Текст книги "Полынь: Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Юлия Друнина

 
Стало зрение сердца острее,
Если сердце прошло через ад…
Дорогие! Миритесь быстрее —
Не существенно, кто виноват.
 
 
Я прошу вас, давайте не будем
Рвать мосты за собой сгоряча…
Почему это близкие люди
Рубят прямо по душам сплеча?
 
 
Я прошу вас, поймите быстрее —
В битве душ победителей нет…
Стало зрение сердца острее
 После всех испытаний и бед.
 

 
И тембр, и интонацию храня,
На фоне учащенного дыханья
Мой голос, отсеченный от меня,
Отдельное начнет существованье.
 
 
Уйду… Но, на вращающийся круг
Поставив говорящую пластмассу,
Меня помянет добрым словом друг,
А недруг… недруг сделает гримасу.
 
 
Прекрасно, если слово будет жить,
Но мне, признаться, больше греет душу
Надежда робкая, что, может быть,
И ты меня надумаешь послушать…
 

 
Во второй половине двадцатого века
Два хороших прощаются человека —
Покидает мужчина родную жену,
Но уходит он не на войну.
 
 
Ждет его на углу, возле дома, другая,
Все глядит на часы она, нервно шагая…
Покидает мужчина родную жену —
Легче было уйти на войну!
 

Брошена! Придуманное слово…

Анна Ахматова

 
Жизнь бывает жестока,
Как любая война:
Стала ты одинока —
Ни вдова, ни жена.
Это горько, я знаю,
Сразу пусто вокруг.
Это страшно, родная,—
Небо рушится вдруг.
Все черно, все угрюмо.
Но реви не реви,
Что тут можно придумать,
Если нету любви?
Может, стать на колени?
Обварить кипятком?
Настрочить заявленье
В профсоюз и партком?
Ну, допустим, допустим,
Что ему пригрозят,
И, напуганный, пусть он
Возвратится назад.
Жалкий, встанет у двери,
Оглядится с тоской,
Обоймет, лицемеря,—
Для чего он такой:
Полу муж, полуплен ник,
Тут реви не реви…
Нет грустней преступленья,
Чем любовь без любви!
 

 
Все просят девочки:
– Прочтите о любви!—
Все просят мальчики:
– Прочтите о войне!—
Но эти ипостаси,
Как ручьи,
В одну реку
Давно слились
Во мне.
 
 
Они давно слились
В реку одну.
Пускай удостоверится любой
Читаю о любви —
Там про войну,
Читаю о войне —
Там про любовь…
 

 
Есть флотский закон – благородства статут,
Добрее его и безжалостней нет:
Здесь младшему первое слово дают,
Когда заседает военный совет.
 
 
Есть флотский закон, благородный закон,
(Его забывает порою Земля) —
Когда на погибель корабль обречен,
Последним уйдет командир с корабля.
 
 
И в этом законе величие есть —
Мужчины, его примените к себе,
Когда вам достанется трудная честь
Вдруг стать капитанами в женской судьбе…
 

 
Вновь календарь эту радость принес:
Солнце – на лето, зима – на мороз.
Что мне мороз, если стало светлей
В храмах лесов, в сонном царстве полей?
Если я слышу дыханье весны,
Если я вижу апрельские сны?
 
 
Только одно огорчает до слез:
Сердце – на лето, года – на мороз…
 

ПРОМЕТЕЕВ ОГОНЬ

 
Пора наступила признаться —
Всегда согревало меня
Сознанье того, что в семнадцать
Ушла в эпицентр огня.
 
 
Есть высшая гордость на свете —
Прожить без поблажек и льгот,
И в радости, и в лихолетье
Делить твою долю, народ.
 
 
Не слишком гонюсь за удачей,
Достоинство выше ценя.
Пегас мой – рабочая кляча,
Всегда он прокормит меня.
 
 
Мне, честное слово, не надо
И нынче поблажек и льгот.
Есть высшая в мире награда —
В тебе раствориться, народ.
 

 
Спит племя, тесно сгрудившись в пещере.
Детенышей преследует кошмар:
Вот саблезубый тигр ползет, ощерясь,
Вот на дыбы встает ихтиозавр.
Мужчины дико вскрикивают что-то —
Приснилась им на мамонта охота.
Спят женщины. Их не тревожат сны,
Под низким лбом не движутся извилины.
Клыками человечьими распилены
В углу, горой, звериные мослы.
В пещере дымно, а снаружи ветер,
Студеный дождик переходит в снег.
Спят наши предки. Первобытный век,
Ссутулившись, шагает по планете.
Спят предки. Только одному не спится,
Лежит с закушенным сухим листом.
Все ниже, ниже огненные птицы
Взлетают и кружатся над костром.
Что Человек в тиши пещеры слышит?
Что видит Человек в кромешной тьме?..
Сын века он. Вот только лоб повыше,
Да взгляд предупреждает об уме.
Ему удачи на охоте нет:
То отвлекут его вниманье тени,
То привлечет вниманье лунный свет,
То околдует красота оленя.
Его собратья упрекают в лени —
Им дела нет, что в мир пришел Поэт…
 

 
Приказав, чтоб за служенье людям
Прометея истязал орел.
Пьют нектар и пляшут злые судьи
На Олимпе древний рок-н-ролл…
 
 
Только рано расплясались боги,
Как бы им не обломали ноги —
Ведь огонь, что Прометей зажег,
Не погасит даже главный бог!
 
 
Многое узнают, леденея,
Боги и богини за века,
Их пронзит крамола Галилея
И копье фракийца Спартака.
 
 
А считалось – кто бессмертных тронет,
Если каждый смертный что свеча?..
Но заставил их дрожать на троне
Чуть картавый голос Ильича!
 
 
Служат людям Прометея внуки,
Пусть Олимп неправеден и лют,
И пускай их тюрьмы ждут и муки,
Пусть орлы наемные клюют,
 
 
Пусть грозит с нахмуренных небес
Сам Зевес, неправедный Зевес,—
Над огнем, что Прометей зажег.
Никакой уже не властен бог.
 

 
За ним бежали, угрожали, ржали:
«Вяжи его, антихриста, вожжами!..»
 
 
Наверх! По лестнице церковной, ветхой,
Через четыре прыгая ступеньки.
Вот колокольня. Опалило ветром.
Внизу – игрушечные деревеньки.
Крестились бабы. Малыши визжали.
А крылья за спиной его дрожали —
Чудные, с перепонками из кожи.
Одно мгновенье, с нетопырем схожий,
Помедлил он над пропастью, над веком,
И вниз – не ангелом, не чертом:
Человеком…
 
 
Рязанский мужичонка неученый,
Икар в лаптях, эпохой обреченный!
Как современники понять тебя могли?
Летя к земле, ты оторвался от земли,
И вот лежишь, распластанный, в пыли…
 
 
Но к звездам без тебя не взмыли б корабли!
 

…Лучшая часть афинских гетер были в Греции единственными женщинами, о которых древние говорят с уважением.

Ф. Энгельс

 
Пока законные кудахчут куры
По гинекеям – женским половинам,
Спешат Праксители, Сократы, Эпикуры
К свободным женщинам —
Аспазиям и Фринам.
Что их влечет?
Не только красота
Прелестниц этих полуобнаженных:
Гетера образованна, проста,
Она их половинам не чета,
Куда до милых умниц скучным женам!
(Пусть добродетельны они стократ!)
И вы, историки, от фактов не уйдете:
Умом делился не с женой Сократ —
Он изливался грешной Теодоте.
(Она грешна, поскольку не хотела
Законной сделкою свое оформить тело
И в гинекеях прокудахтать жизнь.
Ценой «падения» она взлетела…)
Вершила судьбы Греции Таис.
Ваял Пракситель Афродиту с Фрины.
Леяне памятник поставили Афины.
Леонтиона, критик Эпикура,
Опять-таки гетерою была…
И я скажу (пускай кудахчут куры
И бьют ханжи во все колокола):
Не зря до нас из глубины веков
Дошли те женщины в компании богов!
 

 
Во все века,
Всегда, везде и всюду
Он повторяется,
Жестокий сон, —
Необъяснимый поцелуй Иуды
И тех проклятых сребреников звон.
 
 
Сие понять —
Напрасная задача.
Гадает человечество опять:
Пусть предал бы (Когда не мог иначе!),
Но для чего же
В губы целовать?..
 

 
«Сверхчеловеки»! Их немало
Меж нами, серыми людьми.
И человечество устало
От суперменов, черт возьми!..—
От тех, кому ничто другие…
И мне поднадоели «те»,
И мне знакома ностальгия
По уходящей Доброте.
И позабыть ли, как когда-то,
Без гордых поз и громких слов,
Вошли обычные солдаты
В легенды, в песни, в даль веков?
И суперменов клан надменный
Во всей красе раскрылся мне:
Когда иные супермены
Хвост поджимали на войне…
 

 
И суетным, и мелковатым
Иной дружок вдруг мнится мне,
Когда припомню о солдатах
На той войне, на той войне.
О тех, что так умели просто
Богами стать в твоей судьбе,
Всё —
От последней корки черствой
До жизни —
                         подарив тебе…
 

 
Курит сутки подряд
И молчит человек,
На запавших висках —
Ночью выпавший снег.
Человек независим,
Здоров и любим —
Почему он не спит?
Что за туча над ним?
Человек оскорблен…
Разве это – беда?
Просто нервы искрят,
Как в грозу провода.
Зажигает он спичку
За спичкой подряд.
Пожимая плечами,
Ему говорят:
«Разве это беда?
Ты назад оглянись:
Не такое с тобою
Случалось за жизнь!
Кто в твоих переплетах,
Старик, побывал,
Должен быть как металл,
Тугоплавкий металл!»
Усмехнувшись и тронув
Нетающий снег,
Ничего не ответил
Седой человек…
 

 
Ихтиозавры вымерли,
Гады забились в глушь.
Много мы мусору вымели
Из закоулков душ.
И все же порой – откуда?
Должно быть, из тьмы времен? —
Вдруг выползает чудо:
Юркий хамелеон.
То он, как сахар, тает,
То, словно вечный лед,
То он тебя обнимает,
То он тебя предает.
То он зовется «правым»,
То «модерняга» он,
То – словно крики «браво»,
То – словно крики «вон».
Меняет цвета и взгляды
С космической быстротой…
 
 
А ежели будет надо
В разведке ползти с ним рядом,
В траншее лежать одной?..
 

А. К.

 
Кто говорит, что умер Дон-Кихот?
Вы этому, пожалуйста, не верьте:
Он неподвластен времени и смерти,
Он в новый собирается поход.
Пусть жизнь его невзгодами полна —
Он носит раны, словно ордена!
 
 
А ветряные мельницы скрипят,
У Санчо Панса равнодушный взгляд —
Ему-то совершенно не с руки
Большие, как медали, синяки.
И знает он, что испокон веков
На благородстве ловят чудаков,
Что прежде чем кого-нибудь спасешь,
Разбойничий получишь в спину нож…
К тому ж спокойней дома, чем в седле.
 
 
Но рыцари остались на земле!
Кто говорит, что умер Дон-Кихот?
Он в новый собирается поход!
Кто говорит, что умер Дон-Кихот?
 

 
Без ошибок не прожить на свете,
Коль весь век не прозябать в тиши.
Только б, дочка, шли ошибки эти
Не от бедности – от щедрости души.
 
 
Не беда, что тянешься ко многому:
Плохо, коль не тянет ни к чему.
Не всегда на верную дорогу мы
Сразу пробиваемся сквозь тьму.
 
 
Но когда пробьешься – не сворачивай
И на помощь маму не зови…
Я хочу, чтоб чистой и удачливой
Ты была в работе и в любви.
 
 
Если горько вдруг обманет кто-то,
Будет трудно, но переживешь.
Хуже, коль «полюбишь» по расчету
И на сердце приголубишь ложь.
 
 
Ты не будь жестокой с виноватыми,
А сама виновна – повинись.
Все же люди, а не автоматы мы,
Все же не простая штука – жизнь…
 

 
Люблю я собак, но не всяких, однако, —
Люблю, чтобы гордость имела собака,
Чтоб руки чужим не лизала она
И чтобы в беде оставалась верна.
Хочу, чтоб она отвергала подачки —
Пусть ловят кусочки другие собачки,
Пусть служат, присевши на задние лапки,
В восторге от каждой рассеянной ласки.
Нет, мне не по сердцу такая собака —
Люблю я собак, но не всяких, однако!..
 

 
Я завидую толстокожим —
Носорогам, гиппопотамам,
Папам, что со слонами схожи,
Со слонихами схожим мамам —
Защитила их мать Природа
От уколов любого рода…
Но жалею зато до дрожи
Тех, кто ходит почти без кожи,—
Вы подумайте только, дети,
Как живется таким на свете!..
 

 
В каком это было классе?..
Я навзничь лежу в постели —
Петька мне нос расквасил
В рыцарской честной дуэли.
Рядом мамаша квохчет:
– Кто этот хулиган?
Кто тебя эдак, дочка?
Я уж ему задам!
Ну, не молчи, ответь-ка! —
Дергая хвостик банта,
Я выдала взрослым Петьку —
Честного дуэлянта…
А Петькин отец – не тайна —
Выпить был не дурак,
И тонкостям воспитанья
Предпочитал кулак…
Шел Петька двором, как сценой,
Вернее, его вели.
Был он босой, в пыли,
Словно военнопленный.
Был он, как мой укор,
Был он, как мой позор.
Замер наш буйный дворик…
Я поняла с тех пор —
Вкус предательства горек.
…Зажил разбитый нос,
Петька простил донос
И позабыл измену.
Но вижу порой – вдали
Друг мой бредет в пыли,
Словно военнопленный…
 

Семейство хищных рыб… Огромными стаями нападают на любую добычу… В аквариуме теряют свою агрессивность.

(БСЭ)

 
О рыбки-пираньи, ох крошки-пираньи,
Кровавыми вы знамениты пирами.
В те реки, где вы затаились угрюмо,
Вступает с опаской надменная пума.
Ах рыбки-пираньи, малютки-убийцы,
Вам сладостно в жертву любую вцепиться
И яростно рвать ее тело частями
Железными крошечными челюстями.
О мини-убийцы! Со скоростью света
Любого очистите вы до скелета…
Но видела – в теплом стеклянном жилище
Из рук деликатно берете вы пищу.
Плывете, умильно виляя хвостами,
Веселою стаей, забавною стаей.
Неужто пираньям – исчадию ада
Всего-то пробиться в аквариум надо?
 
 
Играют ублаготворенные рыбки,
Их челюсти в сытой застыли улыбке…
 

 
По улице Горького – что за походка!—
Красотка плывет, как под парусом лодка.
Прическа – что надо! И свитер – что надо!
С моднейшим оттенком губная помада.
Идет не стиляжка – девчонка с завода.
Девчонка рожденья военного года.
Со смены идет (не судите по виду),—
Подружку ханжам не дадим мы в обиду!
Пусть любит с «крамольным» оттенком помаду,
Пусть стрижка – что надо, и свитер – что надо,
Пусть туфли на «шпильках», пусть сумка «модерн»,
Пусть юбка едва достигает колен.
Ну, что здесь плохого? В цеху, на заводе
Станки перед нею на цыпочках ходят!
 
 
По улице Горького – что за походка!—
Красотка плывет, как под парусом лодка.
А в сумке «модерной» впритирку лежат
Конспекты, Есенин, рабочий халат.
А дома – братишка, смешной оголец,
Ротастый галчонок, крикливый птенец.
Мать… в траурной рамке глядит со стены,
Отец проживает у новой жены.
Любимый? Любимого нету пока…
Болит обожженная в цехе рука.
Устала? Крепись, не показывай виду —
Тебя никому не дадим мы в обиду!
 
 
По улице Горького – что за походка!—
Девчонка плывет, как под парусом лодка,
Девчонка рожденья военного года,
Рабочая косточка, дочка завода.
Прическа – что надо! И свитер – что надо!
С «крамольным» оттенком губная помада!
Со смены идет (не судите по виду),
Ее никому не дадим мы в обиду!
 
 
Мы сами пижонками слыли когда-то,
А время пришло – уходили в солдаты!
 

 
И снова спорт
По трем программам:
Хоккей, гимнастика —
Хоть плачь.
Вновь голову мою
Упрямо
В футбольный превращают мяч.
 
 
Щелчок.
Погас экран.
А где-то
Еще болельщики вопят.
…Глотаю Тютчева и Фета,
Как антияд, как антияд.
 

 
Закрутила меня, завертела Москва,
Отступила лесов и озер синева,
И опять, и опять я живу на бегу,
И с друзьями опять посидеть не могу.
И опять это страшное слово «потом»…
Я и вправду до слез сожалею о том,
Что сама обрываю за ниткою нить,
То теряю, чего невозможно купить…
 

 
Я музу бедную безбожно
Все время дергаю:
– Постой!
Так просто показаться «сложной»,
Так сложно, муза, быть «простой».
 
 
Ах, «простота»! —
Она дается
Отнюдь не всем и не всегда —
Чем глубже вырыты колодцы,
Тем в них прозрачнее вода.
 

 
Два сильных крыла
Расправляют нам спины —
Величие Анны,
Мятежность Марины.
 
 
Две хрупких гордячки
Кому-то мешали…
Не смолкнет дыханье
Ахматовской шали!
 
 
Дух рабства Марине
Остался неведом;
Елабуга не пораженье —
Победа!
 
 
Марина и Анна,
Марина и Анна —
Звучат имена,
Словно голос органа…
 
 
Величие Анны,
Мятежность Марины.
И всё ж мы повинны,
И все ж мы повинны!
 

 
Поэт забронзовел – смешно!
Товарищ по окопам – странно!
Не каждому, видать, дано
Пройти сквозь испытанье саном.
 
 
Надменен глаз его прищур,
Во всем сановная усталость…
То усмехаюсь, то грущу —
Что с ним, отличным парнем, сталось?
 
 
Поэт забронзовел – тоска!—
По лестнице чинов шагая.
И все слабей его рука,
Теряет золото строка —
За бронзу плата дорогая…
 

 
Не страшно, что похож на битла
Уже седеющий пиит.
Беда, что слишком деловит он,
Локтями друга оттеснит.
 
 
Талант и деловитость? – странно!
О том историю спроси:
Лишь зарабатывали раны
Себе поэты на Руси…
 

 
Бывает так, что ждешь стихи годами —
Их торопить поэту не дано…
Но хлынут вдруг, как ливень долгожданный,
Когда вокруг от засухи черно.
 
 
Стихи придут, как щедрый ливень лета,
Вновь оживут цветы и деревца.
Но снова засуха, вновь страх поэта,
Что никогда не будет ей конца…
 

 
Здесь продают билеты на Парнас,
Здесь нервничает очередь у касс:
– Последний кто? —
Молчат, последних нету…
Фронтовики,
Толкучка не про нас,
Локтями грех орудовать поэту!
 
 
…В дни, когда было надо
Ринуться в пекло боя,
Гудели военкоматы:
– Последний?
Я за тобою! —
И первыми шли в разведку
С группой бойцов добровольной
Очкарик из десятилетки
С толстой комсоргшей школьной.
И мы пропадали без вести,
Строчили на нас похоронки.
 
 
Но в эту толкучку лезть нам?..
Нет, мы постоим в сторонке.
Вот ежели будет надо
Ринуться в пекло боя,
Услышат военкоматы:
– Последний?
Я за тобою!
 

Рукописи не горят…

М. Булгаков

 
Словно по воде круги от камня,
По земле расходятся слова,
На бумагу брошенные нами
В час любви, печали, торжества.
 
 
Те слова порой врачуют раны,
Те слова бичуют и корят.
И еще – как это и ни странно —
Рукописи, правда, не горят.
 
 
Потому-то сквозь огонь угрюмый,
Всем святошам и ханжам назло,
Яростное слово Аввакума
К правнукам из тьмы веков дошло.
 

 
Хорошо молодое лицо —
Жизнь еще не писала на нем,
И своим не пахала резцом,
И своим не дышала огнем.
Больно время его обожжет,
Так же, как обжигало и нас.
Пусть упрямым останется рот,
Не погаснет сияние глаз,
Но добавится что-то еще —
Станут тоньше, духовней черты.
С этой грани начнется отсчет
Настоящей мужской красоты.
Да, тогда лишь придет Красота,
И теперь навсегда, до конца:
Красота не пустого холста —
Обожженного жизнью лица.
 

 
Пусть было черно и печально,
Пусть с разных палили сторон —
Не скажет надутый начальник,
Что шла я к нему на поклон.
 
 
Порою казалось, что силы
Кончаются, но никогда
Я даже друзей не просила —
Была и осталась горда.
 
 
Шагаю по белому свету,
Порой пробиваюсь сквозь тьму,
Считая присягой лишь это:
«Жизнь – родине, честь – никому!»
 

 
Когда стояла у подножья
Горы, что называют «Жизнь»,
Не очень верилось, что можно
К ее вершине вознестись.
Но пройдено уже две трети,
И если доберусь туда,
Где путникам усталым светит
В лицо вечерняя звезда,
То с этой высоты спокойно
И грустно оглянусь назад:
– Ну, вот и кончились все войны,
Готовься к отдыху, солдат!..
 

 
Из последних траншей
Сорок пятого года
Я в грядущие
Вдруг загляделась года —
Кто из юных пророков
Стрелкового взвода
Мог представить,
Какими мы будем тогда?..
 
 
А теперь,
Из космических семидесятых,
Я, смотря в раскаленную
Юность свою,
Говорю удивленно и гордо:
– Ребята!
Мы деремся
Еще на переднем краю!
 

 
Улицей длинной, узкой
Вскарабкавшись на косогор,
Он в небо глядит – наш русский,
Израненный наш собор.
 
 
Когда окружен фашистами
Был город со всех сторон,
В грохот боя неистовый
Ворвался церковный звон.
 
 
Священник в худой сутане,
Беззвучно творя молитвы,
Трясущимися руками
Звал верующих на битву.
 
 
И дряхлые прихожане,
У бога не ждя пощады,
Бойцам бинтовали раны
И строили баррикады.
 
 
Улицей длинной, узкой
Вскарабкавшись на косогор,
Он в небо глядит – наш русский,
Израненный наш собор.
 
 
Тяжелый, словно рыданье,
Гремит колокольный звон…
За доблесть на поле брани
Земной приношу поклон!
 

 
Хоть небоскребы жадно душат
Ее в объятиях своих,
В глаза бросается церквушка —
Веселый теремок, игрушка,
Меж громких од негромкий стих.
 

 
И вышел на трибуну как-то боком
С немодною бородкой человек.
Поправил микрофон, потом заокал,
Как спринтер, прямо с места взяв разбег.
 
 
Его в пол-уха слушали вначале,
Но очень скоро стало ясно мне,
Что людям нес он не свои печали —
Его душа болела о стране.
 
 
О тех краях, что росчерком единым
Хотят на растерзание отдать
Не ведающим жалости машинам —
Заставить реки повернуться вспять:
Опять природу жаждем покорять.
 
 
Опять стада бульдозеров покорных
Рванутся в деревеньки на таран.
Морей нам, что ли, мало рукотворных,
Что превратились в лягушачий стан?
 
 
Зачем, кому такое было надо?
Иль родина иным не дорога?..
Укором всем – затопленные грады,
В болота превращенные луга.
 
 
Нет зарослей веселых, камышовых —
Они, кормильцы рек, осушены.
Теперь там свалка, целлофана шорох —
Пейзаж луны, захламленной луны…
 
 
Природа! Ты отплатишь нам жестоко.
Не постоишь ни за какой ценой…
Ушел с трибуны человек, что окал,
Как весь мой Север окает родной.
 
 
Ушел ершистый и не горбя плечи.
Как бы на марше, сдержан и угрюм.
Но тут же встал товарищу навстречу
Другой поэт, другой «властитель дум».
 
 
И столько было в голосе накала,
В глазах такая затаилась боль…
О, как внимали рыцарю Байкала!
Байкал, Байкал, мы все больны тобой!
 
 
Мы все болеем родиной, Россией,
С нее влюбленных не спускаем глаз.
Когда земля защиты попросила,
Забыли, что уволены в запас
 
 
Фронтовики – святой эпохи дети.
Им, все познавшим, с теми по пути,
Кто хочет от грядущего столетья
Лавину равнодушья отвести.
 

 
Хороводились звезды. Трещали поленья.
Отступил в темноту энтеэровский век.
– Жаль мне ваше наивное поколенье! —
Очень искренне вдруг произнес человек.
 
 
То выглядывал, то в тучу прятался месяц.
Наши спутники спали и видели сны.
Был моложе меня лет на восемь, на десять
Собеседник и, значит, не видел войны.
 
 
Он во всем преуспел. А какою ценою?—
Для иных не имеет значенья цена…
Кто умение жить посчитает виною?
(Если только наружу не выйдет она…)
 
 
Насмешила меня суперменская жалость,
Я с полслова ее поняла до конца —
Только вера в людей мне в наследство досталась
От хлебнувшего лиха работяги-отца.
 
 
По горящей земле пол-России протопав,
Отхлебнув свою толику в общей беде,
Я, как ценный трофей, принесла из окопов
Только веру в людей, только веру в людей.
 
 
Жить бы дальше без драки. Не тронешь – не
                                                                                   тронут
Те умельцы, кому помешать я могу,
Те, что жаждут занять всевозможные троны,
С исполинскою плошкой спеша к пирогу.
 
 
Но не стану молчать! Это сердца веленье.
Поднимаюсь в атаку опять и опять.
Жалко тех мне из вашего, друг, поколенья,
Кто умеет на подлость глаза закрывать…