Текст книги "Двери весны (СИ)"

Автор книги: Юлия Тулянская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Он прошел в воротца елей и растаял в сгущающемся уже сумраке. А я еще долго сидела в сиреневых сумерках, глядя, как над пятиэтажками всходят первые звезды.

Дома я все-таки погуглила дорожников. Конечно, это были, во-первых, работники дорожной службы, во-вторых, древнеримские описания знаменитых римских же дорог, в-третьих – какое-то ВИА времен, когда еще были ВИА.

Я уснула, улыбнувшись маминой фотографии, и видела во сне фонарик на маминой лодке.

Сергей. 'Уйди, назойливый мираж'

Лето не обещало ничего. Просто удивительно, как много раньше обещало лето: тут тебе и дача, и качели, и речка, и поездки на птичий рынок (уж не помню, что мы там покупали с друзьями – то ли кроликов, то ли дафний для рыб, то ли самих рыб, важен был сам процесс), и лазание по гаражам. А позже – турбазы, дискотеки, красивые и загадочные девушки, брожение по лесам. А еще позже – другие страны. А сейчас – ничего. Нет, конечно, можно взять путевку в Турцию или Египет, зарплата позволяет. Или даже нет, можно взять и уехать на машине в тот самый лес, который был раньше рядом с нашей дачей. Позапрошлым летом я так один раз сделал. Дачный поселок зарос травой, как-то самозагадился, как бывает с местами, где никто не живет – на всем печать бедности, разрушения, угасания. У богатых людей дачи далеко не там, а у небогатых нет денег и времени ухаживать за своими участками.

Так что отпуск я летом не брал. Приходил с работы, принимал душ, варил пельмени или разогревал в микроволновке пиццу. Общения с друзьями хватало и в выходные – друг, собственно, остался всего один, Олег. Он приходил с водкой и изливал душу. Свою. Моя почему-то его не интересовала уже лет десять как. Остальные друзья были в интернете – кто переехал в Москву, кто в Америку, и со всеми ними мы общались по принципу 'Как дела? Нормально!'

В принципе, это и хорошо, что времени было после работы достаточно. Сейчас скачаю какой-нибудь фильм, посмотрю. Еще скачаю – еще посмотрю. Книжка вот недоперечитанная лежит, каждый год перечитываю 'Властелина колец'.

Нет, я – я нормально. Помню, как в юности с университетскими друзьями натолкнулись мы на кодлу гопников. И один из наших, звали его Денс (так тогда, кажется, звали всех Денисов) попытался обратиться к одному из гопников:

– Слышь, браток?

Тот посмотрел с нескрываемым презрением и процедил:

– Твои братки по канавам резаные валяются.

Вот и мои ровесники, мои тогдашние братки, в основном, валяются. Не то чтобы по канавам, но… Кого постиг передоз, кого – цирроз, одного – даже инсульт; а кто – даже и ничего, дождался даже уже ранних внуков и видит перед собой ровную финишную прямую. Нет, кто внуков – тем хорошо. А по сравнению с теми, кто на игле, например, – хорошо мне. Только вот засада в том, что никак я не хочу видеть финишную прямую, не хочу вписываться в цикл 'весна-лето-осень-неизбежная зима' человеческой жизни. Когда я дома, я выпадаю из течения времени, я забываю, сколько мне лет.

Наверно, что-то странное во мне все же осталось. В детстве я придумывал себе невидимых собеседников. Да, конечно, все придумывали, но у меня они были более чем реалистичные. То есть невидимый друг у меня был всего один. Но мне хватило. И родным моим хватило, когда все это узналось.

Собственно, это была моя погибшая в раннем детстве сестра – еще до того, как я родился. Удивительно то, что о ней в нашем доме не говорили. Бабушка, как потом я узнал, хранила у себя ее фотографии. Когда бабушка умерла, мама достала все ее письма, открытки из коробки, которую она хранила на полке гардероба. Мне было уже пятнадцать лет, и мама показала мне фотографию маленькой Дины – в коротком платьице, с совочком, на дорожке в дачном саду. А до этого я таких фотографий в доме не видел. Это было странно, как я потом понял, но дело в том, что мой папа был ярый материалист, преподаватель истории в школе, и он был резко против всякого напоминания о смерти в доме, чтобы это 'не повлияло на детскую неокрепшую психику'. Он всегда говорил именно такими фразами. Но, несмотря на отсутствие фотографий и упоминаний погибшей Дины, что-то на мою неокрепшую психику все же повлияло. Как потом сказал маме врач, может быть, при мне об этом случае говорили соседки, я их слышал, но по малолетству не понял, а в памяти отложилось. Сейчас сказали бы, что отложилось 'в подсознании', но у советского человека, особенно ребенка, кажется, подсознания не предполагалось. Так или иначе, из подсознания ли то, или из других каких недр 'неокрепшей психики' мне стала являться во дворе сестра – лохматая девчонка в джинсах и футболке, старше меня на шесть лет, которая рассказывала, что живет она с какими-то 'хозяевами дворов'. Это что-то вроде домовых или леших, только они – дворовые. Наверно, это я сочинил сам (про леших-то я читал, папина цензура до моего круга чтения настолько не дотянулась), просто мое 'подсознание' вложило эту сказку в уста выдуманной сестренки. Мои выдумки дошли до такой степени, что в день, когда умерла бабушка, я позвал якобы-сестренку в дом и будто бы оставил ее с бабушкой, надеясь, что 'призрак Дины' вылечит больную. Конечно, этого не произошло, и мое подсознание лишь просигналило, что бабуля умерла – я сидел на кухне, и мне примерещилось, что 'сестра' коснулась моего плеча и сообщила, что все кончено. Она сказала, до сих пор помню эту фразу: 'Бабушка ушла через двери лета'. (Надо сказать, 'Дверь в лето' я прочитал значительно позже, так что откуда это выражение появилось в моей неокрепшей психике в те годы, я не знаю).

А еще было такое, будто бы Дина обещала повести меня на какой-то праздник, шабаш этих самых дворовых существ в парке в самую короткую ночь. Но так и не повела, то есть я не пошел. Хорош бы я был в темном пустом парке, спотыкаясь о сучки и разговаривая с собственным глюком. Гость у Воланда на балу…

С годами я научился отмахиваться от этого видения. Например, я помню, что когда тяжело заболела уже мама, 'Дина' снова появилась на моем пути, она оказалась под моим зонтом (шел дождь) и стала тревожно спрашивать: 'Что с мамой?' Я захлопнул зонт и просто отвернулся.

Я теперь понимаю, что это моя собственная тревожность, особенно в предчувствии беды, потери близких людей облекается в такие формы. У большинства людей это происходит во сне, а вот у меня – в таких визуальных образах. Но с тех пор на появление 'глюка' у меня однозначно якорь: 'Дина' – вестник смерти или по крайней мере неприятностей. Неприятно то, что якорь этот не привязан к конкретному месту: я ведь переехал из родительского двора в другой, так и в этом дворе глюк появлялся. Оно и понятно: это моя материализованная тревожность, а она никуда, собственно, не девается. Праздник, который всегда со мной.

А еще у меня ушли две жены. Первая прожила со мной всего два года и ушла со словами 'Это была ошибка'. Просто разлюбила. А вторая – мы прожили девять лет. Она полюбила другого и уехала с ним в Германию, туда же увезла и нашего сына. Да, у меня есть сын, и мы иногда общаемся по скайпу.

Я вышел на балкон с куском пиццы и бутылкой 'Хольстейна' в руках и посмотрел во двор. Двор был пуст. На ржавой горке, на самой ее верхотуре, сидела девчонка в камуфляжных штанах и зеленой футболке с пестрыми, словно мелированными волосами. Мне показалось, что на плече у нее сидит здоровенная ворона (или ворон, или грач, в общем птица такого типа). Девчонка подняла голову и помахала мне рукой. Птица взмыла с ее плеча и сделала круг над двором.

Дина. 'Где Ваши друзья? – Позабыты. – Где Ваши родные? – В земле'

Из подвала выходить не хотелось. Сумрачно, темно… В темноте я вижу, но тут и видеть, к счастью, нечего. Трубы да кладка стены. Можно не думать ни о чем. Простудиться я все равно не простужусь, хоть просижу здесь сотни лет. Как привидение старого замка. Рядом сидел взъерошенный, похожий на шар Барсик и мерцал глазами. Мы с ним два призрака этого дома. Двор зарастает полынью и бурьяном. Сирень за домом ушла в сирень (то есть хозяйка сирени – ушла в кусты сирени) и не показывается никому. Сквер… что же, Скверу хорошо. У него цветут цветы, поют птицы… Я думала о своих друзьях, как о чужих. Да и правда – кто они мне? Чужие существа, нелюди, которые всегда были здесь и всегда будут только здесь. Им и отсюда не выбраться, и ничего здесь не изменить.

Да, я знаю все их тайны. Когда-то это были 'наши тайны'. Когда-то это имело смысл. Теперь – нет. Для кого держать город? Я помню, еще в моем детстве (то есть во времена, когда должно было бы быть мое детство) на соседних улицах стояли деревянные дома, с наличниками, с палисадниками. Теперь там магазины, офисы, а на месте одного снесенного дома так ничего и нет – полынь и бурьян, вроде как у меня во дворе. Это место черное. Хозяин его нехорошо как-то ушел. Я его сама не знала близко, но говорила Рябина. Город уже не наш. Не их. Им, по-хорошему, надо уходить в оставшиеся еще вокруг города леса и рощи, перелески и что там еще есть… Пусть в городе останутся только люди и пустые дворы. Какая разница? Все равно все люди умрут…

Все мои родные ушли. Сергей не ушел, но это уже не он. В этом полнеющем лысом мужике ничего не осталось от моего братишки. И мне уйти некуда. Позвать Ту Тетку – Ниренн? Я уже давно понимаю, что в упор не помню, что она мне говорила, – поняла, что забыла и перепутала все ее слова. Перекрестки какие-то, пограничное время, место… Да, и к тому же – очень я ей нужна. Призрак из сырого подвала – прямо вот в двери лета, в цветущий сад! Непосредственно! Я усмехнулась… Сама не видела своей усмешки, но Барсик вскочил и зашипел. На меня. Я провела ладонями по своему лицу, ощупывая мышцы – и поняла, что это была не усмешка, а оскал, вроде звериного. Я уткнулась лицом в колени, кусая губы, надеясь расплакаться, но слез не было совсем. Барсик ткнулся головой в мой локоть…

Сергей. Явь и Навь

Завтра выходной… Значит, вечером можно тупо потыкать в клавиши. Все превосходно. Осталась еще целая одна банка пива. Фильмы надоели, просмотрел уже три серии сериала… Порыться на ю-тубе что ли? Или почитать френд-ленту на ночь глядя? Да, и на ю-туб ходить не надо. Вот как в ленте ролики понавешаны. Вот эта приятная, судя по юзерпику, девчонка – зафрендил ее через городское сообщество. Нет, ничего такого, девчонка годится в дочери, а я не Гумберт. Просто приятное лицо, немного индейского типа. Длинные черные волосы… Зовут Ритой. Интересуется волками. Она сама поет и играет на гитаре, вот, опять вывесила свой ролик. Она обычно поет какой-то фолк глючный. Дай-ка послушаю… В пестрой блузке этнического стиля, с кучей деревянных фенечек, все совершенно в образе, ага. И поет неплохо… Правда, кажется, про зиму, а сейчас лето.

Долгие ночи пахнут сухой полынью,

Если шагнешь за двери – душа остынет.

Старые люди скажут не для забав:

Если и зимний ветер к теплу взывает,

Значит, идет-кружится пора лихая,

Время, где перемешаны Явь и Навь.

Так затворите окна, закройте двери:

Людям в домах их тесных дано по вере,

По очагу и горсти живых углей,

Хватит тепла – до сумрачного рассвета,

Верьте, на ваш очаг не накличут беды

Те, кто в ночи скитаются по земле.

Пусть ваши ставни будут закрыты плотно:

Вот у плетня маячит огонь болотный —

Только помедлишь – сразу приворожит,

В свете зеленом – девичий облик нежный:

Только промедлишь, душу похитит нежить,

Выйдешь за ней в тумане – ни мертв, ни жив.

Дальше я слов не разобрал… просто потому, что пиво дало о себе знать, и глаза у меня слиплись. Так и уснул за компом… Ну и ладно, Явь с ней, с Навью…

Рябина

Они бежали рядом – как часть прайда. Динкин Барсик и мой спасенный Тигрик. Барсик, как предводитель, чуть впереди. Люди-то видели бы одного Тигрика, деловито бегущего по двору, но он-то как раз бежал за старшим.

Я сидела на горке и грелась на солнце, опираясь спиной на одни перила и задрав ноги на другие. Ворон был высоко в ветвях тополя, но это не мешало нам быть вместе. При виде котов Ворон спланировал к нам и сел на перила горки рядом с моим плечом. В мыслях Барсика мы сразу увидели Дину. Вот она рычит, скалит зубы, лохматая, бледная, как будто не хозяйка двора, а жительница подвала… А вот уткнулась себе в колени и сидит неподвижно… Тигрик вторил собрату, тревожно мяукая, тараща круглые желтые глаза.

– Так. Короче, – я вскочила с места. – Ворон, ты лети к ней, вместе с котами, то есть они бегут, а ты лети… – быстро говорила я. – И постарайтесь все втроем уговорить ее хотя бы выглянуть из подвала и поговорить с этим… последний раз. Дать ему последний шанс. Или ей. А его я беру на себя. У людей сегодня вроде как выходной. Он сейчас в магазин пойдет, за пивом… Обычно ходит.

Сергей. 'Есть повод прийти сюда еще один раз'

Магазин совсем рядом, да и пройтись по солнечному летнему двору, пока еще не началась жара, – приятно. Я решил купить две бутылки пива и начать свой законный выходной с просмотра фильма. Я вышел на крыльцо, и тут услышал:

– Молодой человек… а…

Обернувшись, я увидел бедно одетую старушку. Так бедно, видно, с чужого плеча. Под длинной выцветшей зеленой футболкой с эмблемой 'Гринписа' были камуфляжные штаны. Она сидела на лавочке перед подъездом, держа руку в области сердца.

– Милок… Мне с сердцем плохо. А…

– Вам валидол? Черт, у меня же нет ничего такого… В аптеку сбегать? – я подсел к бабушке и всмотрелся в ее лицо. Она тяжело дышала, полуприкрыв глаза. – Скорую?

– Нет… мне бы к подруге… я у нее живу. Милок… отведи домой. Рядом тут. А? Там вызовут…

– Да вы дойдете? Насколько – рядом? Здесь, в этом дворе?

– Там, – старушка слабо махнула рукой на выход из двора. – Через сквер… Туда. Где магазин 'Продукты дешево'.

Я постарался как мог поднять бабулю и поддержать ее обеими руками. Она почти повисла на мне и, семеня, пошла. Магазин 'Продукты дешево' – это же мой бывший двор. Я через него не хожу давно – и повода нет, да и желания особого нет. Он как-то измельчал. Раньше казался огромным, как целый мир. Сейчас там нет даже покосившейся ржавой горки, даже песочницы – просто заросший травой участок с двумя чахлыми деревцами, с подъездами, закрытыми наглухо железными дверьми, перед которыми и сидеть-то не хочется. Унылое зрелище.

– А вам в какой подъезд? – спрашивал я ее на ходу. – Это мой двор бывший, я там жил. Многих знаю.

– Августу Михалну знаете? – дребезжащим голосом спросила старушка.

– Конечно, знал… а она еще… в общем, она здорова?

– Ну как уж здорова. Годы, годы, – заныла старушка. – Но ходит еще, ходит, да. Кошечек кормит… Собачку выгуливает.

Мне показалось странным, что у такой интеллигентной пожилой женщины – нищая знакомая или родственница. То есть, как я себе представлял Августу – подругу моей мамы, между прочим, – она, как и моя мама, первым делом одела бы свою гостью и следила бы за ней, если она больна, так уложила бы и не пустила одну… Но, собственно, может быть, и сама Августа Михайловна уже состарилась до такой степени, что не может за собой-то уследить… Мне стало не по себе. У нее ведь никого нет, а она моя соседка, мамина подруга. Хоть бы раз навестил. Лось здоровый… Я встряхнул головой. Откуда такие мысли? И почему я не думал об этом раньше, убивая свободное время перед компом?

Мой старый двор встретил меня унынием и бурьяном. Здесь даже птицы не пели. Зато асфальт и трава в палисадниках были усыпаны окурками, пластиковыми стаканами, чуть ли не шприцами… Да, блин… Та еще помойка. Впрочем, здоровый лось с кучей свободного времени мог бы и во дворе сделать что-нибудь приличное, подумал я вдруг. Конечно, за уборку платят дворникам, но… можно посадить что-нибудь. Скосить к хренам бурьян. У приятеля есть косилка…

Старушка сказала:

– Вот тут оставь, милок, на лавочке…

Лавочка стояла под чахлой вишней, которая почти не давала тени. В ее ветвях захлопала крыльями большая птица. Ворона, ворон, грач? На лавку рядом со старушкой вскочил лоснящийся тигровой масти кот… Я осматривался. В принципе, мне можно уже было идти, вот только заскочить в подъезд и сказать Августе, что ее приятельница доставлена на лавочку. И вдруг через покосившийся штакетник ко мне шагнула невесть откуда взявшаяся бледная девушка в джинсах и белой футболке с угрюмым и сосредоточенным лицом. Я отпрянул просто от неожиданности. И тут я узнал ее. Она протянула руку, но я заслонил лицо, сделав шаг назад, и ее рука прошла сквозь мой локоть.

Старушка гладила кота, словно не видела – впрочем, да, конечно, она и не могла видеть! А вот мое подсознание настигло меня в старом дворе.

– Сережа, – еле слышно говорила якобы-Дина, и брови ее жалобно поднялись. – Пожалуйста… послушай меня. Мы же в детстве… Мы же родные с тобой…

'Навь', вспомнил я всплывшее откуда-то слово. Откуда? Да из песни же девчонкиной, которую слушал сегодня ночью.

– Тебя нет, поняла? – как можно тверже и спокойнее сказал я, чувствуя, как звенит металлом голос. – Ты навь. Глюк.

– Сергей…

Я сжал кулаки.

– Тебя нет. Навь! – я развернулся и пошел из двора так быстро, как мог, чтобы это не выглядело как бег. Здоровый лось убегает от призрачной девчонки… Картина маслом.

Рябина

– Картина маслом! Здоровый лось убегает от девчонки! – фыркнула я. – Дин, не фиг ли с ним? Ну что он тебе? Ди-на-а!

Динка сидела на лавке, опустив голову, волосы упали на лицо.

– Дина, сестренка, ну что ты? Скоро летний праздник… Ну? – я чуть не плакала, обнимая ее и пытаясь заглянуть в лицо. На чахлой вишне тревожно бил крыльями Ворон. Оба кота, Барсик и Тигрик, таращили глаза с двух разных сторон.

– Дина, ты посмотри, во что двор превратился… – бормотала я, пытаясь воззвать хотя бы к ее ответственности. – Он скоро станет пустым…

Дина долго молчала, но я чувствовала – слышит. Наконец ответила, все так же отворачивая лицо.

– Мне бы уйти. Но не знаю как… Ниренн, ее слова – не помню. Какие-то границы… И потом, куда я такая уйду? Навь…

Нина. Проводник на аутсорсинге

Утро радовало, свежий ветер врывался в открытое окно, в квартире стоял запах кофе. Мне хотелось петь. Я видела перед глазами фонарик мамы, и радовалась, что у нее все хорошо. А если кто придет и скажет, что я сейчас должна быть в трауре и рыдать, я просто… нет, нет, я не спущу его с лестницы и даже не закрою перед его носом дверь… Нет, это я погорячилась. Я же все понимаю. Но почему-то я не могу грустить. Может быть, просто устала плакать, устала отчаиваться, устала быть загнанной в угол жертвой жизни, устала жить в коробке и работать в коробке. Все улицы, дворы, арки, лазы в заборе и ворота ведут не только туда, куда мы видим глазами, но и куда-то еще. Я старая? По возрасту мне положено сейчас ловить последний шанс, потом, испытав одно-два-пять разочарований, дожить до пятидесяти, шестидесяти и ждать унылого конца в пустой квартире? По возрасту мне положено… Я подошла к зеркалу и тряхнула головой. На меня смотрела вполне себе молодая женщина с блестящими серыми глазами. Я подмигнула зеркалу, показала ей язык, как подружке в детстве, отвернулась и показала фак невидимому оппоненту, который как бы говорил, что мне положено стареть. 'Не дождетесь!'

Отпуска оставалось еще две недели, и я решила пойти погулять. Вчера я пекла шарлотку… Да, я живу одна, угощать мне некого, но это не повод ничего не печь вкусного, ведь так? – снова обратилась я к невидимому оппоненту, который на хрестоматийном примере 'нашей мымры' из 'Служебного романа' пытался мне объяснить, как плохо и бессмысленно жить одной старой деве. Я съела кусок шарлотки с кофе и полила цветок на окне, который за последние дни стал словно бы расти быстрее. Отрезав три больших куска от шарлотки, я уложила его в пластиковый контейнер, в котором обычно ношу обед на работу. Я решила угостить Женю-Валентина, если он вдруг окажется в сквере. Напевая, я подвела глаза и наложила тени, и, наконец, вышла за порог квартиры, довольная собой и миром. Двор был пуст, в арке мне улыбнулась и кивнула старушка-нищенка в шляпе и камуфляжных штанах. Я достала контейнер и протянула ей кусок шарлотки, нашарила в кармане купюру.

– Вот спасибо вам, кошечкам моим на еду, – сказала старушка неожиданно молодым голосом. – И за пирог спасибо!

Жени на лавке не было. Я села и открыла книжку, по страницам, лавке и траве скользили тени от листьев клена, в ветвях заливались птицы. Он подошел вскоре, улыбаясь.

– Скоро праздник, а! – сказал он мне вместо приветствия.

– Какой? День защиты детей? – засмеялась я.

– Нет, летний праздник. Самый что ни на есть, – он уселся рядом со мной.

– Я тут пирог испекла… – сказала я, раскрывая контейнер. – Угощайся.

– А если я тебе своих яблок дам, ты их можешь вот так же? – он показал на кусок пирога.

– Запечь в пирог? Да легко. И тебя приглашу в гости. На летний праздник?

– В гости… Нет. Ты сама ко мне в гости с ним приходи. На летний праздник, – ответил Женя, с удовольствием поедая пирог. Впрочем, он кусок съел не весь, а разломил на две части. – Можно я вот это девчонке одной отдам? – кивнул он на нетронутую часть.

– Да конечно! Да возьми все и отдай девчонке и сам съешь, – я подвинула к нему весь контейнер.

– А такое дело… Нин, – сказал он задумчиво. – Ты можешь мне помочь? То есть…

– Ага?

– Вот девчонка, которой я хочу пирог-то… В общем, ей помочь надо. Не сейчас, не прямо сейчас. Но хотя бы посмотреть, можно ли?

– Да я конечно, но только в чем помощь-то будет выражаться? Ты скажи… я же не знаю, что ей нужно.

– Пока просто посмотреть на нее. Ну вот посмотреть просто. Я пойду ей пирог снесу, а ты просто рядом побудь. А потом скажешь, какие это, впечатления.

Я пожала плечами.

– А далеко?

– Вон в том дворе.

Контейнер снова оказался в моем пакете с ручками, и мы с Женей перешли дорогу. Двор, запущенный и убийственно унылый, сразу встретил какой-то пустотой.

– Ой, как здесь… неуютно, – пробормотала я.

– Да вот увы, – кивнул он.

Мы остановились у крайнего из подъездов, с лавочками. Ветер гнал по асфальту обертку от мороженого.

– Ты подожди, я сейчас, – сказал мой спутник и ушел к соседнему подъезду.

Я села на одну из лавочек. Рядом со мной плюхнулся и начал бодаться башкой полосатый кот. Гладя кота, я не заметила, как Женя вернулся. С ним была девушка в джинсах и белой футболке. Я кивнула и улыбнулась им обоим. Глаза девушки расширились, мне показалось, что в них – одновременно надежда и страх:

– Вы? Это вы?

Я потрясла головой.

– Я Нина, мы с вами не виделись… кажется…

Она смотрела недоверчиво и напряженно, но потом расслабилась:

– А… типа, обозналась. Похожи.

– Бывает, – улыбнулась я.

– Он сказал, что вы пирог принесли, – глядя на меня исподлобья, сказала девушка. – Спасибо.

– Да не за что… я всегда рада… – начала бормотать я, прислушиваясь к неясному ощущению. Что-то было не так… Перед глазами вдруг встали картины весеннего леса – такого, когда почки еще только набухли, еще даже не появилась зеленая дымка. Единственная зелень – изумрудный, малахитовый мох на поваленных стволах, и начинающая пробиваться трава. И цветы, которые ошибочно называют подснежниками – на самом деле это сон-трава. И еще – крокусы. Это не нашей полосы лес… Это какой-то условный европейский лес, и вот-вот из-за стволов появятся олени. Я потрясла головой. Грязный асфальт, худая кошка обнюхивает обертку из-под мороженого. Девушки рядом нет – странная какая-то девушка. Из бомжей, что ли, из Жениных друзей? Женя, впрочем, сидел напротив меня на лавке.

– Пирог ей понравился, – сказал он.

– Ну и супер, – я передернула плечами. – Женя, не темни, а? Скажи, что я должна была увидеть?

– А что ты увидела?

– А ви таки с Одессы? – проворчала я.

– Я не понимаю, – улыбнулся он.

– Что, ты не знаешь одесских анекдотов?

Он совершенно искренне покачал головой.

– Нет.

– Ясно. Тебе очень важно, что я увидела? Любую глупость можно рассказывать? Ну, в смысле… Любые ассоциации?

– Это очень важно, – Женя встал, подал мне руку. – Пойдем в сквер? Ты можешь не рассказывать мне… Подробно не надо. Но только скажи: ты видела что? Реку? Тропу? Место?

– Место, – быстро сказала я. – Лес такой весенний. А что?

– Я тебя очень прошу, пожалуйста… Туда найти выход. Для этой девчонки… Ты же все пути, все тропы знаешь. Нина… ты не подумай, что я ради этого с тобой дружу, – быстро заговорил он, потому что, боюсь, на моем лице отразилось именно это: разочарование, обида, я, кажется, даже отступила назад, готовая развернуться и уйти.

Ненавижу, ненавижу быть фактором, материалом, с которым 'работают', ненавижу, когда меня юзают для неведомой мне цели, да еще и мягко, как бы исподволь (а на самом деле с бегемотьей грацией) подводят к этому.

– Нет, я не для этого, не поэтому… – поспешно говорил Женя. – Я с тобой хотел дружить и думал о тебе, еще когда не знал, что ты это умеешь. Много лет. Нина, правда. Просто я очень прошу помочь. Этого никто не умеет, только ты. Вообще никто.

– Но… – я выдохнула, помолчала. – Чего именно не умеет? Это вот ты все – о реке?

Мы вошли в сквер. Женя вел меня за руку. Мы сели под раскидистым кленом на лавке.

– Да, о реке, о тропах. Ты проводник. Ей нужно уйти отсюда. Она тут осталась – зря. А мы… ее друзья, мы не видим места, которое ей нужно, которое ее ждет. И выхода туда тоже не видим. Ничего вообще…

– Женя. Мы с тобой дружить, наверно, не сможем, – мне перехватило горло, меня начало трясти, и в голосе послышался металл. – Ты мне не говоришь всего. Ну ладно, Бог с ним со всем, меня не волнует твой год рождения и судимость, если она была, а также, не знаю, перенесенная тобой в детстве корь. Но ты не говоришь даже того, что меня непосредственно касается. Ты меня мягко и ненавязчиво подвел к девушке, которая меня непонятно за кого приняла, и поставил типа – эксперимент. Я что тебе, детектор? Нет, я понимаю, что это нужно, важно для тебя и твоих друзей и все такое, что у меня что-то такое есть… ладно, пусть. Но я не такая… как… Со мной так нельзя! Ни с кем так нельзя. Просто другие не чувствуют, когда ими дела делают. А я чувствую. Мне очень жаль, – я встала с лавки. – Для девушки я сделаю вот это… Найду. Не знаю, как это делается… Но найду, раз ты говоришь, что я умею. Раз так надо тебе и твоим друзьям. Но я в их число не вхожу… Я – типа, сторонний эксперт. Проводник на аутсорсинге.

Он сказал:

– Нина. Мне нужно подумать. Не уходи…

– Долго? Ну ладно, покурю пока, – я усмехнулась и вытащила сигарету. Меня несло. Зачем мне бомж Женя и его такие же, видимо, маргинальные друзья? Зачем мне их доверие? Зачем мне знать, почему девчонке из запущенного двора нужно попасть в весенний лес, который находится непонятно где? И все же я не уходила, потому что надеялась, что вот сейчас все как-то разъяснится, встанет на свои места, потому что и Женя, и его друзья мне нужны, и знать про весенний лес мне нужно на самом деле. Я курила, не отрывая глаз от травы под ногами.

– Нина, – послышался голос Жени. – У вашего дома есть вертушка детская, знаешь? Такая детская площадка в торце, вокруг боярышник растет?

Я подняла глаза.

– Знаю, за помойкой.

– Ага. Вот туда сможешь выйти сегодня вечером? Когда луна взойдет?

– Во сколько?

– Не знаю, как это будет, во сколько. Когда луна. Мы все там будем… Ну, нас пятеро. Ты только не бойся, Нина, ладно?

– Вы что, секта? Эзотерики какие-нибудь? – мне стало не по себе. Не то чтобы я боюсь сектантов, оккультистов и прочего. Просто было грустно, что явление, которое не хотелось никак называть, оказывается называется и объясняется вот так, банально.

– Не знаю, что эти слова значат, – сказал он, глядя на меня ярко-зелеными глазами в упор.

Я сидела и молчала. Получалась лажа так или иначе. Им надо от меня что-то. Для этого он готов прийти и друзей привести, удовлетворить мое любопытство. Но я не хотела, чтобы с одной стороны было 'надо', а с другой 'любопытство'. Все вообще шло не так.

– Нет, – сказала я. – Давай так. Я сделаю все. Что же я, зверь что ли? Если я сумею, я сделаю. Не за это. Не за откровенность, не за секреты какие-то. А потом, когда-нибудь, ты мне расскажешь. Не за это.

– А ты ведь… придешь еще? – спросил он растерянно. – Ты сказала, что мы не будем дружить…

– Я просто… сама не знаю, зачем сказала, – поморщилась я. – Мне было обидно…

– Я верю тому, что люди говорят. Нина, ты все-таки приди сегодня, пожалуйста. Чтобы ты сама решила, надо или не надо это делать. Чтобы не было так, что ты не знаешь – для чего… Нина?

Он коснулся моих волос (я сидела с опущенной головой).

– Я просто не умею дружить с людьми. Я не знал, как надо… чтобы ты не испугалась. Я боялся, что испугаешься – и все.

Я медленно подняла голову.

– Я буду искать. И приду. На вертушку и сюда… Но она же живая? Зачем ей тропа? Она хочет уйти в тот лес, потому что там ее дом, в смысле – она оттуда? Я сама не знаю, что спрашивать… И еще – дай мне тех твоих яблок, я твоих друзей вечером тоже пирогом угощу.

(Продолжение следует)

Двери весны

Рябина

Кот был болен: простужен. Плохо дело, поняла я с первого взгляда. Неплохой ведь кот, такой гладкий маленький тигр, – но в местном прайде не прижился: не поделили чего-то с главным котом подвала. И вот пожалуйста – шерсть повылезла, глаза слезятся… В подвале у них колония: и селятся, и котятся. А этот потерялся еще подростком, прибился – но своим так и не стал.

Я сидела на дворовой лавочке и грелась на солнце. На детской площадке в разноцветной песочнице пищало несколько малышей, рядом со мной сидели с сигаретами две мамаши, в мою сторону не смотрели. Кот же медленно подбрел ко мне, посмотрел желтыми слезящимися глазами, понятное дело – увидел. Я хлопнула ладонью по коленке: залезай. Кот приглашение принял, вспрыгнул мне на колени… Устроился, замурчал, прищурил глаза. Одна из женщин покосилась в его сторону и подвинулась подальше от меня и, соответственно, от кота.

Заметил кота и один из малышей. Растопырив руки (не выпуская, правда, лопатку из правой ручонки), он понесся к нам с криком 'Кыса!' и явным желанием стиснуть кота в объятиях.

– Денис, Денис, нельзя! – закричала мамаша. – Он лишайный! Он грязный!

Я вздохнула и встала со скамейки. Кот тоже спрыгнул. 'Кот, пошли-ка отсюда, поищем других солнечных мест. Или знаешь, отведу я тебя к Августе Михайловне. Только сначала вылечу'.

Августа Михайловна – это такая бабушка, интеллигентная, маленькая и седая. У нее есть собачка Милка – белая, с острыми ушками, ростом с полторы кошки. Она кормит кошек. Живет она в бывшем Динкином дворе.

То есть двор уже сейчас опять стал Динкин, но какое-то время был 'бывший Динкин', вот я и говорю по привычке. Про Динку расскажу после, я все про нее знаю, она у меня жила довольно долго, а потом снова вернулась на историческую свою родину: в этот самый двор. Так вот, в этом дворе стоит хрущевка красная – опять же Динкин дом. Августа живет на первом этаже этого дома. Каждый день утром и вечером она спускается в подвал с миской еды. В подвале живет кошка Леська с кучей котят от разных пометов, еще туда сбегаются три кота – дымчатый, черный и черно-белый. Черно-белый – он чей-то, а у Августы Михайловны принцип: кормить только бездомных кошек. Но не гнать же, поэтому черно-белый тоже ест. Вот, пожалуй, Тигрика я туда и отведу. Динка присмотрит, чтобы его там не обижали коты, а Августа – накормит. Ну а я вылечу.