Текст книги "Когда ты будешь моей (СИ)"
Автор книги: Юлия Резник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 7
Марьяна
В ординаторской тихо. Дело идет к вечеру, и работы не то, чтобы много. Сегодня спокойное дежурство, но все может измениться в любой момент. Если кто-то поступит по скорой или сам обратится в приемный покой с ребенком. Это случается довольно часто, собственно, поэтому мы и здесь.
– Марьяш, тебе кофе сварить?
Поднимаю голову и растерянно улыбаюсь Димке. Ему хорошо за тридцать, и по большому счету никакой он не Димка. Но из-за довольно мальчишеской смазливой внешности никто его иначе не называет. Санитарки с медсестрами и те Димкают за глаза. Он это знает и не обижается.
– В своей чудо-кофеварке?
– Угу.
– Вари. У тебя самый вкусный кофе во всем отделении. И даже вкуснее, чем в автомате на втором этаже.
– Вот так комплимент!
Улыбаюсь и тяну руку к зазвонившему телефону. Прекрасно. Фейстайм вызов от Балашова. Вот и как мне на него смотреть, после всего?
Бросаю беглый взгляд в зеркало, приглаживаю волосы и встаю из-за стола. Не хочу, чтобы у этого разговора были свидетели. Принимаю вызов и выхожу в коридор. На экране появляется счастливое лицо Полинки на фоне рельефной мужской груди. Сглатываю собравшуюся во рту слюну и натянуто улыбаюсь дочери.
– Привет. А я все думаю, что ты мне не звонишь?
– Мы с папой были в зоопалке.
– Серьезно? И тебе понравилось?
– Осинь. Сейтяс показу, какой он купил мне шалик…
Полинка слезает с отцовских колен и уносится в неизвестном направлении. Демид поднимает телефон выше. Теперь я вижу его мощную шею, квадратный подбородок с уже начавшим желтеть фингалом и смеющиеся глаза.
– Особенно Полинку впечатлил размер детородного органа жирафа.
– Ты шутишь? – щурюсь я.
– Если бы. Заходим в павильон, а он как на ладони за стеклом. И тут Полинка как заорет: «Папа, смотли, какой у него огромный писю-ю-юн!» Я оценил. Как и еще человек двадцать посетителей.
Балашов откидывает голову и смеется. Ведет рукой по лбу. Я вспоминаю, что эти руки делали со мной еще совсем недавно, и не могу выдавить из себя ни звука, чтобы поддержать его смех. Просто тупо на него пялюсь, как последняя идиотка. Демид тоже замолкает. Переводит на меня взгляд, и я вижу, как в его глазах гаснет смех, и появляется со-о-овсем другое. Отчего я перестаю дышать.
– Вот, смотли! Плавда класивый?
Полька возвращается, прыгает отцу на руки, и тот неожиданно ухает. Только сейчас я понимаю, как ему должно быть больно, после боя. Гашу в себе неуместную жалость. Шарик, кстати, я не вижу, лишь яркую розовую ленту, к которой он, по всей видимости, крепится, но послушно киваю головой:
– Красивый. Ты не голодная?
– Нет, Ася свалила мне макалоны с сылом.
Сердце обрывается и летит в какую-то пропасть. Кровь стынет в жилах, и я понятия не имею, о чем дальше говорить. Какая Ася? Какая, мать его, Ася? После того, что было вчера? У меня начинает дергаться веко. Чешу глаз, в попытке остановить тик. Рядом с Балашовым я каждый раз превращаюсь в истеричку. Он влияет на меня пагубно. Мягко говоря…
– Марьяш…
– Что? – цежу сквозь стиснутые зубы.
– Ася – это Ася Петровна. Домработница, которую мне прислали из агентства по найму, – мягко уточняет Демид. Его глаза такие понимающие! Делаю вид, что мне все равно, хотя от облегчения хочется разреветься. А еще… еще пнуть себя за то, что опять поддалась его обаянию. Ненавижу себя за это. Понимаете? Наверное, у меня запоздалый стокгольмский синдром. И чертова амбивалентность. Всего каких-то пять минут разговора с ним, и у меня парочка диагнозов в анамнезе. Это все, что нужно знать о наших отношениях с Балашовым. Это… все… что… о… них… нужно… знать! Дерьмо…
– Какие у тебя планы на завтра? – спрашивает Демид, когда пауза в нашем разговоре затягивается.
– Отоспаться.
– Тяжелое дежурство?
– Нормальное.
Сейчас я неоправданно груба, но терпеть его заботу нет сил. Мне так хочется в нее окунуться, что… это даже ненормально как-то.
– Ладно, – на секунду мне кажется, что Демид теряется. – Отсыпайся. Я тогда Полинку завтра вечером привезу, да?
– Угу. Если она не заскучает раньше.
– Марьян, кофе готов. Ты идешь? – выглядывает из ординаторской Димка. Киваю ему, понимая, что Демид все видит и слышит. И мотает на ус…
– Иду. Полинка, солнышко, я отключаюсь. Доброй ночи, мой Кексик!
Балашов поворачивает камеру к дочери, которая, потеряв к нам всякий интерес, возится с игрушками на полу. Мы прощаемся, и я трусливо сбрасываю вызов, стараясь не думать о том, как изменилось выражение лица Демида, когда меня окликнул Димка. Он не имеет на меня никаких прав!
И то, что случилось вчера, ничего не меняет. Или…
Плетусь в ординаторскую. Сажусь за стол и обхватываю озябшими руками керамическую чашку. Димка что-то рассказывает мне, пододвигает вазочку с арахисом в шоколаде, а я отвечаю невпопад и никак не могу сосредоточиться. Я снова возвращаюсь туда… В дом моей мечты, которую Демид воплотил в жизнь. И снова с головой погружаюсь в происходящее сумасшествие…
– Демид, Марьян! Все нормально… Что-то с электричеством. Мы сейчас разберемся. Здесь есть фонарик. Вам подсветить?
– Нет! – кричит Балашов прорабу. – Мы побудем тут, пока вы не решите проблему.
– Вас понял… Сейчас все будет в лучшем виде!
Я почему-то смеюсь и утыкаюсь лбом в грудь Демида. Он тоже хмыкает. Одной рукой поглаживает мои волосы, массирует голову, другой… неспешно водит по кромке чулка. Нам не стоит этого делать. Я уверена. Просто потому, что не могу сдаться. Это будет означать, что я простила ему то, что нормальные люди не прощают. Но это не так. Мне все еще больно, когда я вспоминаю о прошлом. Во мне все еще полным-полно горечи. Она отравляет мою жизнь. Каждый ее миг, каждую секунду…
Демид не позволяет мне додумать эту мысль до конца. И пока я нахожусь в сомнениях, запрокидывает голову и снова целует. Медленно, но так жадно и искушающе… Я не могу вспомнить, почему должна протестовать. Не понимаю, почему не могу получить сполна то, что мне предлагают. Он подхватывает меня под попку и несет. Я не знаю, куда. Мне все равно. Демид усаживает меня на широкий подоконник и замирает между моих ног. В воздухе пахнет строительной пылью и палой листвой. Но, главное, пахнет им… И мне так нравится запах его сильного разгоряченного тела. Веду по шее Балашова носом. Прихватываю губами кожу и вытаскиваю из штанов рубашку. Мои руки дрожат от нетерпения, когда я касаюсь его тела. Пальцы очерчивают идеальные кубики пресса, мощные мышцы груди. Стук сердца отдается в ушах. Мне так мало его… Так мало! Я нетерпеливо ерзаю, что-то бормочу, но он глушит мои слова губами. Горячие пальцы перемещаются к складке в промежности и замирают там. Я разочарованно хнычу. Наверное, я веду себя, как все его гребаные фанатки, но… с ним, наверное, просто нельзя иначе. Демид проталкивает язык в мой рот и одновременно с этим впервые касается клитора. С губ срывается протяжный стон.
– Тише, Марьяша, тише… – Демида тоже потряхивает. Не могу поверить, что это из-за меня, и не совсем понимаю, как вести себя тише, если я не могу? От эмоций меня рвет на ошметки.
– Не могу…
– Сейчас. Сейчас… Только для тебя, да?
Не понимаю, о чем он толкует. Опираюсь на руки и приподнимаюсь над подоконником. Сама не знаю, зачем. А Демид… Демид знает. Матерится, опускается на колени, закидывает мои ноги на плечи и начинает ласкать меня ртом. Это первый оральный секс в моей жизни. Даже смешно. Балашов для меня первый во всем… Я зарываюсь пальцами в его волосы, запрокидываю голову, упираясь затылком в прохладное запотевшее стекло, и тоненько хнычу. Мои туфли давно потерялись, я поджимаю пальцы на ногах и притягиваю его голову еще ближе. Демид ударяет языком по моему клитору и ритмично его посасывает. Уверена, что сделай он так в наш первый раз, я бы смогла его принять безболезненно – такая я мокрая. Мне нужно совсем чуть-чуть… Я замираю в шаге от чего-то неведомого, с губ рвется крик… Без слов понимая, что мне нужно, Демид вводит в меня два сложенных пальца, а другой рукой зажимает рот. И я кончаю, кусаю его ладонь и раскачиваюсь в такт утихающим волнам оргазма.
А потом включается свет. Я щурюсь. Стараясь не смотреть на Демида, возвращаю на место трусики и опускаю платье. Звук шагов отрезвляет. Я отскакиваю от Балашова и отворачиваюсь к окну.
– Ну, как вы тут? Не испугались? – смеется прораб.
– С кем говорила? – возвращает в действительность Димкин голос. Я встаю из-за стола и распахиваю окно. Совсем недавно я не могла согреться, а теперь – не знаю, как мне остыть. Низ живота стягивает от желания.
– С дочкой. У меня дочь. Полинка. Ей три.
– А я будто не знаю. Ты что, Марьян? Мы какой год работаем вместе?
– И правда.
– Слушай, у тебя точно все хорошо?
Поднимаю взгляд на Димку. Он красив и подтянут. У него красивого шоколадного оттенка глаза и приятная белозубая улыбка. Любая незамужняя женщина из нашего отделения, наверное, многое отдала бы, чтобы он обратил на нее внимание. Но почему-то Новикова интересую лишь я. Двадцатисемилетняя мать-одиночка. Не самая выгодная партия, если быть откровенной.
– Да. Нормально все. Только погода на мозги давит.
– Проклятый дождь, – соглашается Димка. – А ведь я хотел пригласить тебя на выставку хризантем в ботанический сад.
Давлюсь кофе. Он слишком горяч, и я стряхиваю слезы. Дема стучит меня по спине.
– Извини, – хриплю, откашлявшись, – что ты сказал?
– Пойдешь со мной на выставку в ботсад? Если хочешь, можем взять и Полину. Не знаю, понравится ли ей…
– Нет-нет! – машу руками.
– Нет? – теряется Димка.
– То есть, да… Я пойду, но Полинка останется дома.
Не думаю, что мне стоит знакомить дочь с человеком, в отношениях с которым я не уверена. Да и Балашов… Черт! Балашов! Ну, вот зачем… зачем я согласилась пойти? И какого черта позволила случиться тому, что случилось?
– Круто. Там реально очень красиво. Фантастические краски! И фото можно классные сделать для Инстаграм. – Димка подмигивает мне, как бы намекая, что уже успел пошуршать на моей странице. Он полон энтузиазма, а я… С большим трудом заставляю себя улыбаться. К счастью, вскоре его вызывают на консультацию в хирургию, и я остаюсь одна. Бросаю на диван плед, подушку и ложусь отдыхать. Сон не идет, но когда Димка возвращается, я старательно делаю вид, что сплю. Он мне нравится, правда. Он мне подходит. Мы на многие вещи смотрим одинаково, у нас схожие ценности. Но главное, я знаю, что он никогда не сможет меня обидеть. Возможно, если бы не отпуск, в который Димка улетел к родителям сразу после празднования Дня медицинского работника, мы бы уже давно встречались. Но не случилось. А теперь… я уже ни в чем не уверена. И меня со страшной силой тянет совсем к другому мужчине. К тому, к кому, по всем законам логики, я не должна испытывать ничего, кроме ненависти и злости. Или… меня всегда к нему тянуло? Отматываю, будто пленку, воспоминания и возвращаюсь в тот день, когда он возник на моем пороге впервые.
Дверь за Балашовым захлопывается, и я со всех ног бегу к ней, смотрю в глазок. Вижу, как он, будто подкошенный, падает на ступеньки. Как его плечи трясутся в конвульсивных спазмах. Он плачет? Поверить в это так же сложно, как и в то, что ему действительно не все равно на то, что со мной. Я отворачиваюсь и скатываюсь на пол. Что ему от меня было нужно? Зачем он пришел? Так дико видеть его здесь! В моем доме, в котором я всегда ощущала себя в безопасности… Руки трясутся. Но сегодня во мне гораздо больше силы, чем вчера. Их подпитывает злость. Мне кажется, что хуже не будет. Но Балашов приходит и на следующее утро, и через день. Я ловлю его взгляд возле полицейского участка и в пиццерии. И когда прихожу писать заявление на увольнение, потому что больше ничто в этом мире не заставит меня по доброй воле прийти по незнакомую адресу. Мама ничего не понимает. А я вру, что вдруг поняла – это не мое. Что решила прекратить все, пока не поздно. Вру и гляжу в окно. На улице жуткая непогода, а Балашов все так же стоит на своем посту. Не знаю, что я ненавижу больше. Его или то, что мне по какой-то совершенно идиотской причине становится жалко нас обоих.
Он поднимает лицо в направлении наших окон, словно почувствовав мой взгляд. Я резко задергиваю шторку и без сил опускаюсь на стул.
– Это твой молодой человек там?
– Что? – удивленно пялюсь на мать. – Нет, мам, ты как выдумаешь…
– Да ладно, Марьяш… Я все знаю. Он ведь уже не раз приходил…
Глава 8
Демид
Полинка засыпает мгновенно. Я каждый раз поражаюсь этой её особенности. Сажусь на кровать, веду рукой по светлым мягким, как пух, волосикам. Не знаю… Возможно я какой-то неправильный, но я никогда не хотел сына. Просто не уверен, что смогу воспитать из него мужчину. Ведь у меня нет достойного примера. Я сам себя воспитываю до сих пор. Во многих и многих моментах. Так что, да… Я всегда хотел дочку. Маленькую принцессу, ради которой я стану лучше, даже если для этого придется вывернуться наизнанку. И вот она… Лежит на кровати в позе звезды и сладко посапывает. Крохотная ножка выглядывает из-под одеяла. Я осторожно сжимаю ее розовые пальчики, щекочу пятку. Полинка забавно морщит крохотный нос, но не просыпается. Встаю. Целую ее фарфоровую щечку и выхожу из комнаты.
Рядом с дочкой моя ярость гаснет, но как только я отхожу на расстояние – вспыхивает с новой силой.
– Марьян, кофе готов. Ты идешь?
Только ли кофе ее угощают? Только ли гребаным кофе?
Плетусь в зал, разогреваюсь в быстром темпе и перехожу к силовой тренировке. Мне нужно отвлечься, иначе я… не знаю. В очередной раз наломаю дров. Через полтора часа мокрый, как мышь, от пота, плетусь в ванную. Принимаю долгий контрастный душ, выхожу, надеваю пижамные штаны, как делаю всегда, когда у меня остается Полинка, и падаю на кровать. В моем теле болит, кажется, каждая гребаная мышца, но даже боль не отвлекает меня от нахлынувших воспоминаний.
Не знаю, почему не могу оставить Марьяну в покое. Почему, как маньяк, брожу за ней следом и не могу отпустить. Я потерял все, и сейчас она то единственное, на что я могу отвлечься. Том, мой менеджер, звонит мне по пять раз на день и требует, чтобы я держался от Марьяны подальше. К делу подключены юристы, которые, по его убеждению, не оставят камня на камне от её обвинений. Но кого это волнует? Если я сам себе вынес приговор…
Подъездная дверь открывается. Я поднимаю взгляд и встречаюсь с ее, разъяренным. Марьяна идет мне навстречу, ее ноги утопают в грязной вязкой каше, в которую превратился выпавший ночью снег.
– Какого черта ты наболтал моей матери? – выплевывает она, застывая в шаге от меня. Ее ладони сжаты в кулаки, черты лица искажены яростью. Я с облегчением выдыхаю. Ярость – это хорошо. Это очень-очень хорошо в ее случае.
– Пришлось сказать, что я твой парень. А что, прикажешь, мне нужно было ей говорить?
– Ничего! – проорала она. – Тебе ничего не пришлось бы говорить, если бы ты оставил меня в покое!
– Я не могу, пока не буду уверен, что ты в порядке.
– Надеешься прикрыть свою задницу? Думаешь, я заберу заявление, расчувствовавшись? Ты на это надеешься, да?
Каким-то непостижимым образом разделяющее нас расстояние сокращается до миллиметра. Последние слова Марьяна выкрикивает мне в лицо. Но тут же в страхе отшатывается. Стискиваю зубы:
– Нет. Я хочу исправить то, что наделал. Хочу, чтобы ты простила меня.
– Я не заберу заявления.
– Знаю. Но мне это и не нужно. Дело все равно завтра закроют, так что…
– Ты бредишь!
Качаю головой. Марьяна открывает рот, но не произносит ни звука. Снежинки тают на ее лице, а на глазах выступают слезы.
– Послушай, мне нет оправдания, я знаю. Но я не такой урод, как ты думаешь. В тот день… это был не я. Знаю, так себе оправдание. Но я обдолбался, ждал шлюх и просто не понял, что ты…
– Не шлюха? Это все меняет, конечно же, – не скрывает сарказма Марьяна и, не оглядываясь, уходит. Жмурюсь. Достаю сигарету и, прикрыв дрожащий огонек от ветра, подкуриваю. Мне так хреново, что хочется нажраться до зеленых чертей. Но после всего, что случилось, я дал себе обещание не притрагиваться к спиртному и… всему остальному тоже.
Воспоминания о прошлом меркнут. Их вытесняют совсем другие картинки. Сам не замечаю, как засыпаю. Усталость берет свое.
Утром меня будит Полинка. Прямо посреди прекрасного эротического сна. Маленькая проказница забирается на кровать и прыгает на ней до тех пор, пока я не отрываю глаза.
– О, ты тозе плоснулся.
Как будто у меня были варианты. Улыбаюсь и со стоном переворачиваюсь на бок. Стояк такой, что мама не горюй. Радуюсь, что на мне штаны, которые неплохо его скрывают. Тянусь за телефоном.
– Бл…ин, доча, только шесть утра!
Полинке эта информация ни о чем не говорит, и она продолжает прыгать на кровати. А вздыхаю, потягиваюсь, пока мышцы не начинают сладко ныть, и спускаю ноги на пол.
– Ты уже была на горшке?
– Угу.
– Я тоже схожу. А ты пока посмотри мультики.
Дочка соглашается и падает на кровать. Она растет счастливым беззаботным ребенком. И это практически полностью заслуга Марьяны. Лучшей матери для Полинки мне не найти, а ведь как все начиналось…
Я узнаю о том, что Марьяна беременна, потому что продолжаю за ней следить. Прошло уже больше месяца, а я никак не могу оставить то, что случилось, в прошлом. Не могу переступить через это все и забыть. Меня, как и многих преступников, тянет к жертве магнитом. Я чертов двинутый на всю голову псих. Хожу за ней, как привязанный, но теперь стараюсь действовать незаметно. Чтобы не нервировать Марьяну или чтобы усыпить ее бдительность. Знать бы… Меня будто замкнуло на ней. И чем больше я её узнаю, тем сильнее становится мое помешательство. Я все чаще думаю о том, что стал для неё первым. Я… Понимаете? К вине, сжирающей меня изнутри, примешивается совсем другое чувство. Чувство собственничества и болезненной ревности.
Знаете, врачебная тайна в нашей стране не стоит ровным счетом ничего, если у тебя есть немного денег. Когда я узнаю, что Марьяна беременна и хочет избавиться от ребенка, то совершенно теряю голову. Просто схожу с ума. И подкарауливаю ее у дома.
– Марьяна!
Она вздрагивает. Оборачивается недоверчиво и отступает на шаг.
– Ты можешь уделить мне минуту? Есть разговор.
Меня немного ведет от эмоций, и, думаю, она это замечает. Прячу трясущиеся руки в карман парки. Киваю в сторону припаркованного чуть в стороне Джипа.
– Мы могли бы выпить кофе или…
– Говори, что хотел, и убирайся.
Она нервничает. Озирается по сторонам.
– Разговор не быстрый. А на улице собачий холод. Давай хоть в машину сядем?
Я совершенно не преувеличиваю. Погода и впрямь – дерьмо. Не на шутку разошлась метель. Видимость практически нулевая, а температура и дальше падает.
– Ладно, – наконец соглашается она. Я осторожно обхожу ее, распахиваю дверь и выдыхаю, лишь когда она садится в машину. – Что ты хотел? – спрашивает нетерпеливо, когда я сажусь рядом. А я не знаю, как начать. Обхватываю руль и нервно постукиваю по нему большими пальцами.
– Как ты себя чувствуешь? – захожу издалека.
– Нормально.
Оборачиваюсь. Скольжу взглядом по ее бледному лицу с покрасневшим от холода носом. В машине жарко, Марьяна стаскивает вязаную шапку с помпоном, по ее плечам рассыпаются волосы.
– Тебя не тошнит, я не знаю…
Лицо Марьяны каменеет по мере того, как до неё доходит, куда я клоню.
– Ты что… Ты опять за мною следил?
– Я просто хочу знать, как ты себя чувствуешь. Разве это плохо?
– Ты больной! Ненормальный просто, – губы Марьяны дрожат. Она нащупывает ручку, но прежде чем успевает ее нажать, я блокирую замки. Марьяна захлебывается воздухом. Резко оборачивается ко мне. И я буквально тону в панике, плещущейся на дне её глаз.
– Больной, потому что интересуюсь твоим самочувствием? – облизываю пересохшие губы я.
– Так. Ладно… – Марьяна прикладывает к вискам пальцы и делает несколько размеренных вдохов. – Ты в курсе, что я…
– Что ты беременна? Да. И что ты хочешь избавиться от моего ребенка, тоже в курсе.
Она вздрагивает. Бросает на меня еще один панический взгляд.
– И… что же ты хочешь?
– Чтобы ты этого не делала.
– Прости?
– Я хочу, чтобы ты этого не делала.
– Серьезно? Думаешь, я всю жизнь мечтала о том, чтобы родить от такого урода, как ты?
Мне нравится бойкий темперамент Марьяны. Нравится, что она не лезет за словом в карман, когда забывает бояться. Мне не нравится только то, что она задумала. Поэтому я отвечаю:
– Нет, Марьян. Я так не думаю.
– Тогда чего же ты от меня хочешь?!
– Хочу, чтобы ты родила.
Несколько секунд она смотрит на меня, открыв рот. А потом бросает короткое, но такое емкое:
– Нет! – и добавляет: – А теперь открой…
– Послушай, я не прошу тебя любить этого малыша, не прошу воспитывать. Ты можешь отдать его мне, и, клянусь, больше ты меня не увидишь. – Мое сердце колотится, гулким эхом отдавая в ушах. Только озвучив это все, я понимаю, чего реально хочу. Сжимаю руки в кулаки и говорю твердо: – Я прошу тебя дать ему жизнь.
– Жизнь? Ты серьезно? Да ему лучше не родиться, чем жить с таким уродом, как ты!
Ее слова бьют наотмашь. Я окончательно утрачиваю связь с действительностью. Выкручиваю руль, жму на газ, напрочь игнорируя крики Марьяны. Я уже будто не здесь. Прихожу в себя, лишь когда она набрасывается на меня с кулаками.
– Успокойся. Ты навредишь ребенку, – хриплю я, закрываясь рукой от ее ударов. Они такие слабые, что вряд ли могут меня остановить, а вот вести машину мешают.
– Ребенку? Ребенку?! – орет она во все горло. Обхватывает голову руками и, покачиваясь из стороны в сторону, шепчет: – Если я не приду домой, мама забьет тревогу!
– Твоя мать в санатории.
Включаю дворники и сбрасываю скорость, потому что гнать в такую погоду – самоубийство.
– Но… как? – в ее глазах отчаяние и страх, в моих, наверное, одержимость…
– Это я помог ей выбить путевку.
– Что? – жалко всхлипывает Марьяна.
– Я же говорил, что хочу тебе как-то помочь. Твоя мать нуждается в санаторном лечении. Когда я об этом узнал, то все организовал в лучшем виде.
Губы Марьяны дрожат. Она закрывает ладонью рот, чтобы не зарыдать в голос, но слезы все равно текут по ее лицу соленым беспрерывным потоком.
– Чего ты добиваешься? – всхлипывает она. – Я не понимаю, чего ты от меня хочешь?
– Ничего, кроме того, что уже озвучил.
– Я не инкубатор, Балашов! Я не чертов инкубатор! Хочешь ребенка – обратись к суррогатной матери. А меня… оставь в покое!
В моей голове пульсирует боль. Кажется, еще немного, и у меня оторвется тромб или лопнет, к гребаной матери, аневризма. Я не хочу её слез. Не хочу её боли. Желание прекратить это все немедленно почти непреодолимо. Женские слезы – мой триггер. Я помню, как плакала мать, когда отец над ней издевался. Я не хочу… не могу поступать точно так же. Но есть ли у меня выход?
– Послушай… В тот день, когда это все случилось…
– Когда ты меня изнасиловал! – орет Марьяна, вскидывая голову.
– Да! Именно в этот день! – кричу в ответ я. – Моя бывшая сделала то, что ты хочешь сделать сейчас. Убила моего ребенка. Понимаешь? Я просто… – прикусываю щеку, опасаясь разрыдаться, как последняя тряпка, и делаю паузу, – я просто не мог вынести этого. Планировал, что мы поженимся. Нарожаем детишек и заживем. Но… дьявол, у нее, оказывается, были другие планы. Она… даже не посчитала нужным мне все объяснить. Понимаешь? В обычной жизни я не пью, не употребляю наркотики, я ведь гребаный спортсмен, Марьян. А тогда… не знаю… мне хотелось забыться. Знаю, это меня не оправдывает. Знаю, что тебе от этого не легче…Ты вообще ни при чем, но…
Делаю паузу, чтобы справиться со своими эмоциями. Кошусь на неё. Марьяна больше не плачет, но ей нелегко даются мои признания.
– Мне очень жаль, что так получилось. Если это правда… мне очень жаль. Но меня это не касается… Точнее, не должно было касаться!
– Я знаю.
– Я хочу забыть об этом, как о страшном сне. Ты не можешь просить меня оставить этого…
– Ребенка?
– Ты не можешь! Это несправедливо… Несправедливо, понимаешь?
– Но я все же прошу. Не делай аборт, Марьяна. Пожалуйста, не делай этого.
– Я не могу, – она скукоживается, будто из нее выкачали весь воздух, и отворачивается к окну.
– Что ж… Похоже, ты не оставляешь мне выбора…
– Папа! Папа! Тут мама звонит! – слышу из-за двери звонкий голос Полинки. Трясу головой, возвращаясь в реальность, спускаю воду в унитазе и выхожу из ванной. Забираю из рук дочери телефон.
– Да, Марьян? Что-то случилось?
– Случилось! Из-за тебя постоянно что-то случается!
– Так, стоп! Давай по порядку…
– У меня под домом толпа журналистов. И они расспрашивают соседей о нас с Полинкой! Не знаешь, почему мне в который раз хочется свернуть тебе шею?! – всхлипывает Марьяна.
