выдумывай. Скоро Пасха, может, ее поздравить с праздником?

На этом разговор закончился. Получила ли новгородская «Зыкина» поздравления от Зыкиной московской, не знаю. В апреле, перед самым праздником, меня в Москве не было.

* * *

Летом 1996 года Гридин привез из Тулы новый баян, изготовленный на заказ местными мастерами, положил его на стул в кабинете Зыкиной, доложил ей о результатах поездки и ушел на репетицию. Я взял в руки изделие тульских умельцев, вспомнив, что нечто похожее видел по телевидению в руках B. C. Черномырдина, извлекавшего из него на даче чрезвычайно печальные звуки.

– Людмила Георгиевна, – говорю, – я недавно видел по телику Виктора Степановича Черномырдина, игравшего на баяне. Как, на ваш взгляд, он играет, наш председатель правительства? Музыкант из него получился бы?

– Для любителя играет неплохо, – отвечала Зыкина, – а может, даже и вовсе неплохо. А вот получился бы из него хороший исполнитель – это вопрос, потому что уровень профессионализма, я имею в виду игру на баянах, сегодня очень высок.

– А Гридин? Он баянист какой? Звезда первой величины или таких у нас много?

– Если брать страну в целом, то в первой десятке точно.

– А Черномырдин? – допытывался я.

Зыкина задумалась.

– Хорошо. Его в оркестр Осипова или ансамбль Александрова, пусть не на первые роли, взяли бы?

– Ну ты замахнулся! Конечно, нет. Чтобы попасть туда, в эти коллективы, нужно пройти суровый отбор. Вряд ли Виктор Степанович, по нынешним меркам, его прошел бы.

– Так кто же все-таки у нас в стране баянист номер один?

– Первым не только в стране, но и в мире был победитель мирового конкурса баянистов в Нью-Йорке В. Петров из оркестра имени Осипова. Его в Америке так и окрестили – «чемпион мира».

– Значит, Черномырдину ничего не светит?

– Светит, светит… Только в другом месте.

* * *

Как-то в разговоре с Виктором Гридиным сказал ему, что за все время сотрудничества с его супругой я обнаружил у нее редкое качество – умение слушать, не перебивая, и очень внимательно. «Ты плохо знаешь Людмилу Георгиевну, – сказал он, – если что-нибудь не по ее вкусу – может тут же перебить без всяких извинений». И Гридин рассказал один эпизод, где Зыкина «перебила мягко».

В октябре 1976 года они приехали с Зыкиной в Ташкент на декаду литературы и искусства России в Узбекистане. В номере отеля «Узбекистан» был приготовлен для Зыкиной сюрприз – новая песня Виктора Темнова на слова поэта Олега Милявского «Горят закаты».

Темнов запел:

 
Поклоном низким в пояс поклонилась,
А слов прощания так и не нашла…
 

И тут Зыкина в самой резкой форме перебивает репликой: «Каких еще ослов не нашла?!». Автор текста Милявский побледнел, нервно закричал на Темнова: «Что ты спел?!». Зыкина молча смотрела то на одного, то на другого. Оказалось, все дело в разнице между словами, написанными и произнесенными, – отдельное напечатанное «а слов», будучи спетым, превращается в «ослов», которых и выловили из контекста чуткие зыкинские уши. Зыкина успокоила поэта, предложив вместо «а слов» поставить «слова». Все единодушно согласились, и песня на годы вошла в репертуар певицы.

* * *

В декабре 1988 года в газете «Правда» готовилось большое – целая полоса – мое интервью с Зыкиной «В песне – душа народа». И я приехал к ней домой, чтобы завизировать текст (в редакциях газет тех лет такой был порядок). Дверь открыл муж, Виктор Гридин. Думаю, не случилось ли чего, обычно она сама меня встречала.

– А где Людмила Георгиевна? – спрашиваю.

– Дурака валяет.

Слышу из дальней комнаты ее голос:

– Юраш, проходи, обувь можешь не снимать.

Я иду на голос и вижу: плотно прислонясь к стене спиной, приподняв подбородок и упершись затылком в стену, стоит навытяжку Зыкина.

– Что за представление, Людмила Георгиевна?

– Я худею по рекомендации йогов.

– И долго вы так стоите?

– Сорок минут.

– Сколько еще стоять?

– Двадцать.

– И давно вы занимаетесь этой процедурой?

– Неделю. Каждый день по часу.

– И на сколько похудели?

– На полкило.

– Всего на полкило? Бросьте вы заниматься чепухой. Вот пусть тот йог, что дал вам совет так худеть, сам встанет к стенке.

– В том-то и дело, что человек, который мне это посоветовал, худеет по-другому: он меньше ест.

– Вот и вы бы меньше ели свою «синеглазку» с маслом и все то, что увеличивает вес.

Как мне потом «доложил» Гридин, после этого разговора у стены Зыкина больше не стояла. Впрочем, Гридин и сам был против таких методов похудения.

Зыкина, конечно, с годами стала полнеть. Ее утягивали и затягивали в поясе всеми доступными способами. Художницы-модельеры шили платья, чтобы скрыть недостатки фигуры, что и делается для всех женщин во всем мире. А тут еще пришла мода – платья и юбки стали носить выше колен. Вот в таком черном вечернем наряде Людмила Георгиевна отправилась поздравлять с 80-летним юбилеем И. А. Моисеева, легендарного нашего хореографа (его чествовали на утопающей в цветах и подарках сцене зала Чайковского, там, где находится база его ансамбля).

Где-то дней через пять-шесть после юбилея мы с Игорем Александровичем играли в шахматы в его рабочем кабинете. «„Малышка“ (так он звал меня за мой высокий рост), – обратился ко мне Моисеев, делая очередной ход, – передай нашей русской мадонне, которую я искренне уважаю и считаю великой певицей, что короткая юбка портит ее образ. В длинных и красивых платьях она выглядит как творение Бога, а в коротком чересчур платье – как черт знает кто».

Я передал певице слова Моисеева в точности, за исключением последних трех, заменив их одним словом – «безобразие». Реакции никакой не последовало, посмотрела на меня молча, словно задумалась. Через некоторое время услышал, как Зыкина говорила кому-то по телефону: «Я чувствовала, что юбка слишком коротка. И только Моисеев сказал правду, а другие ничего не сказали».

С тех пор коротких юбок и платьев Зыкина не носила.

* * *

При обсуждении моделей платья или примерки требовала от костюмерши, чтобы на ткани не было ни пятнышка, ни соринки. Иногда ссорилась с портнихой, если что-то ей где-то было не по фигуре, не соответствовало ее вкусу или ощущению.

Одевалась просто, долго причесывала волосы и без соответствующих процедур перед зеркалом на люди не появлялась. При проведении макияжа меня не стеснялась. Когда ее взгляд задерживался на одежде артистки ансамбля или просто женщине, идущей по улице, и она начинала хвалить, например, манжету или клапан кармана, задумываясь над тем, что и ей следовало бы сделать такие же детали кроя и пошива, я говорил: «Людмила Георгиевна, может, вам вовсе не подойдет то, что вы увидели. Каждая женщина неповторима, и вы не должны следовать принципу, если кому-то что-то идет, так и мне это будет хорошо. Вы – Зыкина. С вас должны брать пример. Надо слушать Пьера Кардена, Славу Зайцева, наконец, известного художника-модельера, модельера-конструктора, что к вашему образу, фигуре будет подходить лучше всего». Нарядов у нее было много разных и отличного качества. Концертные платья меняла довольно часто. С ними иногда бывали и проколы. Перед отлетом в Канаду заказала Вячеславу Зайцеву платье сине-белых цветов и оттенков, достаточно, по мнению Зайцева, лаконичное и стильное. В Канаде до выступления на сцене она решила это платье усовершенствовать и расшила его какими-то аляповатыми узорами. По возвращении в Москву показала модельеру. «Я был в шоке от увиденного, но промолчал, – вспоминал Зайцев, – украсила „по-своему“. Сказал ей: „Хорошо, ладно, все хорошо, слава богу“. Не захотелось ее огорчать».

* * *

В зените всенародной популярности попасть на концерт Зыкиной было совсем непросто. Цены на билеты были смехотворными по сравнению с нынешними, особенно когда певица выступала на стадионах. Поклонники изобретали всевозможные способы услышать или увидеть любимую певицу. Один из таких способов оказался поистине уникальным в своем роде.

В июне 1976 года на Лубянку из Воронежа пришло письмо. Автор его сообщал, что он – сын русского эмигранта, по заданию ЦРУ был заброшен на территорию СССР. Ему удалось собрать материал о дислокации ракетных баз на Сахалине. Однако он готов явиться с повинной в КГБ. Но не желает провести остаток жизни в советских лагерях. КГБ, в случае согласия предоставить ему прощение, должен подать знак: организовать на телевидении трансляцию концерта Людмилы Зыкиной. В письме устанавливались точная дата и время.

Похоже, переполох в известном ведомстве поднялся огромный, автору письма даже кличку присвоили – Меломан. В конце июня, вечером, диктор телевидения сообщил, что намеченная ранее трансляция футбольного матча отменяется. А вместо него будет показан концерт Зыкиной.

Приходит второе письмо от агента. В нем автор благодарил КГБ за концерт и сообщал, что он передумал являться в органы с повинной и у него все готово, чтобы беспрепятственно уйти за кордон. Но Меломан намерен дать ЦРУ дезинформацию, потому что от пребывания в СССР у него остались прекрасные впечатления. В частности, его искренне тронул тот факт, что в Воронеже на Доске почета висит фотография его родственника, несмотря на то, что тот имеет близких родственников, проживающих за рубежом.

Органам удалось выяснить, что на заводе «Электроприбор» на Доске почета вывешена фотография женщины, у которой недавно гостила мать с Сахалина. Она вышла на пенсию и переехала с острова в Брянскую область. Оказалось, на пенсии эта женщина целыми днями проводила время у телевизора и ее особенно раздражали регулярные трансляции футбольных матчей. Вот и решила устроить себе праздник – концерт любимой певицы. Шпионскую терминологию для письма она почерпнула из книги Н. Яковлева «ЦРУ против СССР». Что же касается данных о ракетных частях, эти сведения она знала еще с тех пор, когда работала в сберкассе на Сахалине и общалась с военнослужащими и их семьями.

Когда Зыкиной рассказали эту историю, она отреагировала совершенно спокойно: «Лучше бы она прислала письмо мне, рассказала бы о себе. Я бы послала ей запись с моими концертами, и не надо было бы умничать и играть в шпионов».

Чем закончилась эта история для Меломана – не известно. В те времена она легко могла угодить в психушку.

* * *

Однажды дирижер Государственного русского народного оркестра имени Н. П. Осипова Виктор Дубровский в беседе с одним из музыкантов оркестра проронил: «Хорошо, что Зыкина не пострадала при пожаре…». После этой фразы из уст известного дирижера, с которым Зыкиной приходилось часто выступать на родине и за рубежом, я намеревался спросить певицу, где и как она чуть не пострадала от пожара. И вот однажды директор ансамбля «Россия» А. И. Толмачев пришел к ней с вопросом, что делать с устаревшими огнетушителями. «Надо перезарядить или купить новые, а то получится, не дай бог, как в Мельбурне», – отвечала она. Едва директор удалился, как я спросил: «Людмила Георгиевна, что случилось в Мельбурне?».

А случилось вот что. После первого концерта оркестра, с которым Зыкина выступала, в крупнейшем отеле «Саввой плаза», где разместились наши артисты, глубокой ночью начался пожар. «Едкий дым, от которого я проснулась, – рассказывала Зыкина, – стал распространяться с невероятной быстротой по всем одиннадцати этажам, проникая в номера. Вскочив с кровати, я выбежала в коридор и увидела, как в его конце из-под двери дежурного помещения выбиваются языки пламени. Собрав документы, деньги, побросав одежду в сумку, выбежала сквозь клубы дыма на улицу, где уже стояли кто в чем обитатели отеля. Трудно сказать, кто проснулся первым, но Юрий Абрамович, контрабасист оркестра, свалившись с кровати и увидев, что пламя захлестывает окна его комнаты на шестом этаже, поднял тревогу. В одно мгновение он оказался в вестибюле, где мирно дремал ничего не подозревающий дежурный. „Файэ! Огонь! – крикнул Юрий и ринулся на поиски очага пожара. К кухне ресторана на втором этаже, откуда вырывались огромные языки пламени и густые клубы дыма, устремился баянист Анатолий Беляев. Осиповны, не жалея себя, как могли тушили пожар подручными средствами. Все, что оказалось под руками, – огнетушители, песок, брандспойты – было пущено в ход. Минут через 10–15 приехали пожарные, и к утру разбушевавшаяся огненная стихия была подавлена. С этого события и начали рассказ о наших гастролях несколько газет, выходящих в Мельбурне“. Слава богу, мой номер в отеле не горел, и после соответствующих после пожара процедур я вернулась в него, конечно, переволновавшись».