Текст книги "Метресса фаворита. Плеть государева"

Автор книги: Юлия Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 18. Генерал Клейнмихель

Честность и бескорыстие самого Аракчеева не

подлежат никакому сомнению: он берёг казённую

копейку, был очень скуп на неё и строго

разграничивал свои собственные средства от казённых.

Если он был богат, то этим богатством обязан

исключительно щедротам своего царственного

друга и той простоте и строгой бережливости,

которые он ввёл в свой образ жизни и домашнее

хозяйство.

Всякое плутовство и мошенничество, как только он

узнавал о них, строго им преследовались; если же он

относился довольно равнодушно к некоторым

явлениям полковой экономии, то, кажется, единственно

вследствие сознания, что при всём своём могуществе он

бессилен искоренить это зло, вошедшее, по-видимому,

в плоть и кровь служившего тогда люда.

А. К. Гриббе

Обо всех вышеперечисленных событиях Псковитинов и Корытников узнавали из писем друзей и знакомых.

– Клейнмихель пытается разрабатывать идею графа относительно заговора против его высочайшей особы. – Прочитав очередное послание, Псковитинов грустно уставился на друга. – Что скажешь, может, оставить тебя с поджогом разбираться, а самому прокатиться до Новгорода?

– Если ты прав, боюсь, не в добрый час Мусин-Пушкин взялся в рыцарей играть. Заседатель Уголовной палаты – это пожива как раз для Клейнмихеля. Как бы он Ивана-то Петровича с кашей не съел. Жеребцов ведь, если что, за нашего приятеля, поди, не заступится. Ему даже приятнее его в жертву принести и заодно выслужиться перед Аракчеевым.

Псковитинов хотел было ответить, «да подавится он Мусиным-Пушкиным», но передумал. А к слову, мог ли обыкновенный заседатель Уголовной палаты, чиновник десятого класса, хоть как-то противостоять грозному генералу, у которого вместо мозгов приказ, подписанный самим государем? Да, даже не приказ. Аракчеев только допустил мысль искать заговорщиков, император попросил разобраться, а этот и рад исполнять.

С другой стороны, мог ли милейший Мусин-Пушкин каким-нибудь образом воздействовать на решившего во что бы то ни стало записать его в заговорщики Клейнмихеля? Обратиться за помощью к высокопоставленным родственникам? А много ли таковых спешат не то что протянуть руку и оказать помощь, а хотя бы знаться со своей менее удачливой роднёй? Опять же, если в обвинении будет сказано, что Иван Петрович Мусин-Пушкин участвовал в организации заговора против первого лица в государстве после императора... М-да, вряд ли кто согласится хотя бы пальцем пошевельнуть ради его спасения.

Впрочем, стоит ли недооценивать послужной список самого Мусина-Пушкина? Ведь если разобраться, это сейчас он носит штафирку, и только военная выправка и несколько отрывистая речь выдаёт в нём ветерана и героя.

Иван Петрович Мусин-Пушкин действительно был героем войны с Наполеоном, которую он закончил в чине полковника лейб-гвардии Измайловского полка, племянник графа Алексея Семёновича[76]76
  Мусин-Пушкин Алексей Семёнович (1730—1817) – российский дипломат, граф Священной Римской империи, российский посланник в Великобритании и в Швеции, действительный тайный советник.


[Закрыть], сын отставного майора, Иван Петрович начал службу в 1801 году рядовым, но всего через три месяца был пожалован подпрапорщиком, потом через три года портупей-прапорщиком и прапорщиком. В битве союзных войск с Наполеоном при Аустерлице 20 ноября 1805 года за отличную храбрость был награждён орденом Святой Анны 3-го класса. Получил золотую шпагу с надписью: «За храбрость» после сражения при Фринлянде в 1807-м. В 1808-1809 годах «...в Финляндии противу шведов в походе находился», окончив сей поход поручиком. В 1812-м «за отличную храбрость» в Бородинской битве получил Мусин-Пушкин Святого Владимира 4-й степени с бантом. Тогда их полк выстоял на Семёновских высотах под ударами 400 орудий и меткими залпами и штыками отразил нападения тяжёлой кавалерии. В декабре 1816-го по собственному прошению был уволен из армии по болезни «полковником с мундиром», собственно, болезнь была не его, а больного дядюшки, который усыновил Ивана Петровича, когда тот, ещё будучи ребёнком, утратил родителей. Так что Мусин-Пушкин был весьма выдающимся представителем служилого дворянства в Новгородской губернии. Кроме этого, для Псковитинова и Корытникова он был отнюдь не чужим человеком – выросли, можно сказать, вместе.

По всему выходило, что нужно было ехать, но, с другой стороны, могли ли они бросить начатое дело? Тем более дело о поджоге и покушении на убийство Петра Агафоновича Корытникова, отставного следователя с прекрасным послужным списком и множеством раскрытых дел за спиной, и главное – отца Петра Петровича!

Впрочем, что тут расследовать, находясь с проверкой в комендантской роте, Корытников случайно увидел настоящего отца Михаила Шуйского, после чего его сначала оглушили, потом влили в рот водку и отправили в Грузино. Почему на месте не укокошили? Но ведь все видели, как следователь въезжал на территорию роты. Было бы странно, если бы он, въехав, не выехал оттуда. Начались бы поиски, расспросы, дежурный, несомненно, указал бы, что Корытников желал поговорить с Лукьяновой. Безусловно, они не могли так рисковать. На счастье злоумышленников, как раз в этот день комендант праздновал рождение дочери, и никто особенно не удивился, увидев проезжающего мимо постов в лоскуты пьяного следователя. Собственно, злоумышленники не забрали у Петра Петровича документы как раз потому, что Корытников должен был предъявить их, покидая комендантскую роту.

– Одного не могу понять, ну ударили, хорошо хоть голову не проломили, напоили, а зачем было говорить Якову, мол, вези барина в Грузино? Если они решили разделаться со мной на большой дороге, это можно было сделать и по пути в Ям-Чудово? – задал мучивший его вопрос Пётр Петрович, при этом сам он вот уже второй день как, правда, безрезультатно, пытался зарисовать по памяти нож, которым Василий Аникеев убил Минкину.

– Может, им там тела было проще спрятать, в знакомых-то местах, а может, не хотели, чтобы ты помешал им поджигать дом твоего отца. Сам же говорил, признала тебя Лукьянова. Вспомнила лиса старая, как несколько лет назад твой батюшка ходил вокруг да около её Миши, вот и решила одним днём и отца и сына положить.

– Отчего же в то время на него никто не покушался? – Корытников протянул приятелю рисунок и, пока тот рассматривает, принялся очинять карандаши.

– Тогда Парфён Лукьянов находился в армии, и Пётр Агафонович не мог его увидеть и обнаружить разительное сходство. Ты ведь сам сказал, что Михаил похож на отца, а на мать – ни капельки. Ну вот, а теперь Лукьянова поняла, что спрятать тайну не получится, и... в военных поселениях знаешь какая взаимовыручка? Что ты...

О взаимовыручке военных поселений Корытников узнал на своём личном горьком опыте, потому как, едва явившись на пепелище в Ям-Чудово, Псковитинов тотчас отправил полицейских в комендантскую роту арестовать Лукьянову, её мужа и помогавшего им парня. И что же, никого из вышеупомянутых не оказалось на месте. Куда мог незаметно сбежать одноногий калека богатырского роста, оставалось тайной за семью печатями. На счастье, Пётр Петрович как художник сумел нарисовать портреты всей троицы. Супругов тотчас объявили в розыск, но куда там, то ли у Парфёна Лукьянова каким-то невероятным образом отросла вторая нога, то ли он сделался невидимым, но, сколько бы их ни искали, ничего не получалось.

В военном поселении Аглая Лукьянова находилась на правах прачки и личной служанки своего сына, муж её трудился в гончарной мастерской. Аракчеев давно уже выправил им вольные, и соваться к нему за объяснениями, куда могли деваться эти люди, не представлялось разумным. Что же до ареста Михаила Шумского, тут у следствия явно не хватало доказательств. Собственно, если бы можно было притащить в суд настоящего отца Михаила Андреевича и поставить их друг против друга... Набросанный Корытниковым портрет одноногого инвалида был приложен к делу, но для большей убедительности следовало предоставить оригинал.

Что касается поджога дома отставного следователя Петра Агафоновича Корытникова, то тут не оказалось ни одного свидетеля, заметившего возле господского дома посторонних. В то время, когда все помещики держали в своих особняках огромный штат прислуги, Пётр Агафонович старался по возможности минимизировать своё окружение. Маленький больной мальчик, живущий в доме на правах воспитанника, старый слуга, старушка – божий одуванчик, вынянчившая два поколения Корытниковых, кучер да садовник. Когда-то Пётр Агафонович считал, что малочисленный штат его обслуги говорит о спартанском нраве господина, теперь он и сам понимал, что, проживай в доме ещё хотя бы пять человек, кто-нибудь из них непременно увидел бы, как по саду крадутся посторонние.

Ко всем напастям зачастили дожди, которые начисто стирали следы преступления, так что очень скоро Пётр Петрович был вынужден просить деревенского старосту разбирать пепелище, отчаявшись найти на утопающем в чёрной воде и грязи месте преступления ещё хоть какие-нибудь улики.

Теперь пролить свет на поджог могли только чистосердечные признания Лукьяновых, но оба сбежали, или были спешно спрятаны в своих огромных владениях добрейшим графом. Последнее больше походило на правду. Аракчеев своих не выдавал.

Следствие зашло в тупик. И тут совершенно неожиданно Клейнмихель прислал Псковитинову письмо, в котором просил его о срочной встрече, которая должна была состояться в богатом трактире деревни Палички, что в нескольких верстах от Грузино. Выбор места говорил сам за себя, без сомнения, Пётр Андреевич собирался навестить своего друга и благодетеля, а перед этим ему требовались какие-то сведения от ведшего дело об убийстве Минкиной следователя.

Его превосходительство, должно быть, остановился в этом славном местечке вместе со своей свитой. Псковитинов не был приглашён в занимаемые Клейнмихелем комнаты, генерал ждал его в обе денном зале, устроившись за самым большим и светлым столом, на который расторопные трактирные слуги уже поставили несколько бутылок вина, хлеб, зелень и огромное блюдо с жареной рыбой. Стол располагался напротив роскошного камина, к которому теперь так хотелось прижаться после дорожной стужи продрогшему до костей следователю.

Приехавший в назначенное время Александр Иванович невольно поймал себя на мысли, что и Клейнмихель не опоздал, хотя, если генерал ехал от самого Новгорода, из-за непогоды ему было сложнее высчитать время. Впрочем, не исключена и первая догадка: Пётр Андреевич пожаловал в Палички заранее, снял несколько комнат, привёл себя в порядок, может быть, даже попарился в баньке, чтобы к назначенному времени спуститься в обеденный зал бодрым и отдохнувшим. Народу в трактире по случаю раннего времени оказалось немного, пара длиннобородых добротно одетых мужиков, по виду, купцов, сидели в уголочке, впрочем, должно быть, соседство блестящего генерала в конце концов подвигло их перебраться со своим обедом в скромный, но, скорее всего, самый тёплый и не продуваемый сквозняками уголок.

Псковитинов приблизился к столу его превосходительства, вежливо поклонился. Генерал Клейнмихель оказался сорока с небольшим, голубоглазым блондином, с пшеничного цвета ухоженными усами и неожиданно приятной улыбкой. Красивые кисти с длинными музыкальными пальцами были спокойны, его высокопревосходительство сидел в свободной, но не расслабленной позе, бодрый и весёлый. Во всяком случае, о лёгком весёлом нраве генерала говорили его глаза, яркие, как у мальчишки, и смешливые. Псковитинов попытался представить этого человека в кругу семьи или в компании друзей и решил, что в иных обстоятельствах он, скорее всего, является, как сейчас принято говорить, душой общества. Да, определённо, такой человек просто обязан сыпать анекдотами, галантно ухаживать за женщинами, в юности, должно быть, он совершал необдуманные красивые поступки, гарцевал под окнами понравившейся ему красавицы на коне, дрался на дуэли, или... Да, генерал определённо располагал к себе, впрочем, ему ведь что-то нужно от Псковитинова. Иначе зачем было приглашать незнакомого человека, точно старого приятеля, в трактир? Мог бы вызвать к себе в кабинет.

– Александр Иванович! Прошу без чинов. Садитесь. – Генерал взял со стола пучок зелёного лука и, с удовольствием понюхав, принялся жевать. – Алексей Андреевич блажит. – Он вытер выступившие от луковой остроты слёзы и, подцепив вилкой кусок рыбы, переложил её к себе в отдельную тарелку. – Шинельку отдайте. – Он махнул в сторону адъютанта. – Или бросьте где-нибудь на стул. Никого больше не предвидится. По-простому, по-божески.

Возникший невесть откуда адъютант откупорил бутылку, налив сначала генералу, а затем Псковитинову.

– Угощайтесь, чем бог послал. Без чинов, я же сказал. – Он обернулся в сторону прилавка, где шушукались о чём-то две миловидные девицы в вышитых фартуках поверх простых сарафанов. – Местной прислуге я не велел приближаться, так что никто вас не обслужит, сами, сами. Зато никто и не подслушает. – Он лукаво подмигнул Псковитинову. – Дело у меня к вам государственной важности. Может, водочки для сугрева или медовухи? Только скажите, мой молодец живо обернётся.

– Водки не желательно-с, – поёжился Псковитинов.

– Что так? Не любите? Или, может, хворь?

– Просто не завёл привычки. – Александр Иванович отпил вина, это было бордо.

– Алексей Андреевич нынче скорбит, но скорбит уж слишком долго. С его темпераментом недалеко до греха. – Клейнмихель подцепил вилкой кусок и кивнул адъютанту. Тот быстро метнулся к красавицам и вернулся от них с подносом ещё тёплых пирогов, накрытых вышитым полотенцем. – Берите, берите, я люблю, когда по-простому.

– Понимаю. Я был на похоронах. – Псковитинов вспомнил безобразную сцену в церкви, как Аракчеев бросился на гроб и как затем ему останавливали кровь.

– Вот именно. – Клейнмихель понимающе кивнул. – Вообще, Алексей Андреевич – человек дела. Служба – его жизнь. Нынче же в военные поселения его не допросишься. Уже и государю отписал, передаёт дела Эйлеру и Муравьёву. А сам куда глаза глядят... Да-с. Задачка. Для него, дражайший Александр Иванович, жизнь без любимого дела – смерть. Ему работать нужно от зари до зари, тогда выкарабкается. А как заставишь? Приказ? Я тоже думал, коли государь потребует... Нет. Определённо нет, тут нужно, чтобы сам вырвался, так сказать, из плена иллюзий, чтобы изнутри.

Псковитинов ковырял рыбу, наблюдая за сменой чувств, происходящей на красивом лице Клейнмихеля.

– Он ведь на дуру эту, экономку свою, уже просто молится! Считает её чуть ли не святой. А другой дурак – Фотий, ему в этом деле подпевает. А я вот что вам скажу, ну, построит он часовню в её честь, так из этой часовни его опосля, поди, ломовыми лошадьми, волами уже не вытянут. Так и угаснет во цвете лет, лёжа на её треклятой могиле. Нет, лично я ничего не имею против любви, страсти, преданности, но чтобы так... Заживо хоронить себя... Вот вы, Александр Иванович, можете мне положа руку на сердце сказать, действительно Анастасию зарезали, чтобы его сиятельство веру в себя потерял? Чтобы скорбел, молился и обо всём забыл? Чтобы добрейший государь, благословение отчизны, без своей правой руки остался? Неужели так уж ценна была эта чёртова баба?

– Не думаю, что кто-нибудь из дворовых людей способен плести столь сложные заговоры. – Псковитинов поёжился, снова прикладываясь к ароматному вину, слишком хорошему для здешних мест. Не исключено, что генерал привёз пару корзин, полных такими же бутылочками, с собой из Санкт-Петербурга.

– А вот Алексей Андреевич считает, что их подстрекали особы куда более влиятельные. Тот же Мусин-Пушкин. Что вы скажете?

– Вы сами только что говорили о нынешнем душевном состоянии Алексея Андреевича, – начал он вкрадчивым голосом. – Если желаете моё мнение, то напрасно господин губернатор завёл дело на Мусина-Пушкина и Лялина. Кстати, оно помещено в отдельное делопроизводство или вместе с другими?

– «Об умышленном ходатайстве за преступницу Константинову», – по памяти процитировал Клейнмихель.

– Не думаю, что мелкий чиновник, такой как Иван Петрович, хотя бы раз в жизни удостаивался приглашения в дом его сиятельства, откуда ему знать Минкину? Да и вообще, худшего заговорщика, чем Мусин-Пушкин свет не видывал! Он и из армии в своё время ушёл, чтобы ухаживать за дядей-опекуном, теперь же его главная задача – получить наследства со всех своих престарелых родственников, а затем окончательно уже отойти от всяких дел, засесть в деревне и трудиться уже исключительно на благоустройство своих земель. Если хотите моё мнение, то милейший Иван Петрович Мусин-Пушкин, в своей невинности и неопытности, просто пытался избежать досадной ошибки, нарушить закон, согласно которому беременные женщины избавляются от телесных наказаний. Ну, увидел он бабу поперёк себя шире, решил, что та брюхата. Так он же не медик, да и не каждый, доложу я вам, доктор с дипломом, способен на глаз определить наличие беременности. – Он вздохнул, наблюдая за выражением лица Клейнмихеля.

– Но если не было заговора, отчего же Лялин сразу же не приказал провести медицинское освидетельствование Дарьи Константиновой? В ваших речах явно слышится желание заступиться за ближнего, а вот логики, увы, маловато, – погрозил ему пальцем Клейнмихель.

– Не проверили сразу, потому что... – Псковитинов глотнул ещё вина. – Да потому что у нас ничего с первого раза не делается. Вместо того, чтобы, получив рапорт, тут же пригласить к Константиновой доктора, Лялин счёл необходимым прежде обратиться за разрешением на осмотр к вышестоящему начальству, а то... как бы чего... В общем, у нас не дело делают, а бумажки туда-сюда перекладывают. Один Алексей Андреевич нормально и работает. Работал. – Следователь притворно закашлялся, но удар достиг цели. Клейнмихель думал над услышанным.

– Бюрократия – это мне понятно. Вот истинный бич России. Относительно Алексея Андреевича вы тоже в точку. Спасибо за прямоту. – Он задумался. – Скажите тогда мне вот так же на полном откровении, как мне спасать Аракчеева? – Голос Петра Андреевича при этом предательски дрогнул. – Думали, в Свято-Юрьевском монастыре у святых икон ему полегчает, да, поди, ещё хуже стало, молится своему идеалу, делами не занимается, письма неделями лежат не распечатанными, в военных поселениях недовольство, того и гляди – бунт. Уже сколько раз устраивали смуту, народец ведь он как, пока силу чувствует, сидит смирно, но только дашь слабины...

– Вы хотите совета от меня? – Псковитинов вытер рот салфеткой. – Что же. Тогда первым делом выслушайте моё мнение относительно заговоров против Аракчеева. – Он откашлялся. – Не спорю, против такого великого человека, как Алексей Андреевич, мог быть не один, а сто, тысяча заговоров, но в данный момент ничем подобным и не пахло. Потому что кем это нужно быть, чтобы додуматься через убийство какой-то там экономки добиться полной деморализации самого Аракчеева? Вот вы, насколько мне известно, его сиятельство много лет знаете. Его привычки, пристрастия... Вы бы могли предположить подобный исход?

Клейнмихель отрицательно замотал головой.

– Вот именно! – торжествовал Псковитинов. – И никто бы не предположил, ни Фотий, ни Жеребцов, ни даже его императорское величество. Потому все так и потрясены нынешними событиями, что наперёд предсказать подобный срыв невозможно. Отсюда вывод – убийство Минкиной – обыкновенное и бытовое. Чрезмерно жестокое – признаю, но всё же никак не правительственный заговор. В подстрекание Константиновой, я ещё поверю, что муж её это дело был готов щедро оплатить. Но только все эти действия, я имею в виду и отравления Настасьи Фёдоровны, и последующее – всё это было направлено против неё одной. Никто на следствии ни разу не сказал, что его сиятельство тоже мог откушать отравленную еду, они даже травили её, пока граф был в Петербурге. – Псковитинов взглянул на Клейнмихеля, и тот был принуждён кивнуть ему в знак согласия. – Теперь по второму вопросу – как спасать Алексея Андреевича. Лекарство бывает горьким и сладким. Сладкие речи Фотия он уже послушал – не помогло. Мой вам совет: попробуйте горькое. Говорите, он молится идеалу? А вы разбейте, развенчайте этот его идеал. Докажите, что Минкина – никакая не святая, а самая настоящая... – Псковитинов не мог подобрать приличных слов. – Ну, ну, вы же читали протоколы. Как она издевалась над своими людьми, как голодом их морила, секла, детей отбирала, как она Синявского и Ухватова довела до самоубийства, как... – Он задумался, борясь с желанием рассказать всё как есть и заранее страшась возможных последствий. – Да она даже ребёнка ему... – Он не сумел произнести вслух имени Аракчеева. – Родить не смогла. Забрала младенца у крестьянки Лукьяновой. Я объявил последнюю вместе с мужем в розыск. Найдём, специально сравните черты Михаила Шуйского и мужа этой самой графской няньки, Парфёна. В деле у меня и портретец имеется, но когда вживую, оно уже без сомнений. Она... – Псковитинов с внезапным ужасом уставился на внимательно следящего за каждым его словом Клейнмихеля. Стоящий тут же адъютант, без сомнения, на суде будет свидетельствовать против него, подтвердив каждое слово против графской любимицы и ребёнка, которого Аракчеев считает своим.

– Алексей Андреевич давно уже выяснил, кто подлинные родители Миши. – Клейнмихель казался спокойным. – Люди подсказали. – Он отставил тарелку, в свою очередь внимательно изучая реакцию Псковитинова. – Люди подсказали, а Минкина покаялась. Она стерва, оказывается, бесплодная, Бог наказал, хотела господина графа к себе сильнее привязать, тому желалось сына, вот она и расстаралась. Когда же всё всплыло, мальцу, если не ошибаюсь, шестой год шёл, Алексей Андреевич не железный, привязался к мальчишечке. Будущее его хотел устроить, чтобы выучился, человеком стал, м-да... нянькин сын... как же, знаем.

– Она жестокое создание, – выбросил явно засвеченную карту Псковитинов.

– Без строгости не будет дисциплины, – отбил Клейнмихель.

– Она... – Псковитинов растерялся, говорить ли о подложном дворянстве, и решил, что не нужно. – Она забирала детей у крестьян.

– Дисциплинарная мера. Этим его не пробьёшь. Думайте ещё, Александр Иванович. – Клейнмихель покачал головой. – Горькое лекарство – это, как я понимаю, когда не в бровь, а в глаз. Аракчеев не тот человек, которого прошлогодними побасёнками можно заставить с пути избранного свернуть. Тут, извините, конечно, за выражение, бомба нужна.

– Занимаясь этим расследованием, я, признаться, пока непростительно мало уделял времени личности самой Анастасии Фёдоровны, – задумался Псковитинов. – Впрочем, если вы позволите мне проникнуть в Грузино и покопаться в её вещах... Несмотря на то что прошло уже больше месяца, уверен, его сиятельство оставил её комнаты нетронутыми. Если вы приведёте меня на её половину и позволите искать со всей тщательностью...

– Позволю, – с готовностью кивнул Клейнмихель.

– Слуг придётся удалить всех до одного, – на всякий случай уточнил Псковитинов, пытаясь подавить бьющую его дрожь. Ещё бы, а вдруг не найдёт? А вдруг?..

– Удалю, своих людей караулить поставлю. – Клейнмихель подкручивал светлые усы.

– А вы лично постарайтесь отвлечь графа. Не хотелось бы, чтобы он застал меня роющимся в сундуках его возлюбленной.

– Начну прямо сейчас разрабатывать отвлекающий манёвр, и, если вы всё-таки ничего не отыщете, даю честное благородное слово принять огонь на себя.

Клейнмихель жаждал приступить к плану немедленно, но теперь уже Псковитинов счёл необходимым слегка притормозить начало опасной операции.

– Вы же военный человек, ученик самого Аракчеева, – полушёпотом убеждал он. – Что значит «немедленно»? К волку в зубы это ваше «немедленно», уж простите меня за откровенность. Одно дело делаем. Во-первых, мне нужен мой помощник, что я не обнаружу, то он отыщет непременно. Человек опытный, надёжный и, главное, уже занимавшийся этим делом.

– Корытников, – сразу догадался Клейнмихель.

– Он, – кивнул Александр Иванович. – Во-вторых, вам надо поехать туда первым и... – Он мельком взглянул на стоящих по стойке «смирно» у прилавка слуг, которые недавно сменили хорошеньких подавальщиц. Последние уж больно смахивали на переодетых полицейских.

– Разведать обстановку, – помог ему Клейнмихель.

– Разведаете обстановку, после чего сообщите, когда нам с Петром Петровичем следует прибыть, но до этого времени вам придётся всё приготовить к нашему приходу и выманить куда-нибудь графа.

– Выманишь его, как же! – Клейнмихель задумался.

– Но поехал же он к Фотию в Юрьевский монастырь. Придумайте, он ведь не пластом лежит.

– Через недельку, полагаю, появится повод вывести Алексея Андреевича ненадолго из усадьбы, – уклончиво промямлил Клейнмихель, стараясь не смотреть в сторону Псковитинова. – Дело одно завершим – и уж потом на гераклов подвиг, вытащу как-нибудь его сиятельство из Грузино. Есть у меня мыслишка.

– Незавершённое дело? – заинтересовался въедливый Александр Иванович.

– Вы произвели на Аракчеева благоприятное впечатление. – Клейнмихель кивнул своим мыслям. – Жеребцов рассказывал, а он вас страсть как не любит.

– Не любит, мог и графу всякого наплести, с него станется. Сразу забыл о своём вопросе Псковитинов.

– Не беспокойтесь, бог не выдаст, свинья не сожрёт, а уж коли вы компромат отыщете и тем самым Алексея Андреевича спасёте!..