Текст книги "Зачем нам враги"

Автор книги: Юлия Остапенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Эллен сглотнула.

– Ты… ты теперь…

– Я теперь просто хочу знать, что тебя подвигло на подобное. Меня удивляет не твоя глупость, а твоя отчаянность. Не могу понять, как ты рассуждала.

– Я ее не похищала. Она сама хотела сбежать.

– Сбежать? В Тальвард? Дочь калардинского короля?

– Она хочет изучать некромантию. Уже давно хочет. Я это всегда знала. Она… Глэйв, она делает очень странные вещи. И всегда делала. Если бы она осталась, случилось бы что-то ужасное. Я не знаю что, но…

– Ужасное случится, если она не вернется, – мрачно сказал Глэйв.

Эллен не рискнула спросить, что он имеет в виду. Сейчас и она, и ее маленькая госпожа были в полной власти этого человека.

– Вот почему я никогда никому не стану присягать, – вдруг со злостью бросил Глэйв, не глядя на нее. – Верность долгу принуждает делать феноменальные глупости.

– Не в верности дело.

– А в чем?

Она вздохнула.

– Я пошла с ней, потому что мне… мне тоже надо было оттуда уйти.

– В Тальвард?!

– В Тальвард.

Глэйв посмотрел на нее как на помешанную. Потом его взгляд прояснился, и он медленно проговорил:

– Ты… надеялась, что найдешь здесь его? Твоего мужика? Ты думала, наши некроманты забрали его, чтобы оживить?

Сейчас, в его устах, это звучало невероятно глупо, но – да, именно об этом она и думала. Два года кряду она днем и ночью думала только об этом как одержимая. Что Рассел где-то там, он жив, он дышит, она может снова прижать свои губы к его губам… и они шевельнутся в ответ. Она знала, что вряд ли дойдет до Тальварда живой и что, даже если это удастся, шанс отыскать Рассела ничтожен… О ничтожности шанса на то, что ее мысли – не бредни обезумевшей от горя вдовы, она думать не хотела.

– Всеблагие небеса, женщина, – проговорил Глэйв. – Твой мужик уже давно хладный труп. В самом лучшем случае из него сделали зомби и держат на цепи в подземелье какого-нибудь из высших некромантов, чтобы он сторожил его магический хлам. Но и то вряд ли, это все бред и сплетни – про зомби, их почти никогда не создают, потому что ими невозможно управлять. Он растерзает тебя на куски, как только увидит… Но более вероятно, что с него просто содрали кожу на плащи. Если он был хорошим воином. Он был хорошим воином?

– Лучшим, – хрипло сказала она. – Самым лучшим.

– Тогда… – Глэйв вдруг осекся. Его ладонь легла ей на шею, но Эллен не отстранилась. – Ты любила наследника? Княжеского сына, брата твоей маленькой ведьмы?

Она не смогла даже кивнуть. Только закрыла глаза, но слезы все равно прорвались на волю: сначала скопились на ресницах, потом закапали вниз, на ее обожженные руки.

Они все правы – она всего лишь глупая женщина. Глупая или безумная, все равно.

– У меня был от него ребенок, – едва слышно сказала она. – То есть… был. Должен был быть. Он родился мертвым… через месяц после его гибели. Я думала… думала, что должна… ему сказать… что…

Она что-то говорила – сама не зная зачем, кому, надо ли было что-то говорить. Надо ли, если даже думать об этом никогда прежде не решалась. Думать о том, как все бессмысленно, и наивно, и… тщетно.

Другая рука Глэйва легла ей на плечо, разворачивая к себе. Эллен всхлипывала, низко опустив голову. Ей хотелось, чтобы он обнял ее – обнял и вжал ее лицо в свою шею, а потом сунул руку ей под юбку и… и чтобы было что-то, все равно что, чтобы было что-то в ней, это лучше, чем ничего.

Но Глэйв сказал только:

– Успокойся, Эллен. Ты не можешь себе этого позволить.

Она подняла голову; ее губы дрожали от обиды. Глэйв спокойно и твердо смотрел ей в лицо – все теми же холодными глазами. Он чужой мне, подумала Эллен, с чего он должен утешать меня, ведь он мне совсем чужой…

– Я не для того тебя позвал, чтобы ты мне изливала свои горести. Для того есть женщины. Ты сделала вещь, которая может все изменить. И ты должна исправить ее, пока еще не поздно.

Эллен не понимала, о чем он говорит, и только беспомощно покачала головой, но он вдруг стиснул ее плечи до боли.

– Слушай меня. Все это не так просто, как тебе кажется. Вы с княжной должны вернуться назад. И она должна выйти замуж за эльфа. Понимаешь? Это очень важно. Для всех важно, для вас и для нас. Если этого не случится – твоя страна будет уничтожена… и наша тоже. Я слишком поздно понял, кто вы. Сначала думал – просто две дуры из-под венца бегут или еще что. Иначе бы, клянусь, я бы сам лично вас назад отволок. Но сейчас не могу – у меня времени нет.

– Я не понимаю…

– Молчи и слушай меня. Она не должна дойти до некромантов. Найди человека, который поможет вам вернуться назад. Но лучше всего – брось ее и беги. Если она в самом деле достойна – дойдет сама… и тогда… ну, значит, такова воля небес. Хотя лучше бы не дошла. Но если вы обе дойдете – тебе не жить.

Эллен вдруг стало очень спокойно на душе.

– Откуда ты это знаешь?

– Знаю, и все. На службе у некромантов тоже кое-чему научился. Она убивает тебя. Уничтожает каждый миг. Часть тебя она уже убила, а ты этого даже не знаешь.

– Что ты загадками говоришь?

– Я не знаю, как тебе еще сказать. Но если ты сама ничего этого не чувствуешь – поди ты в преисподнюю.

– Я только боли от огня не чувствую, – зачем-то сказала Эллен, словно извиняясь. – Только ее. А другую – чувствую.

Глэйв умолк. Его хватка ослабла, пальца дрогнули.

– Поцелуй меня, – шепотом сказала Эллен. Попросила – робко, несмело.

– Ты хочешь? – поколебавшись, уточнил Глэйв.

– Я простая глупая баба, – тихонько вздохнула Эллен, кладя его ладонь на свою грудь. – Простая и совсем обычная…

Потом он дышал хрипло и часто, а она стонала, вцепившись зубами в ворот его рубашки, чтобы не кричать, и его пояс из человеческой кожи терся о низ ее живота.

– Ты… развратна… – с трудом проговорил он, завалившись на бок и глядя в потолок. Его лицо было мокрым от пота. Эллен поудобнее умостила затылок на его руке и спокойно сказала:

– Я давно живу при дворе.

Сквозь прорехи в крыше мерцали звезды.

– Знаешь, – сказал Глэйв, – пожалуй, я все же доведу вас завтра до Врельере. Это портовый город. Может, тебе удастся заманить ее на корабль и вернуться морем. С корабля-то ей не сбежать. – И, помолчав, добавил: – Тебя нельзя с ней одну оставлять.

– Почему ты сказал, что скоро у вас будет много эльфов? – вдруг спросила Эллен.

Он ответил:

– Потому что эта правда. Будет правдой, если она вернется. А тебе что, нравятся эльфы?

– Нет.

«Нет, мне нравишься ты, ты мне очень нравишься, хотя ты на него совсем не похож».

Он глубоко вздохнул и зажал в пальцах прядь ее волос.

Эллен спала в ту ночь лучше, чем в прежние. Ей снился смеющийся Глэйв – он превращался в смеющегося эльфа, и смех у них был совсем разный, а она смотрела на эти метаморфозы тела человека с суровым лицом и коротко стриженными волосами и думала: «Потеряешь друга… потеряешь… котенка…»

И все время чувствовала, что где-то в стороне стоит Рослин и смотрит на них всех.

– Расчеши меня, – сказала Рослин.

Эллен посмотрела на ее волосы. Она уже несколько дней к ним не прикасалась – и теперь вдруг устыдилась этого. Всегда она была нерадивой служанкой…

– Расчеши, – повторила Рослин, протягивая гребень. Раньше он был у Эллен, и она даже не помнила, как он попал к княжне. Эллен молча взяла его. Белая кость еще хранила тепло пальцев Рослин.

Девочка села на землю, изящно подобрав юбки. Она двигалась очень плавно, обладала великолепной врожденной пластикой, которую обучение придворным манерам лишь подчеркнуло. И не важно, что ее дорожное платье было заштопано в десятке мест, а на подол налипла грязь, – одна только осанка выдавала ее происхождение.

Глэйв смотрел на них, сидя на корточках у костра, в стороне, и улыбался.

Он все время ей улыбался – Эллен это тревожило. Теперь не из-за непреходящей (даже после прошлой ночи) прохлады в глазах, а оттого, что она начинала привыкать к нему – и к этой улыбке. Рослин села к Глэйву лицом – Эллен казалось, что намеренно. Она одновременно тянулась к нему и ненавидела. Это могло бы показаться странным – но Эллен как никто знала, что в этом нет ничего удивительного. Совершенно обычное дело для ее маленькой госпожи.

Эллен встала на колени за спиной княжны, взяла в руку тяжелую белокурую прядь, запустила в нее зубцы гребня, повела вниз привычным движением, аккуратно распутывая колтуны. Рослин сидела неподвижно, как статуя, выпрямив спину и сложив руки на коленях. Эллен не видела ее лица, но знала, что ее глаза плотно закрыты.

Была середина дня, солнце пестрело за верхушками деревьев. Тишину нарушал только скрежет ножа, которым Глэйв выстругивал вертел. Эллен неторопливо вычесывала волосы своей княжны.

Потом Рослин вдруг сказала:

– Поди вон.

Эллен знала, что она сказала это, не открывая глаз. Так же, как знала, что сказано было не ей.

Глэйв недоуменно вскинул брови. Эллен думала, что он съязвит в ответ, и, кажется, он так и собирался сделать, но потом вдруг передумал, поднялся и молча пошел в глубь леса, продолжая выстругивать ветку на ходу. Когда он почти скрылся из виду в зарослях, Эллен услышала, как он насвистывает.

– Ты смотришь на него, – сказала Рослин. Это был не вопрос, а обвинение.

– Нет. Я смотрю на ваши волосы, маленькая госпожа.

Она не лгала. Она смотрела только на ее волосы – на то, как в них искрился солнечный свет, как из них выскальзывал, успев мимолетно сверкнуть в луче, то один, то другой волосок, просто смотрела на это и водила гребнем, чувствуя в ладони податливый мягкий шелк. Эллен всегда любила это делать. Она потому и согласилась стать одной из горничных княжны, что была влюблена в ее волосы, в то, как они текли меж пальцев, в то, сколько в них было силы… Не той силы, которую чувствовала и хотела развить в себе эта девочка, – какой-то другой, еще более дикой, неудержимой, неконтролируемой, но в отличие от той, другой, не желающей, пусть даже и способной разрушать. Временами Эллен казалось, что, расчесывая эти волосы, она сама перенимает часть их силы. И еще ей казалось, что Рослин знает об этом, и что когда ее расчесывает Эллен, она тоже чувствует, как в ней растет эта сила, и не пугается ее, а… словно ждет чего-то. Сцепив зубы и сжав кулаки.

Они и так мало разговаривали, но во время расчесывания, прежде происходившего каждое утро и каждый вечер, – никогда. Это был безмолвный и тайный ритуал для них одних, и они сами не понимали его смысла.

Сейчас Рослин нарушила негласные правила, и Эллен была рассержена. И сердилась, пока не услышала ее следующие слова:

– Мы должны убить его.

Пальцы Эллен, продолжавшие равномерно рассекать белокурые волны, не замерли и не дрогнули – они привыкли к своей работе, и их не волновало, что слышит их хозяйка.

А хозяйка слышала в голосе калардинской княжны то, что слышала так часто и что давно перестала считать детским упрямством: твердое намерение следовать принятому решению.

И она могла сделать только одно: молчать, всеблагие небеса, молчать, молчать…

– Ты не вздрогнула, – сказала Рослин.

– А должна была? – спокойно отозвалась Эллен. Гребень равномерно двигался вдоль густой массы волос: вниз-вверх, вниз-вверх.

– Ты думаешь, что я этого не сделаю?

– Мне не положено думать, миледи. – Вниз-вверх. – Мне положено вас расчесывать.

Вниз-вверх.

– Тем лучше. Значит, мы убьем его. И заберем ее. Я так решила.

Вниз-вверх.

– Ее? – Голос не дрогнул, но дрогнуло что-то внутри.

– То, что он носит в своей суме. Наверняка это что-то важное. Мы отнесем ее к тальвардским некромантам… и они возьмут меня к себе.

– Вы отнесете, – резко сказала Эллен и рванула гребень – вниз. Голова Рослин дернулась, запрокинулась назад, подбородок устремился к небу. Эллен держала распушившиеся волосы в кулаке, оттягивая дальше, сжимая все крепче, отчаянно молясь, чтобы сейчас, именно сейчас в нее перетекла их сила…

Широкая улыбка на перевернутом лице Рослин казалась смешной и уродливой гримасой печали, похожей на одну из гротескных масок придворного шута. Эллен смотрела на ее подбородок, на губы как завороженная.

– Во-от, – слабо шевельнувшись, сказали эти губы. – Вот поэтому мы и убьем его. Мы, Эллен. Я же знаю, о чем ты думаешь. Как ты на него смотришь… Он сказал, чтобы ты бросила меня. Я слышала. Я была там и… все слышала. Ты снова делала это… гадкое. С ним. Ты хочешь бросить меня и уйти с ним, а я тебе не позволю, Эллен. Ты пошла ради моего мертвого брата, но со мной пошла. И ты моя. Поняла? Я не собираюсь тебя ему отдавать.

Эллен разжала руку, толкнула Рослин в затылок. Та резко подалась вперед, чуть не упав ничком – еле успела подставить руки. Расчесанные волосы заструились по ее плечам, закрыли лицо. Эллен встала, нарочно сжимая гребень так, чтобы острые зубья впивались в пальцы. Эту боль она, слава всеблагим небесам, еще могла чувствовать.

Рослин встала и откинула пряди с лица тыльной стороной ладони; Эллен успела заметить, что к внутренней стороне ее запястья прилип палый лист.

– Когда я стану сильной некроманткой, я убью тебя и изготовлю пояс из твоей кожи.

– Что я вам сделала? – прошептала Эллен. – Небеса всеблагие, да скажите же мне наконец, что я вам сделала?!

Она не ответила. И не улыбнулась – пусть даже той своей извечной улыбкой, от которой Эллен продирала дрожь. И даже в глаза не посмотрела – тем извечным взглядом, который Эллен никогда не могла выдержать.

Просто отвернулась и как-то неловко заправила прядь за ухо.

Слева затрещали кусты. Глэйв по-прежнему улыбался. В опущенной руке он держал тушку зайца.

– Ну что, дамы, посекретничали? Может, теперь перекусим?

– Конечно, – сказала Рослин.

Эллен знала, что она отравит его. Может, еще даже до этого странного разговора во время расчесывания. Знала так же твердо, как то, что когда-нибудь ее маленькая госпожа выполнит свою угрозу – она всегда выполняет все свои угрозы, даже те, которые не произносит вслух. Поэтому надо очень внимательно смотреть в ее глаза, если можешь, конечно, и еще – обязательно надо бояться. Глэйв был нежен и хорош в постели, но он не боялся калардинскую княжну Рослин. И потому с самого начала был обречен – сжимая зубами ворот его рубашки в сарае с дырявой крышей, Эллен это знала.

Она не видела, как Рослин подсыпала отраву, может, потому, что не хотела видеть. Глэйв тоже ничего не заметил. Они ехали еще какое-то время от привала; первые четверть часа он все так же подначивал их и шутил, поглядывая на Эллен зорко и многозначительно, видимо, обещая вскоре еще одну жаркую ночь. Потом его шутки стали реже, улыбка – напряженной, а еще через четверть часа исчезла вовсе. Потом он совсем замолчал, шел чуть впереди, твердо, но как будто напрягаясь при каждом шаге. Внезапно он остановился и прижал руку к верхней части живота. Рослин немедленно остановилась, Эллен тоже, чувствуя, как колотится в горле сердце.

Глэйв обернулся, и она увидела пену, ручейками бегущую из уголков его рта – теперь опущенных, и Эллен подумала, что без улыбки он не выглядит столь привлекательным.

Он бросил на нее помутневший взгляд, попытался что-то сказать, но вместо внятной речи из его рта вырвался только хрип, следом за которым хлынула кровь. Когда Глэйв повалился на землю, Эллен бросилась к нему. Рослин вцепилась в ее руку, но Эллен с силой вырвала ее и через миг стояла на коленях возле тальварда, сжимая в ладонях его лицо, от чего кровавая пена только сильнее текла из приоткрытых губ. Эллен вдруг вспомнила эти губы на своей коже и закричала, словно в тумане:

– Дай мне!.. Что-нибудь, скорее! Помоги ему!

Рослин стояла, сложив руки на груди. Солнечный свет скользил по ее пушистым, тщательно уложенным волосам, белым, как пена, лившаяся изо рта Глэйва.

Эллен пропустила момент, когда все закончилось: очнувшись, увидела только остекленевшие глаза тальварда, смотревшие в ясное небо. В них не было никакого выражения, и они казались очень светлыми.

Эллен попыталась встать, пошатнулась, уперлась ладонью в землю, наконец сумела подняться. Рослин ждала ее в стороне, и на ее боку висела походная сума Глэйва.

– Ты… – Эллен знала, что хочет сказать, знала, что не сможет, и все равно пыталась. – Ты…

– Ты моя, – сказала Рослин, будто закончив фразу за нее; но ведь, боги, она вовсе не то хотела сказать. – Ты нужна мне и ты моя. Поняла? Мамочка.

Последнее слово вместило столько ненависти, что Эллен закрыла глаза, чувствуя, что разрыдается, если еще мгновение будет смотреть в это лицо.

«Ты же… ты не… я не хочу, это неправильно… и я тебе не мать…»

Она ощутила прикосновение к животу и, содрогнувшись, распахнула глаза. Ладонь Рослин с растопыренными пальцами прижималась к ее солнечному сплетению.

– Моя, – шепотом сказала она.

Эллен попятилась, глядя на нее широко раскрытыми глазами.

Рослин какое-то время стояла будто в нерешительности, потом шагнула к своей служанке, обхватила ее руками и ткнулась лицом в ее грудь. Ее плечи тряслись, но Эллен не знала, от плача или от смеха. А спорить она бы не рискнула. Как и проверять.

– Не понимаю тебя. Он совсем не похож на Рассела.

Он совсем не был похож на Рассела. Так надо говорить, маленькая госпожа. Но маленькая госпожа так не сказала – Эллен хотелось думать, что она боится того, что сделала. Очень хотелось – отчасти потому, что она прекрасно понимала: это не так. И это навело ее на мысль, которая не давала ей покоя вот уже второй день и которую она безумно боялась озвучить: а приходилось ли вам убивать раньше, миледи?..

И если да, то как часто?

– Почему ты делала с ним то гадкое, он же совсем не похож на Рассела, – упрямо повторила Рослин. Они шли по узкой, обнесенной плетнем дороге, уже в пределах видимости упиравшейся в ворота города. На этом тракте они были не одни: впереди ехала кавалькада всадников – ни внешне, ни по одежде Эллен не отличила бы их от калардинцев, впрочем, они держались на безопасном расстоянии и могли без опаски говорить на родном языке. Вблизи незнакомцев Эллен предпочитала пока что помалкивать. Но сейчас бояться было нечего, и она ответила:

– Да, миледи, он не был похож на вашего брата. И что с того?

– Ты так на него смотрела… Ты на Рассела так никогда не смотрела, – с обидой проговорила Рослин. Эллен слегка улыбнулась. Конечно же, так – никогда. Всякий раз, когда ее взгляд обращался на Рассела, на его открытое лицо с тонкими чертами и едва заметным рубцом, которым он так гордился, она чувствовала смесь душераздирающей нежности и отчаяния. Нежности – потому что он стал для нее любовником, другом, сыном и братом, и отчаяние – потому что она предпочла бы видеть его своим мужем, а это было единственное, чего он никогда бы не смог ей дать. Он не был ни с кем обручен, но Эллен знала, что это вопрос времени – так или иначе он был обречен на политический брак. Эллен мало интересовалась государственными делами, но понимала это с той самой ночи, когда после пьяного княжеского пира наследный принц оказался в ее постели. И всякий раз, отдавая ему больше, чем хотела, Эллен думала о том, что он никогда не ответит ей тем же.

А от Глэйва она не хотела ничего. Совсем ничего. Только бы он не причинил вреда ей и ее маленькой госпоже. И это оказалось так… сладко. Эллен вспомнила очертания его губ в полумраке сарая, как он склонялся над ней, как впивалась в тело солома… и закрыла глаза.

Дура ты, женщина, романтичная дура, отчетливо прозвучал в ее голове насмешливый голос мертвеца, и Эллен шарахнулась в сторону от гневного крика за спиной. Гул и грохот ворвались в ее сознание так внезапно, словно она была глуха и неожиданно снова обрела слух. Эллен замерла спиной к плетню, раскинув руки и стараясь вжаться в ограду как можно теснее, а мимо нее с шумом двигались огромные неповоротливые повозки, запряженные черными волами. Погонщики, стоя на козлах, неустанно хлестали животных, гикали, сверкая темными глазами, – будто полководцы, гнавшие в бой разленившееся войско. Волы ревели, края телег со скрипом раскачивались, угрожающе потряхивая цветными тюками. Эллен следила за всем этим как завороженная, и звонкий крик Рослин, прозвучавший на чистом калардинском, показался ей голосом из другого мира. Не того, где она была служанкой княжны, а того, где водила пальцами по рубцу на лице Рассела, а на смятую постель мягко струился лунный свет…

– Ты думаешь о нем!

«Вы с ума сошли, замолчите!» – хотела крикнуть Эллен и не смогла – у нее язык присох к гортани. Повозки двигались одна за другой, им будто не было конца, и они с Рослин оказались зажаты по разные стороны этой тягучей живой реки. Их, кажется, никто не замечал, но стоит Рослин еще раз крикнуть что-нибудь на чужом здесь языке и…

– Ты все равно думаешь о нем!

«Замолчите», – мысленно взмолилась Эллен, тщетно пытаясь разглядеть Рослин за телегами. Только раз в промежутке между двумя повозками мелькнуло ее серое платье и лицо, показавшееся Эллен очень бледным.

– Ты делала то гадкое с этим тальвардом и все равно думаешь про Рассела!

Что это, ненависть? Опять в ее голосе эта ненависть? Но откуда? Миледи, вы же никогда не были против того, что ваш брат со мной нежен. Только после его смерти стали еще более странной, чем прежде… Но зачем говорить об этом теперь, зачем теперь, здесь, замолчите же!

– Ты дура, Эллен! Да неужели ты правда думала, что он женился бы на тебе?! Хоть когда-нибудь?! Неужели воображаешь, что была ему хоть немного нужна?!

Я не воображаю, я просто это знаю, а вы, маленькая госпожа, еще слишком маленькая и…

– Он тебя ненавидел! Ему плохо с тобой было! Он хотел от тебя избавиться! А ты…

«Да неужели никто ее не слышит, кроме меня», – подумала Эллен и вдруг со странным спокойствием поняла: а ведь, наверное, так и есть.

– …ты так к нему прицепилась, что и в преисподнюю за ним кинуться готова! И ведь кинулась! Зачем ты со мной пошла, Эллен? Зачем ты сюда за мной пошла?!

Возница на телеге, проезжавшей перед ними в этот миг, вдруг встал в полный рост, запрокинул голову и запел – низким горловым тембром, отрывисто и могуче. Волы, до того угрюмо мявшие копытами сухую землю, вздрогнули, наклонили головы, потянули разом.

Что же это за люди, подумала Эллен, если даже волов они погоняют песнями, которыми мы воодушевляем идущих на смерть?

Тальвард пел, и Рослин пела – каждый свою песню.

– Зачем ты пошла, зачем ты здесь? Зачем, зачем, зачем?!

Колонна наконец прошла, но Эллен еще стояла какое-то время, прижавшись спиной к плетню с такой силой, что ломило поясницу, тяжко дыша от набившейся в рот пыли и глядя на калардинскую княжну Рослин. А та стояла точно так же в десяти шагах от нее, и так же тяжело дышала, и глядела на нее – наверное, так же?

– Зачем? – спросила Рослин – так тихо, что Эллен угадала вопрос только по движению ее губ.

Эллен вспомнила, как она посмотрела на нее снизу вверх – в такой же дымке – и сказала: «Теперь у тебя есть враг». Эта маленькая девочка, которую никто никогда не любил и которую боялся даже ее собственный отец и даже ее старший брат, не боявшийся ничего на свете и потому погибший, – эта девочка была так одинока. И эта девочка смотрела на нее черными тальвардскими глазами и в ярости шептала: «Мамочка».

– Потому и пошла, – сказала Эллен. – Не из-за него, я просто видела, что вы такое… вот потому и пошла.

Несколько мгновений только отдалявшаяся песня тальварда дрожала вокруг них.

– Небеса, как же ты глупа, – сказала Рослин. – Я рада, что ты не моя мать.

И пошла по дороге к городу, поднимавшемуся кирпично-желтой громадой из пыльной земли.

Врельере был крупным торговым городом, одним из основных портов Тальварда, – здесь можно было услышать все языки мира и увидеть людей с кожей всех оттенков, от бледно-воскового до шоколадного. Войны здесь не было, то есть жители и гости Врельере старательно делали вид, что ее нет. Здесь все были равны – и тальвард, и калардинец, и эльф (впрочем, эльфов Эллен тут пока не встречала), каждый мог сесть на корабль или сойти на сушу, купить раба или быть проданным. Купцы из недавно завоеванного Тальвардом княжества Нерейда бойко снабжали мечами и стрелами людей, еще недавно вырезавших целые деревни их соплеменников, калардинцы корзинами покупали тальвардские яблоки, не боясь быть отравленными. А над пристанью, вдоль которой растянулись помосты рабовладельцев, трепетали на мачтах знамена враждующих королей.

Знамя Калардина тоже было среди них. Эллен долго смотрела на него – оторвалась, только когда Рослин ее окликнула.

– Идем! – властно сказала она, и Эллен молча двинулась следом. Пробираясь сквозь пеструю галдящую толпу, она обернулась и еще раз бросила взгляд на красно-синий флаг, реявший на ветру.

Эллен удалось уговорить княжну остановиться в маленькой неприметной гостинице – не столько для того, чтобы не привлекать к себе внимание, сколько потому, что за недели скитаний обе они порядком поизносились, и – Рослин никак не могла этого понять – в таком виде их ни в одном приличном месте просто не пустили бы на порог.

Она выбрала постоялый двор на окраине, но недалеко от порта; из окна мансарды было видно море. Далекая пристань сливалась в сплошную черту, отделявшую пеструю сушу от темно-зеленой воды.

– Нам надо плыть в Тарнас, – сказала Рослин. – Это на юго-востоке, с другой стороны полуострова.

– И что там? – чужим голосом отозвалась Эллен, по-прежнему глядя в окно. – Магическая школа?

– Конечно, нет. Там живет Эр-Дьятис, глава тальвардских некромантов.

– Откуда вы знаете, что он там?

Рослин только посмотрела на нее, приподняв уголки губ в подобии улыбки, и ничего не ответила.

Эллен тихонько вздохнула, прислонилась виском к обшарпанной раме. Чайки парили над водой, казалось – вот-вот в окно залетят. Несмотря на суматоху города, Эллен вдруг почувствовала себя очень спокойно – так, как не чувствовала с тех пор, как покинула дом отца. Не хотелось спорить, не хотелось убеждать, вразумлять, сопротивляться – просто спать, спать и дышать соленым запахом моря.

Она услышала, как Рослин что-то поставила на стол, и сказала:

– Вас не пустят к нему, маленькая госпожа. Даже если вы скажете, что вы калардинская княжна.

– С этим – пустят, – спокойно сказала Рослин, и Эллен обернулась.

Пустая сума эрьелена Глэйва лежала на столе, будто снятая кожа. Сравнение не показалось Эллен диким – ничто иное не могло бы ей сейчас прийти в голову, потому что рядом с сумой на столе лежала человеческая голова. Нельзя было сказать, мужская или женская, она была мумифицирована, причем, видимо, давно, и с виду напоминала качан гнилой капусты, только дурного запаха от нее не шло. Голова была выбрита наголо, у нее не было ни глаз, ни языка – только кости да хрящи, обтянутые сморщенной коричневой кожей.

– Это… – выдавила Эллен – звук получился свистящим, жутким.

– Это она, – ответила Рослин. – И она очень нужна Эр-Дьятису. Я скажу, что принесла ее, и он выслушает меня.

Она сейчас совсем не казалась ребенком. Не казалась девочкой, несмотря на платье и длинные волосы. Она была как будто уменьшенной копией какого-то чудовища, оборотня, принявшего человеческий облик, но слишком привыкшего к звериной шкуре и неуютно чувствующего себя в человечьей. Рослин стояла, держа свой главный трофей обеими руками, будто боялась, что он упадет со стола, – и Эллен вдруг явно представила, как эта голова выкатывается в коридор, прыгает по ступенькам, по двору, по брусчатке – до самой воды, и там тяжело падает в волны, и они с тревожным рокотом расходятся, а потом смыкаются, и пена в этом месте понемногу набирает кроваво-коричневый цвет…

– Бросьте ее.

Рослин тихо и коротко засмеялась. Небеса, подумала Эллен невесть в который раз, зачем же я все-таки пошла с тобой, зачем? Ты права – зачем, зачем, зачем?

– А ты представь, что это голова Рассела, Эллен. Ты бы ее бросила? Или, может, как древняя царица, поставила бы посреди круга из свечей в тайной комнате и молилась бы на нее каждый вечер? Прекрати. Это всего лишь кусок мертвой плоти, который послужит мне пропуском. Я уже слишком далеко зашла. Завтра утром пойдешь узнать, есть ли корабли в Тарнас.

– Почему же только завтра? – горько спросила Эллен.

– Потому что сейчас я хочу, чтобы ты помогла мне искупаться. На мне три пуда грязи. Ты сама должна следить за такими вещами, Эллен.

– В мои обязанности никогда не входило купать вас, миледи.

– Да, но коль уж ты теперь моя единственная служанка – будь добра пошевеливаться.

Несколько мгновений Эллен продолжала смотреть на нее. Потом пошла выполнять приказ.

И, выходя, видела, что Рослин по-прежнему крепко держит мертвую голову в своих маленьких холодных руках.

* * *

– Вода горячая, – сказала Рослин. Как-то очень странно – для себя – сказала: почти жалобно.

Эллен скользнула пальцами по стоячей поверхности, послала по ней быструю рябь: отблески пламени свечей задрожали на дне кадки.

– Не горячая.

– Горячая, я тебе говорю!

– Не выдумывайте.

Для нее вода была не горячей и не холодной – никакой, та самая степень подогретости, из-за которой этой водой не напьешься, сколько ни старайся. Впрочем, пить ее Эллен не собиралась.

– Да ты же не чувствуешь, дура! Ох, дай сюда!

Рослин сердито выхватила у нее ковш, привстала, потянулась к ведру с холодной водой. Вода шумно побежала вниз по ее спине, ногам, закапала на пол с кончиков волос. Такое белое тело, такое маленькое – и уже совершенное. Еще три-четыре года – и этой девочке не будет равных. Если к тому времени она останется жива. И если Эллен к тому времени останется жива, чтобы убедиться в правильности своих предположений.

Тугая струя ударила в кипяток (ну какой же кипяток – пара почти совсем нет). Рослин сидела, оперевшись одним локтем о край кадки, и медленно лила воду себе на живот. Живот вздымался быстро, взволнованно, будто ей было тяжело дышать.

– Вы… такая взрослая, миледи.

Рослин подняла глаза. Сейчас, в полумраке, обнаженная, в такой позе, она должна была казаться еще меньше, совсем ребенком, а казалась едва ли не старухой. Старухой с телом, еще не успевшим стать по-настоящему прекрасным.

Рослин улыбнулась. Мягко, смущенно. Эллен нечасто получала от нее такие подарки.

– Правда?

– Клянусь вам. Вы очень взросло… выглядите.

У Рослин дернулся рот – то ли она хотела улыбнуться еще шире, но передумала, то ли ей вдруг стало больно.

Эллен молча взяла кусок мыла, окунула его в воду – не холодную и не теплую, как и прежде. Медленно поводила, глядя, как плавится поверхность бруска, превращаясь в пену. Стояла так, пока мыло не размякло в руке. Потом подалась вперед.

Рослин сморщила нос.

– От тебя дурно пахнет.

Эллен могла бы сказать, что изведенный только что кусок мыла стоил едва ли не пятую часть всех их наличных денег. Но она сказала только:

– От вас тоже, миледи.

И тут же опустила глаза – боялась убедиться, что ее поняли правильно.

Ладонь Эллен, покрытая толстым слоем жирной пены, легла на плечо калардинской княжны, скользнула ниже, на руку, от руки снова к плечу, на шею, на грудь, на живот… Рослин лежала, запрокинув голову назад и глядя в низкий потолок мансарды; на стенах дрожали тени, за окном раздавалось протяжное пение, которое не сразу можно было отличить от песни погонщика волов, но она была совсем другая.