Текст книги "Разного пазла части (СИ)"

Автор книги: Юлия Панченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Света сюда больше, Саша, и снимай лучше с правой стороны – это более выигрышная сторона лица.

Я обернулась и въелась взглядом в дамочку-репортера. Она стояла боком ко мне, продолжая что-то выговаривать оператору, который беспрестанно кивал. Первая мелькнувшая мысль: обозналась? Второй явилась иная: неужто совпадение?! По своей недоверчивой натуре я мало верила в совпадения, поэтому решила, что либо это происки Даниила, либо она снова решила пообщаться. Откинув удивление от того, что она вообще работает, да еще и на телевидении, я отставила чашку в сторону. Антон как раз ушел в подсобку за новой бутылкой виски, поэтому ничто не мешало переброситься со знакомой парой фраз. Прятаться или делать вид, будто ее не признала, по моему мнению, было глупо, оттого, я решительно махнула рукой:

– Ольга!

Мачеха прервалась на полуслове и повернулась. Могу с уверенностью сказать, что ее глаза удивленно распахнулись. Значит, все-таки совпадение – одно на миллион.

– Здравствуй, – кивнула Ольга и, махнув рукой, отпустила оператора продолжить съемку интерьера.

Она ничуть не изменилась с нашей последней встречи – была так же изысканно одета, сегодня: в безукоризненно белую рубашку, заправленную в строгую серую юбку зауженного кроя – ровно на два пальца ниже колен, черный пиджак с кожаными вставками и острыми плечами. Образ завершали молочного цвета лодочки, стильная прическа и яркая помада винного оттенка. Ольга по-прежнему имела безупречные волосы, кожу, улыбку, только похудела больше – на лице резко выделились скулы и глазницы. В целом же, супруга Даниила продолжала выглядеть на миллион.

– Вы прекрасно выглядите, – совершенно честно сказала я.

– Спасибо, – склонила голову в ответ.

В ее глазах читалось: «мне плевать, что ты обо мне думаешь».

– Ты тоже ничего, – медленно моргнула мачеха, – гораздо лучше, чем в прошлую встречу.

– Как поживает дорогой отчим? – спросила, проглатывая издевку, и не от покорного нрава, а оттого, что мне точно так же было наплевать на ее мнение.

– Не имею ни малейшего понятия, – поджала губы Ольга, – мы уже год как в разводе.

– Вот как, – протянула я, совершенно не зная, что дальше сказать.

Утешать было делом неблагодарным, поскольку она вряд ли нуждалась в утешении. По сути, я совсем не знала, какие у них с Даниилом были отношения: ни как жили, ни по какой причине расстались. Да и, положа руку на сердце, никакой жалости к бывшей мачехе я не испытывала.

– Впрочем, в последнее время перед разводом, если тебе интересно, он завел очередной роман с какой-то секретаршей – то ли своей, то ли с одной из топ менеджеров кампании, – Ольга криво улыбнулась. – И все продолжал рассказывать о тебе в порывах искренности, которые случались, но крайне редко.

– Да? – подняла брови я, жалея, что вообще затеяла этот светский разговор.

– Ну, я узнала, что ты по малолетству была сложным подростком, что терпеть не можешь куриный бульон, и всякое в таком духе, – Ольга откровенно насмехалась.

– Не знала, что Даниил сентиментален, – развела руки, – ну, что же, приятно было увидеться, – слегка покривила душой. – Сегодня у нас будут именитые гости, желаю непринужденной обстановки в работе.

Ольга в ответ кивнула, а потом вдруг тронула меня за руку:

– Вы ведь были любовниками, верно? – впилась взглядом – бритвенно острым.

Я пожала плечами – не опровергая, и не соглашаясь. Пусть думает, как хочет.

– Ты бы видела, что он устроил после того, как я вернулась из того села, где ты жила. Никогда его таким бешеным не видела. Орал, что я не имела права к тебе ездить, вообще рта в твоем присутствии не смела открывать, – Ольга передернула плечами, вспоминая. – Жуть что было. И я думаю, – она крепче стиснула пальцы на моей руке, – что так защищают только любимых. Не просто доставшихся по наследству детей, а любимых совершенно не отцовской любовью. Да и вернулся он из своей поездки на день позже меня – какой-то хмурый, всколоченный. Не у тебя ли был?

– Приятного вечера, снова пожала плечами, отнимая руку.

– Занятный бы получился материал, – бросила в спину Ольга, – те фото, где ты голая – на первой полосе, и статья на развороте о нетрадиционной любви известного бизнесмена к приемной дочурке.

Я обернулась через плечо.

– Тогда он задушит вашу карьеру. Или, быть может, – на мгновение подняла глаза к потолку, – даже не карьеру, а лично вас.

Ольга смотрела прямо, но затем опустила глаза, принимая мою правоту, а я прошла к барной стойке, взяла посуду и ушла в комнату отдыха для персонала.

Для чего только к ней подошла? Из кучи издевок узнала, что Даниил теперь не женат. Только, что дает эта информация, если всё еще слишком сложно – сам черт сломит в наших «отношениях». Может быть, извести о том, что он холост – в некотором роде развязывает мне руки? Ересь, но это непонятное облегчение от известия – словно петля на горле ослабела, не подлежало трактовке.

В комнате отдыха было прохладно и пусто. Я поставила на стол злосчастную чашку, с которой носилась по клубу, как с писаной торбой, села на диван. В каком-то глухом раздражении запустила руки в волосы.

Приехать к нему? Сдаться? Вот так заявиться и сказать: «ну и черт с тем, что не любишь», а потом терпеть его переменчивое настроение и многочисленных любовниц. Да, – хмыкнула мысленно, – и через год-другой взять да и удавиться толстым шнурком на крючке в ванной.

Я прикорнула на служебном диване. И никто кроме дурацких мыслей, не тревожил меня до рассвета.

Сперва сон не шел.

Все скитания, мотания по большой стране туда-сюда вдруг показались такими глупыми, что я заскрипела зубами. Чего добилась? Ничего. Совершенно ничего. Не стала успешной, не нашла уютного уголка, в котором захотелось бы навсегда остаться, не избавилась от бесполезной, выматывающей все силы, любви к отчиму. Не нашла «себя», не нашла дело, каким бы захотелось заниматься.

Столько лет промотать – талант нужен. Вот оно, мое предназначение: попусту тратить жизнь, размениваясь по мелочам.

Уезжая из особняка Данилы, я красивыми словами обещала себе всё: и радугу, на которой будут плясать единороги, и безмятежную жизнь, полную радости.

И что? Ни-че-го.

Лежа на жестком диване, я кусала губы, разглядывала безупречный потолок и ненавидела себя. Со всей горячностью, на которую только была способна. Дура, – кляла себя мысленно, – что делать станешь?

Эта внезапная встреча с его бывшей женой всполошила. Посмотрев на нее – всю из себя успешную, я вдруг осознала, как жалко выгляжу в этом дурацком служебном наряде наподобие монастырского облачения. Поняла, что весь этот семигодичный бег – не что иное, как тот же глупый подростковый бунт. Никому не нужный. Бессмысленный.

В пустую всё.

Как любила, так и люблю.

И когда пределы ненависти к собственной персоне просто зашкалили, в голове всплыла фраза моего дорогого желтоглазого инопланетянина.

«Желай. Помни – всё возможно».

И я пожелала. Так яростно и горячо, что пока формулировала, впилась ногтями в ладонь до кровавых лунок.

Смежила веки в полном изнеможении, и, хвала небесам, сон-избавитель явился.

***

Удивительное дело, но я отлично выспалась на узком диване в служебной каморке. Никто не тревожил, не будил, не топал и не хлопал дверьми. Проснулась от легкого внутреннего толчка – открыла глаза, встала. Голова была ясной, без обвинительных мыслей в свой адрес. Я умела прощать, и пусть себя – в последнюю очередь, на этот раз удалось сделать это за несколько часов, причем подсознательно.

А еще знала – то, что пожелала – сбудется.

Переоделась, отыскала в сумке ключи от машины и, зажав их в руке, вышла из комнаты отдыха.

Шахматисты разошлись, но из среднего зала еще слышалась музыка. По пути во двор встретила сонного Антона, махнула ему приветливо, а он буркнул что-то о счастливых засонях, что сладко посапывали всю ночь, и отсалютовал зажатым в руке полотенцем.

На улице было оглушительно тихо и холодно, а еще – непередаваемо красиво. Осень отступала перед морозной зимой и в воздухе застыла студеная влага. Я вдохнула холод полной грудью и остановилась на дорожке. Подняла голову к светлеющему небу: предрассветные лучи слегка озарили горизонт на востоке. Заметила тонкий серп месяца, еще не успевшего уйти с небосклона. Огляделась, обратила внимание на посеребренную инеем жухлую траву, темные силуэты деревьев поблизости, недалекую гладь озера – сейчас черного и ровного, как старое зеркало. Вечнозеленый лес за ним: со стройными елями и колючим лапником.

Еще раз вздохнула.

Уходить не хотелось, но еще больше не хотелось застать полноценное утро, когда из клуба принимались выбираться шумные компании – подвыпившие и голосящие на всю округу. Вот бы взять и остановить время хоть бы на чуток, надышаться, наглядеться. Побыть наедине с величественной и бесконечно прекрасной природой, да только, кто же наделит такими чудесами.

Редко когда на меня накатывало подобное настроение: умиротворение и благоговение перед чем-то большим, чем человек. Может быть, нужно было чаще высыпаться, или прощать, находя компромиссы. А еще лучше, верить в счастливое будущее, в розовых пони и крестных-фей. В инопланетян, в конце концов.

Я еще раз посмотрела на пар, исходящий от земли, огляделась, и, вертя на пальце ключи, направилась к парковке.

Необходимо было все обдумать: как поступить правильно, чтобы все желаемое непременно сбылось.

***

Часть третья.

Возвращение.

Родной город не порадовал прекрасными видами. Он был таким же серым, людным, мрачным, как и тот, откуда я прибыла. Разве что был крупнее, вмещал в себя больше национальностей, культур и традиций.

Взяв юркий «БМВ» напрокат, я ехала по дороге, ведущей за город, слушала радио и смотрела по сторонам. Вокруг было столько всего, что разбегались глаза: знаки, потоки машин, снова знаки, яркие билборды. Тонированные стекла частично отгораживали от шума, автомобильных сигналов и взаимной ругани водителей друг на друга. От такого оживленного движения успела отвыкнуть, поэтому тащилась в крайнем ряду, стараясь не просмотреть знак начинающейся автомагистрали.

По радио началась какая-то глупая песня из разряда «Чумачечей весны», и музыку я выключила.

В салоне пахло стеклоочистителем и слегка – дорогим одеколоном. Ёлочка, висящая на зеркале заднего вида, запахов не издавала – поизносилась, видать. Очень кстати парфюм, которым пропиталось водительское сидение, напомнил Данин. Кажется, он привез его из Польши: цитрусовый, с легкой грейпфрутовой горчинкой, оставляющий долгий древесный шлейф. Аромат полюбился, и с той поры регулярно отчимом использовался. От дорогой туалетной воды, мысли плавно утекли в сторону самой персоны.

Даниил был взрослым, когда в моей голове вместо мозгов еще находилась вата. Он был определившимся в жизни, успешным мужчиной, который ясно знал, что ему нужно. Он не стеснялся образа жизни, желаний, действий. Любил жениться, если видел для себя какую-то перспективность или просто имел такое желание. Любил разных женщин, иногда по нескольку за раз.

Не знаю, зачем ему понадобилась я. Да, между нами искрило, в прямом смысле слова: стоило дотронуться, как прикосновение обжигало, но этого было чертовски мало, для того, чтобы иметь нечто большее.

И как бы я не вертела носом, это «большее» между нами было.

Даниил мог бы вести себя совершенно иначе, так, как ведут себя люди безразличные. Но, он носился со мной. Терпел капризы и заскоки, те дурацкие романтические вечера, которыми я заполонила наши будни.

Он мог бы вычеркнуть меня из своей жизни сразу же после материной смерти, или после побега. Но, не стал.

Не говорило ли это о том, что он был не так уж и далек от тех чувств, о которых я грезила?

Побарабанив пальцами по рулю, усмехнулась: озарило, надо же. Всего-то и нужно было, что семь лет скитаний, встреча с иномирянином и катарсис после его отбытия.

Но ведь, если вдуматься и вспомнить, то выходило, что Даниил не был равнодушен, отнюдь.

Он не перестал навещать, пусть даже те визиты приносили мало радости – по большей части в этом виновата я была сама, потому что не умела слушать, задавать правильные вопросы. Отчим присматривал, как мог: звонил, нанимал людей, чтобы находились рядом и в случае чего...

Да и в то время, когда еще жила под одной с ним крышей: он баловал, радовался вместе со мной, злился, когда я делала что-то совершенно глупое (как, например, спор с однокурсницей, что смогу грубо и прилюдно обхамить преподавателя по социологии).

Даниил был собой, старался приспособиться к моим юношеским заскокам. А я, начитавшись сентиментальных романов, захотела драмы, испанских страстей и разборок, в стиле бразильских сериалов.

Глупая дура. Останься тогда, доучись, стань кем-то, глядишь, и зажила бы по-человечески.

Снова включив радио, разогналась по автостраде до свиста в ушах, до закладываемых перепонок и размытых силуэтов машин где-то позади.

Торопилась исправлять прошлое – ради будущего. Если, конечно, еще возможно было что-то исправить.

***

Бросила машину у кованой ограды. Ажурная, миниатюрная калитка была прикрыта, но не заперта, и я беспрепятственно ступила на территорию Данилового особняка. После давнего, поспешного отъезда, во дворе мало что изменилось: разве что сад разросся слегка, потеснив ровную гладь газона. Сейчас растения были бережно окучены на зимовку, укрыты специальным настилом.

Мелкий гравий споро похрустывал под ногами, так как я торопилась скорей ступить на крыльцо, чтобы преодолеть разделяющее нас с Даниилом расстояние.

На ступеньках меня ждал сюрприз (в некотором роде) – неожиданный и не совсем приятный.

В доме полным ходом шла ссора. Я услышала повышенные интонации сквозь закрытую дверь, а стоило поднять руку для стука, створка распахнулась и прямо на меня вылетела разъяренная девушка. Задела острым плечом, но даже не обратила на это внимания: обернулась к дверному проему, крикнула:

– Да как ты мог вот так выставить меня вон? Я что, дворняжка какая? Да я тебя, – грудь девушки высоко вздымалась, руки сжались в кулаки, – видеть больше не хочу! Ненавижу! – и она кинулась вон, даже не повернув головы на мою застывшую фигуру.

Из дома больше не слышалось никаких звуков, хотя дверь была распахнута прямо передо мной. Не стала долго думать: взяла и вошла, закрыв ее за собой с громким лязгом.

Вид Даниил имел до крайнего умиротворенный и беззаботный – будто не он минуту назад являлся участником конфликта. Сидел себе на диване в гостиной, вальяжно развалившись, раскинув руки по спинке, и если бы глаза не были закрыты, то разглядывал бы потолок.

Он был красив, как божество, изыскан, идеален. Я даже не представляла, насколько соскучилась.

– Вот это поворот! – присвистнул отчим, когда открыл глаза, – надолго приехала?

Все заготовленные слова, речь, что я репетировала по дороге сюда, испарились из головы. В один момент. И, черт возьми, я не знала что ответить. Надолго ли? Да кто же знает.

– Привет, – поздоровалась, пожимая плечами в ответ на предыдущий вопрос.

– Во всяком случае, надеюсь, что не на час, – Данила поднялся и раскинул руки в стороны, – рад тебя видеть.

Он мгновенно приблизился и обнял меня, да так крепко, что ребра захрустели.

– Оставайся подольше, хорошо? – спросил, отодвинувшись, крепко держа за плечи и смотря в глаза.

– Ладно, – кивнула в ответ.

Он был прежним: одетым с иголочки, одуряюще пахнущим изысканным, дорогим парфюмом, слегка взъерошенным, немного усталым. Я помнила его вот такого с самого детства, любила вот таким.

Боги, как же бесконечно я его любила.

Выкрутилась из объятий, скинула легкое пальто.

Данила помог принести сумку из машины, провел до комнаты на втором этаже – той самой, где взрослела.

По большей части молчали – без неловкости, как безмолвствуют люди, что знают: смогут еще вдоволь наговориться: позже, когда настанет подходящее время. Перебросились лишь парой пустячных фраз: о погоде, об обстановке на дороге. О сцене, что мне удалось застать.

Отмахнувшись на мой насмешливый взгляд, Данила закатил глаза:

– Это была очередная глупышка, кто зря раскатал губы на что-то большее, чем несколько встреч.

– Исчерпывающий ответ, – кивнула, в самом деле, им удовлетворившись.

Вечерело, когда спустилась в столовую.

Сумка была разобрана, вещи аккуратно расставлены. Может, удалось бы спуститься раньше, если бы не затопившие воспоминания детства, какими пропиталась комната. В ней все осталось так, как было раньше. Фоторамки на полках, книги, старые блокноты с рисунками и разными заметками. Альбомы с акварельными мазками, фотоальбомы. Косметика: несколько палитр теней, пара помад, туалетная вода, вдохнув запах которой, я прямо-таки унеслась в прошлое.

Обзор комнаты, в которой за столько времени ничего не поменялось – не походил на посещение музея. Отнюдь. Это все напоминало полное погружение, будто машина времени переместила меня на десяток (без малого) лет назад. Вспомнилось все. Как в калейдоскопе мелькали давно забывшиеся картинки, запахи, звуки, эмоции. Я сидела на кровати, подмяв под себя ноги и ошалело переживала заново все то, навеялось.

Данила говорил по телефону, прижав трубку плечом, и параллельно резал сыр большим ножом для мяса.

Повернув голову в мою сторону, он быстро попрощался и отбросил мобильный на столешницу.

– Отвык от тебя, – сказал непринужденно и просто, продолжая нарезку.

– Я тоже, – согласилась, становясь рядом и доставая второй нож, с намерением очистить огурцы от кожуры.

На ужин было запеченное с овощами мясо, красное вино, на десерт – пломбирно-клубничное мороженое, усыпанное тонко нарезанным миндалем.

Ели, лениво переговариваясь о разных пустяках. Даниил стойко придерживался мнения, что во время трапезы не следует говорить о проблемах, в идеале вообще помалкивать. Я помнила об этом еще с подросткового возраста: за столом в те времена по большей мере царило молчание.

Но, сейчас блюсти тишину оказалось невозможным, в силу того, что слишком соскучились: хотелось слышать голос, пусть даже речь шла о неважном, пустом, смотреть в глаза, впитывая вспыхивающие там искорки. Может, я нафантазировала, что Данила тоже скучал, но о себе сказала чистую правду.

Жаль, но, все приятное рано или поздно, заканчивается. Подошло к концу и непринужденное общение.

Я почувствовала кожей напряженную тишину – она вдруг навалилась на плечи, вместе с тихим шелестом работающей посудомоечной машины. Данила оставил в покое тонкое кухонное полотенце, которым вытирал руки и посмотрел: прямо, с твердой настойчивостью во взгляде, где алой неоновой надписью читалось: «объяснись».

В его глазах отражалось всё: и неверие, что я приехала и сижу перед ним, теребя в руках тканевую салфетку, и злость на мое упрямство – бегала ведь от него по всей стране.

Я так и видела немое осуждение, представляла недоуменный разворот рук в стороны: мол, зачем все это было?

И, подтверждая все догадки, отчим прислонился боком к столешнице, спросил, складывая руки на груди:

– Что изменилось?

О, что я только могла ему ответить, рассказать. Например, о переосмыслении жизни после встречи с Русланом, о том, что пережила, только помыслив, что могу лишиться любви к нему – к Дане. Как тогда грудь сдавило, будто сердце разрослось, грозя вот-вот разорваться. Немыслимо было даже представить, не то, что сделать! И, выходило так, что то – для чего бежала, к чему стремилась, не что иное, как бесплотный мираж, невыполнимая задача. Желая всем сердцем избавиться от чувств к отчиму, я притянула на эту планету существо из другой Вселенной. И, казалось бы – давай, сделай то, ради чего внеземной разум прибыл! Но… Не могла. И от всех этих непостижимых реалий катарсис не заставил себя долго ждать.

И я рассказала бы «что изменилось», но проблема заключалась в том, что услышь Данила эту нехитрую историю, первым делом вызовет скорую помощь, вместо радости от известия, что прибыла я навсегда.

Глупо, правда? Глупо бежать, тратя годы молодости на бесконечно мельтешащую карусель, с которой невозможно сойти.

Мне понадобилось семь лет. Семь лет, чтобы понять – не убежать и не скрыться. От себя – никогда.

Страшно представить, что было бы, прибудь Руслан со своим предложением не несколько месяцев назад, а скажем, лет через пятнадцать. Да я бы прыгнула с крыши, осознав, сколько лет жизни, потратила зря.

Определенно прыгнула бы.

Но, вместо того, чтобы рассказать обо всем этом Даниле, я покачала головой и отбросила в сторону салфетку:

– Многое изменилось. В первую очередь – я.

На эти слова Данила прищурился, дернул головой.

– Да? И что же так повлияло на тебя, Мирослава, – имя протянул, даря звучанию совсем чужие ноты. Так тянул гласные иномирянин. – Может быть, – сам себе ответил Даниил, – это был тип, с которым ты гуляла у озера, любуясь на окрестные красоты, а потом ночевала с ним, и вполне может статься, в одной постели?

Последние слова отчим практически прошипел. Метаморфозы и только: из спокойного мужчины, с которым мы несколько десятков минут назад ужинали за одним столом, за долю секунды он превратился в ревнивого, разъяренного.

Я рассмеялась. Знал бы Даниил, как был прав – спали. Мы спали вместе, и именно из-за него я здесь.

Но, говорить это было опасно, поскольку он бы не понял правильно. Так, как необходимо было понять.

– Брось, – покачивая головой, ответила Даниле, что сжимал руки в кулаки, – ничего такого, о чем ты думаешь – не было.

Он пристально смотрел мне в глаза, силясь понять – вру ли. Не врала, и думаю, это было явственно видно.

– Прекрасно, – прищурившись, ответил отчим, спустя, казалось бы, целую вечность.

Отпустило слегка – заметила по разжавшимся кулакам.

– Тогда что произошло, не понимаю, – запустив ладонь в волосы, взъерошив их привычным жестом, Данила сел напротив.

От его движений, давно позабытых привычек, у меня сердце сжималось – так хотелось кинуться на шею, вдохнуть поглубже его густой цитрусовый запах, чтобы легкие наполнились им – до отказа! Стать частью его тела, тепла, и больше никогда не отдаляться, не забывать.

Смотрела на него во все глаза, а Данила, не замечал, продолжал рассуждать вслух:

– Зачем было так долго бегать? И, самое главное – вернувшись, что ты хочешь получить?

Мне хотелось крикнуть: «хочу получить тебя!».

Опустила глаза, снова затеребив край салфетки. Свернула, развернула уголок.

– Все это слишком сложно и непонятно. Ты ведь знаешь байки про женскую логику? Вот-вот. Не спрашивай меня о мотивах поступков и решений. Сама затрудняюсь вразумительно объяснить.

– Тогда ответь, на единственный вопрос, – он стукнул пальцами по столешнице, привлекая внимание.

Пришлось поднять взгляд от красной тряпки, что измусолила вдоль и поперек.

– Зачем ты вернулась?

Глаза в глаза. Не знаю, что отражалось в моих, но в его…. Там невозможно было что-то разглядеть. Тьма, обыкновенная темнота наползла, скрывая чувства так, что не угадать. Обрадуется ли, услышав ответ, или выставит за порог? Загадка.

– Я, – голос охрип, сел, предательски выдавая волнение, – вернулась, чтобы попробовать еще раз.

Ну, вот, самое страшное – позади, я это сказала.

Данила улыбнулся краешком губ, глянул исподлобья.

– Мы не виделись кучу времени, что станешь делать, если мне это больше не интересно? Я имею в виду – пробовать. Что, если я не хочу больше никаких попыток.

Думаю, что ждала такого поворота, вопроса. Но, все равно кольнуло. Быстро, но болезненно, прямо в сердце.

– Уеду, – пожала плечами.

– А дальше, что будет дальше? – не переставая наблюдать за реакцией, поинтересовался Даниил.

– Ничего не будет: ни звонков, ни писем, ни встреч. Если всё это, – я бестолково кивнула головой, – тебе больше не нужно, думаю, навсегда простимся.

Договаривая, я уже знала, что случится дальше. Черт возьми, знала, но все равно оказалась не готова.

– Прекрасно. Тогда, катись.

Даниил откинулся на спинку стула и манерно выгнул брови.

А я, моргнула – от растерянности, не иначе. Не вполне осознавая, что ответ не примерещился.

– Что? – выйти с достоинством из сложившейся ситуации не получилось.

– Я говорю, – он наклонился, напирая на край стола грудью, – что не хочу выстраивать никаких отношений. Они мне просто ни к чему – ни с тобой, ни с кем-то еще. Да ты сама сегодня застала сцену, которая ясно говорила о том, что жить с кем-то или тому подобное, я не намерен.

Данила говорил еще что-то в том же ключе, но я перестала слушать.

Внимание переключилось на пустоту – одуряюще тягучую, что вдруг затопила все естество. Думаю, для того, чтобы спасти от неизбежной боли. Наверняка то, что я чувствовала тогда – защитная реакция мозга на стресс и шок.

Я не ожидала. Черт подери, даже не предполагала, что все случится вот так. Что окажусь не нужной ему. Всерьез.

То, что отчим говорил на полном серьезе, было ясно, как день. Так не шутят. Не с теми, кто по-прежнему дорог. Уже только это говорило о правдивости его намерений.

Вот так вот.

Я плохо помнила, как встала из-за стола – шаталась ли, или держалась гордо и непринужденно. Помнилось, что кивнула невпопад и ответила:

– Хорошо.

Потом, на деревянных ногах поднялась на второй этаж за ключами от машины. Сумку собирать не стала – нетерпение так отчаянно толкало в спину, что я подгоняла себя мысленно, ища взглядом запропастившийся брелок.

Костерила себя, на чем свет стоит.

Никогда.

Никто. И. Никогда. Так. Меня. Не. Унижал.

Как самый дорогой человек на планете, ради которого я плюнула на гордость и предрассудки.

Поэтому, к черту сумку и вещи – зачем они человеку, что остался без дома, элементарной крыши над головой, убежища, куда всегда можно было вернуться, прячась от бури и невзгод.

Нашла ключи, сгребла в охапку наличные и банковскую карточку, и, не оглянувшись на пристанище, что было моим – по праву, таковым считаясь до той самой секунды; вышла, тихо затворив за собой дверь.

И тот звук сухого щелчка – эхом в ушах стоял, пока спускалась по лестнице.

Данила находился в гостиной – у каминной полки. Я не совсем поняла, что он делал, лишь увидела боковым зрением высокую фигуру и прошла к входной двери.

– Стой, – окликнул напоследок.

И я не удержалась – повернулась на голос.

– Не уходи вот так, затемно, опять в пустоту, – попросил, отойдя от полки ближе к центру комнаты.

Мне хотелось расхохотаться отчиму в лицо, крикнуть – а что, что еще мне остается, кроме как уйти прочь из этого дома!? Ведь ты только что приказал катиться, хотя какой-то час назад просил остаться «подольше».

Но, я подавила истеричный порыв. Ни к чему она – истерика. За ней в обязательном порядке следуют слёзы, а унизиться еще больше – просто не было сил. Думаю, я не перенесла бы большего уничижения.

У каждого человека есть порог – черта, переступив которую, нет возврата. Граница сил, минув какую можно упасть замертво. Если не от боли, то от стыда.

Моей ахиллесовой пятой во все времена было достоинство, потому что кроме него в личности, в самой человеческой сути, больше ничего стоящего для меня не находилось. Поэтому очень болезненно воспринималось любое посягательство на гордость.

И сейчас я была раздавлена. Оказывается, когда об тебя вытирают ноги, это не пробуждает злости или ярости. Это бесконечно, бесконечно медленно, но неотвратимо верно – убивает. По крайней мере, так было со мной.

В прощальном жесте Даниила – словах, что уходить не стоит, мне виделась брезгливая жалость, и это была та самая черта, грань и граница. Еще слово, один взмах ресниц и я никогда не оправлюсь.

И, не смотря на все это, нашлись силы для ответа.

– Ничего, мне не привыкать.

– Что ты будешь делать? – нахмурился отчим.

– Переночую в гостинице, – сглотнув ком, ответила, мечтая поскорей убраться.

– Я не имел цели выставить тебя вон. Всего лишь сказал, что не намерен продолжать все то, что тянется между нами столько лет. Хватит, в конце концов, – нахмурился больше, – сколько можно продолжать эти бессмысленные действия. Еще, убираю слежку – знай, за твоей спиной больше никто не стоит.

«Всего лишь» – ха. Уже можно смеяться?

– Прекрасно, – кивнула я.

– Но, – с нажимом продолжил Данил, – я не указываю на дверь. Ты по-прежнему не чужой для меня человек. Останься.

Это ведь шутка, верно? Не может не быть ею. Остаться здесь? В качестве кого – приемной дочери? Какая ерунда.

Ни за что.

– Нет, – в подтверждение словам покачала головой.

И вышла. Вон.

На улице было ветрено и морозно, поэтому время пути к машине помогло слегка остыть. Охладить голову.

Остановилась у автомобиля, уперлась ладонями о крышу.

Все еще не верилось в произошедшее. Дышалось с трудом, рвано. Было такое ощущение странное – прострации. Будто со стороны за собой наблюдала.

Не ожидала, что не нужна Даниле, вот это удар, та самая пуля в рот.

Всё, что тогда имелось в моей жизни ценного – гордость и Даниил. Какая жалость, что первая – валялась оплеванная, после того, как второй – смысл существования, отказался, вычеркнув вон из сердца.

О, как вся эта белиберда высокопарно звучит.

Я ударила ладонями несколько раз, разблокировала дверь и завела мотор, уезжая прочь.

Он сказал «катись», и я покатилась.

Ни в какую гостиницу не поехала – миновала ее и пару других на большой скорости, не намереваясь задерживаться в этом городе.

В голове ожили голоса – обиды и здравого смысла. Они орали, перекрикивая друг друга, а я – следила за дорогой. На автопилоте, не иначе.

Чего ты ожидала? – патетично восклицал здравый смысл. – Бросила его, оставив жалкое письмецо на холодильнике, пряталась семь лет и воротила нос, а теперь вдруг – ни с того, ни с сего, решила вернуться. Забыла спросить – и правда, а нужна ли теперь? Вот зря не поинтересовалась заранее – сэкономила бы бензин.

Какого черта! – орала обида. – Как он мог! Как только посмел.

В тот момент я как никто понимала ту девицу, что выбежала сегодня из дома, задев плечом. В моей голове роились те же обидные слова, какие говорила она.

Конечно, он обижен и мстит, – продолжали роиться мысли, перебивая друг друга. Любой другой самолюбивый мужчина поступил бы если не так же, то весьма похоже.

Так продолжалось некоторое время – голова раскалывалась, дорога плыла перед глазами, дальний свет встречных автомобилей слепил, заставляя жмуриться.

Я устала. Так бесконечно устала от голосов в черепной коробке, от обиды и запоздалой злости. Он бессилия.

Почему кто-то спокойно меняет любовников, парней, мужей, не испытывая и десятой доли всех эмоций, от которых я схожу с ума? К одному мужчине – вот уже сколько времени.

Почему я – глупая дура, которая собственными руками разрушила будущее, вместо того, чтобы наслаждаться тем, что имела?

Почему у большинства людей есть второй шанс выстроить все заново, а у меня – нет?

Почему я сейчас здесь – в неуютной темноте, сворачиваю на автомагистраль, вместо того, чтобы нежиться в теплых объятиях любимого?