Текст книги "Хроника смертельного лета"

Автор книги: Юлия Терехова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

22 июня 2010 года, Москва, 28°C

Орлов любил бродить по центру, по Тверской, в районе Пушкинской площади, время от времени натыкаясь на знакомых, которых давно не видел, перекуривая на скамеечках в скверах. Подобный променад его успокаивал. Тем более, он давно себе в этом удовольствии отказывал. Но издерганный и затравленный, он взбунтовался и потребовал у начальства неиспользованный отпуск. Они пошли ему навстречу и отпустили на месяц – случай в их конторе беспрецедентный. Вот он теперь и брел, глядя себе под ноги, не разбирая дороги…

– О, мой Бог, кого я вижу! – веселый женский голос окликнул его. – Орлов! Глазам не верю – это ты?

Орлов с трудом узнал в стройной, великолепно одетой женщине подругу юности Олечку Вешнякову. Пятнадцать лет назад она считалась девушкой привлекательной, а теперь стала неотразимой – модно подстриженные волосы цвета воронова крыла, искрящиеся серо-зеленые глаза, макияж, безупречный и невидимый, манеры истинной леди. Ярко-изумрудный летний костюм осмелилась бы надеть не каждая – цвет обязывал, но Олечка была в нем бесподобна.

– Сто лет тебя не видела, – щебетала она, всматриваясь в его лицо, пожалуй, чуть напряженнее, чем следовало бы просто старой знакомой. – Ты чего такой замученный?

Ну не рассказывать же ей, что пять суток отсидел в СИЗО!

– Зато ты выглядишь шикарно, – улыбнулся Орлов, призвав на помощь все свое возможное обаяние. – Цветешь!

– Скорее – процветаю, – с готовностью кивнула Ольга.

– Я слышал, ты замужем? – спросил он, припоминая, что кто-то ему говорил об этом.

– Сходила, – улыбнулась она. – Развелась пару лет назад. Но обеспечила себя на всю оставшуюся жизнь. А ты? Не женат?

Орлов покачал головой.

– А мне говорили, что ты все еще с Астаховой? Неужели это правда? – вопрос был задан как бы между прочим, но глаза Олечки испытующе прищурились.

– Можно сказать и так… – вяло пробормотал Орлов. Напоминание о Катрин резануло его по сердцу.

Выйдя из СИЗО, он сразу пришел к ней, грязный, вонючий и озлобленный. От него несло тюрьмой, и он заметил, как брезгливо наморщила носик Катрин. Пока он мылся, она нашла старые джинсы и футболку, оставшиеся после того, как она вывезла его вещи, и заблудившиеся на задворках ее гардеробной. Катрин сварила ему кофе и, не произнесла ни слова, когда он появился на кухне. Ее поведение сводило Орлова с ума.

– Так и будешь молчать? – не выдержал он, грохнув кофейной чашкой о блюдце и закуривая сигарету.

– Давай поговорим, – отозвалась Катрин, дернув бровью, – если тебе есть что мне сказать.

Она откинулась на спинку стула, в ожидании глядя на него. Кое-как подколотые длинные волосы то и дело падали ей на лоб, и она в раздражении поправляла их, поднимая тонкие руки так женственно, что от тоски по ней у Орлова заныло под ложечкой. Нет, нельзя вкладывать в эти руки оружие против себя – она вонзит врученный ей стилет прямо ему в сердце, не колеблясь ни мгновения.

– И чего ты ждешь? – усмехнулся Орлов. – Моих извинений? Зачем они тебе?

– Да и припозднился ты с ними, – с горечью кивнула она.

Вновь повисло гнетущая тишина. Он видел, что Катрин все же ждет от него каких-то слов, а он не мог эти слова из себя выдавить… Нет, нельзя.

– Ладно, – вымученно начал он, – я скажу. Помнишь, у Тохи…

– Что именно я должна помнить? – спросила она сухо. – Ты наговорил и сделал тогда массу приятных вещей, из тех, которые не забываются.

– Я говорил, что не знаю, люблю ли я тебя… Это неправда. Это не так.

– Неправда? – подняла она бровь. Его всегда интриговала ее способность поднимать именно одну бровь. Как это у нее получается?

– Неправда, – подтвердил он почти через силу. – Я люблю тебя. И всегда любил. А то, что я совершил в ту ночь… – он запнулся.

– Любишь, значит. Тебе понадобилось посидеть на нарах, чтобы это понять? – сарказм был неуместен, и Катрин осознала это, но поздно – опасные слова уже сорвались с языка. Лезвие сверкнуло, и металл мягко вошел в то нежное, что трепетало и билось в напрасной, истрепанной надежде. Орлов с неприязнью посмотрел на нее.

– Представь себе, понадобилось… – пронзительная обида подступила к горлу и, не будь он молодым здоровым мужиком, то наверно, заплакал бы. Но он перед ней не унизится.

– Мне понадобилось пять суток посидеть именно там, чтобы понять, что я тебя люблю – бессердечную стерву! – выпалил он. – Я сам себя за это презираю. Все мои проблемы – из-за тебя!

Катрин побелела.

– Почему бы тебе не ударить меня еще раз? – она говорила тихо, но ее голос был страшен. – Может, тебе станет легче после этого? Выплесни на меня все свои рефлексии, трус! Мне не привыкать! – Катрин захлестнула ярость, и, не помня себя, она схватила стоящую на столе кофейную чашку и запустила ею в Орлова, попав ему прямо в лоб. Чашка упала на пол и разбилась. Облитый остатками кофе, вытирая выступившую из рассеченного лба кровь, Орлов медленно поднялся.

Он действительно ее ударил. Это оказалось так легко – размахнуться и хлестнуть по лицу, гораздо проще, чем в прошлый раз. Орлов ударил ее с такой силой, что у него нестерпимо заныла ладонь.

Катрин ахнула и отшатнулась. Она потеряла дар речи на пару секунд, а затем расхохоталась. Она смеялась таким жутким смехом, что он испугался.

Схватив Катрин в охапку, Орлов прижал ее, продолжавшую содрогаться в конвульсиях истерики, к себе. Когда она стала затихать, он приподнял ей голову и попытался поцеловать. Катрин резко отвернула от него лицо. А когда он попытался расстегнуть ее рубашку, заправленную в джинсы, оттолкнула его. С трудом переводя дыхание, вытирая тыльной стороной ладони рот, она твердо произнесла: «Убирайся!».

…Не поняв мелькнувшей в глазах Орлова злобы, Олечка взяла его под руку.

– Ну и долго мы будем здесь стоять, посреди улицы? – кокетливо спросила она.

– Что ты предлагаешь? – Орлов взирал на нее не без удовольствия, такую веселую и красивую. – Можем посидеть в ресторане…

– Фи! – перебила его Олечка. – Ресторан не место для встречи старых друзей. Если у тебя нет возражений…

– Возражений нет, – быстро ответил Орлов.

– И если у тебя не напряженно со временем…

– И времени у меня вагон, – не без иронии кивнул он.

– Тогда я приглашаю тебя в гости, – вскинула она на него внезапно потемневший взгляд. – Ты как?

Он не колебался ни мгновения: возможно, Олечка – именно то, что ему сейчас нужно. Красивая женщина, ни к чему не обязывающий секс – почему бы и нет?

– Буду рад. Только не мешало бы отметить нашу встречу… Что желаешь? – спросил он, прижимая ее к себе. – Шампанского?

– Ты помнишь, что я люблю? – Олечка чуть отстранилась и внимательно посмотрела на бывшего возлюбленного. Он улыбался, глядя в ее зеленые глаза. – Брют, – неожиданно робко произнесла она.

– Я помню, – усмехнулся он. На самом деле, он не помнил – хорошо, она сама сказала.

– Я подожду тебя в машине, – кивнула Олечка в сторону спортивного Мерседеса, стоящего у края тротуара на платной стоянке. – Давай быстрее.

…Они ворвались в ее квартиру, торопливо опрокинули по бокалу Moёt, и он овладел ею, не дойдя до кровати, на полу, не раздевшись сам и не раздев ее. Олечка, потрясенная его пылом, не заметила, как отлетали пуговицы с ее дорогущего костюма…

…Орлов пришел в себя за полночь. На постели, до которой они в результате все-таки добрались, рядом с ним спала женщина. Он не сразу понял, что это не Катрин. Олечка… Пропади все пропадом. Что он здесь делает? Три бутылки из-под шампанского валялись на полу, и голова болела адски. Он сел на кровати и понял, что до сих пор пьян. Впервые в жизни нажрался брютом, позор. Олечка тоже открыла глаза и повернулась к нему.

– Милый, ты не спишь?

– Нет, – его покоробило от слова «милый». – Мне пора.

– Не уходи, – она погладила его ладонь. – Уже так поздно. Останься до утра. Ты еще не протрезвел, как ты поедешь?

– Возьму такси, – сказал он, отнимая у нее руку и вставая с кровати.

– Как хочешь… – в ее голосе не звучало обиды. – Все равно это было замечательно. Если б не одна деталь…

– Какая деталь? – обернулся к ней Орлов, застегивая джинсы.

– Меня зовут Ольга, мой милый, Ольга, а не Катрин, – она безмятежно улыбалась.

Орлов сглотнул ком в горле.

– Я назвал тебя Катрин? – с омерзением к самому себе спросил он.

– Не назвал, а на-зы-вал, – отчеканила она. – Послушай меня, Андрей. Не скажу, что мне это приятно. Но теперь мне плевать. Секс действительно хорош. Ты с возрастом стал лучше в постели – мужественнее, мощнее. Ты все еще ее любишь?

– Нет, – его голос не дрогнул.

– Да, – она рассмеялась. – Она тебя обидела? Наставила тебе рога?

– Хватит! – Орлову не терпелось поскорее убраться отсюда. Ему была неприятна Олечка, и он сам себе был противен. Ему мучительно хотелось к Катрин, но и помыслить было невозможно вновь отправиться к ней на поклон. Особенно теперь.

– Я позвоню тебе, – сказал он вяло.

– Не стоит, – усмехнулась Олечка. – Никогда не давай обещаний, которые не собираешься выполнять.

«Если не поймаю такси, пойду пешком, – подумал Орлов, захлопывая за собой дверь, – хотя и идти придется всю ночь».

Олечка заперла за ним. Накинув шелковый пеньюар, она прошла в гостиную и, забравшись в кресло с ногами, закурила. Господи, да что же это! Как она молила Бога об этой встрече! Как она тосковала все прошедшие годы о первой любви, о том, кто бросил ее тогда, давно – жестоко и без раздумий. Вышла замуж, чтобы забыть его – идиотка! И вот сегодня, получив шанс, она его упустила! Позволила ему уйти – теперь навсегда… Он все еще сохнет по Катрин, будь она проклята! Пятнадцать лет назад она была самонадеянно уверена в себе и в его чувствах к ней. Если б она только могла представить, чем кончится поездка на ту полуразвалившуюся дачу!

Закурив вторую сигарету, Олечка подошла к бару, налила и махнула залпом полстакана коньяку. Коньяк плавно улегся на выпитое ранее шампанское. Она опять закурила. Ей хотелось плакать, как тогда, в юности, но она запретила себе плакать по нему еще в больнице. И она не плакала – ее глаза были сухи. Плакало ее сердце, заливаясь теми слезами, что невозможно иссушить.

Звонок в дверь показался ей совершенно потусторонним звуком. Она была совершенно уверена, что Орлов не вернется, и поэтому даже и не ждала. Ткнув сигарету в пепельницу, она метнулась к двери, распахнула ее и застыла, с удивлением всматриваясь в стоящего перед ней, не веря глазам.

– Ты?!..

24 июня 2010 года, Москва, 30°C

– Мам, я – гулять! – крикнула из коридора Вера, и Вероника услышала стук захлопнувшейся за старшей дочерью двери. Она со вздохом постаралась приглушить острую тревогу, начинавшую точить ее каждый раз, когда девочка уходила из дома. Она знала компанию дочки – это были одноклассники, дети из благополучных семей. Но что понимать под благополучием?

У многих из них водились деньги, и именно это беспокоило Веронику Муфтяк, в девичестве – Смолину. Она все время помнила о младшем брате Юре, и не существовало напасти, пугавшей ее больше, чем наркотики. Пока Вера хорошо училась, была организованной и послушной, но кто знает, откуда может подкрасться беда…

Вероника заглянула в комнату, где лежал парализованный отец. Он, казалось, спал. Привычным жестом она проверила под ним простыню и с удовлетворением отметила, что она сухая. Скоро он проснется, и главное – не пропустить момент, когда ему понадобится опорожнить мочевой пузырь, иначе придется менять постель, а ей одной, без помощи Веры, его не поднять. Впрочем, неприятность может случиться с ним и во сне.

Отца Вероники разбил инсульт после того, как Юру арестовали по подозрению в хищении и сбыте наркотических средств из Института Скорой помощи, где он работал врачом-анестезиологом, а когда тот неожиданно умер в СИЗО, обширный инфаркт унес их мать. Жизнь Вероники, и без того нелегкая, превратилась в бесконечный кошмар. Они ютились в тесной квартирке – в одной комнате мать с отцом, в другой – Вероника с мужем и двумя дочками, а Юре, после Вероникиного замужества, осталась маленькая кухня, где он ставил на ночь раскладушку. Та полностью не помещалась на кухне, и его ноги оказывались в прихожей. Так они и жили. Пока не арестовали Юру.

Вероника, десять лет проработавшая учительницей физики в средней школе, уволилась – не с кем было оставить беспомощного отца. Муж, не выдержав такой жизни, больше походившей на агонию, бросил ее и теперь платил жалкие алименты. Она зарабатывала себе на жизнь шитьем. Когда-то, еще в юности, мама научила ее шить – и весьма недурно. Сначала Вероника обшивала себя и дочек, еще подруг, а затем к ней потянулись клиентки, особенно с нестандартными формами, которые отчаялись купить себе подходящую одежду в магазине и устали от презрительных взглядов худосочных продавщиц. Вероника умела строить точные выкройки – искусство, доступное немногим. Правда, пришлось занять денег и купить хорошую швейную машинку – «Зингер», но это оказалось отличным вложением – она стала работать раза в два быстрее и многие нудные и трудоемкие операции, как, например, обметка швов и петель, значительно упростились.

Но все же средств катастрофически не хватало – дети росли не по дням, а по часам, уйма денег тратилась на предметы ухода за отцом и лекарства… А тут еще и из налоговой ее стали беспокоить, требовать, чтобы Вероника платила налоги с тех, в общем-то, смешных сумм, зарабатываемых ею. И никого не волновало, что на ней – трое иждивенцев, и она крутится как белка в колесе. А порой уже нет сил, и видеть она стала хуже – сказывалось постоянное напряжение зрения – а у нее даже к окулисту нет времени сходить.

И вот, Вероника вновь села за швейную машинку и стала обметывать петли на шифоновой блузке, которую предполагала сдать клиентке на следующий день. Послушный автомат безупречно выполнял монотонную работу, когда Вероника вздрогнула от звонка.

– Кто там? – крикнула она, подходя к двери.

– Милиция, – услышав это, Вероника в панике щелкнула замком.

На пороге стоял мужчина лет тридцати пяти в светлых летних брюках и серой футболке, с голубыми улыбчивыми глазами и аккуратными усами.

– Старший оперуполномоченный уголовного розыска майор Зубов, – представился он, показывая удостоверение. – Можно войти?

Вероника пропустила его в квартиру. В это время она услышала невнятное бормотание.

– Простите, я на минуту, – бросила она и устремилась в комнату отца. К сожалению, она опоздала. И пижама, и простыня совершенно промокли. Вероника от огорчения чуть не заплакала.

– Что вы хотели? – крикнула она в открытую дверь, начиная поворачивать отца, чтобы переодеть его и поменять белье.

Зубов заглянул к ней и увидел, чем она занимается.

– Вам помочь? – спросил он и, не дожидаясь ответа, подошел и легко поднял исхудавшего, истаявшего старика на руки.

– Посадите папу в кресло, – с благодарностью посмотрела на него Вероника, – надо сменить пижаму.

– Дайте мне одежду, – сказал Зубов, хотя от резкого запаха мочи его замутило. – Я его переодену, а вы пока застелите постель. Так будет быстрее.

Застегивая пижамную куртку на старике, он спросил:

– Почему вы не покупаете подгузники для лежачих больных? Это бы вам сильно облегчило жизнь.

Вероника помолчала, натягивая простыню, а потом довольно резко ответила:

– А вы в курсе, сколько такие подгузники стоят? Нет? Шестьсот рублей, самая скромная упаковка – а в ней восемь-десять штук, по две-три каждые сутки… Я не могу себе это позволить. Шитьем много не заработаешь, а у меня две дочки, и они растут, как бамбук…

– Простите, я не подумал, – смутился Зубов.

Действительно, вдвоем они справились минут за десять, и вскоре признательная Вероника поила Зубова чаем на кухне.

– Вы, наверное, опять по Юриному делу? – грустно спросила она.

– Открылись новые обстоятельства, – кивнул он, – но я надолго вас не задержу. Взгляните на несколько фотографий – может, вы видели брата с кем-либо из этих людей?

– Вряд ли, – Вероника покачала головой. – Мы с Юрой жили, совершенно… ну как бы это сказать… разъединенною жизнью. Я видела, что он скатывается, но ничего не могла сделать – мне было не до него. Дико, наверное, слышать такое… Но поймите – мне приходилось метаться между обозленным мужем, плачущими детьми и требовательными родителями. Грех так говорить, но, по большому счету, сейчас я живу спокойнее. Сама себе хозяйка, ни перед кем ни в чем не отчитываюсь. А папа – что ж, я начала привыкать. А заработать бы денег побольше – сиделку б наняла, хоть дня на три в неделю, а то на девок моих времени совсем не хватает.

Зубов терпеливо Веронику выслушал, но потом все же выложил перед ней пять фотографий.

– Какие интересные лица, – задумчиво сказала Вероника. Она брала каждую фотографию по очереди, внимательно разглядывая. Так прошло несколько минут. Она с сожалением отложила снимки.

– Увы… – вздохнула она, – никого не узнаю… Неужели кто-то из них убил Юру?

Зубов вздрогнул и нахмурился.

– Вовсе нет, с чего вы взяли? – он начал собирать фотографии со стола. Вероника задержала его руку.

– Подождите, – остановила она майора и вновь стала рассматривать глянцевые карточки. Потом опять качнула головой.

– Нет, – в ее голосе прозвучало искреннее сожаление, – никого не знаю, – повторила она печально.

Майор расстроился. Что за человек был Юрий Смолин, если невозможно нащупать ни единой его связи? Такое в практике Зубова встречалось впервые. Он хорошо помнил, что сказал следователь Варнава о нелюдимости молодого анестезиолога. Признаться, не особо ему поверил. Что значит – вообще нет контактов? То ли Смолин боялся людей, то ли ненавидел их.

– Вероника, – спросил он, – а что вы можете рассказать о вашем брате? Какой он был человек? Еще до того, как он стал…

– Наркоманом? – закончила Вероника и удрученно продолжила: – В детстве Юра был легко возбудимым, нервным мальчиком. Именно по этой причине его постоянно обижали во дворе – детям нравилось доводить его до слез. А он, такой вспыльчивый, не мог не реагировать на их грубые выходки. Потом Юра прилично окончил школу, поступил в мединститут. Уверена, именно там он впервые попробовал наркотики.

– А в институте у него были друзья? – поинтересовался Зубов.

Вероника махнула рукой.

– Что вы, какие там друзья! Сначала Юра был одержим идеей стать хирургом… Потом эта травма руки – так по-дурацки все получилось, бутерброд делал, нож соскользнул, повредил сухожилия – и все, покатился… Сначала впал в депрессию, затем – с грехом пополам окончил институт, – она снова тяжело вздохнула.

– Скажите, а он никогда не упоминал Сергея Булгакова?

На ее лице не отразилось ничего – даже простого интереса:

– Нет, не припомню. А кто это?

– Да неважно, – Зубов встал. – Простите, Вероника, что отнял у вас время…

– Ну что вы, – улыбнулась она. – Это вам спасибо, что помогли мне с папой.

Зубов попрощался и ушел. Вероника несколько мгновений стояла неподвижно, словно собираясь с мыслями, а потом, не чуя ног, кинулась в комнату и рванула дверцы книжного шкафа. Оттуда полетели книги, журналы и старые фотоальбомы. Некоторое время комната напоминала охваченную торнадо бензоколонку, но в итоге Вероника нашла то, что искала. Переведя дыхание, она стала всматриваться в лица на большой фотографии. Стандартная фотография выпускников, какие делают в любой школе – овальный портрет каждого ученика, с именем и фамилией. Вот Юра – серьезный юноша с заметно пробивающимися усиками. А вот и тот, с фото, что показывал ей майор – такое лицо не из тех, что забываются. Ей сразу оно показалось знакомым, а теперь Вероника поняла, что не ошиблась.

Это он. И что-то здесь нечисто. Без причины не стали бы ворошить неприятное прошлое. Ведь когда погиб Юра, она, заливаясь слезами, молила следователя, чтобы дело не закрывали и нашли убийцу – ее мучила страшная вина за младшего брата. Тогда никого не нашли и дело отправили в архив. Но сейчас ситуация изменилась. Этому человеку с фотографии придется заплатить. Много заплатить. А узнать его адрес и телефон не составит труда.

25 июня 2010 года, Москва, 30°C

…– Послушай, – Зубов подошел к столу напарника, зарывшегося в бумаги уголовного дела. Майор держал в руках сводку происшествий за минувшие сутки: – Помнишь, в деле об убийстве Полины Стрельниковой мелькало имя Ольги Вешняковой?

Глинский наморщил лоб.

– Не помню, – признался он, – в связи с чем?

– В связи с нашим другом Орловым, – усмехнулся майор. – Он встречался с ней давным-давно. Она и свела на свою голову всю эту компанию с Екатериной Астаховой. Вспомнил?

– Вроде бы. И что с ней?

– Похоже, нам прибавится работы, – Зубов кинул сводку Глинскому на стол. – Ольга Сергеевна Вешнякова найдена мертвой у себя дома вчера вечером. Картина преступления сильно похожа на то, что случилось со Стрельниковой.

– Шутишь?!

– Какие уж тут шутки. Сергеев звонил. В крайнем раздражении. Сказал, что если не растрясем задницы – крепко пожалеем. Жаль, осмотр места преступления обошелся без нас – там работала группа из местного отделения. Давай, принимайся за дело. Надо запросить сравнительную экспертизу отпечатков и данных патологоанатома по Стрельниковой и Вешняковой. Займись этим. К пяти будь готов докладывать у Лежавы.

– Когда она погибла? Вчера?

– Нет, не менее чем за сутки, как ее нашли.

– А кто ее нашел?

– Приятель Вешняковой, обеспокоенный тем, что ее телефон непрерывно занят, мобильный недоступен, а дверь она не открывает. Вешнякова и он собирались лететь на какой-то курорт сегодня вечером. Попросил соседку открыть дверь. Картина аналогичная – множественные резаные и колотые ранения, изнасилование, и не поверишь – диск в музыкальном центре.

– Ни хрена себе…

– Именно.

– Верди?

– Верди. Он видимо, большой любитель старины Джузеппе. На этот раз – «Аида».

– Ни хрена себе! – повторил капитан. – Установили точное время смерти?

Зубов похлопал его по плечу.

– Работай, генацвале, работай. Все сам. У тебя пара часов на составление отчета и плана оперативно-розыскных мероприятий по этому делу. И не забудь установить алиби всех замешанных в деле Стрельниковой – и женщин, в том числе.

– А за эти пару часов я не должен в прачечную сбегать? И познать смысл жизни? – уныло пробормотал Виктор и обречено уткнулся в отпечатанную на принтере сводку происшествий.

– Итак? – полковник Лежава постукивал пальцами по кожаному бювару, – Можем ли мы быть уверены в том, что обе женщины, Вешнякова и Стрельникова, убиты одним и тем же человеком? Хочу услышать все за и против.

Глинский откашлялся.

– Ну, прежде всего жестокость, с которой совершены оба преступления – множественные ранения в области груди, живота, промежности. Обе жертвы изнасилованы. Обе умерли от потери крови. Обе накачаны фентанилом. В обоих случаях убийца включал музыкальное сопровождение. У обеих связаны руки за спиной, а на лице – следы скотча. И обе имели отношения с Орловым.

– А чем связали руки Вешняковой? – спросил полковник.

– Тонким ремешком от ее костюма, – пояснил Виктор. – В обоих случаях – намалеванная надпись на стене с одинаковым содержанием, написанная одной рукой, что, казалось бы, не оставляет сомнений, что убийца – одно и то же лицо.

– Казалось бы? – поднял голову Лежава.

– Да, потому как только дело доходит до экспертизы биоматериала – тут начинается чехарда.

– А именно?

– А именно: сперма, обнаруженная в телах убитых, принадлежит разным мужчинам.

– Любопытно, – Лежава протянул руку за результатами сравнительной экспертизы. – Гм, действительно. Нельзя ли поподробнее?

– Биоматериал в трупе Стрельниковой принадлежит Олегу Рыкову – группа крови вторая, резус отрицательный. Но по его собственному признанию, он не пользовался презервативом. Выходит, если у Рыкова алиби по времени, то презервативом пользовался убийца, верно? Дальше совсем уже одни странности. Биоматериал из трупа Вешняковой принадлежит мужчине с первой группой, резус положительный. Взятые ранее пробы крови позволяют подозревать Андрея Орлова, Сергея Булгакова и Антона Ланского. По иронии судьбы у трех мужчин в этой компании оказалась одна группа крови. Придется делать анализ ДНК, а это отдельная история. И недешевая, к тому же.

Глинский сделал паузу, собираясь с мыслями, затем продолжил:

– Но дело в том, что отпечатки пальцев, снятые в квартире Вешняковой, позволяют однозначно утверждать – Орлов был в ее квартире и причем – совсем недавно: его пальцы остались на мебели, на бокалах, на бутылках из-под шампанского – даже запах еще не выветрился. Короче, повсюду. Правда, есть еще не идентифицированные отпечатки.

– Итак, Орлов? – спросил полковник. – Получается, выпустив его из-под стражи, мы обрекли на гибель еще одну невинную жертву?

– Я бы не стал утверждать столь категорично, – покачал головой Зубов. – Не исключено простое совпадение – трагическое совпадение. А если предположить, что Орлова подставляют? С самого начала? И стакан тот – подкинули. А в случае с Вешняковой – вдруг настоящий убийца следил за ним? И Орлов сам привел его за собой в квартиру Вешняковой. Представить трудно, но можно.

– Установлено, – вмешался в его рассуждения Глинский, – что днем, накануне смерти, Вешнякова пользовалась своей машиной – ездила за покупками и в парикмахерскую. В салоне «Aldo Coppola» она расплатилась картой в час дня. Чуть позже – в бутике на Тверской. Где-то там они и пересеклись, судя по всему, случайно. Орлов оплатил картой три бутылки Moët в Елисеевском гастрономе.

– С чего взял, что случайно?

– В ее электронной переписке не обнаружено писем от него. В мобильнике отсутствует его номер. Отношений они не поддерживали.

– Возникает резонный вопрос, – полковник начал терзать дужки очков, как всегда он делал, размышляя, – если убийца № 1 и № 2 – одно и то же лицо – Орлов, то почему он отправился на дело, не захватив с собой кондом, как в первом случае? А если убийство скопировано Орловым, то он – убийца № 2 – не мог знать, что № 1 пользовался презервативом. Но может быть и третий вариант – и мне он кажется наиболее логичным и простым.

Лежава неторопливо сложил и разложил дужки очков, формулируя мысль, и продолжил:

– Есть некто третий, помимо Рыкова и Орлова, которым просто не повезло. То есть, женщина ложится в постель с мужчиной добровольно – в первом случае у нас это Стрельникова и Рыков, во втором – Вешнякова и Орлов. А когда наши горе-любовники отваливают – или, точнее, сбегают – появляется этот третий и вершит страшное дело. И, красавец, пользуется презервативом.

Зубов и Глинский с готовностью закивали – умозаключение Лежавы было логичным.

– Что с кровью убитой? – спросил полковник.

– Средняя степень опьянения – примерно два промилле. Хотя возможно, к моменту смерти она уже немного протрезвела – как я уже говорил, там нашли три пустых бутылки из-под Moёt. Если ей досталась половина, то значит, от момента принятия до момента смерти прошло примерно пять часов, о том же, кстати, говорит и содержимое желудка. Он практически пустой. Ах да, она еще коньяка махнула, но немного и аккурат перед самой смертью – он даже всосаться не успел.

– А что с алиби этой чудной компании?

Виктор помялся – похвастаться было, откровенно говоря, нечем.

– Пока только в общих чертах… Времени мало. Завтра я все уточню. Но пока все выглядит следующим образом. Я ориентировался на данные экспертизы, о том, что Вешнякову убили между одиннадцатью вечера и тремя ночи. Орлова я дома не застал, матери я не объяснял причины моего любопытства, сказал, что несколько суток не могу его поймать. Она заявила, что спала и не слышала, во сколько пришел ее сын. Сергей Булгаков был на суточном дежурстве – у него алиби, казалось бы, безупречное, но все же надо уточнить. Мало ли – отпрашивался или еще что-нибудь…

– И все? – удивился полковник. – Ты этот лепет называешь – в общих чертах? Ты ничего не узнал и ничего не проверил!

– Товарищ полковник, – взмолился Глинский, – у нас времени было мало! Мы же еще дело Смолина поднимали!

– Чтобы завтра данные по каждому фигуранту лежали у меня на столе! К двум часам! – отрезал Лежава. – По каждому!

– Слушаюсь! – вытянулся на стуле Глинский. – Хотя я не понимаю, на кой леший нам алиби женщин, замешанных в этом деле?

– Давай, уточняй все быстрее, – мрачно приказал Лежава, – мы не можем допустить еще одной жертвы. Маньяк ли это, или же преступление скопировано – все равно крайне дурно пахнет. А что до женщин, то тебе известно, сколько случаев изнасилований, причем с кровавым исходом – в женских тюрьмах?

– Но они же не… – в недоумении начал Виктор, представив себе Катрин и Анну – таких красивых, женственных и манящих, сводящих с ума окружавших их мужчин…

– Это ты, капитан, так думаешь. Но, ежели окажется, что Рыков и Орлов невиновны, такая гипотеза удачно объясняет отсутствие одинаковой спермы в двух трупах. И никакого кондома не нужно. Что с орудием убийства?

Глинский откашлялся:

– На месте преступления снова нашли острый медицинский скальпель, как и на месте первого убийства. Но ведь совершенно необязательно, что убийца пользуется скальпелями в повседневной жизни. Я хочу сказать, что он – медик? Скорее, эта улика говорит об обратном – зачем убийце так подставляться? А скальпели можно и купить, и украсть… а ему по большому счету может быть все равно, чем резать жертв, а скальпелем удобнее…

– Согласен, – полковник побарабанил пальцами по столу. – Но откуда-то эти скальпели берутся на месте преступления? А как там насчет следственного эксперимента в квартире Ланского? Что он показал?

Зубов покопался в бумажках. Не найдя нужной, он с раздражением захлопнул папку и начал рассказывать:

– Картина складывается такая. Все разошлись спать в районе половины третьего. Дверь, по показаниям Анны Королевой, была заперта. Не ложилась спать одна Астахова. Чего уж там ждала – одному Богу известно, но выпила она прилично. В три или около того вернулся Орлов. Астахова сама открыла ему дверь. После чего между ними произошел скандал, которого, якобы, никто не слышал. По результатам следственного эксперимента – громкие звуки с кухни различимы только в гостиной, да и то – едва-едва. И не через стену, а в случае, если и в гостиной, и на кухне открыты окна. То есть – через улицу.

– А окно в гостиной было открыто? – спросил полковник.

– То-то и оно, что закрыто. Рыков говорит – окно он закрыл собственноручно, так как на улице начался сильный ветер. Что подтверждает дактилоскопия – окно закрыто именно им. И ветер ночью действительно был сильный.

– Дальше.

– В шесть часов утра Рыков уходит, предупредив Королеву. При этом он слышит звуки в ванной комнате, словно кто-то принимает ванну. Как потом мы выяснили, этот кто-то – Мигель Кортес. Ему почему-то приспичило мыться именно в тот ранний час. Но криминала в том нет, поскольку Стрельникову убили намного позже. Итак, Рыков уходит, захлопывает за собой дверь. Дверь фирменная металлическая, с американским замком, который можно отпереть изнутри, потом ее достаточно захлопнуть, что он и делает. В идеале ее бы потом запереть снаружи ключом, но у Рыкова его нет. И чтобы попасть обратно в квартиру, ему необходим ключ, а его у Рыкова, повторяю, нет.