Текст книги "Зачем нам враги"

Автор книги: Юлия Остапенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Натан подумал, что его насторожило что-то в солдате, и тоже бросил на него взгляд. Стражника же явно интересовали только бочки: он прошелся вдоль повозки, проводя по ним палкой. Палка подпрыгивала и тарахтела.

– Эль, добрый господин… Сам варил…

– Эль? А гремит-то так почему?

Глориндель смотрел вперед. Его лицо медленно каменело, глаза становились темными и дикими. Натан бросил встревоженный взгляд сперва на него, потом на повозку, на солдата, по-прежнему не понимая, в чем дело.

– Так пустые попадаются, добрый господин, оттого и гремит.

– А мы сейчас поглядим, какие они пустые. Открывай!

Не поворачивая головы, эльф заставил коня попятиться, подобрался в седле.

– Господин Глориндель, что… – полушепотом начал Натан, и в этот миг случились две вещи. Первая – солдат полез на повозку, дабы самолично досмотреть содержимое бочек. Вторая – Глориндель вонзил шпоры в бока коня с такой силой, что бедное животное, мучительно заржав, рванулось вперед и взвилось в прыжке над повозкой, со всей силы ударив копытом в затылок незадачливого стражника.

Натан застыл, глядя на происходящее будто в дымке и смутно слыша, как эльф что-то кричит на своем языке. Через миг орущие солдаты бросились за ним вслед, но он уже был далеко впереди, среди повозок, дожидающихся, пока расчистят дорогу. Рядом с ним мелькнули рыжие волосы, и Натан запоздало понял, что, вернее, кого увидел в толпе Глориндель.

– Ах ты тварь неблагодарная! – закричал эльф, хватая за волосы рыжую купчиху, с которой несколько дней назад предавался любовным утехам в придорожном трактире. – Я тебе четыре раза за ночь засадил, а ты про меня языком трепать на каждом шагу?!

– Помогите! – заорал муж купчихи и сделал это совершенно напрасно – во-первых, солдаты и так уже бежали к ним, а во-вторых, этот крик стоил ему жизни: эльф мгновенно развернулся, выдернул из-за пояса нож и коротким движением всадил его в горло купца. Женщина истошно завопила. Эльф повалил ее на землю, придавил. Лезвие ножа метнулось к ее лицу и застыло в дюйме от широко распахнутого глаза. Эльф что-то тихо сказал – Натан не расслышал что, и в тот же миг налетевший на него солдат сбил его на землю.

Люди, ставшие свидетелями этой сцены, возмущенно кричали, но вмешиваться предоставляли солдатам. Натан протиснулся в центр событий, стараясь никого не задавить по дороге и на ходу вытаскивая грамоту.

– Отпустите его! Оставьте! Именем князя! – крикнул он.

Солдаты, уже вязавшие эльфа, встрепенулись. Взбешенный начальник заставы вырвал бумагу из протянутой руки, быстро пробежал глазами, изменился в лице.

– Тут не написано, что вам дозволено резать ни в чем не повинных людей!

– Неповинных? – хрипло переспросил Глориндель и расхохотался. Натан уже привык к этому смеху, но от него вздрогнули даже солдаты, которые держали эльфа. Сержант бросил на Глоринделя подозрительный взгляд. Было видно, что печать княжеского представителя на грамоте его смущает. Он обернулся к посту, крикнул:

– Что там Вальтер? Жив?

– Жив! – откликнулись от заставы. Двое солдат под руки вели спотыкающегося собрата, некстати подвернувшегося под копыто эльфова коня.

Это помогло сержанту принять окончательное решение. Он бросил взгляд на рыжую купчиху, поскуливавшую над трупом мужа, потом на эльфа, встретился с ним глазами и тут же повернулся к Натану.

– Езжайте, шут с вами, – сказал он, протягивая бумагу. Натан принял ее с благодарной улыбкой. Глоринделя отпустили. Он распрямил плечи, неторопливо отряхнулся, подобрал с земли нож. Когда он проходил мимо голосящей над мужем женщины, Натан внутренне напрягся, но, похоже, эльфа она больше не интересовала. Эльф легко вскочил в седло, тронул бока лошади пятками. Толпа у заставы провожала их молчанием, полным страха и ненависти.

«Считают, что с охранной грамотой можно творить любые бесчинства, – подумал Натан. – И они правы».

– За что вы так с ней обошлись? – спросил он, когда они отъехали на достаточное расстояние.

– С кем? – без выражения спросил эльф.

– С женщиной. Которую вы сделали сначала шлюхой, а потом вдовой.

– Она мне неплохо отплатила, – холодно сказал эльф и откинул волосы с уха. Натан вздрогнул: впервые Глориндель перестал делать вид, что в том лесу ничего особенного не произошло. – Это же они с муженьком разболтали про нас на все княжество. Может, ты и забыл, а мне-то уж точно забыть не придется.

– Вы хотели… выколоть ей глаза, – едва слышно проговорил Натан.

Глориндель посмотрел на него. От его улыбки Натана пробила дрожь.

– Только один. Уж слишком она зоркая. В полной темноте – а смогла разглядеть, что я эльф. Небось с одним-то глазом смотрела бы куда надо, а не куда вздумается. Хотя… пожалуй, ты прав. Я сглупил. Надо было отрезать ей ухо.

Натан ничего не ответил. Ему не хотелось это обсуждать… но думать о том, что упорно лезло в голову, тоже не хотелось. Не хотелось, не хотелось … но не думать он не мог. Это было до того невыносимо, что он уже собирался заговорить – о чем угодно, зная, что все равно так или иначе сведет разговор к тому, что так мучает его в эту минуту…

«Почему вы остались, когда увидели, что у меня чума? Почему вам было так… так важно слушать мой бред? Почему вы… Потому, что вы…»

– Я знаю, о чем ты думаешь, – проговорил эльф и слабо улыбнулся – на этот раз мягко и почти виновато. – В третий раз так говорю, но теперь-то действительно знаю.

И сейчас Натан не сомневался, что так и есть.

– Вы… – начал он, но эльф перебил его, спокойно и уже без улыбки:

– Да, это я вырезал глаз Аманите.

Натан не думал об этом. То есть он просто не успел, не набрался сил об этом подумать. Потому что это было слишком ужасно. Слишком ужасно видеть, как ее тело в сером рубище шатается под виселичной перекладиной, как волосы вьются по ветру, а в небо таращится кошмарно выпученный глаз, и рядом с ним – столь же кошмарная темная дыра. Она всегда носила черную повязку поверх этой дыры, но повязка упала, когда на шею Аманиты уже надели петлю, и понеслась по ветру, извиваясь и вертясь, как ласточка.

– Я убью вас, – сказал Натан.

– Не убьешь. Потому что ты человек долга. Когда ее вешали, ты стоял и смотрел. Хотя тебе выть хотелось от мысли, что вот она умирает, а ты ее так и не поимел. И потому что если бы она не была изуродована, видеть ее в петле было бы еще невыносимее. Ты это знал. И ты об этом думал. Не отрицай, Нат.

Он не отрицал. Он просто смотрел в спокойные, непривычно добрые и совсем не насмешливые глаза эльфа и вспоминал, как кончик лезвия дрожал над зрачком рыжеволосой женщины. Гораздо более рыжеволосой, чем была Аманита, – у той волосы отливали золотистым, будто спелая рожь.

– Ты спрашивал, почему я хотел уехать из своей земли, – проговорил Глориндель. – Ну вот, теперь знаешь. Из-за нее и хотел. Я ведь не думал, что, уехав, встречу тебя… и снова про нее вспомню.

– Как…

– Как это случилось? – переспросил эльф, и Натан кивнул почти с благодарностью – у него не хватило бы сил закончить. – Она была воровкой… красивой, как эльфийка. Нет, в самом деле. Она была даже похожа на эльфийку. Типичный для нас цвет глаз и разрез тоже. Мы ведь и правда с вами похожи. Мы очень похожи – люди и эльфы. Тот бандит, что пытался мне это доказать, верно говорил. Мы похожи тем, что каждый из нас – сам по себе и таков, как есть. Люди есть… хорошие и плохие. Эльфы тоже. Вот взять тебя. Как твое имя полностью звучит? Натаниэль, верно? Тебя по бумажкам небось часто за эльфа принимают. Пока в лицо не увидят. Я знал эльфа с таким именем. Ему все пеняли, что у него в роду наверняка люди были. Аманита была плохим человеком. Но из нее вышла бы хорошая эльфийка. Вот и вся разница.

– За что вы ее…

– Я сказал тебе: она стала бы хорошей эльфийкой. Но предпочла быть дрянным человеком. Проникла в дом моего рода. Очаровала всех и каждого. Забралась в мою постель. Не только в мою, как я потом узнал. Все из-за того, что хотела добраться до нашей семейной реликвии, синего алмаза. Я позволил ей это сделать. Позволил даже покинуть наш дом. Насладиться счастьем обладания и удовольствием от того, что провела этих глупых эльфов. А эльфы не глупцы. Просто среди нас тоже есть дураки, так же как и среди вас. Никакой разницы, помнишь? Я опередил ее, ждал на границе с вашими землями. Лично поймал. И сказал, что воров у нас карают одним способом: отрубают правую руку. Но поскольку она дорога мне, я предложил ей вместо этого лишиться одного глаза. Она выбрала последнее. Надо сказать, я был удивлен. Совсем не по-женски. И так нехарактерно для людей… сказал бы я, если бы верил, что мы разные. Она предпочла быть изуродованной, но по-прежнему умелой разбойницей. Ведь с одним глазом можно воровать почти так же ловко, как с двумя, и уж явно ловчее, чем с одной рукой. Потрясающая женщина. За это, наверное, я ее и… любил.

Натан вдруг обнаружил, что они стоят друг против друга, и кони под ними недоуменно всхрапывают. Он не помнил, когда они остановились, и не знал, как долго простояли. Вокруг не было ни души, но на горизонте, в дымке, еще очень-очень далеко, смутно виднелись очертания городских стен. Столица. Почти добрались.

– Вы ее… не любили. – Он не слышал своего голоса и даже не надеялся, что его услышит эльф. – Вы бы не смогли…

– Почему не любил? Просто иначе, чем ты. Хотя ты же смог стоять и смотреть, как ее вешают? Разница только в том, что мне она отдалась. И делала вид, будто с наслаждением. А мне было не все равно. Я вырезал ей глаз и велел убираться вон. Она ушла, а я вернулся домой с камнем, который она украла. Я хотел бы оставить его ей… чтобы она вставила его себе вместо глаза. Он ведь был таким же синим. Но я должен был вернуть реликвию на место. Вернул. И сказал, что воровка наказана. Но на самом деле наказан был я. Это случилось десять лет назад, но не проходило ни одного дня, чтобы я не вспоминал тот день на границе… и миг, когда она посмотрела на меня… посмотрела своими эльфийскими глазами и позволила мне лишить себя их. Ее кровь текла по моей руке… такая горячая… Мне казалось тогда, что я лишаю ее девственности. В этом было что-то… что-то настолько доверчивое … Это было даже больше, чем отдать невинность. Так мне тогда показалось. Понимаешь? – Эльф слегка улыбнулся. – Конечно, не понимаешь. Но примешь это, верно? Потому что ты в ответе за меня, и мы почти у цели. Там вдалеке уже столица, да?

– Да, – сказал Натан и облизнул пересохшие губы. – Поэтому вы не бросили меня чумного…

– Поэтому. Сначала хотел бросить сразу, бежать… от нее. От любого напоминания о ней. А потом не смог. Захотел узнать от тебя, что с ней случилось. Она еще целых восемь лет прожила… видишь как… и не отступила от того, что всегда хотела делать. Удивительная она была…

– И очень красивая, – хрипло сказал Натан.

– И очень красивая, – согласился эльф и снова улыбнулся. – Ты хотел бы, чтобы она была твоей женщиной. Но ты был ее другом… она тебе так говорила. Да? Может быть, сказала однажды, сбрасывая твою руку со своей груди: «Натан, мы же друзья». И ты со временем заставил себя поверить в это. Что вы друзья. Хорошие близкие друзья. Да только бабы дружат совсем иначе, чем мужчины, Нат. Она сдала всю твою команду с потрохами, хотя они, без сомнения, тоже были ее хорошими близкими друзьями. А ты потом стоял за плечом своего лорда и смотрел, как твою одноглазую зазнобу вздергивают на виселице. И думал: так тебе, сука. Так тебе. За то, что мне не дала. А? Что, скажешь, не так было?.. И ее рыжие волосы развевались по ветру…

Рука Натана сжалась на рукояти меча.

– Еще одно слово, и я…

– Это же правда, Нат, – мягко сказал эльф. – Я сказал тебе всю правду и поэтому могу говорить ее и о тебе тоже. Разве нет?

Нет… нет, потому что вы мне не друг, только друзьям позволяется бить так больно, перестаньте… Натан хотел это сказать, но знал, что не сможет.

Эльф еще какое-то время смотрел на него с понимающей, сочувственной улыбкой, потом осторожно, будто извиняясь, хлестнул коня. Натан поехал за ним, думая о том, что услышал… думая об Аманите и чувствуя, что теперь позволит ей уйти. Последние два года он терзался тем, что так и не сказал ей… не остановил тогда казнь… хотя бы просто чтобы сказать ей, а это было правильно, и теперь он это понимал. Благодаря сумасшедшему эльфу, который унижал и убивал людей так же просто, как спасал, который вырезал Аманите глаз и наслаждался, чувствуя, как ее кровь течет по его коже, который любил ее не менее сильно, как Натан, а может, и сильнее. По-своему… не по-эльфийски – просто по-своему, так же, как по-своему ее любил Натан. Они оба ее любили недостаточно и неправильно, и оба за это поплатились.

Лес кончился, и они оказались на перекрестке – только здесь уже не было путевого камня. По расстилавшейся впереди долине тянулись поля и деревушки, а впереди, уже совсем близко, виднелись стены столицы.

Глориндель придержал коня, и Натан даже не удивился этому.

– Нат, дальше я поеду один. Ты должен был сопровождать меня до столицы, но к князю я предпочитаю явиться сам. Тут перекресток – езжай куда хочешь. Я бы на твоем месте к Картеру не возвращался. Будешь ведь думать о ней… как я.

– Уже не буду, – сказал Натан, и эльф покачал головой.

– Я тоже так считал. Часто поступаешь… совсем не так, как полагаешь, что сможешь поступить. – Он умолк на миг, потом вполголоса добавил: – Ты хотел убить меня там, в лесу. Я видел по твоим глазам.

Не убить. Но оставить… одного, привязанным к дереву, истекающим кровью… такая мысль у Натана в самом деле появлялась. Пусть на мгновение – но появлялась. Он вспомнил, что чувствовал тогда, и поежился. Вероятно, ему стоило поступить именно так – и если бы он поддался порыву, сейчас наверняка был бы мертв, но, возможно, так было бы лучше… лучше для всех?

– Не важно, что я тогда хотел, – проговорил он наконец.

– Да. Важно, что ты сделал. А почему – не важно тоже. – Конь под эльфом всхрапнул, и тот снова улыбнулся, вскинул подбородок. – Ладно, пора мне. Передай своему хозяину, что я остался тобой доволен. Спасибо и прощай.

Он двинулся с места, стал отдаляться. Но потом вдруг, отъехав совсем недалеко, вернулся – и Натан понял, что ждал этого.

«Оказывается, я успел его изучить», – подумал он и ничего не почувствовал при этой мысли.

– Не могу! – смеясь, выдохнул Глориндель. – Спрошу все-таки! Ты говорил, что тебя что-то заставило уйти из твоей банды. Что, а? Скажи!

Натан смотрел в лицо эльфа, ловя себя на том, что пытается запомнить его черты, и молчал. Молчал – потому что поклялся себе, что никогда ни с кем не станет об этом говорить. Потому что есть вещи, призраки которых не стоит вызывать к жизни. Вероятно, только со временем он узнает, касалось ли это и Аманиты тоже… но того, о чем спрашивал Глориндель, уж точно касалось.

Сияющее лицо эльфа слегка помрачнело.

– Я же тебе сказал, – обиженно напомнил он. – Про Аманиту… Я никому и никогда о ней не говорил.

Натан молчал. Эльф подождал немного, потом вздохнул.

– Ну… и не надо. Даже у друзей могут быть маленькие секреты друг от друга.

Он засмеялся, зло и звонко, снова хлестнул коня и снова стал отдаляться – Натан знал, что теперь уже навсегда.

«Все верно, господин Глориндель, – подумал он. – Могут… но мы-то не друзья. И я сказал бы вам, если бы вы стали настаивать, хотя, видят небеса, говорить об этом нельзя. Но вы не стали… может, потому, что знаете об этом? Знаете и принимаете… Даже если не способны понять, как я, не понимая, принимаю вас? И еще я сказал бы вам… сказал бы, что именно это делает людей друзьями. Это – а не спасение жизни и безоговорочная откровенность. Но вы и сами понимаете это, так же, как и я, не правда ли?»

Силуэт всадника исчез, пыль улеглась, а Натан все стоял на перекрестке, еще не зная, по какой из дорог двинется дальше, и сам не чувствовал, что улыбается.

Часть 2

Это был не дождь и даже не ливень – просто мировой океан вдруг очутился на небесах и сейчас низвергался обратно на землю. Рябые ленты воды влетали в распахнутое окно и хлестали по полу. Ковер промок насквозь, по мраморным плитам растеклась лужа.

– Уйди с дороги, – сказала Рослин, и Эллен крепче стиснула подсвечник. Свеча покачнулась, раскаленный воск сполз на кожу. Эллен не шевельнулась.

– Куда это вы собрались, миледи? На ночь глядя, да еще в такую погоду?

Рослин взглянула на нее молча, но с таким презрением, какого не вместила бы и сотня слов. Эллен все так же смотрела на нее, пытаясь скрыть замешательство. Конечно, ее вопрос был глупым – едва войдя в комнату и увидев свою юную госпожу на полпути к выходу, в дорожном платье и плотном плаще, с маленьким узелком в руке, она все поняла. И теперь стояла, загораживая дверь, и воск лился ей на руку, а дождь – в окно.

Рослин постояла еще немного, потом пошла вперед. Эллен смотрела на нее и не знала, что сказать или сделать. Когда девочка поравнялась с ней, Эллен почти бездумно ухватила ее за плечо – и застыла, поймав яростный взгляд черных глаз, метнувшийся в нее снизу вверх.

– Пусти, – сказала дочь калардинского князя, – или я убью тебя.

За стеной громыхнуло, небо на миг посветлело, словно днем. Маленькое лицо Рослин, высветленное молнией, было застывшим и бледным, как воск, упрямо лившийся на руку Эллен.

Эллен знала, что рано или поздно это случится, – может быть, только она одна из всех и знала наверняка, пусть и была всего лишь горничной, в чьи обязанности входило расчесывать княжну. Она только вчера вымыла ей волосы – несмотря на то, что девочка подняла капюшон, Эллен чувствовала, что они все еще пахнут хвойным маслом.

– Я не могу вас отпустить, маленькая госпожа. Вы же знаете.

– Я приказываю тебе.

– Ваш отец не одобрил бы, если бы я подчинилась вашему приказу.

– Ты оглохла, дура, или не поняла, что я убью тебя?

– Убейте, – сказала Эллен и слабо улыбнулась.

Рослин посмотрела на тающую свечу, потом на воск, заливавший руку Эллен уже почти до запястья. И сказала:

– А раз так, пойдем со мной.

Вы дивное и страшное существо, миледи, но вы еще такой ребенок, подумала Эллен. И порой наивны, как пристало ребенку. Может быть, именно поэтому я все еще не сбежала отсюда, как все мои предшественницы.

– Вы сразу хотели меня об этом попросить, – сказала она. – Вы, может быть, и зайти ко мне в комнату собирались перед побегом…

Рослин метнула в нее еще один взгляд, в котором на сей раз было больше обиды, чем ярости.

– Ты ведь не можешь бросить меня, так?

– Но и сопровождать вас не обязана, маленькая госпожа. Я не ваша няня и не кормилица. Я всего лишь горничная.

– Кто-то должен расчесывать мне волосы в дороге.

– Нам вдвоем не унести все ваши гребни.

– Вполне достаточно одного. Я его уже взяла.

Эллен, улыбаясь, покачала головой. За окном снова громыхнуло.

– Простите, миледи, вы останетесь. И я буду расчесывать ваши чудесные волосы всеми вашими гребнями, как прежде.

– Тогда я скажу отцу. Про тебя и Рассела.

Это было как удар под дых: Эллен коротко выдохнула, разжала пальцы. Подсвечник, тяжело переворачиваясь, полетел на пол. Свеча упала в лужу, фитиль, зашипев, погас, и они остались в темноте.

Рослин не двигалась, Эллен тоже. Кто-то из них громко и прерывисто дышал.

– Вы…

– Пойдем со мной. – Маленькие холодные пальцы взяли ее за ладонь, липкую от воска. – Пойдем отсюда, я же знаю, ты не меньше меня этого хочешь. А я тебе потом расскажу…

Рослин умолкла. Очередной сполох молнии озарил ее сосредоточенное лицо.

– Я… должна зайти к себе. Взять что-нибудь из еды… и денег…

– Только быстро. Пока гроза не стихла. Они не ждут, что я уйду в такую ночь.

Я тоже не ждала, миледи, подумала Эллен. Знала, что вы уйдете рано или поздно… и, наверное, знала, что уйду с вами, но не ждала. Не так скоро.

Выйти из замка оказалось совсем легко – внимание стражей было обращено туда, откуда кто-то мог попытаться проникнуть в замок под покровом бури, а не покинуть его. Рослин знала потайной ход, выводивший за пределы крепостных стен. Они вышли через него к реке, почерневшей от неослабевающего дождя, и побрели вдоль берега. Их никто не видел, а если бы и видели, то вряд ли за плотной завесой воды признали бы в них двух женщин, одна из которых – княжеская дочь. Стихия всех делает одинаковыми – что с виду, что внутри.

Было холодно, как зимой, дождь колотил по спинам не хуже палок, конечности цепенели на ветру. Рослин крепко стискивала руку своей сообщницы, и Эллен не знала, от холода это или от чего еще. Они прошли не меньше мили до леса, не сказав друг другу ни слова. В лесу лило ненамного меньше, но обе вздохнули с облегчением, оказавшись под обманчивой защитой древесных крон.

– Там дорога, – хрипло сказала Эллен и закашлялась от попавшей в рот воды. – А значит, и трактир. Сегодня вас еще никто не хватится. Можно обогреться, а завтра утром…

Рослин не ответила, только крепче стиснула ее руку.

До трактира они шли еще не меньше получаса, а потом долго стучали в наглухо запертые ворота. Когда Эллен уже начала думать, что им вовсе не откроют, изнутри загремела отодвигаемая щеколда смотрового окошка.

– Кто там? – перекрывая дождь, сварливо закричал мужской голос.

– Пустите… меня с дочкой… не дайте пропасть! – как могла жалобнее ответила Эллен; впрочем, ей почти не пришлось наигрывать.

Калитка сразу же распахнулась. Эллен хотела шагнуть и поняла, что не может. Она взглянула вниз и увидела, что Рослин прилипла к ее ноге, будто груздь к стволу, намертво вцепившись обеими руками и зарывшись лицом в складки ее плаща.

Трактирщик, встретивший их так нелюбезно, всплеснул руками, забыв, что придерживал над головой дождевик.

– Что ж вы, болезные сударыни! Проходите скорее!

Внутри их немедля окружили заботой и лаской – а когда увидели, что вымазанное в грязи платье женщин не из самой дешевой ткани, утроили любезности. Эллен сразу же увела Рослин наверх, сославшись на слабость и усталость дочери. Эллен на глазах ахающей хозяйки раздела девочку, стала растирать ее побелевшие руки и ноги. Получив груду одеял, горячее питье и обещание не беспокоить до утра, Эллен расплатилась и закрыла дверь.

Рослин, до этого казавшаяся умирающей, мигом изменилась в лице, откинула одеяло, вскочила, босиком кинулась в угол комнаты, куда Эллен положила ее узелок, встала на колени.

Эллен отвернулась. Сняла платье, повесила на стол рядом с платьем Рослин. Ливень все шумел за окном, но здесь было тепло и сухо, не считая воды, стекающей с потяжелевшей одежды. Эллен взяла одно из одеял и промокнула волосы.

В угол, где беззвучно сидела Рослин, она старалась не смотреть. Однако, услышав облегченный вздох, не сумела сдержать дрожи.

Было лишь немного за полночь. На столе, рядом с развешенной одеждой, слабо трепетал огонек свечи. Эллен посмотрела на свою правую руку. Кожа покраснела, но она, как и прежде, не ощущала боли.

– Возьми.

Эллен опустила взгляд. Ладонь Рослин была сухая и гладкая. На этой ладони, протянутой к Эллен, лежала щепотка измельченной травы.

– Не надо, миледи.

– Съешь.

– Мне не больно… вы же знаете.

– Я не о том, дура. Не хватало мне, чтобы ты теперь от простуды померла. Ну, бери. Только не глотай сразу, прожуй сперва.

Эллен, поколебавшись, приняла предлагаемое. Поднесла к лицу, понюхала. Трава не пахла. Совсем. Хотелось спросить, на чьей могиле она выросла… и как умерло существо, похороненное в той могиле, но Эллен знала, что таких вопросов маленькой госпоже лучше не задавать. Она сунула траву в рот и прожевала. Вкус у зелья в отличие от запаха был резкий и горький, как и должен быть у травы.

Потом обернулась и увидела, что Рослин уже сидит в постели в одной рубашке и смотрит на нее – огромными глазами, настороженными и злыми, как у дикой кошки. В полумраке казалось, что у нее нет зрачков.

– Расчеши меня на ночь, – сказала Рослин.

Эллен с трудом поднялась – оказывается, ее тело, непривычное к такому напряжению, успело устать, – достала черепаховый гребень, который использовала чаще всего, взяла мокрые спутанные волосы Рослин в руку. На свету белокурые, сейчас они казались серыми, как сырая земля.

– Трактирщик наверняка нас опознает, когда начнутся поиски, – проговорила Эллен.

– Мы к тому времени уже будем далеко.

– Ваш отец пошлет погоню.

– Пусть. Он никогда не догадается, куда я отправилась.

«А куда вы… куда мы отправляемся, миледи?» – подумала Рослин, но знала, что для таких вопросов еще не время.

Для этих… и многих других.

– Я была права, – сказала Рослин, глядя вперед. – Ты нужна мне.

И, помолчав, добавила:

– Я никогда не смогу сама расчесывать себе волосы.

Они встали с рассветом, тихонько спустились вниз. В трактире еще все спали. Буря давно стихла, но за воротами творилось светопреставление – дорогу размыло, несколько деревьев вырвало с корнем, мутные ручьи потоками текли вниз там, где еще вчера был утоптанный глинистый тракт.

– Хорошо. – В голосе Рослин звучало глубокое удовлетворение. – Я знаю отца, он сразу снарядит за нами конницу да половину гарнизона. Здесь они долго будут продираться. Это еще при условии, что догадаются пойти в нужную сторону.

– Это куда? – наконец спросила Эллен, решив, что пора узнать о планах маленькой госпожи.

– На север, – сказала Рослин и, подобрав юбки, решительным шагом двинулась вверх по грязному месиву, в которое превратилась дорога. Лучи еще не поднявшегося над лесом солнца золотили ее волосы.

Эллен несколько мгновений стояла посреди размытого тракта, недоумевающе глядя вслед княжне, волочившей подол по земле, потом быстро нагнала ее.

– Но, миледи… вы ничего не перепутали? На север? Там ведь Тальвард.

Рослин остановилась.

Обернулась.

У нее была очень бледная и очень сухая кожа – верный предвестник ранних морщин, – но в остальном ее лицо было безупречным. Мелкие, но не слишком, правильные черты, маленький мягкий рот с красиво очерченными алыми губами, большие глаза черничного цвета. Очень красивая и очень злая девочка: это было первое, что приходило на ум всякому, на кого она смотрела вот так, прямо в лицо, – красивая и очень злая.

– Ну да, – сказала она, не отрывая от своей служанки пытливого, недоброго взгляда. – Тальвард.

Эллен схватила ее за плечо. Движение получилось грубым, но она была этому даже рада – еще не начав говорить, она уже молила небеса о том, чтобы они дали ей решимости и силы.

– Миледи, что вы говорите! Я не ослышалась? Вы действительно хотите бежать в Тальвард?!

– Верно, ты еще не оглохла, – кивнула Рослин и ухмыльнулась – нехорошо, не по-детски.

– Вы в своем уме?! – закричала Эллен. – Вы же погибнете, не пройдя и десяти миль! И даже если каким-то чудом дойдете – вы хоть понимаете, что вас ждет в Тальварде?!

– Понимаю. Сила, власть и знание. То, чего мне до скончания веков не получить здесь.

– Нет уж! – выпалила Эллен, крепче стискивая плечи своей госпожи, впрочем, даже не пытавшейся вырваться и все так же пытливо смотревшей на нее. – Мы немедленно возвращаемся. Сию минуту. Тальвард! Подумать только!

– Что ты раскудахталась, дура, – жестко сказала Рослин. – Тебе ли не все равно, куда я пойду? Меня где угодно могут убить. Даже в стенах этого проклятого замка. Но научат только там. Ты сама это знаешь. Ты же читала со мной все те книги.

Эллен перехватила маленькую холодную руку Рослин и, развернувшись лицом к югу, туда, откуда они полночи брели сквозь грозу, решительно поволокла ее за собой. Рослин не стала упираться – покорно прошла за Эллен с десяток шагов, низко опустив голову и разглядывая грязь на юбке, а потом сказала:

– Тогда я скажу отцу. Про тебя и Рассела.

Это звучало точь-в-точь как прошлой ночью – не только слова были теми же, но и интонация, и чувство, которое охватило Эллен при них.

Она остановилась, уже зная, что битва проиграна. Дорога в этом месте шла под уклон и чуть дальше загибалась вправо – а оттуда, она знала, уже был бы виден замок.

Но битва проиграна, и что уж говорить…

– Это безумие, – слабо сказала Эллен. – Мы должны вернуться.

Рослин вдруг вырвала свою руку из ее и круто развернулась, скользя в грязи.

– Слушай, ты! Пошла уже со мной – так что теперь! А ты думала, куда я иду? А? На прогулочку, что ли? Только там они научат меня! Только там и только они!

– Чему вас учить? – еле слышно проговорила Эллен. – Чему, вы и так уже все умеете?

– Не все. Ты еще глупее, чем я полагала, если так думаешь. Я даже десятой части нужного не знаю. И если не узнаю теперь, не узнаю никогда.

Эллен села на землю, по запястья погрузив руки в коричневую жижу. Покачала головой, потом еще и еще раз. И разрыдалась.

Маленькая, сухая, холодная ладошка легла ей на щеку, отвела спутанные волосы. Обычно звонкий детский голос звучал приглушенно, почти сдавленно:

– Брось, Эллен. Я же знаю, ты сама рада уехать отсюда.

– Рада, – всхлипнула она. – Рада.

Рослин снова погладила ее по щеке, коротко и сурово, как высокородная мать, выдающая нелюбимой дочери дежурную порцию ласки.

– Идем, – сказала она.

– Вы хоть понимаете, что делаете? – прошептала Эллен, не поднимая головы. – А как же ваш брак? Ваш брак с эльфийским принцем? Теперь Калардин обречен…

Рослин ответила не сразу, и на миг Эллен охватила уверенность, что ей удалось убедить свою госпожу. И она сама не понимала, что в ней вызвала эта уверенность – радость или отчаяние.

Но потом Рослин ответила – так, что вынудила Эллен изумленно вскинуть голову:

– Я вернусь. Для этого брака. Я… вернусь. Я потому и убегаю сейчас, чтобы позже быть… хорошей женой.

Она посмотрела Эллен в глаза – со строгостью, порой казавшейся почти умилительной в ее детском личике.

– Идем же. У нас мало времени.

Эллен поднялась – сама, хотя ее шатало, будто во хмелю. Рослин взяла ее за руку, не брезгуя тем, что та была вся в грязи.

Они шли молча не менее получаса, прежде чем Эллен спросила:

– Что вы знаете обо мне и вашем брате, миледи?

Рослин шагала, опустив голову, и Эллен не видела ее лица, но услышала улыбку в ее голосе, когда она ответила:

– Все, Эллен. Все.

Больше они об этом не говорили.

– Хочешь, погадаем на суженого?

Вопрос застал Эллен врасплох. Она вскинула голову от шитья (за неделю скитаний плащ княжны порядком прохудился), взглянула на девочку, невозмутимо смотревшую на нее с противоположной стороны стола. В пальцах Рослин вертела маленькое зеркало в медной оправе, которое выпросила у бродячего торговца – а точнее, у Эллен, и та не смогла отказать: во-первых, денег у них пока было достаточно, а во-вторых, взгляд Рослин не допускал возражений. Она умела так смотреть, что язык прилипал к гортани от одного только намерения спорить.

– Хочешь? – повторила Рослин и пустила солнечного зайчика по столу. Желтое пятнышко дернулось, подскочило к пальцам Эллен. Та невольно подалась назад, убирая руки со стола.