Текст книги "Гуннора. Возлюбленная викинга"
Автор книги: Юлия Крён
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Но Гильда не прикоснулась к рунам и не умерла, она все кричала, кричала, пока Гуннора не пошла прочь.
В лесу ее вновь объяло одиночество, но и оно было ей милее, чем эти люди.
Когда через пару часов Гуннора вернулась в хижину, Гильда уже успокоилась. То ли Сейнфреда ее умилостивила, то ли Замо уговорил мать, Гуннора не знала, да и ей было все равно.
Сейнфреда взяла сестру за руку и отвела ее подальше от дома.
– Так дело не пойдет! – решительно заявила она.
– Да, ты права, нам нужно уходить отсюда.
– Уходить? – возмутилась Сейнфреда. – Куда? Как две девушки и двое маленьких детей проживут одни в лесу? Без чистой одежды, без еды, без… будущего?
– Родственники нашего отца…
– Мы о них ничего не знаем и поэтому никогда их не найдем. Мы должны оставаться тут, чтобы выжить. А ты обязана взять себя в руки.
Гуннора потрясенно уставилась на сестру. Она больше не испытывала к Сейнфреде презрения. Откуда эта хрупкая девушка черпала силы, откуда в ней было столько решимости? Ведь это Гуннора, старшая, должна была заботиться о сестрах!
Ее охватил стыд.
– Я выйду замуж за Замо, – объявила Сейнфреда.
Гуннора вздрогнула, ее стыд как рукой сняло.
– Что?! – в ужасе воскликнула она.
– Он хороший человек. – Сейнфреда потупилась. – По крайней мере не плохой. И в такой ситуации стоит ли желать большего? Он уже давно ищет себе жену, но здесь, в лесу, он ее, конечно, не найдет.
– Это он тебе сказал?
– Он о таком не говорит.
– Он вообще ни о чем не говорит. А главное, он молчит, когда нужно заткнуть рот его матери!
– И все-таки он добился того, чтобы мы остались здесь. Не такой уж он слабый и бесполезный.
От боли в груди у Гунноры сперло дыхание. Наверное, так чувствовала себя Гунгильда, когда ее сразил меч того христианина, – беспомощность, бессилие, страх и ярость охватили ее.
«Мало того, что мы все потеряли, – подумала Гуннора. – Мы еще и не можем сблизиться, иначе Сейнфреда никогда не стала бы вступаться за почти незнакомого мужчину».
Гуннора заглянула сестре в глаза.
– Ты не обязана это делать! – настойчиво сказала она. – Я что-нибудь придумаю, я позабочусь о вас. Ты же не хочешь выходить за него замуж, ты только думаешь, что должна так поступить!
Во взгляде Сейнфреды читалась боль. Ну почему они не могли разделить эту боль, почему каждая должна была оставаться со своим горем?
– Нет, – хрипло ответила Сейнфреда, – нет, у нас нет другого выхода.
У Гунноры пересохло во рту. Она знала: если жертву и нужно принести, это должна сделать старшая сестра. Но в то же время Гуннора понимала, что Замо ее не примет. Не она работала все эти недели, не она улыбалась ему. Ее пленил холод руны, она искала утешения у деревьев, а не у своих сестер.
Гуннора обняла сестру, крепко прижала к себе. Какая Сейнфреда худенькая и бледная, какое у нее хрупкое тело и как можно даже представить себе, что вскоре оно будет принадлежать Замо! Гуннора всхлипнула. Ей так хотелось что-то сказать, отругать сестру, умолять ее, но девушка знала, что Сейнфреда уже приняла решение и теперь ничто не сможет переубедить ее. И ничто не сможет скрыть поражение Гунноры. Она не сумела заменить сестрам отца и мать, не сумела избавить их от страданий.
Сейнфреда отстранилась и вошла в дом, и Гуннора осталась во дворе одна.
Альруна любила Ричарда, сколько себя помнила и даже раньше, ведь мы испытываем любовь еще до того, как начинаем думать. Но за любовью неизменно следовала боль.
До сих пор с этой болью можно было мириться, как с легкой головной болью с похмелья. Теперь же боль разрослась, болело все тело. Альруна отдала бы все на свете, чтобы эта боль прекратилась, чтобы она больше не вспоминала, как Ричард развлекается с любовницами! Их стало больше, и они были бесстыднее тех девиц, с которыми Ричард спал до смерти Эммы. Эти любовницы осложняли жизнь матери Альруны, ведь та отвечала за ведение хозяйства при дворе, а наложницы все время приставали к ней с новыми требованиями.
Теперь боль билась в каждой жилке ее тела, покрывала кожу, точно панцирь, душила ее, колола ножом, шевелила паучьими лапками в груди, выпускала свой яд. Боль была огромна, и по сравнению с ней Альруна казалась крошечной, слишком слабой, чтобы жить дальше.
Единственным, что могло сравниться с этой болью, была ярость. И если боль была безмолвна, то ярость терзала девушку вопросами. Почему Ричард улыбается своим любовницам, почему не ей? Почему эти девицы смотрят на нее как на пустое место? Как они смеют так обращаться с ней?
Альруна представляла себе, как вырывает им волосы, царапает кожу, выбивает зубы, наносит им глубокие раны. Так ей легче было справиться со своими страданиями. Но если бы Альруна и изуродовала их, память о страстных ночах с Ричардом осталась бы их богатством, и эту драгоценность у них не отнимешь. А если бы Ричард отвернулся от них, не захотел бы спать с калеками, то их место заняли бы другие девицы. Всегда были другие. И ей никогда не стать одной из них.
Только благодаря матери Альруна заставляла себя есть и пить. Она не хотела тревожить Матильду, а главное, не хотела терпеть ее жалость и выслушивать ее советы. Впрочем, после того случая Матильда больше не говорила с ней о Ричарде. Но когда Альруна уже решила, что мать позабыла о ее любви к герцогу, Матильда подошла к ней и опустила ладонь ей на плечо. Девушка сидела за прялкой, но не работала, только смотрела прямо перед собой.
– Альруна…
Что-то было в ее голосе, что заставило Альруну поднять голову, что-то в ее взгляде словно говорило: «Я больше не стану мириться с твоими страданиями».
И хотя мать не произнесла ни слова, Альруне захотелось сбросить ее руку с плеча и крикнуть: «Я справлюсь! Я справлюсь, потому что я люблю Ричарда! И я лучше буду страдать, чем откажусь от любви к нему!»
Но прежде чем она успела что-либо сказать, девушка заметила, что мать пришла к ней не одна. Ее сопровождал какой-то мужчина, моложе Ричарда, уже не мальчик, но еще и не убеленный сединами. Он выглядел величаво, но был не столь красив, как Ричард, не столь силен…
Альруна поняла, зачем он пришел, еще до того, как мать произнесла хотя бы слово.
– Это Арфаст… Родственник Осборна де Сенвиля.
Осборн был советником Ричарда, более того, его другом. Когда Ричард был еще ребенком и находился в плену у короля франков, Осборн помог ему сбежать. Его родню не стоило обижать, и Альруна это понимала, хотя сейчас ей больше всего хотелось нагрубить этому Арфасту. Девушка с трудом собралась с мыслями. В конце концов, этот юноша не виноват, что мать пытается использовать его в своих целях. И этот юноша не виноват, что он не Ричард.
И все же… как он смел улыбаться ей? Как он смел подойти так близко? Как смел заговорить с ней?
– Я слышал, нет никого в Руане, кто прял бы и шил лучше тебя.
Альруна посмотрела на него, уголки ее губ дрогнули. Арфаст принял это за улыбку и просиял в ответ. На лице Матильды проступило облегчение.
– Зачем ты пришел? Тебе нужен новый камзол? Накидка? Или, может быть, сапоги? – холодно осведомилась Альруна.
– Я хотел бы полюбоваться сотканными тобой гобеленами.
И вновь боль провернула в ее сердце острый нож. Ричард никогда не интересовался тем, что Альруна так любила делать.
– С каких это пор мужчину интересуют женские дела? – грубо спросила она.
Но юноша все еще улыбался.
– Твоя мать говорит, что в этих гобеленах сокрыты целые истории. А истории умеют рассказывать и мужчины. Как и слушать.
Альруна не нашлась что возразить.
– Хорошо, я покажу тебе мои гобелены. Но моя мать их все уже видела. Полагаю, она оставит нас наедине, не так ли?
Матильда на это не рассчитывала. Женщина явно не знала, что ей теперь делать.
Девушка ощутила острое злорадство, но это чувство мгновенно улетучилось, когда Матильда вышла из комнаты и Альруна осталась с Арфастом одна. С Арфастом и со своей болью.
Она так и сидела за прялкой, не было сил подняться. Вначале Арфаст терпеливо ждал, но затем с тревогой спросил:
– Что с тобой?
Девушка опомнилась. «Ничего!» – хотелось крикнуть ей. У нее не было ни единого доказательства любви Ричарда – если речь не шла о любви брата к сестре. Ни одного слова, которое можно было бы переосмыслить так, будто Ричард признался ей в любви. Как кузнец кует раскаленное железо, пока не сотворит острый сияющий меч, ей хотелось изменять слова Ричарда, но слов не было. Ничего не было между ними, ничего вечного, как сталь, только трухлявое дерево, готовое раскрошиться от первого прикосновения.
Но этого она не могла сказать Арфасту. Они едва были знакомы. И он был так мил.
– Тебе больше не нужно притворяться, будто тебе интересно, – прошипела Альруна. – Мать тебя не слышит, а я знаю, что такие мужчины, как ты, интересуются только лошадьми и оружием. И ты приехал в Руан, чтобы служить герцогу, а не для того, чтобы нянчиться с какой-то девчонкой!
Если эта грубость и обидела его, Арфаст не подал виду, и хотя Альруна только познакомилась с ним, она сразу поняла, что он – человек веселый, способный озарить своим светом самый хмурый день. И даже оказавшись по уши в грязи, он не станет сетовать на судьбу. Голубизна его глаз напоминала чистую воду – не глубокого моря, а стремительного ручья, струящегося по горному склону.
– Это так, – согласился Арфаст. – Я был пажом при дворе Бернара Датского и прибыл в Руан, чтобы стать воином.
Бернар, как и Осборн де Сенвиль, был ближайшим советником Ричарда.
– Так почему же ты говоришь со мной, а не с герцогом? Почему хочешь любоваться гобеленами, повествующими о подвигах других, а не стремишься сам совершить нечто героическое?
– Ох, поверь мне, я тоже хотел бы поехать в Бове.
– В Бове?
– Ричард недавно отправился туда.
– Я не знала…
Потому что никто не сказал ей. Ричард не сказал ей. Он никогда не обсуждал свои планы с сестренкой… только подшучивал над ней, если был в настроении.
– Да. – Арфаст кивнул. – Бруно Кельнский, архиепископ, пригласил Ричарда на встречу в Бове, и немногие из воинов могли сопровождать его. Меня же не взяли. И хотя я действительно люблю лошадей и оружие, не могу же я целыми днями скакать верхом и фехтовать. Я не хочу быть всего лишь искусным наездником и воином, для меня важно не только тело, но и разум и сердце. А теперь мне можно взглянуть на твои гобелены?
Его прямота обезоруживала, да и Альруна не так уж стремилась прятаться от всего мира. Сидя в одиночестве, она наверняка утонет в море боли, а с этим милым юношей приходилось притворяться. Он был простоват и не замечал ее притворства, а потому можно было и самой поверить в то, что она всего лишь девчонка, готовая похвастать своими творениями.
– Ну хорошо. Пойдем. – И Альруна наконец-то встала из-за прялки.
После беседы с Арфастом Альруна чувствовала себя уставшей, но не такой измученной, как раньше. Она удалилась в спальню, которую делила с другими девушками двора – сестрами и дочерьми воинов и прочих придворных. Эти девочки были слишком благородными, чтобы прислуживать при дворе, и жили во дворце герцога с самого детства.
В последние ночи Альруна часто ворочалась без сна, смотрела на девушек и думала, кто из них окажется достаточно глупой и наглой, чтобы попытаться забраться в постель к Ричарду. Но сегодня ее веки отяжелели и она погрузилась в глубокий сон. В его темном царстве ничто ее не тревожило.
Но к утру пришли сновидения и Альруна вновь заметалась в кровати. Мучившие ее кошмары не были связаны с терзающим ее горем, они пророчили угрозу. Вначале образы были смутными, безликими: Альруна лишь знала, что существует какая-то опасность, но не понимала, от кого она исходит и кому угрожает. А потом в ее сне появился Арфаст и, как и днем, сказал, что Бруно, архиепископ Кельна, пригласил Ричарда в Бове.
Почему это имя так пугало ее?
Ей снилось, что они с Ричардом скачут по лесу, вот только листья на деревьях – кроваво-красные и острые, как ножи. Они тихо позвякивали на ветру. Затем налетел ветер посильнее и некоторые листья сорвались с веток. Они падали на Ричарда, резали его прекрасное лицо.
О господи!
Альруна ничего не могла поделать. Ее лошадь вдруг исчезла, ноги подкосились, она кричала, но ни звука не слетало с ее уст. Железный листопад продолжался, пока деревья не остались голыми, и среди черных стволов показался Бруно Кельнский. По крайней мере Альруна думала, что это он, – на нем была красная мантия архиепископа и огромный крест на груди. И этот церковник, человек Божий, хохотал, как способен смеяться лишь дьявол.
Альруна изо всех сил старалась остановить этот смех и наконец-то смогла кричать. Она кричала, кричала, кричала, пока не проснулась. Девушка вскинулась в кровати, и кто-то толкнул ее. Она не видела, кто это сделал, да у нее и не было времени разбираться. В ночной рубашке Альруна выскочила в коридор. Тут не было ни острых листьев, ни окровавленного Ричарда, только факелы освещали ей путь да провожали изумленные взгляды стражников. Альруна никак не могла успокоиться. Она предчувствовала опасность, теперь еще сильнее, чем во сне. Опасность!
Край неба едва подернулся серой дымкой, двор еще спал. Но Альруна знала, куда бежать в столь ранний час. Ее отец, Арвид, до женитьбы был послушником в монастыре и, хотя так и не принял постриг, каждое утро молился в часовне, не оставив былую привычку. Он молился за Альруну, ее мать и двух младших сестер. Вторая дочь Матильды родилась мертвой, третья же была такой слабой, что умерла вскоре после рождения. Арвид и Матильда справились с этим горем, но не перестанут думать о сестрах Альруны до последнего вздоха.
– Отец!
Он вздрогнул, оглянулся и удивленно уставился на дочь. Она думала, что отец упрекнет ее за неподобающий вид, но на его лице читалось лишь волнение – дочке явно было холодно.
Арвид не знал, что она дрожит не от холода, а от страха.
– Отец! Что Ричард делает в Бове? Почему архиепископ Бруно позвал его туда?
В его взгляде читалось недоумение, но Арвид понимал, что дело срочное.
– Бруно – брат Герберги, – пробормотал он.
– Но Герберга Саксонская – мать короля франков!
У Альруны мурашки побежали по коже. По слухам, Герберга ненавидела Ричарда, как и всех норманнов. Ее муж был слабым королем, как и ее сын, сейчас занимавший трон Западно-Франкского королевства. Однако Лотарь мог бы укрепить свою власть, завладей он землями Ричарда.
– Но почему он принял это приглашение? – в отчаянии воскликнула она.
– Ты же знаешь, Тибо де Блуа все время нападает на наши земли, а Бруно предложил обеспечить переговоры между Ричардом и Тибо.
Тибо де Блуа по прозвищу Плут тоже ненавидел Ричарда, но больше всех его ненавидела супруга Тибо, Литгарда. Она неоднократно при свидетелях называла Ричарда бастардом, поскольку его отец Вильгельм не был женат на Спроте, его матери.
– Я не понимаю… Как Бруно связан с Плутом?
– Сейчас речь идет о пограничной области Эвре. И Ричард, и Тибо заявляют о своем праве на эти земли. И не только они. Недавно племянник Бруно, король Лотарь, тоже завел речь об этом. Возможно, они договорятся поделить регион на три части.
Церковники часто добивались мира, не забывая об интересах своих родственников, в этом не было ничего необычного, но дьявольский смех Бруно до сих пор звенел у Альруны в ушах.
– О господи, Альруна, да у тебя зубы стучат! Оденься, а еще лучше – ложись-ка ты спать.
Конечно, спать она не собиралась, но действительно стоило одеться, чтобы выполнить созревший в ее голове план. План, для успеха которого ей понадобится помощь. И отец эту помощь предоставить не сможет. Или не захочет.
Девушка молча бросилась вон из часовни. Во дворе тоже стояли стражники, но они не обратили на Альруну внимания, слишком уж им хотелось спать в этот ранний час. Девушка подбежала к одному из них.
– Арфаст! Ты наверняка знаешь, где Арфаст! Позови его, скажи, что мне нужно с ним поговорить!
Сонно мотнув головой, стражник пошел прочь. У Альруны не было времени удостовериться в том, что он выполнит ее просьбу, – она побежала одеваться.
Арфаст, милый, веселый Арфаст поможет ей! И если скакать достаточно быстро, то еще можно догнать Ричарда! А если им это не удастся, герцог умрет. Альруна была уверена в этом.
Фекан
996 год
Агнесса знала: она должна что-то предпринять, но понятия не имела, что именно. Ей хотелось просто войти в комнату и потребовать у монахов объяснений, но девочка сдержалась. Так она только предупредит их об опасности, но ничего не добьется. Они хотели лишить будущего герцога его законных земель, и вряд ли десятилетняя девочка их остановит. Нет, нужно что-то придумать. Но в голову Агнессе ничего не приходило. Сейчас она думала не столько о том, что же делать, сколько о том, почему она вообще оказалась в такой ситуации.
Господи, что же было в тех свитках, которые искали монахи? Что опасного было в этих записях о прошлом герцогини? Что за тайна могла разрушить мир Агнессы? Тайна, которую хранила герцогиня…
Сколько Агнесса себя помнила, она всегда немного побаивалась герцогиню. Не то чтобы она плохо относилась к девочке, герцогиня даже не была строга или холодна, и все же Агнессе слишком часто говорили, что герцогиня – образец для подражания для всех женщин двора, и девочке сложно было представить себе, что она – живой человек из плоти и крови, со своими слабостями и недостатками. Ее легко было уважать. Но любить? Было в этом что-то неправильное, запрещенное. Агнесса не помнила, чтобы герцогиня когда-нибудь гладила ее по голове, как любила делать бабушка, но девочка могла бы поклясться, что руки у герцогини холодные как лед. Не такие, как у мертвеца, конечно, или у больного… скорее, как у ангела. Ангелы тоже были загадочными существами, наделенными великой силой. Они тоже внушали страх. Тоже были безупречны. Их нельзя соблазнить вкусным ужином, кружкой свежего эля, мягкой постелью или теплом камина. Столь же безукоризненна была и герцогиня. Она не алкала мир ских наслаждений, говорили придворные, она стремилась к добродетели. Сдержанна, тактична, трудолюбива, мудра, наделена потрясающей памятью, талантлива в женских искусствах – вот какой была ее герцогиня. Она не проявляла чувств, заботилась о своей семье и удачно выдавала девушек замуж.
– Нашел?
Агнесса настолько погрузилась в собственные мыс ли, что и не заметила, как брат Реми вдруг замер.
– Это те… записи? – переспросил брат Уэн.
Ответа все еще не последовало.
Агнесса посмотрела на пламя в камине. «Я могла бы наброситься на брата Реми, – подумала она. – Вырвать у него пергамент из рук и бросить в огонь…»
Но брат Реми так и не сказал, те ли это свитки. Да и сгорит ли прочный пергамент? Если и сгорит, то не быстро. Чтобы уничтожить записи, нужно стереть их с пергамента, а это столь же кропотливая работа, как и их создание. У Агнессы не было так много времени. Нужно найти какой-то способ остановить монахов. Ну почему ей ничего не приходит в голову? Ее разозлили слова брата Реми о том, что Господь обделил женщину рассудком. Так почему она ведет себя как девчонка, охваченная страхом за будущее, вместо того, чтобы положиться на свой разум и трезво рассудить, что же делать?!
Тем, что она прячется тут, она лишь подтверж дает мнение монахов о женщинах: они глупы и смиренны, не опасны, не способны на хитроум ные интриги, слишком слабы, чтобы что-либо противопоставить планам мужчин.
Но она должна что-то сделать! Должна…
И вдруг губы Агнессы растянулись в улыбке. А если не доказывать монахам, что она вовсе не глупа? Наоборот, следует приложить все усилия, чтобы ее приняли за дурочку!
Не стоит требовать от них объяснений. Чтобы не позволить им искать тайные свитки, нужно просто…
Девочка больше не улыбалась. Стараясь выглядеть как можно невиннее, она кашлянула и вошла в комнату. На ее лице не было и тени удивления, когда монахи в ужасе повернулись к ней. Агнесса делала вид, словно нет ничего странного в том, что они находятся в этой комнате.
– О господи, девочка, что ты тут делаешь? – опешив, воскликнул брат Реми.
Брат Уэн залился краской.
Видя их столь испуганными, Агнесса едва сумела сдержать злорадство.
– Скорее! – крикнула она. – Прошу вас, пойдемте скорее! Времени почти не осталось!
Глава 3
962 год
Накануне свадьбы Гуннора убежала из дома. В последние дни она редко оставалась там: мысль о том, что вскоре ее сестричка будет принадлежать этому чурбану Замо, сводила ее с ума. Но хуже всего было то, что из соседней деревни пришел священник и окрестил Сейнфреду. Таким было условие Гильды, которая до последнего пыталась отменить свадьбу. В конце концов старуха все-таки поняла, что столь трудолюбивая невестка, как Сейнфреда, ей пригодится, да и сама она не вечна, а кто-то же должен будет присматривать за сыном после ее смерти. Но Гильда хотела позаботиться о том, чтобы будущая невестка не могла проводить языческие ритуалы и не наложила на нее проклятие.
Священник ненавидел этот лес, считал его безбожным местом, где могут жить только звери да отвратившиеся от Господа воры и разбойники, и потому не стал задерживаться в хижине Замо. К облегчению Гунноры, Замо сказал, что для самой свадьбы священник не нужен, достаточно, чтобы брак признал старейшина рода – в его случае это была Гильда. Но Замо хотел подождать со свадьбой до завтра, чтобы наловить дичи для праздничного ужина. Гуннора была уверена, что не съест ни кусочка. Пока Сейнфреда убирала в доме, Гуннора углубилась в лес и вскоре нашла дерево, на коре которого вырезала новые руны. Теперь Гильда их не увидит.
Сегодня она не собиралась чертить тут новые руны. Гуннора вспоминала, как играли свадьбу в Дании. Она часто бывала на таких праздниках. Пол в доме посыпали свежей соломой, столы ломились от деревянных мисок с вяленой рыбой и говядиной, жонглеры веселили гостей, а музыканты играли на костяных флейтах. Здесь же не звучит музыка, слышна только песня леса, а Замо и его мать глухи к этим напевам.
В Дании жених и невеста должны быть из семей одного достатка и статуса. За невестой давали приданое, которое оставалось у нее в случае развода. Но Сейнфреде никогда не стать хозяйкой этого дома. Она будет тут рабыней.
В Дании на свадьбу варили пиво, тут же такое не пили. Гунноре никогда не нравился горьковатый привкус этого напитка, но сейчас ей хотелось пить его до тех пор, пока голова не станет тяжелой и не уляжется боль в груди.
Она зажмурилась, а когда открыла глаза, то впервые заметила, что листья на деревьях уже начали желтеть.
Да, время для свадьбы они выбрали удачно. В Дании октябрь считался самым подходящим месяцем для женитьбы, ведь урожай уже собрали, сено спрятали в сараи, скот зарезали, а рыбу завялили. Но все это не могло примирить Гуннору с мыслью о будущем замужестве сестры, ведь как раз приближающаяся зима и укрепила Сейнфреду в ее решении. «Если мы не сможем остаться здесь, – сказала она накануне Гунноре, – мы просто замерзнем».
Гуннора не боялась холода. «Иса» обратила ее в лед. Но почему она тогда способна испытывать страдания?
Девушка пошла дальше и вскоре вышла к ручью, в котором Сейнфреда мылась по утрам. Такое купание не шло ни в какое сравнение с ванной, которую невеста по датской традиции принимает перед свадьбой. Еще молодую полагалось украсить венком из цветов, но и от этого обычая пришлось отказаться, поскольку в лесу цветы не росли. Не было тут и фаты, которая защитила бы невесту от взглядов злых духов. И только волосы, которые Сейнфреда всегда носила распущенными, теперь можно было собрать в косу, как велела традиция. А ночью Сейнфреда расплетет косу, ночью, когда возляжет с Замо… Он возьмет Сейнфреду в жены, но утром после свадьбы ничего не сможет ей подарить: ни льняное платье, ни резную шкатулку с украшениями. Вивея спросила, получит ли Сейнфреда цепочку в подарок, но Гильда заявила, что и так поступила слишком щедро, позволив сестрам Сейнфреды жить с ней под одной крышей. Вивея была потрясена этими словами, и на лице девочки отразилась такая же беспомощность, как и у Гунноры.
Конечно, Сейнфреда могла прожить без украшений, но не без свободы же! В Дании женщина имела право развестись со своим мужем, если тот не мог ее прокормить или просто плохо к ней относился. Здесь же, по словам Гильды, это было невозможно. Тут жена целиком и полностью принадлежала мужу и даже в случае его смерти оставалась в его семье.
Вздохнув, Гуннора прижалась к дереву с рунами. В лесу все так же царил полумрак, а теперь еще и туман клубился у корней деревьев – предвестник то ли дождя, то ли приближавшейся ночи. Последней ночи, которую Сейнфреда проведет не с Замо. Что бы ни случилось потом – послезавтра ее сестра станет другим человеком.
«А кем стану я? Кто я теперь? – думала Гуннора. – Сирота… Безродная… чужестранка… старшая дочь, которая не смогла дать своим сестрам то, в чем они нуждались… Не смогла подобрать Сейнфреде подходящего мужа, найти Вивее украшения, успокоить Дювелину, когда она плакала по маме. Я ни на что не гожусь».
Смахнув слезы, девушка кончиками пальцев дотронулась до рун. Лес молчал. Звери спрятались, испугавшись человека – или духов, нежити, демонов, обретавших силу осенью. Гуннора их не боялась, она даже надеялась, что ее родители вернутся к ней в облике быков, орлов или волков. «Тогда я и сама обратилась бы орлом, волком, быком, могла бы летать с вами, охотиться, пронзить врагов своими рогами».
Услышав какой-то шорох, Гуннора оглянулась. В последнее время в лесу встречались люди: крестьяне срезали последние листья с деревьев, чтобы скормить их скоту зимой. Гунноре всегда удавалось держаться от них подальше. Вот и сегодня она увидела не людей, а всего лишь белочку.
Зверек бегал от дерева к дереву и временами останавливался, беспокойно поглядывая на Гуннору. Девушке вспомнилась одна из историй, которую рассказывал как-то ее отец, – о Рататоске, белке, сновавшей между верхушкой и корнями дерева Иггдрасиль и переносившей слова орла змею Нидхеггу.
В этой истории не было ничего особенного, и все же Гуннора знала ее, знала многие предания Севера, обычаи и ритуалы, придававшие ее народу силу и отвагу. Да, ей было известно не так много, как Вальраму и Гунгильде, и все же ее познания были глубже, чем у большинства ее соотечественников.
«Кто я и кем хочу стать? Уж точно не одной из этого народа жертв, не беспомощной бабенкой, которая только и ждет, где бы найти муженька да спрятаться у него за спиной, только и ждет, как бы отвернуться от своего рода».
Нет, Гуннора хотела стать сильной женщиной, настоящей дочерью Севера, прислужницей богов, мастерицей рун.
Впервые за долгое время Гуннора почувствовала, что боль и холод отступили. Она вновь ощутила землю под ногами. В недрах этой земли, казалось, билось сердце. Их сердца бились в такт.
Белочка все смотрела на нее, и вдруг Гуннора поняла, что не случайно увидела ее в лесу. Это был знак. Нагнувшись, девушка подобрала камень и швырнула его в зверька. К своему изумлению, она попала. Теперь Гуннора была уверена, что эту белку прислали к ней боги. Фригг, богиня плодородия, требовала принести ей жертву, чтобы брак Сейнфреды оказался счастливым. Вообще-то перед свадьбой следовало принести в жертву черного быка, но тут быков не было. Кроме того, следовало положить под кровать невесте молот. Но и молота в хижине не нашлось. Что ж, придется переосмысливать старые ритуалы.
Гуннора отрубила белке голову, обмакнула пальцы в кровь и нарисовала на дереве руну – седьмую руну «гебо», «подарок». Эта руна отвечала за мир и верность, за единение и дружбу, она могла укрепить союз мужчины и женщины.
– Да будет ваш союз, Замо и Сейнфреда, благословлен детьми, да принесет он мир в ваши семьи, да подарит вам тепло, – громко произнесла Гуннора. Она сама не верила в эти слова, но верила в силу рун. – Да воцарится благополучие в вашем доме, да не будет у вас забот. Да обретете вы счастье.
Ее голос был хриплым, низким.
Голос Гильды – визгливым, надрывным.
Рисуя кровью руну, Гуннора не заметила, что Гильда последовала за ней.
Старуха должна бы радоваться, что сестра ее будущей невестки ушла из дома, но ей показалось странным, что та не осталась с Сейнфредой в такой день.
Туман поднялся уже высоко, и рун не было видно. Гуннора поспешно спрятала мертвую белку за спину, кровь потекла по руке девушки, но Гильда этого не заметила. Теперь на лице старухи читалась уже не подозрительность, а страх. Страх перед этим лесом, затянутым туманом.
Гуннора же больше не боялась. Одиночество, столь мучившее ее в последнее время, развеялось после этого жертвоприношения. Оно стало ее учителем и другом.
– Что ты тут делаешь? – повторила Гильда.
Гуннора улыбнулась – и на мгновение стала похожа на Сейнфреду.
– Ничего… Я пойду с тобой.
Гильда так испугалась, что сглупила и не стала проверять, правду ли говорит Гуннора. Старуха понятия не имела, кто она такая, но скоро… скоро Гильда все поймет.
Наутро после свадьбы все собрались за столом. Пища, как и всегда, была грубой, но сегодня Гунноре казалось, что она и камни съест. Сейнфреда то краснела, то бледнела – возможно, от стыда, а может, от волнения. Она не казалась несчастной, но это ничего не означало, в конце концов, весь день после смерти родителей девушка улыбалась. Замо тоже улыбался, старался не смотреть на мать и на Гуннору, но выглядел довольным. Похоже, невзирая на простоту своей натуры, и он оказался не чужд сильных чувств.
Гуннора провела ночь в лесу, чтобы не слышать, как ее сестра занимается любовью. Вивея и Дювелина ночью крепко спали. Девочки казались немного смущенными, Гильда же – напряженной, точно она готовилась к сражению. Наверное, она теперь не знала, чего ожидать от невестки, и эта неопределенность злила ее. Сейнфреда боялась Гильду, в отличие от Гунноры.
«Я знаю, как умилостивить богов, и знаю язык леса. Я обладаю силой рун. Я ничего не боюсь», – думала старшая сестра.
Она открыто посмотрела Гильде в глаза, а затем перевела взгляд на ключи на поясе Гильды. Теперь эти ключи должны были принадлежать Сейнфреде, ведь это жена хозяина дома обязана хранить шкатулки с украшениями и следить за кладовой. А Гильда и не думала отдавать ключи. Вначале старуха немного смутилась, но затем упрямо уставилась на Гуннору и схватилась за пояс.
– Не думай, что теперь все станет легче, – едва слышно проговорила она.
И хотя Гунноре это не понравилось, она была рада, что ситуация и так ясна.
– Я буду помогать вам в работе по дому, – прошипела она, – но я тебе не служанка. Поэтому не смей так со мной разговаривать.
Замо беспокойно поерзал на месте, улыбка сползла с его лица. Гильда же на сына даже не посмотрела.
– Не стоит тебе задирать нос, – заявила она. – Работа еще никому не вредила. Мы должны трудиться, чтобы искупить грех Адама и Евы.
