Текст книги "Лагерный флаг приспущен"

Автор книги: Юрий Дьяконов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Потратив чуть ли не все свои сбережения, он купил летом на Нахичеванском базаре огромный оцинкованный бак. И бдительно следил, чтобы он всегда был полон воды и маме не приходилось таскать тяжелые ведра за полтора квартала.

Одного не мог он побороть: страсти к рыбной ловле. Хотя и знал, что этим очень волнует мать. Но зато Ленька никогда не возвращался с пустыми руками. Свежая, соленая и вяленая рыба не переводилась в доме, семья даже в самое трудное время не голодала.

Альке что! Пацан еще. Воткнется в свои книжки, и весь тут. А Леньке есть о чем думать…

И дедовский дом оказался не вечен. Совсем прохудилась крыша. Весной ручьем текло. Листов десять железа надо. В магазине нет. А на толкучке – ого-го! – сколько рубликов стоит. А где их взять?..

Когда, приехав в лагерь, Ленька узнал, сколько в селе садов осталось без хозяев, он сразу понял, что тут пахнет заработком. Прикинул: гривенник за яблоко. Десяток – уже рубль. А на одном дереве сколько таких рубликов висит? Ого! Тут не только на крышу, а еще и на велосипед заработать можно…

Какой-то шум отвлек его от мыслей. Ленька выскочил из-за белой глыбы, в тени которой он сидел.

Откуда-то сверху сорвался камень. Подскакивая, как мячик, по крутому срезу горы, он все набирал и набирал скорость. Подскочив в последний раз и описав в воздухе дугу, он пролетел над Ленькой, ударился о скалу и разлетелся каменными брызгами.

«Вот бы такой рубанул – и сразу покойник, – как-то безучастно, как о постороннем, подумал он. – Или под обвал попасть. А что?.. Пусть. Только бы не до смерти». Леньке представилось, как его находят всего в крови, израненного камнями, и несут на носилках в лагерь. «Небось бы и про яблоки тогда забыли, и про все! Забегали бы, засуетились…»

– Ма-а-а-а-а! – вдруг резанул в уши тонкий полный ужаса крик.

Ленька глянул вверх и ужаснулся. С карниза метрах в тридцати над дном ущелья падал мальчишка. Он перекувыркнулся в воздухе. Как котенок, упал всеми четырьмя конечностями на крутой скос каменной осыпи. С потоком щебня и камней пролетел еще метров пять и… Ленька замер… Дальше покрытый щебенкой склон обрывался почти отвесно на пятнадцатиметровую глубину. Внизу, как спина какого-то исполинского ящера, топорщилась гряда острых обломков скал. Не удержится пацан на осыпи, сорвется на эти скалы – и конец.

Камнепад ударил по обломкам скал. Закрыв все белой пылевой завесой, сорвался поток щебня. Когда пыль чуть отнесло ветром, Ленька увидел: не сорвался! Пацан в голубой майке каким-то чудом зацепился на краю отвесного обрыва за корни когда-то росшего здесь и давно умершего дерева. Но сколько он сможет продержаться? Минуту? Две? Ослабеют руки, и он свалится на острые скалы.

Раздумывать было некогда. Ленька, не знавший и не любивший гор, вдруг принял самое верное решение. Нужно подняться по склону слева чуть выше пацана. Там не так круто. До тех вон кустиков. И оттуда бросить веревку… Веревку? А где ее взять? Он обшарил карманы. В них и за подкладкой кепки нашел моток шелковой лески и кусок крученого английского шпагата. Леска толстая, выдержит. Шпагат – тем более.

– Держись, пацан! Держись! – закричал Ленька и полез в гору.

Ободрав в кровь руки, изорвав одежду, он все же вскарабкался до тех кустов. Отсюда до пацана было всего метров двенадцать-пятнадцать. Он всмотрелся и узнал того мальчишку, что уговаривал его вернуться в лагерь. Узнал и не удивился.

– Эй, пацан, как тебя там!..

– Вовка… Я упаду, Клещ! У меня руки не…

– Держись, жмурик! Я брошу шпагат. Крепкий!

Ленька бросил шпагат, связанный с леской, предварительно закрепив на конце камень. Вовка вцепился в него, чуть не вырвал из рук.

– Легче! Холера тебе в бок! – ругался Ленька. – Поднимайся на уступчик!.. Не бойся! Я помогу!.. – а сам, чтобы освободить руки, привязал конец лески к пряжке пояса. Ремень моряцкий – выдержит.

Ленька потянул, и Вовка, держась за шпагат, добрался до небольшого выступа прочной скалы, выпиравшего из осыпи. Клещ облегченно вздохнул: теперь не сорвется. И вдруг услышал плач Вовки.

– Ты чего?

– Руки порезал… до крови… Веревку держать не могу…

Тогда Ленька придумал. Подтянул шпагат к себе, завязал большую петлю и снова бросил Вовке. Теперь нужно было только забраться в петлю до пояса и закрепить ее, чтоб не затянулась…

Когда Ленька подтянул Вовку к себе до куста, он был таким мокрым, будто его облили из ведра. А Вовка, так хорошо державшийся на краю обрыва, вдруг обмяк и потерял сознание. Пришлось нести его по крутому склону на плечах…

После рассказа Вовки Сергей как-то по-новому посмотрел на Леньку. И не скрыл этого.

– Не думал я, Клещ, что ты таким быть можешь!

– Чиво? Это што Вовку вытащил?.. Так что ж, я, по-твоему, каркадил? – он помолчал и беспомощно оглядел себя: – Штаны вот изодрал вдрызг. Почти новые. Мать к новому году покупала.

Сергей и сам только заметил, что от рубашки и черных в полосочку бумажных штанов Леньки остались одни лохмотья.

– На хоть заколи чуть, – Сергей протянул Леньке две английских булавки.

– Не надо. У меня есть. – Ленька вытащил из кепки большую цыганскую иголку с длинной суровой ниткой и, не снимая штанов, стал зашивать самые большие дыры.

– Слушай, Клещ, а скажи по совести, за что ты на Степку так окрысился? И на костре… – спросил, не выдержав, Сергей.

– Я?! – возмутился Ленька. – Ты лучше у Степки спроси! Пусть расскажет, как у меня сорок рублей спер. А теперь исусиком прикидывается?

– Не брал я твоих денег! – закричал красный от возмущения Степка. – Это Кирька у тебя спер.

– Кирька?.. Гля. Ты это сейчас придумал? А почему раньше не сказал?

– Сперва я сам не знал кто. А потом ты же меня не спрашивал.

Ленька воткнул иголку в коленку штанов. В раздумье почесал затылок и потребовал:

– А ну сбреши еще что! Как про Кирьку узнал?

– Раз не веришь, чего рассказывать.

– Нет, Степка, – вмешался заинтересовавшийся Сергей, – ты в пузырь не лезь! А расскажи все по порядку.

– А чего рассказывать. Ну шел я второго мая по Боготяновскому скверику. А на скамейке Кирька с дружками пиво глушат. И гогочут так, что лошади шарахаются. Ну я подошел сзади. Интересно ж, чего они. А один говорит:

– Кирька, расскажи еще. Пусть и Котька Сом посмеется.

Ну и рассказал. Как заметил, что ты спрятал. Кирька как раз в парикмахерской сидел. Из окна видел. А потом говорит:

– Так я же с него, лопуха, еще пять голубей за долг содрал. Мне за них уже полсотни дают! А я не хочу! На базаре после праздника больше возьму.

Ленька сначала слушал с недоверием. Потом, когда Степан сказал про голубей, он крякнул от досады:

– Точно! Это Кирькина работа. Он же сразу и долг получать пришел, знал, что денежки мои плакали. И голубей забрал… Ну, Кирька! Ну, гад ползучий! Ты еще… А сам, собака, меня на рыбалку звал. Вилисапетом сманивал. Я тебе такой лисапет сделаю!..

ФЛАГ НА ВЕРШИНЕ

Еще до начала совета лагеря к начальнику подошли Сергей со Степаном Луговым.

– Андрей Андреевич, можно сказать? – начал Сережка. – Вот вы сейчас решать будете. А я уверен: Леньку выгонять из лагеря не надо. Если гнать – так всех! «Склепники» тоже хороши.

– Гм! – в глазах начальника появилась лукавинка. – И это говорит Синицын, который больше всего добивался.

– Да, Андрей Андреевич! Добивался. А теперь подумал: разве он один… А мы что? Мы тоже виноваты.

– Не надо, Андрей Андреевич, – поддержал Сережку Степан.

– Как? И ты тоже? Уж кому-кому, а тебе из-за этих яблок досталось. Сам говорил: ненавижу.

– Так это я вон когда говорил, Андрей Андреевич. А теперь все по-другому. И Вовку он…

– Ну-ну, – уже откровенно улыбнулся довольный начальник. – Ладно, хлопцы. Пора совет начинать. Все вместе и решим.

Членам совета лагеря почти все было известно. Осталось выяснить кое-какие вопросы и принять решение.

– Клещов, ты правда отбирал у ребят седьмой палаты деньги?

– Вранье это, Андрей Андреевич. Они же мне проиграли.

– Вы играли под деньги? В карты?

– Что вы! В крутилку… Ну это, если кто не угадает, что лежит под ладошкой: «орел» или «решка», – тому шалобан по лбу.

– Что-что?

– Шалобан… ну, щелчок, если по-культурному.

– А как же деньги?

– Так Васька же Грибов на расплату жидкий. Проиграл мне сто шалобанов, а лоб подставлять не хочет. Я, говорит, лучше тебе за эти сто шалобанов три рубля отдам, когда мать пришлет.

– И ты бил их щелчками? Больно же.

– Гля! А мне не больно? Я ж терпел, когда мне били.

– Так… А что это за деньга у тебя?

– Яблоки продавал.

– А зачем тебе деньги?

– Так ведь крыша, как решето, Андрей Андреевич. Железа надо купить. – Ленька помолчал и объяснил: – Я ведь думал как? Раз сад ничейный, так кому убыток? Нарвал яблок и «Пищевикам» продал. Вот и на крышу будет…

– А вот у вожатого Миши деньги пропали… – начал Андрей Андреевич.

– Теперь на меня все свалить можно, – угрюмо насупившись, перебил его Ленька. – В глаза я того кошелька не видал.

– Не кошелька, а бумажника. Коричневой кожи, – поправил вожатый Миша.

– Бумажника?! Коричневой?! – вдруг удивленно вскрикнула повариха тетя Клава, пришедшая послушать, что делается на совете. – Миша! Видала я! После отбоя в дровах лежал. Завхозу понесла, думала – его. «Нет, – говорит, – не мой. Пусть до утра полежит, завтра разберемся». Неужто не отдал?..

– Он до подъема еще уехал и только сейчас продукты привез, – напомнил начальник.

– Правильно! – согласилась она. – Так я сейчас! – и выбежала из комнаты, крича: – Это ж надо! Ах ты господи!

Все зашумели. Вожатый Миша сидел красный, потный, растерянный и все повторял:

– Как же так, а? Это же надо, а? Как же я мог обронить, а?.. Запарка с дровами вышла – ужин опаздывал…

– Вот он! Вот! Целёхонек! – кричала, возвратясь, повариха, протягивая бумажник начальнику.

Деньги, все девяносто восемь рублей, оказались на месте.

– Да-а-а, память девичья, – с упреком сказал Мише Андрей Андреевич. – Ты уж извини, Леонид…

– Чиво там! – буркнул обрадованный Ленька. – Андрей Андреевич, вы не сомневайтесь. Я этой, как ее… Ануш за потраву возместю.

– «Возместю»! – передразнил кто-то из вожатых. – Что ж, ты в другом саду нарвешь и ей отдашь?

Но Ленька не принял шутки:

– Зачем же. Я отработаю… Я ей до конца смены каждый день рыбу носить буду.

Вожатые сдержанно засмеялись. А Сергей, попросив слова у начальника, обратился к Клещову:

– Скажи, Ленька, только честно: ты знал, что в сад Ануш лезешь?

– Печка попутала, – вздохнув, угрюмо ответил Ленька. – Честно, я думал: это Фаносопулы сад. Там у него белая печка стоит. Раз все говорят, что кулак он… ну и… А потом, когда на весь лагерь крик подняли, и линейка, и всякое… чего ж тут… сиди и молчи в тряпочку…

За дверями библиотеки, где проходило заседание совета лагеря, послышался шум и крик:

– Пропусти! – кричал мальчишка. – Ты не имеешь права!

– Что еще там? – удивился начальник.

Сергей приоткрыл дверь, и в комнату под ногами загородившего вход дежурного прошмыгнул на четвереньках Вовка Иванов.

– Подождите! Не выгоняйте! – прокричал он, поднявшись на ноги. – Я за него ручаюсь!

Его заявление встретили дружным смехом.

Вовка удивленно оглянулся и стал выкрикивать:

– Чего вы рыгочете?!. Он хороший!.. В середине!.. По краям только закоптился… как котел на огне… Очистить можно!..

Второе заявление Вовки вызвало такой хохот, что дрогнули стекла.

Вовка замолк, съежился и был готов заплакать.

– Тихо! – стукнул ладонью по столу Андрей Андреевич. И, когда тишина наступила, спросил: – Иванов, да ты, никак, заплакать хочешь?

– Вот еще! И не подумаю! – упрямо мотнул головой Вовка. – А чего ж они: «гы-гы-гы». Так Ануш сказала! Понятно?!

– Понятно, – серьезно ответил начальник. – Можешь спокойно идти в корпус. Мы учтем твое поручительство и пожелание Ануш Григорьевны.

После полдника всех собрали у ручья. Гора, подступающая к лагерю с севера, в нижней части образует ряд террас – широких, метров по десять, ступеней, поросших невысокой травой. Справа и слева – кустарники. Посередине, по ступеням террасы, прыгает ручей, к которому весь лагерь ходит умываться.

Ребята расселись на ступенях отрядами. На нижней террасе – вожатые с Андреем Андреевичем, ребята из седьмой палаты и братья Клещовы.

Едва Андрей Андреевич рассказал обо всем случившемся, ребята зашумели, закричали:

– Выгнать из лагеря! Набить им морды! В школу написать!

– Погодите, ребята! – остановил их Андрей Андреевич. – Во-первых, совет лагеря уже решил, что гнать их из лагеря не будем. Во-вторых, мы собрались не для того, чтобы им «морды бить», а для того, чтобы на этом случае чему-то научиться. Ведь в том, что случилось, большая доля и нашей вины. Вот оборвали яблоки у Фаносопуло… – начальник сделал паузу.

Арка, сидевший в первом ряду, подтолкнул соседа в бок:

– Подумаешь, у Фаносопуло! У него много. А там, где много, взять немножко – есть не кража, а дележка!

Негромко, кажется, сказал, но в наступившей вдруг тишине услышали его резкий гортанный голос. Сидящие рядом захохотали. Те, кто не расслышал, спрашивали соседей:

– Что? Что он отмочил?!

Им повторили Аркино изречение. Смеялся уже почти весь лагерь. Криво, одним уголком рта, усмехнулся и начальник. Согнал улыбку и резко начал:

– Ты это, Барашян, брось!.. Скажешь, пошутил. А что за шуткой?.. У кого это много? Да больше всего у государства, у колхоза! Так? Значит, брать можно, и это не кража? Да этак ведь и колхоз растащить недолго, а?

– Что вы, Андрей Андреевич! Я же не это…

– А получилось «это», Барашян… Эти самые сады без хозяев мозолят всем глаза. И взять в них – будто не кража. А почему тогда днем туда никто не идет, а все ночью, тайно, чтоб никто не узнал? Значит, понимают: нехорошо это, а делают… И еще: почему это они бесхозные? Все земли вокруг колхозные. И хозяин у садов есть – колхоз!.. В общем, страсть к яблокам питают многие. Мало вам тех, что даем? Может, и мало… Вы ребята молодые, здоровые, растете – вам много надо. Но государство пока больше дать не может… Так вот. С завтрашнего дня после завтрака по два отряда идут в колхоз на сбор яблок. Заработаете хоть десять тонн. Колхоз не поскупится. И ешьте на здоровье.

– Ура-а-а-а! – восторженно встретили пионеры это известие.

Солнце поднялось над вершиной горы и осветило весь лагерь. Четкий прямоугольник линейки. За белой чертой выстроились два ряда пионеров в зеленых рубашках. Солнце играет на металлических зажимах алых галстуков. Пять поленьев с тремя эмалевыми языками пламени на серебристой овальной пластинке будто и впрямь вспыхивают, и от груди пионеров во все стороны летят разноцветные жаркие искры.

– Лагерь, смир-но!.. Пионер девятого отряда Володя Иванов, на флаг!

И снова в торжественной тишине Вовка, печатая подошвами шаг, идет к мачте.

– Лагерный флаг поднять!

Вовка каким-то непостижимым образом видит сразу всех. Весь лагерь. Одновременно с ударом барабана и первым звуком Сережкиного горна поднялись над головами вожатых, председателей отрядов, звеньевых руки в торжественном пионерском салюте.

И алый флаг лагеря с золотой звездой, серпом и молотом пошел вверх. И будто это не Вовка тянул за шнур, а флаг сам, подталкиваемый взглядами четырехсот пар глаз, торжественно всплывал все выше и выше. Вовка видел, как покосил на него взглядом Сергей, как чуть приметно улыбнулся Андрей Андреевич, когда флаг достиг той невидимой точки, выше которой он не поднимался три долгих тревожных дня.

– У-у-у-у-ух! – вырвался единый вздох, когда флаг замер на долю секунды, а потом легко скользнул к самому верху мачты и расправил алое полотнище под свежим утренним ветром.

ПОДАРОК

Когда шумная колонна лагеря прошагала к морю, в калитку мимо отсвечивающей на солнце широкой скамейки со спинкой из узких новых планок прошли шесть человек. Андрей Андреевич и пятеро пионеров. На маленькой, увитой виноградом веранде их встретила старая Ануш.

– О, сколько гостей! С утра дорогие гости – день хороший будет! Садись, пожалуйста. Кушай, пожалуйста. Это хороший персик. Чай пить будем, – захлопотала она. – Лаура, ты все знаешь, помоги стол накрыть.

– Спасибо, дорогая Ануш Григорьевна. Не беспокойтесь. Мы на минутку. Мы по делу.

– Дело? Дело потом. Гостя принять – первое дело.

– Ануш Григорьевна, мы от имени руксостава лагеря и всех пионеров просим извинить нас за то, что случилось. Это наша вина.

– А-а-а-а, Андрей Андреевич, – перебила его Ануш, – что извинить? Ты плохо делал? Нет. Сережа плохо делал? Нет. Давай о хорошем говорить будем!

Несмотря на протесты Ануш, ребята вручили ей найденные яблоки.

Сергей на вытянутых руках принес и поставил на стол, покрытый белой парадной скатертью, большой сверкающий медью самовар. Он клокотал от напряжения и стрелял через дырочку в крышке струйками пара.

Лаура с Ануш хлопотали вокруг стола. Расставляли блюда с яблоками, грушами, персиками, вазочки с любимым Сережкиным алычовым вареньем.

Во время чая Ануш особенно заботливо ухаживала за Вовкой Ивановым.

– Худой какой. Бледный какой, – говорила она Вовке. – Фрукта кушать надо – румяный будешь, как персик! – и, обращаясь к Андрею Андреевичу, хвалила Вовку: – Такой маленький – все понимает! Пришел. Говорит: «Я тебе, бабушка, сказки рассказывать буду. Весело будет – болезнь пройдет». Хорошо рассказывал – прошла болезнь. Как доктор…

Арка многозначительно смотрел на Боба, порывался что-то сказать и даже наступал ему под столом на ногу. Сидевший рядом с Бобом Андрей Андреевич поморщился, усмехнулся и сказал:

– Послушай, Арутюн. Ты хочешь, чтобы Боб сказал свою речь? Так скажи ему прямо. Зачем же мне каблуком туфли топчешь?

Арка покраснел, вскочил и принялся извиняться. А все вокруг смеялись.

Боб может и еще бы тянул, но Снайпер, напоминая о себе, тихонько вежливо гавкнул. Тогда Боб встал и, путаясь, начал свою речь:

– Дорогая тетушка Ануш! Я… мы все очень просим вас принять от нас подарок. Чтобы, значит, никакой… жулик не залез больше в сад, мы решили подарить вам Снайпера. Нам ведь уезжать скоро, – с грустью добавил он. – Снайпер, ко мне!

Снайпер в три прыжка влетел на веранду и затанцевал всеми четырьмя лапами, выражая радость и готовность к любому заданию.

– Собаку даришь? А жалко не будет? Чистый горский овчарка!

– Нет. Снайперу у вас хорошо будет. А нам все равно ехать.

– Спасибо! – поклонилась Бобу Ануш. – Хорошо подарил. Собака – друг человека. Он не обманет. Спасибо, Боря.

Все радостно заулыбались. Ануш тихо позвала:

– Снайпер!

И молодой пес, почувствовав в ней друга, доверчиво подался вперед, усиленно замахал хвостом. Ануш похлопала рукой по коленям, и он положил на них свою голову с черной лоснящейся шерстью, ткнулся носом ей в руку.

– Хороший хозяин будет. Весело жить будем, – сказала Ануш. – Ну иди, Снайпер, гуляй.

Пес вопросительно посмотрел на Боба.

– Гулять! – подтвердил Боб.

И Снайпер, спустившись с веранды, побежал между деревьями. Потом – вдоль забора, принюхиваясь, изучая, осматривая все углы двора, который отныне становился его домом и охрана которого вскоре, с отъездом ребят, вручалась его неподкупной собачьей совести.