Текст книги "Сказки должны кончаться свадьбой (СИ)"
Автор книги: Юлия Стрельникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Юлия Стрельникова
Сказки должны кончаться свадьбой
Часть 1
Дорога
Глава 1
Сказки должны кончаться свадьбой и словами про долгую, счастливую совместную жизнь.
Моя сказка закончилась раньше, в тот день, когда дядя неожиданно объявил, что вечером состоится мое обручение, а в конце месяца – свадьба. Это не я, а кукла с фарфоровым сердцем, бесцеремонно занявшая мое тело, вежливо благодарила дядюшку за заботу, почтительно кланялась и целовала пренебрежительно протянутую руку, унизанную перстнями, а потом спокойно вернулась к своим ежедневным обязанностям, как того требовали приличия.
Меня не удивило, что никто не поинтересовался моим мнением. Странно, что вообще поставили в известность утром, а не за полчаса до означенного события. Дядя щедро выделил целый день на то, чтобы я ‘пришла в себя’ от негаданно свалившегося счастья. Не из милосердия, как можно было подумать, нет, лишь для того чтобы я не опозорила его какой-нибудь неуместной выходкой или растерянностью. К вопросам приличий мои родственники относились очень болезненно.
Замуж я не хотела. Но роль приживалки, которую я неуклонно исполняла до сегодняшнего дня, не позволяла бунта или открытого протеста против дядиной воли. Она вообще не предполагала ничего, кроме бесконечного желания угодить всем родственникам и постоянного чувства благодарности за их ‘заботу о сиротке’. Вот только в моем характере, сколько бы я ни ломала себя, так и не появилось ни капли угодливости, и кроме того, я честно отрабатывала съеденный хлеб. Обычно мои ежедневные обязанности выматывали настолько, что сил едва хватало доползти до кровати. Словно многоликий демон, я совмещала в своем лице обязанности горничной, компаньонки, помощницы экономки и девочки на побегушках. И не получала за это ни единого гроша, в отличие от той же наемной прислуги. Как ни крути, но, по-моему, это достаточное проявление благодарности с моей стороны за все годы, прожитые в этом доме. Заставить согнуться себя еще больше, я просто не могла.
Но как бы я не оттягивала время, как бы не пыталась погрузиться в работу, день все же закончился. Помолвкой.
Почти все время церемонии я отсутствовала. В моем теле все так же властвовала незнакомка. Это ее, не мои губы отвечали на вопросы, ее, не мои руки принимали традиционные бусы в дар от жениха, ее спина сгибалась в земном поклоне перед дядюшкой и тетушкой, ее, до отвращения спокойное лицо, улыбалось всем за столом. Мне же было все равно. Потому что мертвым не бывает больно. Пусть никто и не понял, но в этот день у всех на глазах в очередной раз умирала моя прежняя жизнь.
Дядю, не смотря на то, что он не любил, а иногда, наверное, и ненавидел меня, я ни в чем не винила – в течение долгих лет он давал мне приют, и пытался обустроить мое будущее, так как понимал.
В самом деле, кто в здравом уме польстится на бесприданницу, не блещущую ни красотой, ни умом, ни легким нравом, ни какими-либо еще талантами, не имеющую титула или сколько-нибудь влиятельных родителей?
Предстоящая жизнь виделась так ясно, как будто уже состоялась. Нелюбимый и нелюбящий муж, годящийся по возрасту в отцы, вдовец с тремя детьми. Ему нужна не жена – а пожизненная служанка, ломовая лошадь, не говорящая и слова поперек. Через десять лет я буду старухой, с серым от усталости лицом, и дряблым от частых родов телом. Через двадцать у меня выпадет половина зубов и согнется спина. Я утону в рутине и серости, и никогда не избавлюсь от молчаливого напоминания о том, как облагодетельствовали меня этим браком.
Выхода не виделось. В доме, где твое мнение никого не интересует, нет смысла высказывать его. В стране, где незамужняя женщина сама не может владеть имуществом, не может решать свою судьбу и всецело зависит от родственников, мне некуда бежать. Даже если бы у меня были деньги или друзья, у которых можно остановиться, а таковых не было. Эта страна так и осталась для меня чужой.
Быть может, в тот вечер я с особой ясностью поняла свою мать, дочь благородных родителей, наплевавшую на общественное мнение и гнев семьи и вышедшую замуж за молодого учителя, который увез ее в далекую южную Аризену. Она не прогадала. Любовь оказалась крепче жизненных неурядиц, трудностей, молчаливого презрения родственников. До восьми лет я жила окруженная счастьем. Пока однажды его не поглотила ужасная бездна горя.
Старший мамин брат, взял меня в свой дом потому, что считал своим долгом дать крышу над головой осиротевшей племяннице, пусть даже и родившейся в результате такой недостойной связи. Уже потом я поняла, что если бы позволили те самые, проклинаемые мною, приличия, дядя даже не вспомнил бы обо мне. Но хотя при взгляде в мою сторону у него морщилось лицо, как от кислых ягод, и за глаза нередко называл меня ‘насмешкой судьбы’, я была привезена из Аризены в холодную и мрачную Барию.
Именно таким образом я в двенадцать лет впервые переступила этот порог. И первое время искренне пыталась пересилить себя, внушив себе теплые чувства к этому человеку. Только спустя несколько лет, убирая у дяди в кабинете, я случайно задела локтем шкатулку с бумагами, и собирая разлетевшиеся листки по всему полу, наткнулась на доказательства того, что ‘родственный долг’ дяди был щедро оплачен сохранившейся частью наследства моих родителей. И я оставила бесполезные попытки внушить себе симпатию к дяде, ограничившись внешними проявлениями. Это, как оказалось, устраивало всех.
Но ни прошлое, ни безнадежное будущее не вызвало слез. Плакать я тоже разучилась довольно давно. Тетушка считает, что такая черствость – неоспоримый признак плебейского происхождения.
Будь на моем месте героиня какой-нибудь старинной баллады, после нежеланной помолвки она бы металась всю ночь из угла в угол, заламывая руки и время от времени проливая горькие слезы, прося о заступничестве всевозможных богов. А к утру бы слегла от жара, при этом не растеряв ни капельки своей красоты. В самый последний момент объявился бы некий благородный юноша и спас девушку от жестокой судьбы. И они вместе уехали бы в закат.
Но и в счастливые концы я тоже не верила. А моя комната – без балкона, на котором можно слушать серенады, шести шагов в длину и пяти в ширину, обладала исключительно скрипучими половицами, располагая лишь к тому, чтобы рухнуть в кровать. Совсем не романтично.
Я была слишком вымотана, чтобы бегать по комнате, стараясь не наступать на скрипучие доски, на благородных влюбленных рассчитывать не приходилось, мысли постепенно становились все медленней и, в конце концов, глаза закрылись. А на рассвете, вместо того чтобы лежать в кровати умирающим лебедем, я вполне буднично встала, оделась и отправилась на кухню, проследить за приготовлением завтрака для многочисленных обитателей дома.
Но, несмотря на внешнюю обыденность происходящего, в душе появилась твердая уверенность, что никто не имеет права принимать решения за меня и ничто на свете не заставит меня выйти замуж через две недели.
Глава 2
Беда часто прячется под маской счастья, а радость нередко скрывается под личиной горя. Вот и ко мне избавление от нежеланной доли пришло в тот день, когда кузина вытянула несчастливый жребий. Случилось это удивительное событие всего через три дня после моей неожиданной помолвки.
Кузине, как и еще двум десяткам ‘счастливиц’ предстояло, в согласии с договором, отправиться на север, в недружелюбные объятья холодных ветров, на границу Запретного края.
Почти тридцать лет назад хмурые Серые Воины спасли Барию от нашествия чудовищ, порождений черной волшбы, наступающих из северных льдов, где говорят, по полгода царит ночь. А теперь девушкам предстояло стать частью оплаты за спасение.
Никто не знает, откуда они пришли, и какая трагедия заставила целый народ искать себе место под солнцем, известно только, что появились Серые внезапно, сплоченной, хорошо вооруженной армией, за которой следовал обоз с детьми и женщинами, предложив свою помощь Барии и двум сопредельным государствам, находящимся на грани отчаяния перед угрозой, от которой не было защиты.
Не бесплатно. Но в тот момент правители готовы были отдать хоть бы и луну с неба любому, кто сможет отогнать чудовищ, оставляющих после себя только смерть и пепел, от границ. Серые же Воины просили совсем немного – землю, где можно поселиться, право спокойно торговать и жен. Двадцать одну молодую женщину, здоровую и способную рожать, благородных кровей каждый год. Среди самих Серых женщин и детей было слишком мало. Причин они не объясняли.
Разве семь девушек, пусть даже и благородных, в год для государства это плата? А в качестве земель для поселения отдали все, что лежит севернее реки Брины. Пустошь и лес, до самых скалистых отрогов, до Запретного края. Пусть самим своим существованием Серые Воины стерегут границы. Все равно прибыли от тех земель никакой – одно беспокойство. А там, глядишь, породнятся с нами, смешаются в один народ, думали правители…
Серые Воины отогнали орду обратно за горы, заняли предложенную землю и с тех пор надежно берегли границу. Вот уже тридцать лет ни одной черной твари не видели люди. А Серые удивительно быстро отстроили замки и форты, наладили торговлю, иногда за большие деньги их нанимали телохранителями сильные мира сего. И не было никого надежнее и вернее Серых Воинов. Они не предавали и не били в спину, в любых обстоятельствах держали слово. Но, в то же время, и родниться не спешили, держались друг друга, старались лишний раз не покидать свои холодные и опасные земли.
Их не любили и боялись, терпели, как необходимую защиту, как спасение, хотя толком про них ничего не знали. Даже ‘Серые’ – это всего лишь прозвище, за одинаковый цвет кольчуг и оружия. Они просто не возражали против такого названия до тех пор, пока оно не стало почти официальным. За силу и обособленность, правильность и непонятность, рядом с которыми отчетливо становятся видны собственные слабости и грешки, их считали колдунами и оборотнями, продавшими свои души. В страшных сказках, которые так часто рассказывают дети, они по ночам превращались в зверей, рыскающих в поисках кровавой добычи.
Раз в год, поздней осенью, когда на Брине устанавливался крепкий лед, Серые Воины пересекали границу своих земель и приходили в столицу Барии, куда съезжались все выбранные девушки из трех стран, и забирали свою дань. Тогда же решались все политические и торговые вопросы.
Иногда они привозили письма от увезенных ранее, но там не было ничего кроме общих фраз, приветов и заверений в благополучии. Обратно ни одна из девушек не вернулась. Не приезжали и родившиеся от этих браков дети.
А неизвестность всегда страшит гораздо более ведомого и понятного зла.
Отбор невест производился по жребию, среди всех благородных незамужних девушек, за месяц до приезда Серых.
Я в силу происхождения участия в нем не принимала, и, откровенно говоря, почти никогда о нем не думала.
Просто в один определенный день в году мои кузины уходили из дому на рассвете, одетые в свои лучшие платья. И все время до их возвращения мне приходилось прилагать титанические усилия для того, чтобы не дать тетушке сорваться в истерику. В этот день никто в городе не наносил визитов и не устраивал никаких приемов. На следующее же утро жизнь возвращалась в колею, и, по молчаливому соглашению, до следующего года никто не вспоминал об этом дне. В конце концов, шанс угодить в ‘невесты’ к Серым был настолько невелик, что никто в нашем городке никогда всерьез не волновался об этом.
Но в этот раз все пошло иначе. Как будто бы мое неожиданно проснувшееся, пусть пока и молчаливое сопротивление, подтолкнуло события в другое русло.
Кузины, против обыкновения, вернулись неожиданно быстро, не отправившись, как всегда на радостях за абсолютно ненужными, но такими заманчивыми покупками. Старшая, Мелинда, была бледна как полотно, а Элси плакала навзрыд. Судя по косметике, стекшей с ресниц на щеки, и по покрасневшему носику, слезы лились давно. Внятного рассказа нельзя было добиться ни от одной.
Увидев эту картину дядя, барон Гронг, схватился за сердце, а тетушка совсем неаристократично грохнулась в обморок, прямо в мои объятья. Если уж плакала никогда не унывающая хохотушка Элси – дело было плохо. А еще хуже оно становилось от того, что у меня не хватало сил удерживать массивные телеса моей родственницы. И я, отдуваясь, могла думать только о том, как бы перепоручить ее в чьи-нибудь другие руки, или хотя бы опереть дражайшую родственницу о стену. Трагичность момента была утеряна.
Когда тетушку привели в сознание, дядю напоили сердечными каплями, всех слуг выставили из комнаты, а обе барышни наконец-то смогли внятно говорить, оказалось, что несчастливый жребий вытащила Мелинда, а Элси просто сильно переживала за сестру. Во время их рассказа я находилась при тетушке – принося нюхательные соли и воду, расслабляя шнуровку, подавая платок, и потому услышала все из первых уст. Осознав страшную новость, тетушка снова попыталась потерять сознание, Элси выразительно зашмыгала носом, а дядя упрямо сжал губы и посмотрел на Мелинду.
– Что скажешь? – спросил он ровным, невыразительным голосом.
– Разве у меня есть выбор? Я исполню, что должна, отец, – ответила она, поднимая глаза, несмотря на слезы, дрожащие на ресницах у краешков огромных синих глаз. Мел, любимица отца, с детства отличалась не только красотой, но и спокойной рассудительностью, и сейчас в очередной раз доказала это.
Грешно радоваться чужому горю, но в тот момент, хлопоча вокруг полубессознательной баронессы, я поняла, что кузина вытянула не только свой, но и мой жребий. У нас отныне одна судьба на двоих.
По условиям договора заключенного с Серыми, каждая девушка могла взять с собой служанку, если та добровольно или из преданности согласится на этот шаг. Почти всех девушек сопровождали до границы верные люди, но только немногие, особо верные, уходили вместе с хозяйками, разделяя их судьбу. Серые принимали всех.
Дядя называл меня ‘бессердечной гордячкой’ за то, что я никогда не просила о снисхождении и ни на что не жаловалась. Порой мне еще и дополнительно влетало за это. Но в тот день я бы наступила на горло своей гордости, я готова была умолять, стоя на коленях, прося позволить мне сопровождать сестру и заботиться о ней. Этого не понадобилось.
Если бы барон захотел насладиться видом моего унижения или испуга, ему бы это удалось, но нежелание отправлять дочь в неизвестность совсем одну пересиливало личную неприязнь. Не имея права приказать мне отправиться следом, дядя предложил мне выбор. Надо ли говорить, что я ответила? Любая судьба казалась лучше нежеланного замужества. Боюсь, что мое согласие ехать в неизвестность было гораздо более искренним и радостным, чем согласие на брак. Этого нельзя было не заметить. И получив мое согласие, не смог отказать себе в попытке уколоть меня, чтобы хоть так высказать гнев за свалившееся на его семью несчастье. Во время всего разговора в его глазах пряталась презрительная насмешка. Спасибо, хоть меня в колдовстве не обвинил.
– Неужели ты думаешь, что среди Серых кто-то польститься на тебя, если даже здесь ты еще в девках?
– Нет, дядя. У меня даже мысли нет выйти замуж. – Ответила я чистую правду. И очень старалась выглядеть почтительно. – Я просто хочу позаботиться о сестре.
Он крепко взял меня за подбородок двумя пальцами и уставился цепким взглядом в лицо. Я не отвела глаз. Не знаю, что барон там разглядел, но, в конце концов, согласно кивнул. Потом поднял глаза на Мелинду.
– Она будет сопровождать тебя к Серым, – дядя никогда не называл меня по имени.
– Пусть едет. Мне будет легче, если кто-то знакомый окажется рядом, – ответила та.
– Хорошо, – дядя снова повернулся ко мне. – Отныне благополучие госпожи Мелинды – твоя главная забота. Я никогда не понимал тебя, но если такая судьба по душе – езжай. Ты всегда была странной – дурных плебейских кровей. Но помни, что ты выбрала сама. И помни, чем ты обязана нашей семье.
– Я никогда не забывала этого, дядя.
Барон еще раз презрительно усмехнулся и дернул головой. Этот жест означал ‘убирайся’. Выяснив, что хотел дядя не желал меня видеть рядом с собой и секунды лишней.
Я поблагодарила и поторопилась покинуть комнату, пока барон не переменил свое решение. За этот день мне пришлось сказать ему больше слов, чем за всю предыдущую неделю. Уже в дверях, обернувшись, заметила, как дядя брезгливо вытирает пальцы шелковым платком. Ну что ж, мы вряд ли будем жалеть о расставании друг с другом.
До отъезда в столицу оставалось еще десять дней. И какими же странными выдались эти дни.
Порой казалось, что весь дом погрузился в траур. Даже самые громкие слуги ходили на цыпочках и говорили шепотом. А если кому-то по неосторожности случалось уронить вещь, все дружно на него шипели. Элси и тетушка Грета часто плакали, в доме витал неуловимый аромат нюхательных солей и трав, барон ночами просиживал в кабинете, и по утрам от него пахло вином.
К Гронгам потянулся неослабевающий поток визитеров: посочувствовать, ободрить, попрощаться. За фальшивым участием проглядывало любопытство и плохо скрываемое облегчение, от того что судьба уже определилась со своей жертвой.
На фоне общего трагизма Мел держалась молодцом. Улыбалась подругам и родственникам, отвечала на письма. За сборами ей просто было некогда жалеть себя. Но вечерами, когда я приходила в ее комнату, как в детстве искала у меня защиты, и плакала в плечо. А я гладила ее роскошные золотые косы и шептала, что все будет хорошо, что я о ней позабочусь. Предстоящий долгий путь и неопределенность будущего сближали нас и выстраивали стену отчуждения от остальных.
Я тоже чувствовала себя в доме не в своей тарелке из-за того, что мне пришлось покинуть привычную тень. Но ребром стоял вопрос дорожных сборов. И если Мелинда проводила время нанося визиты портным, выбирая меха и украшения, исконным женским чутьем понимая, что перед женихами, особенно столь опасными, надо представать в лучшем свете, сортируя милые сердцу мелочи, которые собиралась взять с собой, и планируя походы по столичным магазинам, то мне предстояло запастись более практичными вещами – теплой крепкой одеждой и обувью, целебными травами, мазями от обморожения, сотней нужных в дороге предметов. Деньги на расходы дядя дал щедро.
В последний день перед отъездом я прошлась по всем комнатам, прощаясь с ними, особенно долго задержалась в библиотеке, гладя теплые знакомые корешки тяжелых книг. Мне нравились ее тишина и уединенность. Из комнаты же, где прожила больше десяти лет, я не взяла ничего.
В тот же день, повинуясь внутреннем наитию, я отрезала косу, которую растила все годы, проведенные в Барии. Она казалась мне частью прошлого. Теперь волосы едва доставали до плеч. Стричь их еще короче было просто неприлично. Смотрясь теперь в зеркало, я почти не узнавал себя. Та, которая больше всего в жизни ценила предсказуемость, обыденность и покой, которая много лет плыла по течению из равнодушия и нежелания менять что бы то ни было в этой жизни, канула в небытие. Отныне ее место заняла другая. И эта другая мне нравилась несравненно больше, хотя порой я с трудом понимала ее.
Я покидала этот дом без боли в сердце. И все же, хотя мы расставались без обоюдной любви, в течение долгих лет здесь был мой островок безопасности и спокойствия, и я чувствовала себя обязанной высказать признательность и уважение. Только два предмета я упаковала с особенной тщательностью: маленькое выщербленное зеркальце и облупившуюся деревянную игрушку – единственные вещи, оставшиеся от родителей, которые я привезла с собой еще из Аризены.
В столицу мы уезжали втроем: Мел, дядя и я. Карета и кучер были наемные. Прощание вышло слезным и очень драматичным. Мне кажется, даже родовой особняк баронов Гронгов неодобрительно посверкивал стеклами, хмуро глядя на нас из-под крыши.
В конце тетушка настолько расчувствовалась, что даже меня обняла. А я все также не выдавила из себя ни слезинки. Одежда Мел была настолько полита слезами, что ее можно было выжимать. Мне кажется, что когда карета тронулась с места, и дом скрылся за поворотом, все путешественники я вздохнула с облегчением.
За окнами потянулись унылые однообразные пейзажи, наполовину скрытые холодными осенними дождями. Мы мало разговаривали между собой, погруженные в свои собственные размышления. Я думала о том, что дядя был в чем-то прав, называя меня бессердечной. В странной смеси чувств, наполняющих мою душу, было манящее ожидание дороги, любопытство и чуть-чуть гордости за самостоятельно принятое решение. Ни сожалению, ни грусти, места не осталось.
Мелинда большую часть времени дремала или смотрела в окно. О чем думал барон, мне неизвестно.
На ночь мы останавливались на постоялых дворах, пару раз снимали комнату в доме. Но в целом недельное путешествие слилось в серую дождливую ленту.
Я обрадовалась, когда сквозь эту мокрую пелену впереди замаячили шпили столицы.
