Текст книги "Неизвестная Зыкина. Русский бриллиант"

Автор книги: Юрий Беспалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Когда в гостях (обычно в новогоднюю ночь) певицу угощали так называемым салатом «Оливье», который, на ее взгляд, не имел ничего общего с настоящим «Оливье», она непременно давала хозяйке стола такой совет: «Возьмите 300 граммов мякоти вареной курицы или дичи, 3 вареных картофелины, 2 свежих или соленых огурца, 100 граммов цветной вареной капусты, 2 помидора, корень сельдерея, 2 столовые ложки консервированной фасоли, 2 столовых ложки консервированного зеленого горошка, 100 граммов вареной спаржи, 2 столовые ложки майонеза, 0,5 стакана растительного масла, 0,5 стакана 3-процентного уксуса, чайную ложку сахара, соль и перец по вкусу. Все нарежьте тонкими ломтиками (спаржу нарезать дольками длиной 3–4 см, а сельдерей соломкой), хорошо перемешайте, по кромке салатника выложите листы салата, затем сам салат, а сверху украсьте ломтиками птицы и веточками зелени».

Если кто-то давал ей рецепт приготовления вкусной и здоровой пищи, о котором она никогда не слышала, она непременно его записывала. Однажды, торопясь на репетицию и выходя из кабинета, попросила: «Юраш, сядь на мой телефон и жди звонка от Нади Бабкиной, она вот-вот позвонит. У нее какое-то чудо-варенье из абрикосов получается, запиши рецепт».

«Дежурным» блюдом во время репетиций ансамбля были макароны с тушеной говядиной с жареным на масле луком. Тушенка всегда закупалась впрок – десяток, а то и больше банок было всегда в запасе.

Была хлебосольной, потчевала чем могла, что было на столе или в холодильнике. Никогда я не видел, бывая у Зыкиной в застолье по разным поводам и без них, чтобы она кого-то из журналистов потчевала бутербродами с черной икрой, где ломтик хлеба был «тонюсенький-претонюсенький», а икры аж «в палец толщиной». Вранье это. Кстати, Зыкина любила больше красную икру и никогда ее не «черпала столовой деревянной ложной, как кашу». Это тоже вымысел.

Готовить любила, но чтобы при этом ей никто не мешал. Часто по ночам, когда не успевала. Обед у нее на столе был всегда – и когда была замужем, и когда осталась одна. Считала, что нельзя расслабляться, первое блюдо в ежедневном рационе должно быть обязательно. Застолье любила, но я ни разу не видел, чтобы она «хлестала водку стаканами». Если кто-то в компании изловчался блеснуть матерным словечком из трех или более букв, она вскрикивала: «Ой!», словно кто-то неожиданно укалывал ее иглой или булавкой в мягкое место пониже спины. Взгляд ее в сторону обладателя ненормативной лексики был выразителен до такой степени, что тот сразу умолкал или извинялся за допущенную вольность. (В феврале 1980 года ансамбль «Россия» гастролировал в Ленинграде и в один из дней мы втроем, Зыкина, Лена Бадалова, помощница Зыкиной, ассирийка, замечательная женщина, рано ушедшая из жизни, и я отправились в ленинградский Дом торговли в центре Северной столицы. Над торговыми рядами Зыкина видит вывески: «Лентрикотаж», «Ленодежда», «Ленобувь»… Спрашивает Лену: «А как будет называться эта обувь в Херсоне?». Ответа, разумеется, не последовало).

Не могла терпеть, когда мужское сообщество закусывало коньяк солеными огурцами или селедкой. «Издевательство над коньяком, – сетовала она. – Мужчины всего мира пьют коньяк с кофе, покуривая при этом сигару или сигарету, у нас же заливают его за воротник, как водку».

В перерывах между репетициями пила свежезаваренный чай с бутербродами – белый хлеб с сырокопченой колбасой или сливочным маслом и красной рыбой. Пока пила чай, звонила по телефону, если в этом была необходимость. В это время к ней можно было зайти посетителям, на столе лежала коробка отменных шоколадных конфет, ими от души потчевала зашедших. Меня всегда спрашивала, не голоден ли я, чем помочь, как идут дела. Дела иногда шли не очень радостно – толпы журналистов осаждали приемную, особенно перед Новым годом, днем 8 Марта и накануне дня ее рождения. К интервью любой газете, журналу, готовил как можно тщательнее, советовал, что конкретно можно сказать, не вдаваясь в политику, а что вовсе не обязательно.

Журналисты проявляли чудеса прыти, наглости и нахальства, объясняя свои неуемные желания «материалом в завтрашний номер». Когда Зыкина уставала от их невероятной назойливости, говорила:

– Юраш, давай сам с ними разберись…

– Так я же, Людмила Георгиевна, не Зыкина.

– Ты все обо мне знаешь и даже больше, чем следует. (Бывало, шутила: «Мне кажется, твои знания таковы, что тебя впору к стенке ставить, как при Сталине»).

В особенно напряженные дни, когда приезжали телевидение, корреспонденты центральных газет, популярных журналов, она давала мне право, кого принять, а кому отказать в интервью или встрече. Но если это были журналисты с периферии или из-за рубежа и они торопились на поезд или самолет, вопрос, кто первым войдет в ее кабинет, не стоял.

Среди печатной братии находились экземпляры, жаждавшие непременно сфотографироваться с Зыкиной «на память», привозили цветы. Редко, но номер проходил. И когда Зыкина через пару недель или месяц читала интервью с ней в журнале и видела свою фотографию «на память», она восклицала:

– Вот наглец! А говорил «на память».

– Зато какая самореклама: вот, смотрите все сюда, я с самой Зыкиной рядом.

– Небось, выпил рюмку-другую по этому поводу с друзьями.

– Вполне возможно, – заключал я.

Почему бы и нет. Нередко действия журналистов, мягко говоря, происходили от лукавого и в появившихся в прессе статьях о Зыкиной были цитаты и слова, которые она никогда не то чтобы не говорила, а и слыхом не слыхивала. В таких случаях я соединял ее по телефону с главным редактором издания. Тот, как правило, извинялся, божился, что «такое никогда не повторится», и на этом все заканчивалось.

На телевидение чаще всего ездили вдвоем (однажды знакомый редактор, глядя на нас, идущих по коридору, пошутила: «Вот Зыкина и Зыкин приехали»). На передачу «Старая квартира» на канале «Россия» мы с певицей чуть опоздали и вошли в зрительный зал под руку, усевшись на пустовавшие два крайних кресла первого ряда. Сотни зрителей смотрели на меня сзади, иные дамы привставали с места, чтобы посмотреть, с кем это Зыкина приехала. Шепчу ей: «На меня смотрят все женщины без исключения, не отрывая глаз. Подумают еще чего-нибудь этакое»… «Да пусть думают что хотят», – отвечала певица.

На съемках в разных студиях телевидения и на разных каналах мы были с Зыкиной раз десять или двенадцать. Один «вояж» остался в памяти, словно случившееся было вчера.

Летом 1998 года, согласовав с Зыкиной все вопросы, касающиеся моей компетенции, я со спокойной душой отправился домой. Едва переступил порог, как раздался телефонный звонок.

– Юраш, это я, – слышу в трубке голос Зыкиной.

– Что случилось, Людмила Георгиевна? Папа Римский женился на топ-модели? Буш спустился на парашюте на Красную площадь рядом с мавзолеем?

– Буш сидит на своем ранчо и играет с собакой. Папа проводит мессу и пока не женился. Слушай, звонила режиссер с Первого канала телевидения и просила приехать в понедельник для съемок в программе Андрея Разбаша «Час пик». Сможем поехать?

– Какое число будет?

– Тринадцатое.

– Нехорошая дата. Я суеверный, да и вы тоже, знаю.

– Да, действительно нехорошая, – согласилась Зыкина. – Но, может, съездим?

– Перенести встречу на другой день сложно?

– Не знаю…

– Хорошо. Давайте попробуем.

Приехали на телевидение. С Разбашом (ныне покойным) согласовали все детали передачи, визажист приступил к работе. За несколько секунд до выхода передачи в эфир с левого глаза Зыкиной падают на пол плохо приклеенные ресницы. От волнения у юной симпатичной стилистки, пытавшейся приклеить ресницы на прежнее место, задрожали руки. Говорю ей: «Смелее, сеньорита, смелее! Не бойтесь!». Та, видно, приложила какое-то усилие, и ресницы оказались на месте буквально за три-четыре секунды до эфира.

После передачи отправились в буфет выпить «на дорожку» по чашке кофе.

– После твоей команды девчонка так надавила на глаз, – сказала Зыкина, едва мы оказались в коридоре, – что чуть без него не осталась.

Сели за стол, пьем кофе с пирожными. Помолчав немного и посмотрев по сторонам, как окружение пронизывало нас любопытными взорами, я произнес:

– С одним глазом остаться – несчастье, а женщине и вовсе плохо. Пират бы обрадовался, что потерял в схватке левый глаз, а не правый.

– Почему? – спросила Зыкина.

– Женщина с одним глазом теряет выразительность, а пират, как правило, целится правым глазом, когда стреляет из ружья или пистолета. Боль в глазу утихла?

– Прошла, слава богу.

– Тогда поехали. В следующий раз, если будут сомнения относительно признаков неудачи, не поедем.

– Не поедем, – согласилась Зыкина.

* * *

Бывали дни, когда телефон в зыкинском кабинете звонил с утра до вечера. И певица то и дело бралась за трубку. «Работать некогда…» – сетовала она. «Да выключите вы его, Людмила Георгиевна, – говорил я, – до ночи не дает вам покоя».

В 1969 году я брал интервью у директора Большого театра М. И. Чулаки по поводу гастролей балета в США. До беседы с ним (он в это время перекусывал) я сидел напротив секретарши, то и дело поднимавшей трубку телефона. Звонившие, очевидно, хотели переговорить с Михаилом Ивановичем. И она отвечала: «Его нет, он будет завтра»; «Он уехал в Министерство культуры»; «Его сегодня не будет»; «Он на репетиции»; «Позвоните после 16.00…» Я подумал, с каким мастерством врет секретарь и сказал об этом Чулаки. «Иначе невозможно работать», – был ответ директора ГАБТа.

Об этом эпизоде рассказал Зыкиной, на что она отреагировала просто: ввела подобную систему и у себя, но не на каждый день.

Разногласий с ней у меня никогда не было, за исключением одного случая в начале нашего сотрудничества, когда она опоздала на встречу со мной в назначенное время. Ждал ее целый час у дома на Котельнической набережной, коротая время в букинистическом магазине на первом этаже. Приезжает с Гридиным.

– Я здесь битый час вас жду. Что-нибудь случилось? – спрашиваю.

– Ничего не случилось. Прическу новую сделала, думала управлюсь во времени, но вот не получилось…

– Это не причина, чтобы опаздывать.

– Я же все-таки женщина.

– Ну и что – женщина. Почему-то Анна Маньяни, Софи Лорен, Джина Лоллобриджида, Майя Плисецкая и другие «девушки» не меньшей известности и популярности не могут позволять себе опаздывать в таких случаях? Потому что ценят и свое, и чужое время. Давайте договоримся, чтобы такого безобразия больше не было. Иначе наши взаимоотношения закончатся.

Я еще добавил к сказанному, что опаздывать без весомых на то причин – дурной признак и не украшает человека как личность. И рассказал за чаем об одном случае из моей практики.

По просьбе журнала «Смена» я поехал к Ивану Христофоровичу Баграмяну, легендарному полководцу времен Великой Отечественной войны. Жил он на даче по Можайскому шоссе, недалеко от Одинцова. Вхожу в дежурное помещение проходной, сообщаю офицеру о цели моего визита. Дежурный докладывает маршалу о том, что я прибыл.

– Который час, капитан? – спрашивает маршал.

– Ровно восемнадцать ноль-ноль, товарищ маршал Советского Союза! – четко докладывает постовой.

– Пропустите и дайте сопровождающего.

Опоздай я на 7–10 минут – встреча бы не состоялась. Баграмян ценил время и считал, что точность – не только вежливость королей. (Кстати, Зыкина довольно часто встречалась с Баграмяном по разным поводам и в Москве, и в Армении, и даже в ГДР на военном параде).

К чести Зыкиной, она с тех пор являлась на встречи вовремя, и если чуть опаздывала, всегда извинялась. «Вот видишь, как ты меня воспитал, – шутила она. – Я теперь стараюсь никуда не опаздывать».

* * *

Перед очередным Днем космонавтики я встречался с Германом Степановичем Титовым, вторым космонавтом планеты. Речь зашла и о Зыкиной, которая должна была петь в честь этого праздника. И он, как бы между прочим, с улыбкой спросил:

– А что, наша великая певица действительно имеет страсть к бриллиантам?

– Бриллианты – лучшие друзья всех девушек, – изрек я дежурную фразу.

– По большей части красивых, известных, состоятельных. Так?

– Наверное, – согласился я.

Зыкина всю жизнь питала к космонавтам особое уважение. Ей выпало счастье дружить с Юрием Гагариным, Валентиной Терешковой, Павлом Поповичем, Георгием Береговым, Виталием Севастьяновым, Владиславом Волковым… В день похорон Германа Титова она стояла в почетном карауле у гроба космонавта в зале ЦТСА.

Конечно, Зыкина любила добротные, красивые украшения, и бриллианты не исключение. У нее была емкая косметичка из тонкой черной кожи, наполненная колечками, брошками, сережками, так или иначе в основе содержащими бриллианты.

Были там и другие камни – изумруды, сапфиры, но больше всего украшений было с бриллиантами. Косметичку она всегда держала при себе, не оставляла ни дома, ни на даче. Цену содержимого ее она, конечно, не знала, да и она ее мало интересовала. И все разговоры о том, что стоило все это богатство 500 тысяч уе или полтора миллиона, – от лукавого, потому что, на моей памяти, об оценке ее украшений не могло быть и речи: Зыкиной было безразлично, сколько они стоили.

В один из рождественских вечеров, обсуждая у нее дома готовящуюся по телевидению передачу с участием певицы, неожиданно зашел разговор о бриллиантах. И Зыкина, встав из-за стола, ушла в другую комнату и принесла на ладони сережки, сделанные, как оказалось, ювелирных дел мастером, видимо, недавно. «Посмотри, какая филигранная работа», – и протянула мне сережки. Я стал внимательно их рассматривать, и мне показалось, что камни в них не настоящие, о чем и заявил во всеуслышание. «Такого не может быть, потому что не может быть никогда», – возразил сидевший рядом Гридин. «Это можно легко проверить, – сказал я. – Достаточно зажечь одну свечу, и будет видна игра каждого бриллианта, его радужные переливы». Такой процедуре научил меня Ростропович, ссылаясь на XVII–XVIII века, когда дамы, блистая бриллиантами на балах при свете свечей, глядя вокруг, могли определить, у кого какого качества камни и даже руками какого ювелира они сделаны. Свет в комнате тут же выключили, свечу в подсвечнике, стоявшем на пианино, зажгли. Вертели сережки вместе с Гридиным и так и этак – никакой игры не заметили. «Вот аферист, завтра поеду (к какому-то старому еврею, фамилию я не запомнил), башку ему оторву». «Да не горячись ты, – успокаивала мужа Зыкина, – может они просто слегка загрязнились, надо их почистить спиртом, да и все». «Какая на них грязь? Они что, на полу кухонном или в туалете валялись сто лет?» – не унимался Гридин. Перепалка между ними закончилась довольно скоро. По прошествии примерно года моего сотрудничества с Зыкиной ни она, ни Гридин меня не стеснялись и могли при мне говорить что угодно, совершенно открыто. В свою очередь, и я также прямо и откровенно высказывал свои мысли.

Через некоторое время вижу в ушах Зыкиной такие же сережки, что мы разглядывали вечером в рождественские дни. «Людмила Георгиевна, – спрашиваю, – камешки-то в сережках настоящие или как?». «Теперь настоящие, – отвечала она. – Ты оказался в основном прав. Мелкие камешки были все же алмазиками, просто не ограненными как следует, а вот покрупнее действительно пришлось заменить». «Гридин собирался ювелиру башку свернуть. Свернул?» – спрашиваю. «Я сама ездила к ювелиру, предупредила, что такое может случиться».

Я помню, как положив на ладонь орден Святого апостола Андрея Первозванного, она внимательно разглядывала блестевшие в нем разных размеров камушки.

– Красив орден, ничего не скажешь, и как много труда вложено в него ювелирных дел мастерами, – налюбовавшись наградой, заметила певица, отложив в сторону изделие российских умельцев.

– Спору нет, хорош, что и говорить, но не более чем красивая цепочка с побрякушками, – сказал я.

– Ну скажешь тоже, побрякушки, – недовольно произнесла она и снова взяла орден в руки.

– Конечно. Настоящие бриллианты красовались на наградах адмирала петровских времен Федора Головина, первого кавалера ордена, или Мазепы, второго кавалера.

– Мазепы? – вскинула брови Зыкина.

– Не только его. В 1807 году им были награждены Наполеон, три его маршала – брат императора Жером, Мюрат, начальник штаба Бертье и министр иностранных дел Талейран. Уж у этих-то ребят, наверное, не было оснований считать, что бриллианты в орденах искусственные или поддельные. Кстати, Людмила Георгиевна, и ваш орден «За заслуги перед Отечеством» внешне ничем не отличается от царского Святого Владимира, хотя для всех очевидно, что это не одно и то же.

К наградам Зыкина относилась довольно спокойно. Раз человек заслуживает орден и сознает, что получил за особые заслуги, говорила она, значит, он может считать, что совершил хороший поступок.

Зыкина и к славе была равнодушна, не позволяя ей ни ослеплять, ни взволновать себя.

* * *

Людмила Георгиевна была суеверным человеком. Религию считала упрощенной и обращенной к сердцу мудростью. В золотом медальоне на золотой цепочке, с которым она никогда не расставалась, ювелирных дел мастером была встроена миниатюрная иконка Николая Угодника, которому она поклонялась еще с детства по настоянию мамы. Была убеждена, что Бог ей обязательно поможет, если она его очень попросит. «Он выводит меня на правильный путь, – говорила она. – Он приводил меня к людям, с которыми я должна была общаться, и отводил от людей, с которыми мне не надо было встречаться… Все пакости и неприятности в жизни идут от сатаны». Дружила с владыкой Питиримом и особенно с митрополитом Смоленским и Калининградским Кириллом, нынешним главой Русской православной церкви. С ним она годы поддерживала дружеские отношения, бывала у него в гостях по разным поводам и видела в нем умнейшего человека.

* * *

В 1997 году Зыкина отправила меня в Берлин на открытие выставки русских мастеров живописи. Прилетев в Берлин, стали разбирать подрамники и рамы, готовиться к вернисажу. Просмотрев все полотна – несколько десятков, – мне показалось, что многовато картин с изображением церквей и соборов. «Давайте уберем часть картин на религиозные темы. Их тут излишество», – говорю сотрудникам Академии культуры России, под эгидой которой проводилась выставка. Те согласились. На другой день – звонок от Зыкиной:

– Юраш, ты почему убрал часть картин с видами соборов?

– Чересчур много их, Людмила Георгиевна, – отвечаю.

– Нет, нет. Давай верни их назад.

– Что, все?

– Все.

– Но там есть откровенно слабые работы.

– Какие слабые? Там слабых нет, пусть висят.

– Будет перекос в количестве.

– Пусть будет, немцы посмотрят, какие красивые у нас храмы. Это же наша Русь святая. И, глядя на них, получат хорошую дозу вдохновения.

– Может, и счастье заодно немцы от них обретут?

– Я серьезно. Надо все их повесить на самом видном месте.

Что было делать? Я согласился, вспомнив Владимира Высоцкого:

 
И ни церковь, ни кабак —
Ничего не свято.
Нет, ребята, все не так,
Все не так, ребята.
 

Вернувшись из Берлина в Москву, рассказал Зыкиной о том, каким успехом пользовалась выставка, показал ей книгу отзывов, в которую «до кучи» добавил и свой отклик, зачитал ей его концовку: «…во всех произведениях чувствуется присутствие художника. Он присутствует как Бог во Вселенной: вездесущий и невидимый».

– Почему ты вдруг Бога вспомнил? – спрашивает.

– Увидел на картинах церкви и вспомнил.

– Я разговаривала с митрополитом Кириллом, он посоветовал, что хорошие картины на религиозные темы нелишне показать и в Берлине.

Вот откуда ноги растут, подумал я.

Незадолго до открытия выставки Зыкина общалась с игуменом Гермогеном из Екатеринбурга, которому содействовала удалению камней в почках в какой-то клинике. После операции Зыкина посылала ему печеные яблоки и клюквенный морс. Может, и это общение сказалось на мотивации зыкинских наставлений по поводу качества полотен с изображением храмов.

А история с Гермогеном такова. Бывший артист хора Свердловского оперного театра, а затем солист военного ансамбля песни и пляски в Германии, по милости Божьей ставший священником, Гермоген ехал на встречу с Зыкиной. По дороге, что называется, прихватило от острой боли в боку, и его на карете «Скорой помощи» отвезли в одну из московских клиник. Гермоген попросил у заведующего урологическим отделением разрешения позвонить Зыкиной. Тот опешил: «Кому, кому?» – «Зыкиной Людмиле Георгиевне», – отвечал Гермоген. Заведующий пододвинул телефон поближе к нему, и игумен позвонил. «Дайте трубку доктору», – потребовала Зыкина. Она, видимо, о чем-то его попросила, потому что Гермогену немедленно предоставили одноместную палату и сразу после анализов повели в операционную на дробление камня. После процедуры Гермоген спросил о результате. «У вас такая покровительница, что одно ее имя раздробит любой камень», – отвечал доктор.

После операции игумен питался исключительно продуктами, которые ему присылала Зыкина. Кстати, к голосу Зыкиной прислушивались не только доктора. Но и люди рангом повыше. Когда Зыкина услышала, как поет Зураб Соткилава, тогда еще совсем молодой тенор из Грузии, пошла к Фурцевой, попросила ее прослушать нового замечательного тенора. Министр прослушала Соткилаву, и буквально через месяц после этого Соткилава был зачислен в труппу Большого театра. Существенную роль в этом назначении сыграла Зыкина. И таких примеров порядочно наберется за ее долгую жизнь.

* * *

К животным Зыкина относилась с добротой и лаской. Она видела в них прообраз наших добродетелей и пороков. Животные также питали к ней всяческую любовь и взаимные симпатии. На даче я видел овчарку Багиру, по словам Зыкиной, существо чрезвычайно умное и сильное, и двух замечательных сиамских кошек.

В 1982 году она гастролировала во Вьетнаме и целый день бродила по зоосаду Ханоя, где было полно всякой живности. Ее очень огорчило то обстоятельство, что за неделю до ее визита умер огромный слон – легендарный герой Вьетнама. «Где в мире можно найти животное с двумя орденами, – восторгалась она, едва появившись в Москве после гастролей. – Один орден Сопротивления за то, что тянул пушки и ящики со снарядами для армейских частей Вьетнама во время войны с США. Другой, орден Труда, за то, что без устали таскал тяжести в мирное время, помогая строить переправы и мосты. Вот это слон так слон, действительно герой».

Оказавшись на гастролях в Японии одновременно с выступлениями артистов цирка, знаменитого аттракциона «Медвежий цирк» под руководством народного артиста СССР В. И. Филатова, она целый час вела с ним беседу в отеле, интересуясь характером, наклонностями, повадками животных, и медведей в том числе. И, как Фома неверующий, вернувшись в Москву, расспрашивала меня, зная, что я писал и о цирковых династиях, о достижениях в области дрессировки медведей, сомневаясь, например, в способности их сидеть за рулем мотоцикла.

– Неужели правда то, о чем мне рассказывал Валентин Иванович?

– О чем же он рассказывал?

– О том, что медведь по кличке Таймур водил мотоцикл с коляской, в которой сидел Филатов, свободно разъезжая по улицам Лиссабона, Парижа, Рима, а медведица по кличке Девочка получила в Штутгарте международные водительские права на вождение мотоцикла.

– Да все газеты в Европе об этом писали. Филатов, сидя в коляске, видимо, подсказывал, как управлять мотоциклом. А с Девочкой получилось вот как. В Штутгарте представления проходили в спортзале, расположенном в двенадцати километрах от города. Как-то во время репетиции ассистенты Филатова не заметили проехавшую за кулисы медведицу. А та, воспользовавшись, что двери на улицу были открыты, выехала на проходившую рядом автостраду и, включив фару, помчалась в Штутгарт. Спохватились ее, когда Девочка отъехала уже восемь километров. Кинулись в погоню, сообщили о случившемся начальнику полицейского участка. В это время водители авто, мчавшихся по автостраде, увидев за рулем мотоцикла медведя, сбавляли скорость, чтобы убедиться, как писали газеты, что это за представление и кто его разыграл, думали, нарядили человека в шкуру медведя для съемок детского фильма. Полицейский, дежуривший на перекрестке, обомлел и не знал, что делать, но вскоре получил команду догнать медведицу, тоже, кстати, на мотоцикле. Догнали Девочку у самого въезда в город. Восхищенные ее мастерством, полицейские обратились к своему начальству с просьбой выдать медведице международные права на вождение мотоцикла.

– Ну а мотоциклисты-гонщики по вертикальной стене тоже были медведи?

– Тоже. Только стена, по которой гонялись филатовские медведи, была наклонной, а не строго вертикальной.

– Вот если бы такое зрелище увидела моя бабушка Василиса, я не представляю, что бы с ней стало. Описалась бы, наверно, от потрясения.

– Я вам, если хотите, расскажу о случае, когда не только бабушка Василиса описалась, а и много других людей могли это совершить. У вас есть время на пару минут?

– Есть, есть…

– В джунглях Юго-Восточной Азии аборигены поймали огромного, шести с половиной метров, питона и, не зная, что с ним делать, подарили его капитану нашего сухогруза, стоявшего в порту. Капитан вскоре понял, что поторопился, приняв такой подарок, и по прибытии в Находку позвонил в Госцирк. За питоном прилетели дрессировщик с помощником, заложили его в сумку, затем погрузили во Владивостоке на борт Ту-154 и полетели в Москву. Сумка с питоном стояла в хвосте самолета. Через пару часов полета, пока дрессировщик был в туалете, а помощник дремал, питон выполз из сумки и стал медленно продвигаться вдоль рядов кресел по проходу.

– И что же? – с нетерпением спрашивала Зыкина. – Что дальше?

– Испугался люд честной. Кто-то визжал, кто-то орал от испуга что есть мочи. Кто-то, возможно, наложил добра в штаны…

– Обосрамился, – вставила Зыкина.

– Хорошо, что питона быстро вновь запрятали в сумку. Скандал был грандиозный. Какой-то мужик полез с кулаками на помощника, что, дескать, он виноват – проспал питона. А тот в ответ пригрозил, что если публика не утихомирится, выпустит красавца своего из сумки.

– Если такое во сне приснится, Кондратий хватит без раздумий. Но лучше бы не снилось.

* * *

За событиями в мире спорта следила не как знаток или любитель, а скорее мимоходом. Впрочем, это не совсем так. В молодости увлекалась рыбалкой. К этому занятию, как уже говорилось раньше, привлек ее второй муж, Евгений Савалов, любивший на отдыхе порыбачить. Однажды к ней в кабинет зашел музыкант из ансамбля имени Александрова, один из друзей Гридина. Они что-то долго обсуждали, и наконец, когда посетитель ушел, я спросил у Зыкиной, не утомил ли он ее своим длительным присутствием. «Малый рыбаком оказался, – отвечала она, – но слабак в подледном лове. Посоветовала ему кое-что из своего опыта».

На ее даче на Пахре я увидел связку удочек, валявшихся в углу подсобки.

– Что это здесь за удочки валяются? – спрашиваю.

– Не валяются, а лежат, – поправила она меня и продолжила: – Это мои бывшие рыбацкие доспехи… Не могу выкинуть, жаль с ними расстаться, память все-таки.

Ловила она всякую рыбу – окуней, лещей, ершей, линей, но к щукам относилась предвзято, бросая их обратно в воду: «Болотиной пахнут».

Когда подружилась с Щедриным и Плисецкой, приобщилась к футболу. Те были почти что фанатами ЦСКА и в свободное время отправлялись на стадион поболеть за любимую команду. Зыкиной импонировало больше «Динамо», ее кумиром был легендарный Лев Яшин. «Если Майя реагировала на каждый промах армейцев порой слишком эмоционально, – вспоминал Родион Щедрин, – то Люся вела себя более сдержанно и была всегда на стороне своих любимцев. Когда „Динамо“ проигрывало, говорила убежденно: „Сегодня не наш день, но будет и у нас праздник. Разнесем вашу Красную армию в клочья в следующий раз, вот увидишь…“»

Хотя она мало интересовалась спортом, но все же всегда болела «за наших». Бывало, артисты ансамбля «Россия» смотрели по телевизору в гостинице игру сборной страны по хоккею, и она, проходя мимо, непременно спрашивала: «Ну как наши? Выигрывают?». И радовалась победе. Когда я восторгался успехами многократного чемпиона мира в классе королевских гонок «Формула-1» немца Михаэля Шумахера, то она говорила: «Так это же наш человек, Миша Шумахеров». Считала, что все лучшее в мировом спорте – это у нас, наше или заимствовано у наших спортсменов. Хоккей с шайбой был ей ближе по духу – сборная страны радовала победами долгие годы. У нее на даче на стене комнаты одно время красовались две клюшки финских фирм «Титан» и «Коно» с автографами наших чемпионов мира разных лет – подарки сборной страны. Она тщательно снимала с них пыль мягкой тряпочкой. На это ее действо я замечал: «Людмила Георгиевна, автографы покрыты специальным прозрачным лаком, ничего им не будет». «Но пыль все равно на них садится», – отвечала она.

В 1983 году Зыкина с мужем вылетели на гастроли в Канаду. Турне совпало с финальными играми на Кубок Стэнли, и по заказу была сделана клюшка для подарка Уэйну Гретцки, в ту пору «канадцу № 1». Клюшка была выполнена с большим вкусом и мастерством в цветах клуба «Эдмонтон Ойлерс», за который играл знаменитый форвард под номером «99». Подарок упаковали в плотную бумагу, кое-где заклеили. На контроле в Шереметьеве клюшку проносил Гридин. Таможенник попросил развернуть бумагу. Подошла Зыкина с объяснением: «Эта клюшка – подарок Гретцки. Чего ее досматривать? Вы думаете, она золотая?». Но таможенник оказался страстным хоккейным болельщиком и попросил развернуть бумагу и посмотреть на клюшку просто из любопытства. «Какая красотища!» – обалдел он от увиденного и вернул клюшку Зыкиной. Она потребовала, чтобы клюшку вновь хорошенько упаковали, что и было сделано с величайшей расторопностью и качеством.

Клюшку в Канаде отдали чиновнику посольства для передачи Гретцки. Дальнейшая судьба ее мне не известна. Но когда на пресс-конференции Зыкина сказала, что привезла клюшку в подарок знаменитому хоккеисту, журналисты обступили ее со всех сторон и долго не отпускали, задавая множество самых разных вопросов.

– Шуму с этой клюшкой было столько, – говорила по возвращении домой певица, – что можно было и не петь в Монреале. Она затмила все, только о ней и говорили всюду. Как же там любят хоккей!

Когда узнала, что какой-то болельщик поставил на месте гибели Валерия Харламова памятник знаменитому форварду сборной страны и ЦСКА, стала расспрашивать меня, что он из себя представляет. Я рассказал все, что знал о памятнике.

– Какой же молодец! – восторгалась певица. – Один из всей страны на свои деньги взял и поставил памятник. Вот это болельщик! Да ему самому за такое уважение к великому хоккеисту можно памятник поставить.