Текст книги "Пушкин в 1937 году"
Автор книги: Юрий Молок
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
«Пиковая дама» в русской графике
В воспоминаниях Александра Николаевича Бенуа есть отдельная глава, почти целиком посвященная «Пиковой даме». Не столько повести Пушкина, сколько опере Чайковского, на премьере которой, состоявшейся 7 декабря 1890 года в Петербурге, присутствовал молодой художник, еще и не помышлявший быть иллюстратором. «Меня лично „Пиковая дама“ буквально свела с ума, превратила на время в какого-то визионера, пробудила во мне дремавшее угадывание прошлого» [69]69
Бенуа А.Мои воспоминания в пяти книгах. Кн. 1–3 / Изд. подготовили: Н. И. Александрова, A. Л. Гришунин, А. Н. Савинов, Л. В. Андреева, Г. Г. Поспелов, Г. Ю. Стернин. Предисл. Д. С. Лихачева. М., 1980. С. 654.
[Закрыть]. Так Бенуа уверовал в возможность воскресить это прошлое средствами другого искусства: «Музыка „Пиковой дамы“ получила для меня силу какого-то заклятия, при помощи которого я мог проникнуть в издавна меня манивший мир теней» [70]70
Там же.
[Закрыть]. Существенным для Бенуа было и другое: то, что опера, «не переставая быть иллюстрацией или инсценировкой рассказа Пушкина, стала чем-то характерным для него – Чайковского». Оказалось, что литературный текст не мешал проявить себя композитору, – мысль, к которой не раз будет возвращаться Бенуа уже как художник-иллюстратор.
I
Через девять лет после премьеры, в канун 100-летия со дня рождения Пушкина, московский издатель П. П. Кончаловский, задумав выпустить иллюстрированное издание сочинений поэта, обратился к разным художникам, в числе них был и маститый Репин, и еще молодой Константин Сомов, который, оставив за собой «Графа Нулина», написал издателю, «что есть Шура Бенуа и что он может сделать иллюстрации к „Пиковой даме“» [71]71
Письмо К. А. Сомова А. А. Сомову от 1/13 января 1899 г. // К. А. Сомов. Письма. Дневники. Суждения современников / Вступ. ст., сост. и примеч. Ю. Н. Подкапаевой и А. Н. Свешниковой. М., 1979. С. 67.
[Закрыть]. На эту тему Сомов уже переговорил с Бенуа, который, вероятно, сам и выбрал «Пиковую даму». «Шура, – сообщал тут же Сомов, – кажется, охотно примется и даже до ответного письма возьмется за рисование» [72]72
Там же. Позднее, вспоминая обстоятельства первого этапа своей работы над «Пиковой дамой», А. Н. Бенуа рассказывал: «В Париже появился московский издатель Кончаловский <…>, и он заказал нам (мне, Сомову и Лансере) часть иллюстраций к затеянному им популярному изданию Пушкина <…> для „Пиковой“ же „дамы“ я нарисовал заставку, представляющую графа Сен-Жермена среди игральных карт и сцену смерти старухи графини. Задача этих иллюстраций была не из трудных, но все же она заставила меня с усердием заняться изучением при помощи графических материалов русских нравов пушкинской эпохи, и с этой целью я перерыл в Кабинете эстампов все, что там имелось русского» ( Бенуа Л.Мои воспоминания в пяти книгах. Кн. 4/5. С. 248). И дальше художник называет круг источников, далеко выходящих за пределы исполнения заказа и связанных с началом его широких историко-культурных и художественных интересов к Петербургу, что нашло, в частности, отражение в его последующих иллюстрациях не только к «Пиковой даме», но и к «Медному всаднику». Среди упоминаемых Бенуа листов, первыми он замечает раскрашенные от руки оригинальные оттиски типажных гравюр немецкого мастера Х.-Г. Гейслера, с которыми он тогда «впервые познакомился» и которые, по мнению исследователя, Пушкин использовал в «описании просыпающегося Петербурга в „Евгении Онегине“ („встает купец, идет разносчик“ и т. д.)» ( Федоров-Давыдов А.Петербург. Образ города в изобразительном искусстве // Федоров-Давыдов А. Русское и советское искусство. М., 1975. С. 314). Затем Бенуа указывает на офорты английского гравера Т.-В. Аткинсона, от акватинт которого, посвященных России и русским нравам, он был «в совершенном восхищении», так же как и от литографированных видов Петербурга С. Ф. Галактионова, А. Е. Мартынова, К. Ф. Сабата, С. П. Шифляра, А. П. Брюллова.
[Закрыть]. Хотя участие Бенуа в этом издании ограничилось одной иллюстрацией и одной заставкой, именно они, наряду с рисунками К. А. Сомова и Е. Е. Лансере, были отмечены С. П. Дягилевым в статье «Иллюстрации к Пушкину»: «…это единственные настоящие иллюстрациик рассказам Пушкина, сделанные специально для этих рассказов, без них не существующие и, с другой стороны, ярко выражающие характер творчества самих художников» [73]73
Дягилев С. П.Иллюстрации к Пушкину <1899> // С. Дягилев и русское искусство / Сост., вступ. ст. и коммент. И. С. Зильберштейн и В. А. Самков. М., 1982. Т. 1. С. 98.
[Закрыть].
Второй раз Бенуа приступил к иллюстрированию «Пиковой дамы» в 1905 году, после работы над рисунками к «Капитанской дочке» и к «Медному всаднику»; последние, как известно, были отвергнуты «Кружком любителей русских изящных изданий», но получили широкую известность благодаря их публикации на страницах журнала «Мир искусства» (1904. № 1). К «Пиковой даме» Бенуа на этот раз исполнил семь слегка подцвеченных черных акварелей. Серия эта, по-видимому, осталась незаконченной, в ней отсутствуют и заключительная сцена карточной дуэли Германна с Чекалинским, и такой драматический момент, как смерть графини [74]74
В пушкинском томе «Библиотеки великих писателей» (СПб., 1910. Т. 4), выпускавшейся под редакцией С. А. Венгерова издательством «Брокгауз-Ефрон», рисунки А. Н. Бенуа были дополнены иллюстрацией «Германн наводит на графиню пистолет», принадлежащей пушкинскому времени и исполненной Г. Г. Гагариным для неосуществленного издания повести 1834 года.
[Закрыть]. Но линия Германна уже в этой серии прослежена художником шаг за шагом, по законам драматургического, почти кинематографического действия. Германн, замерший у подъезда дома графини в ожидании отъезда ее черной кареты (эту композицию Бенуа использует в последней редакции иллюстраций), Германн, осторожно вступающий в пустынный дом графини (большой рисунок, воспроизведенный в пушкинском томе автотипией на отдельной вклейке), маленькая фигурка Германна, удаляющаяся из дома графини после ее смерти (художник заменит эту сцену виньеткой с изображением Германна, спускающегося по круглой потайной лестнице), фигура Германна, возвышающаяся над гробом графини (похожий рисунок войдет в окончательный вариант иллюстраций).
Эти рисунки предназначались для Комиссии народных изданий при Экспедиции заготовления государственных бумаг, однако напечатаны были не отдельной книгой, как, очевидно, предполагалось, а в брокгаузовском томе, который содержал иллюстрации самых разных художников и который, вероятно, имел позднее в виду А. Эфрос, назвав подобные издания «своего рода универсальными магазинами книжных нарядов» [75]75
Эфрос А.Эстетика демократической книги // Книжник. 1919. № 1/2. С. 15.
[Закрыть]. К тому же напечатаны рисунки были только через пять лет после их исполнения, когда Бенуа был уже занят работой над новым вариантом иллюстраций к «Пиковой даме». В том же 1910 году А. Бенуа опубликовал в киевском журнале «Искусство и печатное дело» статью «Задачи графики», в которой специально говорил о правах и обязанностях иллюстратора: «…здесь художник становится в зависимость от другого творчества, и если не обязан всецело подчиниться ему, то во всяком случае не должен забывать о необходимости гармоничного сочетания своей работы с той, в которую он призван войти <…>. Графику можно рассматривать двояко: или как иллюстрация, или как украшение. И то и другое должно непременно служить делу книги…» [76]76
Бенуа А.Задачи графики // Искусство и печатное дело. 1910. № 2/3. С. 42, 44.
[Закрыть]
Такие задачи ставил перед собой и сам Бенуа, особенно в работе над последним вариантом своих иллюстраций к «Пиковой даме», тем более что предназначались они не для издательства, а были выполнены по заказу знаменитой в то время петербургской типографии Р. Голике и А. Вильборг. На этот раз художник не ограничился серией однотипных рисунков, он сочинил целую книжную партитуру, которую составили семь страничных иллюстраций, шесть заставок, семь концовок, шесть маленьких акварелей к эпиграфам и два фронтисписа ко всему изданию.
Тема карточный игры, тайна трех карт нашла здесь и свое буквальное графическое выражение.
II
Книгу большого формата in quarto (в четвертую долю листа) открывает фронтиспис, на котором впервые появляется Пиковая дама, но появляется в виде «дамы пик», словно вытянутой из колоды игральных карт. На втором фронтисписе, к эпиграфу из «Новейшей гадательной книги»: «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность», Бенуа помещает другую карту, составленную из двух половинок, однако картинки не повторяют зеркально друг друга, как на обычных игральных картах. Ясный чистый профиль молодой графини с розой в руке – на верхней половине карты и сухой профиль старухи с колючей веткой – на нижней. Два возраста, два различных образа. «Дама пик» опять становится Пиковой дамой, игральная карта – иллюстрацией к повести [77]77
По наблюдению Ю. М. Лотмана, «противоречие заложено и в заглавии „Пиковой дамы“, которое обозначает и старую графиню, и игральную карту. Уже попеременное превращение графини в карту и карты в графиню активизирует семантический признак живого/неживого, одушевленного/неодушевленного» (Лотман Ю. М.Тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века // Труды по знаковым системам. VII. Ученые записки Тартуского ун-та. Тарту, 1975. Вып. 365. С. 137, 138).
[Закрыть]. Такая же краткая портретная формула игры как судьбы и судьбы как игры сопровождает эпиграф из анонимной переписки на французском языке к четвертой главе: «7 Mai 18**. Homme sans moeurs et sans religion!» («Человек, у которого нет никаких нравственных правил и ничего святого»). Германн – червонный валет с тузом в руке – наверху, и его же поникшая фигурка в смирительной рубашке – внизу. Реалии повести – игральные карты – оказываются здесь двойными портретами, графическими знаками роковой судьбы ее героев. Не случайно в книге они уменьшены до размеров колоды пасьянсных, гадательных карт [78]78
Среди экспонатов выставки произведений русских художников (из собрания И. С. Зильберштейна), устроенной в 1985 году (ГМИИ им. А. С. Пушкина), демонстрировался рисунок А. Н. Бенуа ко второму фронтиспису (игральная карта к эпиграфу из «Новейшей гадательной книги»), который в оригинале оказался значительно больше по размеру, чем его воспроизведение в издании «Пиковой дамы».
[Закрыть].
Вынося пушкинские эпиграфы к разным главам на отдельные страницы, Бенуа делает их значимыми и в чтении, и в оформлении книги, уравнивает с большими иллюстрациями. Они тоже печатались отдельно от текста, тоже наклеены на плотную бумагу книжного листа, как на паспарту, их тоже обегает бледная цветная рамка типографского бордюра, очерчивая вокруг них белое поле. Кажется, карта лежит на плоскости страницы, как на зеленом сукне стола. И вместе с тем она не чужая книге: печатная графика, как известно, начиналась тоже с игральных карт. Разбросанные по тексту заставки и концовки составляют еще один ряд графических ремарок, но относящихся непосредственно к сюжету повести. Наконец, семь больших страничных иллюстраций, по одной к каждой главе:
Глава I. Графиня в Версале
–''– II. Туалет графини
–''– III. Германн у подъезда дома графини
–''– IV. Германн и мертвая графиня
–''– V. Явление графини Германну
–''– VI. Германн у Чекалинского
Иллюстрация к заключению
Так, очевидно, самим художником поименованы рисунки в каталоге выставки «Мира искусства» 1911 года [79]79
Каталог выставки «Мир искусства». М., 1911. С. 5. В частном собрании существует экземпляр каталога с пометами, вероятно посетителя выставки, около перечня иллюстраций к «Пиковой даме»: «Бенуа срисовал свои костюмы с Большого театра».
[Закрыть], на которой они были экспонированы и заслужили одобрение долго не принимавшего Бенуа И. Е. Репина («У него есть воображение, есть вкус и чувство эпохи») [80]80
Цит. по: Зильберштейн И. С.Лучший иллюстратор Пушкина // Огонек. 1966. № 52.
[Закрыть].
В иллюстрациях к «Пиковой даме» Бенуа перешел от черно-белой графики, бытовавшей в его время, к живописной цветной акварели. Вот почему они оставляют ощущение великолепия интерьерной, театральной живописи. Иллюстрации сменяют друг друга, как декорации или интерьеры разных эпох. Зеленое сукно стола, кружева платьев, высокие парики, свет канделябров, зеркала, весь антураж столь излюбленного Бенуа XVIII века, в сцене в Версале – время и место действия первой иллюстрации. И зеленое сукно в петербургском доме Чекалинского, куда приходит Германн. Как будто та же композиция, но здесь все иное: и интерьер, и обстановка, и персонажи, – художник переносит нас в другой, уже XIX век. Прозаический быт дома бедного офицера в иллюстрации «Явление графини Германну» напоминает жанры П. А. Федотова, художника, которого высоко ценил А. Н. Бенуа, а сцена «Германн у подъезда дома графини», несмотря на то, что действие на этот раз вынесено на петербургскую улицу, имеет привкус театральности, идущей скорее от оперной традиции «Пиковой дамы».
Пушкин А. С. Пиковая дама / Иллюстрации А. Н. Бенуа.
СПб.: Издание Р. Голике и В. Вильборг, 1911.
Титульный лист.
А. С. Пушкин. Пиковая дама.
Рисунки А. Н. Бенуа. 1911.
А. С. Пушкин. Пиковая дама.
Рисунок А. Н. Бенуа. 1911.
А. С. Пушкин. Пиковая дама.
Рисунок А. Н. Бенуа. 1911.
Впрочем, Бенуа и не скрывает сценического характера своих иллюстраций. Последняя большая иллюстрация к Заключению уже не имеет никакого отношения к сюжету и целиком сочинена художником. Здесь нет ни карт, ни Германна, ни Пиковой дамы. Только пустая театральная сцена и костлявая фигура Смерти, огромная тень которой пляшет на опущенном зеленом занавесе, и еще часы на стене, но без стрелок. Игра окончена, гаснут свечи, и последний музыкант покидает зал. Его согнутая, уходящая из картины фигурка напоминает тень человека, оказавшегося возле парикмахерских манекенов на одном из петербургских пейзажей Добужинского. Так графическая партитура к пушкинской повести, начатая художником с игральной карты и сцены в Версале, заканчивается за пределами города Пиковой дамы. Уже сам по себе такой театрализованный финал переводит графическое повествование в план театрального представления. Недаром композиция этой сцены так походит на композицию театрального листа из знаменитой «Азбуки в картинах» Александра Бенуа [81]81
См. послесловие А. Враской к факсимильному переизданию «Пиковой дамы» 1911 г. (Л.: Изокомбинат, 1979).
[Закрыть], только там занавес раскрыт, и мы видим персонажей итальянской комедии дель арте – Пьеро, Арлекина и Коломбину, – которые фигурируют и в блоковском «Балаганчике».
По аналогии с азбукой и эту серию рисунков можно было бы назвать «„Пиковая дама“ в картинах…», если бы Бенуа ограничился только страничными иллюстрациями. Правда, роль его собственно в оформлении «Пиковой дамы» оказалось прояснить не так просто, – тем более что, в отличие от своих товарищей по «Миру искусства», сам Бенуа, как правило, шрифты не писал и слыл больше иллюстратором, чем оформителем, – если бы не сохранившееся письмо художника одному собирателю, написанное почти через тридцать лет после выхода книги. «Очень рад, что Вам… достался хороший экземпляр той книги, в которой я решился передать в определенных образах (увы, местами грешащих неточностями) чудесную повесть Александра Сергеевича, пленившую меня с самой ранней моей юности!.. Могу еще сообщить, что переплет является уменьшенным повторением переплета той книги образцов издательства Плюшара, которая была в моей библиотеке, а „форзац“ воспроизводит одну из бумажек начала XIX века из моего (богатейшего!) собрания таких Vorsatz-papier…» [82]82
Надпись А. Н. Бенуа на экземпляре книги «Пиковая дама» (из собрания С. А. Белица), сделанная художником в ноябре 1940 года в Париже, см.: Александр Бенуа размышляет… / Подгот. изд., вступ. ст. и коммент. И. С. Зильберштейна и А. Н. Савинова. М., 1968. С. 540.
[Закрыть]К этому следует добавить, что елизаветинская гарнитура, которой набирались многие издания «Мира искусства» и которой набрана «Пиковая дама», по свидетельству Д. И. Митрохина, была разработана, по-видимому, по инициативе самого А. Н. Бенуа [83]83
См.: Шицгал А. Г.Русский типографский шрифт. М., 1974. С. 141.
[Закрыть]. «Пиковая дама» с иллюстрациями Бенуа и вступительной статьей Н. О. Лернера была выпущена типографией Р. Голике и А. Вильборг в 1911 году в трех вариантах. (Как сообщал журнал «Известия преподавателей графических искусств», «10-рублевый экземпляр „Пиковой дамы“ издан в красивом бумажном переплете, но для любителей имеются экземпляры в более роскошных переплетах в 12 и 15 рублей. Кроме того, выпущено 50 особенно роскошных нумерованных экземпляров по 35 руб. без пересылки») [84]84
См.: Известия преподавателей графических искусств. 1912. № 4–5. В 1917 г. «Пиковая дама» с иллюстрациями А. Н. Бенуа была переиздана той же типографией «Р. Голике и А. Вильборг», которая выпустила первое издание.
[Закрыть]. До сих пор в собраниях библиофилов встречаются разные экземпляры «Пиковой дамы» в разных переплетах, в бумажном (точнее, в картоне, оклеенном белой бумагой), в белом шелке и сафьяне.
Работа над «Пиковой дамой», как известно, не ограничилась для Бенуа иллюстрированием книги. В 1921 году на сцене Мариинского театра в Петрограде он поставил в своих декорациях оперу Чайковского, на премьере которой, состоявшейся в том же самом зале, он сам когда-то присутствовал.
III
На этом историю иллюстрирования Александром Бенуа «Пиковой дамы» можно было бы и закончить, если бы его рисунки не вписались так плотно в сознание целой эпохи. Так или иначе каждый, кто вступает на территорию «Пиковой дамы», не сразу может выбраться из колеи, проложенной ее первым иллюстратором. Даже пытаясь перевести пушкинскую повесть на язык другого искусства.
Когда начинающее русское кино обратилось к «Пиковой даме», оно тоже было вынуждено оглядываться на иллюстрированное издание Р. Голике и А. Вильборг. И демонический профиль знаменитого Ивана Мозжухина – кинематографического Германна в фильме Я. А. Протазанова, вышедшем на экран в 1916 году, казался прямо срисованным с иллюстраций Бенуа. (В предисловии к либретто фильма, где он прямо назывался «киноиллюстрацией», говорилось, что «выбор пал именно на „Пиковую даму“, так как сценичность этой повести давно уже признана») [85]85
Пиковая дама. Киноиллюстрация повести А. С. Пушкина. М., 1916. С. [3]. Фильм был поставлен по эскизам художника В. В. Боллюзека.
[Закрыть].
Pouchkine A. La dame de picue. Paris, 1923.
Рисунок В. И. Шухаева.
Pouchkine A. La dame de picue. Paris, 1923.
Рисунки В. И. Шухаева.
Pouchkine A. La dame de picue. Paris, 1928.
Цв. гравюра на дереве А. А. Алексеева.
Pouchkine A. La dame de picue. Paris, 1928.
Цв. гравюра на дереве А. А. Алексеева.
От Бенуа не сразу оторвалась и сама книжная иллюстрация. У В. И. Шухаева, иллюстрировавшего «Пиковую даму» в начале 20-х годов для французского издания [86]86
См.: Pouchkine A.La dame de pique. Traduction de J. Schifrin, B. de Schloezer et A. Gide. Illustrations de Vassili Choukhaeff. Paris: Editions de la Pleiade; J. Schifrin, 1923. Тираж – 345 экз. В Гос. музее А. С. Пушкина (Москва) хранится именной экземпляр А. Н. Бенуа (наборный текст на фр. яз.). Как указывает П. Д. Эттингер, «Пиковая дама» занимала первое место в зарубежной иллюстрированной пушкиниане, повесть иллюстрировали Курт Верт (Мюнхен, 1920), Адольф Пропп (Берлин, 1923), А. А. Алексеев (Париж и Лондон, 1928) и др. (см.: Литературное наследство. М., 1934. Т. 16/18. С. 1177).
[Закрыть], взгляд на пушкинскую повесть был другим, но и он не смог отвести взгляд от рисунков своего предшественника. В известном смысле шухаевские рисунки можно рассматривать не только применительно к пушкинскому тексту, но и как вариации на темы рисунков Бенуа, как иллюстрацию иллюстраций. Тот же иллюстративный план, тот же сценарий, тот же самый Петербург «Пиковой дамы», который в памяти петербуржцев, особенно тех, кто оказался в эмиграции, имел свои адреса:
– На Литейном, прямо, прямо,
Возле третьего угла.
Там, где Пиковая Дама
По преданию жила!
(Агнивцев Н. Блистательный Санкт-Петербург.Берлин, 1923).
Правда, в рисунках Шухаева больше, чем у Бенуа, собственно петербургского текста, города не только «Пиковой дамы», но и собора Смольного монастыря, Адмиралтейской иглы. Художник как будто знает все наперед, он не читает, а то ли перечитывает пушкинский текст, то ли перелистывает рисунки старой книги. Перечитывает, однако, жестче и острее. Там, где у Бенуа целая декорация, как в сцене «Германн у подъезда дома графини», у Шухаева две заставки, два кадра, один из которых крупным планом – голова Германна в высоком офицерском кивере на фоне регулярно расставленных петербургских домов, другой – общий, отъезд графини, где мы видим лишь колесо кареты, ноги слуг, край платьев. Перелистывая парижское издание «Пиковой дамы», все это замечаешь не сразу, холодноватая стильность рисунков напоминает манеру начала века, но резкость и острота символов характерны уже для графики 20-х годов.
От рисунков Бенуа рисунки Шухаева отделяет чуть больше десяти лет, но принадлежат они разным эпохам. Новый иллюстратор тоже играет в карты и с картами, но Пиковая дама или «дама пик» у него не просто тихо вступает в книгу, как в издании 1911 года, карта со старой графиней тут брошена поверх, покрывая собой изображение молодой графини, как будто сошедшей с французской гравюры XVIII века. Другую карту Шухаев делит не по горизонтали на две половины, а режет по диагонали, из угла в угол. Игральная карта здесь не знак судьбы, олицетворенный в портретных миниатюрах, а зеркальная маска смерти. И на других шухаевских рисунках графиня выглядит то ли символом смерти, то ли ее призраком. Шухаев договаривает там, где Бенуа только намекал, выводя фигуру Смерти за пределы повествования. Тема «Пиковой дамы», как будто такой далекой для начала 20-х годов, решена Шухаевым не как тема игры с судьбой, а как тема игры со смертью, хотя решена еще за карточным столом.
Следы «Пиковой дамы» тянутся и дальше, за пределы пушкинской повести. Мотив карточной игры содержится и в гравюрах Николая Купреянова, и в офортах Василия Масютина, но уже отдельно от Пиковой дамы, лишь с «дамой пик» на руках.
Однако к концу 20-х годов сама мифология темы карт и карточной игры лишилась романтического привкуса и нередко служила объектом пародии, в которой реалии карточной дуэли были причислены к реквизиту старого мира. («Валеты с веревочными усиками», «короли с дворницкими усами», «дама, нюхающая бумажные цветки» – такая колода карт будет фигурировать в знаменитом романе Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев».)
А. С. Пушкин. Пиковая дама.
Гравюра на дереве А. И. Кравченко. 1939–1940.
А. С. Пушкин. Пиковая дама.
Цв. литография Н. А. Тырсы. 1936.
Но и позднее «Пиковую даму» читали не как романтическую прозу, а как еще одну повесть Ивана Петровича Белкина. Об этом прямо говорил Виктор Шкловский в середине 30-х годов: «Я дал подробную характеристику „Пиковой дамы“ потому, что мне важно установить отсутствие мистического содержания в повести» [87]87
Шкловский В.Заметки о прозе Пушкина. М., 1937. С. 65.
[Закрыть]. Новым читателям Пушкина демонизм Германна казался чуждым, и критики тех лет полагали, что он присочинен его интерпретаторами, прежде всего Александром Бенуа, у которого, как они утверждали, Германн «ближе к Раскольникову, чем подлинный герой „Пиковой дамы“» [88]88
Девишев А.Иллюстраторы Пушкина // Искусство. 1937. № 2. С. 58.
[Закрыть].
В книжной иконографии «Пиковой дамы» произошла полная смена декораций. Даже в гравюре на дереве, изъяснявшейся обычно на языке символов и аллегорий. Неудивительно, что романтическая гравюрная реплика Алексея Кравченко к пушкинской повести выглядела в конце 30-х годов запоздалой. Больше отвечали духу времени литографии Николая Тырсы 1936 года. Идея художника сделать Пушкина непосредственным зрителем карточной игры Германна, идея выхода автора на сцену была во вкусе русской графики того времени. Не случайно современники расценили этот замысел художника как шаг вперед по сравнению с «Пиковой дамой» Бенуа.
Последующие иллюстраторы еще дальше уйдут в петербургский пейзаж, портрет, в партию Лизы и Германна, разыгрывая ее как некое подобие партии Татьяны и Онегина, а тема рока, судьбы, фортуны, тема карт и карточной игры – «тройка, семерка, туз», – по существу, надолго исчезнет с зеленого сукна русской графики.
Пушкин-лицеист
Есть такие произведения книжной графики, которые давно оторвались от первоначального местожительства, перешагнули свое время и свое книжное пространство.
Многие ли помнят, что «Портрет Достоевского» был награвирован В. А. Фаворским для первого издания «Литературной энциклопедии» или что его же не менее знаменитая гравюра «Пушкин в лицейские годы» открывала первый том собрания сочинений поэта, выпущенного в 1935–1938 годах издательством «Academia»? Уже одно это заставляет нас вспомнить об этих изданиях и восстановить их довольно запутанную историю.
Изданием сочинений Пушкина в девяти маленьких томиках, выпущенных под редакцией Ю. Г. Оксмана и М. А. Цявловского, «Academia» начинала ту, можно сказать, стихию пушкинских изданий, которыми было отмечено столетие со дня смерти поэта. «Можно с уверенностью сказать, что все сто лет, прошедшие с печального года гибели Пушкина, – писал А. Эфрос, – никогда художников так сильно не тянуло к облику поэта и к образам его произведений… Столетие смерти Пушкина советские художники встречают прямо-таки потоком бюстов, статуй, картин, рисунков, медальонов, гравюр… У нас есть чем продолжить старую иконографию Пушкина – равноправно, крупно, свежо, а иногда и волнующе!» [89]89
Эфрос А.Советские художники на пушкинском юбилее // Советское искусство. 1937. 11 февр.
[Закрыть](Впрочем, дальше критик несколько умерил юбилейный пафос и признавал «скромные результаты» этого праздника, но к числу немногих его удач относил гравюру «Пушкин-лицеист».)
Собрание сочинений Пушкина, о котором идет речь, хотя и было потом заслонено более академичными или богато иллюстрированными юбилейными изданиями, занимает среди них особое место. Оно было задумано и должно было выйти в канун юбилея. В разделе хроники пушкинского тома «Литературного наследства» сообщалось, что «в издании „Academia“ печатается полное собрание сочинений Пушкина в девяти томах с комментариями. Издание будет малого формата, на тонкой бумаге. Все девять томов выйдут одновременно» [90]90
Собрание сочинений Пушкина в издании «Academia» // Литературное наследство. М., 1934. Т. 16/18. С. 1163.
[Закрыть].
Из воспоминаний одной из сотрудниц издательства узнаем также, что все девять томиков должны были иметь еще и общий застекленный футляр, нечто вроде книжной полочки [91]91
«„Пушкин“ большого формата, изданный „Academia“, с моей точки зрения, неудавшееся издание. Оно неудобно в пользовании, в отличие от „маленького“ Пушкина <…> Предполагалось дать к нему маленький шкафчик или, точнее, застекленную картонную коробку. Но, конечно, изготовить ручным способом 20 300 коробок оказалось невозможным. Мне удалось приобрести такой шкафчик, и теперь весь Пушкин в 9 томах умещается в шкафчике 25 х 13 см у меня на столе и всегда под рукой» ( Фейгина Л. А.Давнее: Из воспоминаний об издательстве «Academia» // Архив М. В. Раца. М.).
[Закрыть]. Таким образом, в домашнем интерьере советского человека предполагался свой книжный пушкинский уголок, наряду с настольной пушкинской скульптурой. Однако изготовить такие «пушкинские полочки» в тираже не удалось – были сделаны единичные экземпляры, как не удалось и осуществить это издание в один год (первые шесть томов вышли в 1935 году, за два года до юбилея).
Интересен сам тип этого издания. Прежде всего из-за его формата. «Карманный Пушкин», причем не один томик, а девять, полное собрание его сочинений. Такого издания раньше не было. «Исчерпывающее по полноте собрание сочинений Пушкина дается не в виде монументальных томов типа „венгеровского“ издания Брокгауза и Ефрона или старого (незаконченного) академического издания, которое торжественно ставилось под стекло на полку и частенько накрепко забывалось там, – писал Д. Д. Благой. – Данное издание выпускается в девяти миниатюрных, со вкусом оформленных томиках, которые могут быть всегда под рукой, „в дороге и дома“, удовлетворяя потребность наиболее частого общения с творчеством величайшего нашего художника слова» [92]92
Благой Д.Новое издание Пушкина // Большевистская печать. 1935. № 11. С. 35.
[Закрыть].
А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений: В 9 т. Т. 1. М.; Л. Academia. 1935.
Титульный разворот.
Оформление Н. И. Пискарева.
Речь шла о типе миниатюрного издания, тираж которого – 20 000 экз. – для издательства «Academia», обычно выпускавшего свои книги в количестве 5–10 тысяч экземпляров, был по тем временам очень большим. Печаталось собрание сочинений в типографии «Гознак» на тонкой бумаге высоких сортов.
Любопытно, что выход первых пушкинских томиков совпал с началом выпуска Малой серии «Библиотеки поэта», которая начала издаваться параллельное Большой серией, затеянной Издательством писателей в Ленинграде двумя годами раньше. Но если Малая серия, выпускаемая в наши дни уже третьим изданием, не раз меняла свой формат – от более узкого к квадратному, – стремясь выполнить непременные условия издания стихов, требующие строгого соблюдения авторского графического рисунка стихотворения [93]93
См.: Кирнарская А. А.Техническое редактирование стихотворений // Техническое редактирование. Сб. 1. М., 1963.
[Закрыть], то в пушкинском собрании сочинений все эти тонкости были учтены сразу. И формат – в 1/32 долю листа (55 х 82 1/32 если перевести на современные стандарты, то он будет примерно соответствовать 1/48 доле листа). И гарнитура шрифта – латинская (теперь ее называют «литературная»), свободная по своему начертанию. И самый кегель шрифта – не корпус и не петит (которым набиралась Малая серия «Библиотеки поэта»), а редко применяющийся в книге боргес, 9-й кегель с довольно крупным очком, но в то же время достаточно емкий, чтобы печатать стихотворный текст без переносов, строка в строку, как у поэта.
Собственно, малый формат стихотворных сборников существовал и в пушкинские времена, и в начале нашего века, и в 20-е годы – это были, как правило, тонкие тетрадки, и выпускались они не в переплете, а в обложке; переплетались они уже потом, в соответствии со вкусами своего времени и личными пожеланиями владельца. Обложка в 30-е годы уступила место издательскому переплету и в изданиях поэзии. Книжный блок был замкнут крышкой переплета. От книжного художника требовалось исполнить не композицию обложки, своего рода графический лист, а оформить некую объемную форму, имеющую еще и корешок. Известно, что издания «Academia» славились своими переплетами, правда, обычно прикрытыми суперобложкой, которую на этот раз, видимо, сочли излишней.
Томики одеты в строгий серый ледерин, двойная беговка с тонким орнаментом, тисненная на крышке переплета, забирая часть его под корешок, как бы отдаленно напоминает о составных любительских переплетах пушкинской поры. Мемориальный характер издания был подчеркнут и атрибутами традиционной символики. Золотая лавровая ветвь украшает надпись на корешке, а гравированная виньетка в виде лаврового венка рядом с наборным шрифтом посвятительных надписей: «1837–1937», «К СТОЛЕТИЮ СО ДНЯ ГИБЕЛИ» – начинает титульный лист. Но это еще не все. В развороте с титульным листом в центре белого листа фронтисписа напечатана маленькая гравюрка, тоже напоминающая виньетку, в книге она названа «маркой» (на обороте второго титульного листа читаем: «Марка и переплет Н. И. Пискарева»). Традиционные атрибуты соединены здесь с новой символикой: раскрытая книга – с орнаментом из роз, монограмма художника – с мемориальными датами, профиль поэта – с фигурками рабочего и колхозницы. (Так, за два года до мухинской скульптуры гравюрный вариант этой знаменитой эмблемы 30-х годов оказался эмблемой пушкинского издания.) Книжная орнаментика, выполненная «фанатиком книги», как называли Н. Пискарева его современники, противостояла тому оголению внешнего облика изданий, которое еще недавно культивировала книжная эстетика конструктивизма. Но сам аллегорический характер гравюрки, в которой художник хотел выразить свой восторг и преклонение нового читателя перед Пушкиным, шел во многом от геральдики труда, над которой упорно трудился Н. Пискарев после революции, работая над книжными знаками и другими «мелочами гравюры». Впрочем, теперь, в середине 30-х годов, такая символика казалась чем-то наивным. Тот же Д. Благой в уже цитированной нами рецензии замечал: «Несколько комическое впечатление… производит виньетка: розы подкладываются под висящий в пустоте бюст Пушкина», тем самым отставляя в сторону не только аллегорию, но и главные художественные принципы ксилографии 20-х годов, сформулированные В. Фаворским, и среди них возможность сочетания «разнопространственного» на одном листе, где белое не «пустота», а тоже пространственное понятие – «воздух белого листа» [94]94
Фаворский В. А.О композиции // Искусство. 1933. № 1. С. 18.
[Закрыть].
Издание пушкинского собрания сочинений растянулось на четыре года. Менялось содержание томов, менялись портреты поэта, но из тома в том повторялся титульный разворот с его гравированными виньетками, служивший своего рода эпиграфом ко всему изданию.
И все же не только тип издания и его оформление заставляют вспомнить это собрание сочинений. Каждый том сопровождал оригинальный гравированный портрет поэта, помещенный в виде вклейки на развороте со шмуцтитулом, или, точнее сказать, со вторым титульным листом. «Давать при каждом томике по портрету Пушкина, выполненному специально для настоящего издания современными нам художниками, – очень хорошо, – писал Д. Благой и тут же прибавлял: – Хотя надо было бы наряду с этим дать и некоторые лучшие старые портреты». Однако следование подобным рекомендациям смешало бы старые портреты с новыми, гравюры репродукционные с современными, наконец, разрушило бы ту чистоту гравюрных идей, на которой, собственно, и выросла школа Фаворского, не говоря уже о том, что была бы нарушена определенная стройность замысла.
В. А. Фаворский. Пушкин в лицейские годы.
Гравюра на дереве. 1-й вариант. 1935.
В. А. Фаворский. Пушкин в лицейские годы.
Гравюра на дереве. 1935.
Впрочем, в гравюрном замысле издания были и свои изъяны. Том с «Евгением Онегиным» сопровождала гравюра И. Павлова, исполненная по рисунку Н. Кузьмина, уже прославившегося к тому времени своими рисунками к Пушкину. Но репродукционная гравюра, даже в руках опытного мастера, не могла передать живость перового рисунка, да и сам Кузьмин отступил здесь от внушений пушкинской графической манеры, в чем и был секрет успеха его рисунков к отдельному изданию «Евгения Онегина», напечатанному издательством «Academia» в 1933 году. Другим примером уже прямого отступничества от первоначального замысла был портрет Пушкина к последнему, 9-му тому, выпущенному в 1937 году, портрет, исполненный Г. А. Васильевым в другой технике, литографии, которая резко нарушила ксилографический строй издания (в том же томе была помещена еще одна литография Г. Васильева с изображением посмертной маски Пушкина). Этот факт можно объяснить трудностями завершения издания, так как в 1937 году «Academia» прекратила свою деятельность и 7-й, пропущенный том был издан в 1938 году с гравюрой Ф. Константинова уже Гослитиздатом. По словам художественного редактора «Academia» М. Сокольникова, последние три тома должны были быть украшены портретами Пушкина «в ксилографиях Г. Ечеистова, Э. Будогосского и П. Павлинова» [95]95
Сокольников М.Пушкинские издания «Academia» // Книжные новости. 1936. № 10. С. 21.
[Закрыть]. Нельзя не пожалеть, что ни Будогосский, ни особенно Павлинов, который еще в 1924 году исполнил превосходный пушкинский портрет, не приняли участия в этом издании.
Другая трудность заключалась в необходимости выстроить портретную галерею на территории собрания сочинений, где в основу распределения материала по томам положен не хронологический, а жанровый принцип. В этих обстоятельствах та или иная гравюра могла быть лишь очень условно соотнесена с содержанием того или иного тома, хотя биографическая линия была задана первой гравюрой «Пушкин в лицейские годы» В. Фаворского, открывавшей 1-й том. Если перелистать все девять томиков, оказывается, что «возраст поэта» не всегда совпадает с хронологическими рамками тома. Так, за гравюрой с изображением Пушкина-лицеиста следует гравюра А. Суворова «Пушкин перед дуэлью», она помещена во втором томе, содержащем стихотворения 1821–1830 годов, когда до последней дуэли было еще несколько лет и несколько томов сочинений. (Через два года тот же Суворов почти повторит свою гравюру, уже в гипсовой статуэтке для фарфора.) Что это было, простая небрежность, а такое случалось и в изданиях «Academia», или этот временной сдвиг был связан с отмечаемой датой и ощущение трагической предопределенности было необходимо внушить читателю юбилейного издания, не дожидаясь выхода последнего тома? Или тут сработал какой-то общий рефлекс нашей мифологизированной памяти – при имени Пушкина прежде вспоминать о его судьбе, а уж потом – о творчестве? Как писала в свое время Марина Цветаева: «Первое, что я узнала о Пушкине, это – что его убили. Потом я узнала, что Пушкин – поэт…»
