Текст книги "Рим. Цена величия"
Автор книги: Юлия Голубева
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
XXXIII
Весело смеясь, девушки вбежали в комнату Юнии. Все было спокойно, никто не заходил в их отсутствие. Юния позвала Гемму, велела разбудить их через час, а за это время Кальпурния должна была собрать одежду Юнии, ее детские игрушки для посвящения домашнему Лару и пенатам. Но заснуть не удалось. Девушки без умолку тараторили, вспоминая свою проделку.
– Боги, до чего удивленное лицо было у моего Виниция, – хохотала Ливилла, округляя глаза и делая изумленные жесты руками.
– А мой чуть сквозь землю не провалился, – вторила ей Энния, – захотелось ласки продажной девки.
– Что я вам скажу, девушки, – нравоучительно произнесла Юния. – Они получили хороший урок. Знатные римлянки хоть и не обучены искусству любви, как гетеры, все же могут доказать, что ничуть не уступают им. Как они все открыли рты, когда мы появились и принялись танцевать! Право, я не ожидала, что настолько все хорошо удастся. Мы будто всю жизнь посвятили этому.
Все вновь рассмеялись. Лишь Друзилла хранила молчание. Она нежилась одна на большой кровати, тогда как другие расселись на шкуре на полу, потягивая вино, и вспоминала крепкие объятия Фабия, его сладкие поцелуи, ненасытность плоти. Даже подаренный Юнией египтянин не мог насытить ее, она изматывала его до изнеможения, и лишь в Фабии обрела достойного соперника. Теперь она наслаждалась сладостными воспоминаниями, изредка касаясь набухших желанием нежных сосков и еще более усиливая его. Она предвкушала новую встречу, очень скорую. Друзилле вспомнились грубые ласки брата. Она повернула голову и с жалостью глянула на Юнию. Глупая, ей никогда не удастся в своей слепой верной любви познать настоящего мужчину. Она не знала, что напрасно жалеет свою недавнюю соперницу. Громкий смех неожиданно вернул ее опять в комнату, и она прислушалась к разговору.
– Нет, вы представляете? – веселилась Юния. – Он едва не отдал меня на растерзание дикому Агенобарбу. А какими глазами смотрел на меня! Право слово, он по-настоящему любит меня, если преодолел такой соблазн. Признайтесь же, ради Венеры, ведь я была соблазнительна?
– Еще бы, – фыркнула Энния, немилосердно проливая вино на шкуру. Она была порядком пьяна. – Твоя голая грудь сразу приковала все взоры. Даже мы были весьма удивлены, когда ты предстала пред нами в таком виде в лупанаре Лары Варус. Бедные мужчины! Но более всех мне жаль Гая Цезаря! А что было бы, если б он решил насладиться прелестями египтянки?
Юния задумалась. Вопрос застал ее врасплох: почему-то в своей затее она не сомневалась ни на миг в верности жениха.
– Ох, не сносить бы тогда моему брату его буйной головы, – ответила за нее Друзилла, свесившись с кровати. – Плесните мне еще вина, чаша опустела. А ты, Энния Невия, придержи свой дерзкий язык. К чему теперь задавать такие вопросы, если уже все позади.
– Тише, тише, – принялась успокаивать их Ливилла. – Солнце встает. Пора одеваться, мачеха Юнии, верно, успела приготовить жертвы. И надо дождаться результата ауспиций.
Юния неожиданно побледнела и, сжавшись в комок, замерла, отрешенно глядя в пустоту.
– Что с тобой? – тревожно спросила Энния.
Невеста встрепенулась, пожала плечами:
– Хотите правду? Я очень боюсь. Только в этот момент я поняла, что сегодня стану женой моего Сапожка после стольких лет ожидания. Вот и настал этот день. Я верю, что он будет самым счастливым из долгой череды дней нашей с ним жизни.
Ливилла ласково обняла ее за плечи:
– Не бойся, мы будем с тобой, пока твоя рука не окажется в его руке. И тогда уже все твои волнения окончатся, а вместе с ними настанет конец и долгому ожиданию.
– Ой, – вдруг сказала пьяная Энния. – Так и вижу глаза Макрона! Такие глупые!
И все опять принялись смеяться.
Зашла Кальпурния в белоснежной столле. Увидев разлитое вино и полуодетых девушек, она всплеснула руками:
– О боги, время пришло, а они пьянствуют до сих пор. Сейчас же пришлю рабынь одеть вас и причесать. Баня уже готова, надо освежиться перед жарким днем.
Рабыни омыли девушек в драгоценных благовониях, сделали массаж, расчесали запутанные волосы. Гемма потрудилась над каждой с тонкой кисточкой в руках, постаравшись скрыть следы бурной ночи. Замужних матрон облачили в белоснежные столы, а Юнию – в тонкую тунику невесты. Крик восхищения вырвался из уст подруг, стоило Кальпурнии внести огненный фламмеум. Гемма помогла Юнии обуться в высокие сандалии из цветной кожи. Подружки невесты взяли вышитый пояс и, напевая священную предсвадебную песнь, стали затягивать затейливый геркулесов узел.
– Крепче вяжите, – командовала Юния, – пусть Гай порядком помучается, прежде чем распутает его на брачном ложе.
Самого кропотливого труда стоила прическа. Подружки с песнями разделили роскошные волосы невесты на шесть прядей и возложили на дивный фламмеум величественную зубчатую корону. Как солнце, ярко сияло отполированное золото.
Затем они со словами молитв поставили перед домашним алтарем жертвенную еду, вино, положили детскую одежду невесты и ее игрушки. Юния улыбалась.
– По-моему, невеста уже старовата для этих детских забав, – шепнула она подругам, рассматривающим ее пыльные куклы.
Женщины прыснули со смеху.
– Сохраняйте серьезность, – сделала Кальпурния замечание, но у самой улыбка затаилась в уголках губ.
Юния коснулась кольца с агатом, свидетеля кровавой тайны, что навек связала ее с Сапожком. Немного подумав, она надела его на палец камнем вниз. Кальпурния заметила это и внутренне содрогнулась, хотя не могла сейчас предугадать, что эта подземная богиня, чей символ был выгравирован на черном агате, вскоре сыграет свою зловещую роль и в ее жизни.
Силан, облаченный в белую тогу и тунику с широкой пурпурной полосой, зашел в ларарий. Он принес свои жертвы во славу процветания будущего супружеского союза.
– О боги! Как ты прекрасна, дочь моя! – счастливо сказал он. – Ауспиции уже дали благоприятный результат. И сам день обещает быть солнечным и не слишком жарким. В атриуме собралась невиданная толпа, все жаждут увидеть самую прекрасную невесту Рима. Пойдем, скоро должен прибыть жених.
Юния опять побледнела. Ливилла со смехом стала ее успокаивать.
– Что ты смеешься, сестра? – возмутилась Друзилла. – Забыла, как сама лила слезы перед свадьбой? Ты последней из нас выходила замуж и была совсем еще сопливой глупышкой. Агриппинилла, помнится, даже руки хотела наложить на себя, до чего боялась Агенобарба. Одна я держалась с достоинством.
– Конечно, конечно! – подхватила Энния. – Я помню твои расспросы, Друзилла, про надлежащие пятна на простынях.
– Не продолжай! – воскликнула та и густо покраснела.
Все рассмеялись.
Роскошный атриум бывшего дома Ливии был полон. Громкие приветственные крики раздались при появлении прекрасной невесты. Тучный Силан ловко сновал меж гостями, принимая поздравления. Юнию и ее подруг тут же обступили знатные патриции в белоснежных тогах, невеста всем улыбалась, но глаза ее смотрели точно в пустоту пред собой. Приятное волнение вновь заставило сжаться маленькое сердечко в ожидании приезда жениха.
XXXIV
Макрону было тесно в тяжелой парадной тоге. Выпитое вино временами давало о себе знать звонким гулом в ушах. Его седые волосы были искусно уложены парикмахером, грубые руки умащены маслами, подбородок гладко выбрит. Он с ненавистью смотрелся в зеркало – гораздо лучше он чувствовал бы себя в привычной преторианской тунике и панцире. Префект не любил внешнего лоска, считая его более подобающим для слащавых юнцов вроде Ганимеда. Ловко же их разыграли эти бестолковые девчонки! Дорого бы он дал, чтобы узнать, в чьей дерзкой головке зародилась эта блестящая идея! Скорее это Юния или несносная ветреница Друзилла. Он ненавидел Гая Цезаря за то, что тот не поддался чарам переодетой Юнии. Кто знает – ответь Калигула на страстный призыв египтянки, может, и не состоялась бы сегодняшняя свадьба? Тогда слабая искра надежды, тлеющая до сих пор в глубинах мрачной души Макрона, обрела бы ослепительную силу. Он завоевал бы Юнию, умолил бы старого Тиберия поженить их своей волей, но… вместо этого должен присутствовать на мучительной для него церемонии в качестве посаженого отца жениха. Макрон еще раз посмотрелся в зеркало, тяжело вздохнул и приказал подавать носилки.
Калигулу он застал во дворе. В ослепительно белой тоге, из-под которой виднелись длинная туника и высокие сандалии, тот нетерпеливо вышагивал рядом с золотой колесницей, запряженной Инцитатом в паре с черной кобылой.
– Ах, Невий! – крикнул он, по обыкновению забыв о приветствии. – Что же ты медлишь? Я жду тебя уже вечность. Толпа за окнами с раннего утра не дает мне покоя громкими криками, народ с нетерпением ожидает нашего выезда из дворца. Свита уже готова. Видел бы ты нарядные экипажи наших сенаторов.
– Я видел, Гай Цезарь! Именно эта суета и давка задержали мое продвижение. Я умираю от жары, тога, будто сизифов камень, давит грудь, – ответил Макрон, любуясь лошадьми в раззолоченных попонах.
– Не хнычь, старик! Лучше поехали быстрей к моей ненаглядной невесте.
Калигула с легкостью вскочил в колесницу, дождался, пока Макрон займет место рядом, и Евтих хлестнул длинным бичом. Они выехали за ворота.
Крики толпы оглушили Невия: казалось, весь Рим собрался у ворот дворца Тиберия. Преторианцы с трудом освобождали дорогу, давая путь свадебному кортежу.
Они продвигались медленно, из толпы кидали охапки цветов, отовсюду неслись приветствия, пожелания счастья. Каждый крик будто бичом хлестал Макрона. Больше всего ему хотелось на глазах этих глупых плебеев схватить за горло Калигулу, излучавшего счастье и непомерное самодовольство, придушить и услышать, как хрустнут его шейные позвонки. Эта мысль настолько завладела им, что руки сами собой потянулись к горлу Гая, но тот неожиданно обернулся, и опомнившийся вмиг Макрон дружески его обнял и замахал рукой, приветствуя толпу. Ненависть ушла, затаилась глубоко в сердце, и тупое равнодушие завладело душой, принеся временное облегчение.
Дом Силана украсился гирляндами цветов, дорога была покрыта густым ковром розовых лепестков. Преторианцы сдерживали толпу, прижимая людей к стенам домов. Марк Юний сам встречал процессию на пороге.
Калигула резко осадил лошадей и легко соскочил с колесницы.
– Приветствую тебя, Гай Цезарь! – громко сказал Силан.
– Приветствую благородного сенатора Марка Юния Силана!
Громкие крики одобрения неслись отовсюду. Калигула переступил порог дома, номенклатор отдернул пурпурный занавес, и Гай замер в восхищении. Ослепительная Юния стояла пред ним, ее мантия и корона сияли, как тысячи солнц. Свита жениха несколько мгновений безмолвствовала, мужчины жадно рассматривали прекрасную невесту. Макрон даже дышать перестал: ему показалось, что сердце сжала цепкая рука, не давая ему сделать толчок. Казалось, все уже видели Клавдиллу в различных обличиях, но именно сегодня, в свой самый счастливый день, она была несказанно красива. Вечная, божественная любовь сделала ее такой.
Вчерашний образ соблазнительной египтянки вмиг стерся из памяти Макрона. Пред ним стояла истинная римлянка, белокурая патрицианка. И бешеная, всепоглощающая страсть безумной волной окончательно затопила его измученную душу.
Даже Калигула был потрясен тем, каким целомудрием и невинностью веяло от ее нового облика. Он нерешительно и нежно взял ее тонкую руку и, склонившись, тихо прошептал:
– Моя! Наконец-то моя! На всю жизнь, что отмерили нам боги!
Юния крепко сжала его ладонь, глаза ее сияли, наполненные безграничным счастьем. Он не выдержал и страстно поцеловал ее на глазах у гостей. Громкие рукоплескания послышались со всех сторон, Силан аккуратно промокнул краешком тоги заслезившиеся глаза. Макрон заметил, что мачеха Юнии наблюдает из-за колонны. Она была одета в скромную столу, и он догадался, что ее не позвали на праздник. Ему стало жаль эту печальную женщину – так же, как он, Кальпурния была здесь чужой. Ее преследовала старая ненависть, а его – страшные муки неразделенной любви. Он насильственно улыбался в ответ на приветствия, с трудом отвечая на вопросы друзей, а женщина просто стояла одна за колонной, обделенная вниманием окружающих. Было заметно, как глубоко она страдает.
Неожиданно для себя Макрон шагнул к ней.
– Приветствую тебя, госпожа! – сказал он. – Почему ты не стоишь рядом со своей дочерью в такой важный для нее день?
Лицо ее потемнело от нахлынувших чувств.
– Я стала старой и уже не нужна своему знатному мужу. Падчерица ненавидит меня с детства. Я искренне пыталась заменить ей мать, умершую при родах, но всякий раз она отвергала меня. Теперь, став могущественной благодаря этому браку, она отыгрывается за все.
Конечно, Кальпурния умолчала о том, как она сама была жестока с маленькой девочкой, и как издевалась над ее любовью и верностью Сапожку, и что сейчас получает по заслугам. Но ей хотелось, чтобы этот господин пожалел ее. Сердцем она чувствовала, что он глубоко страдает, но не понимала почему.
– Сердце ее полно ядовитого зла, она – Геката в обличье Венеры, – продолжила Кальпурния. – Я даже немного рада, что она выходит замуж за Калигулу, по крайней мере, не пострадает другой человек, порядочный и с более добрым нравом.
Она говорила все это без злости, с потаенной горечью, но Макрон уже пожалел, что подошел к ней из глупой прихоти, и тихо отдалился, оставив Кальпурнию одну. Ему стало легче, что не он один страдает в этот счастливый для всего Рима день.
Калигула уже смотрел по сторонам, выискивая своего посаженого отца.
– Макрон, пора выезжать! – сказал он.
Гости расступились, освобождая дорогу. Раздался торжественный гимн в честь молодых, заполнив благородными величественными звуками атриум. Впереди гордо выступал Гай Цезарь со своим посаженым отцом, за ними, скромно опустив голову в огненной фате, шла Юния рядом с надменным Силаном.
Гай первым запрыгнул в золоченую колесницу и протянул руку невесте. Она с нежностью сжала ее и взошла, Калигула дал знак Евтиху, и они не спеша тронулись, едва сдерживая быстрых коней. Остальная свита – подруги невесты, шафера, приглашенные – в блестящих экипажах отправилась вслед. Огромная толпа сопровождала их по всему пути, цветы ковром устилали дорогу. Молодых приветствовали, громко выкрикивая пожелания счастья, ласково называя «звездочками, голубками». Макрон едва дышал, одна мысль билась в разгоряченном мозгу, точно пойманная в силок птица: «Потеряна! Потеряна!» И он тряс седой головой в тщетной попытке прогнать ее. Рядом возвышался тучный Силан, он без конца размахивал руками, толкая в бок префекта претория. Тщеславие и гордость распирали его, он отвечал на все приветствия, кто бы ни пожелал счастья его дочери, будь то всадник, простой гражданин или запыленный перегрин, случайно оказавшийся на этом празднике жизни. Честолюбие его тешила мысль, что за ним следует к храму вся римская знать, он всех пригласил на свадьбу своей дочери.
Дорога с Палатина на Капитолий к храму Юпитера заняла два часа. Преторианцы с трудом расчищали дорогу колесницам. Огромный грозный бог в золотом шлеме надменно созерцал царившую внизу суету.
Стройная процессия жрецов двигалась навстречу от Капитолийского храма. Все представители жреческих коллегий присутствовали в ней. Во главе сановным шагом выступали понтифики в белоснежных одеждах. В островерхих кожаных шапках и в одежде, закрепленной пряжками без единого шитого стежка, за ними следовали фламины трех божеств – Юпитера, Марса и Квирина, бога римского народа, отождествляемого с самим Ромулом, основателем Вечного города на семи холмах. Следом величественно плыли девственные весталки с покрытыми головами, гордые своей неприкосновенностью и ответственностью за священный огонь Весты.
Замыкали шествие благородные авгуры в тогах с пурпурными полосами, постукивая по камням остроконечными жезлами, и гаруспики, в чьи обязанности сегодня входило предсказать судьбу этого брачного союза.
Калигула остановил неторопливую поступь коней у подножия холма. Молодые должны были сами подняться по ступеням. Макрон, разморенный от жары и долгого путешествия, с трудом сошел с колесницы, следом, едва разгибая затекшие ноги, спустился Юний Силан, и они двинулись за Клавдиллой и Калигулой, которые преодолевали мраморные ступени, застеленные пурпурным ковром, с завидной быстротой.
За спиной префекта претория слышались смешки подружек невесты, переговаривавшихся с шаферами, и он с неудовольствием различал среди прочих голосов мелодичный смех своей жены.
Калигула и Юния в сопровождении жрецов остановились перед мраморным алтарем. Свита осталась уже позади, ожидая жертвоприношения. Макрон с тревогой ожидал решения гаруспиков. Он молил богов, чтобы заключаемый брак оказался неугодным.
Фламин Юпитера с воздетыми к небу руками, заслонив лицо тогой, обошел жертвенник, восславляя верховного бога.
В воцарившейся тишине служители храма подвели к алтарю огромного белоснежного быка. Он шел тяжелой медленной поступью, украшенный лентами и цветочными венками. Фламины принялись окуривать алтарь фимиамом и совершать возлияние вином. После этого верховный фламин освятил жертвенное животное, окропив его водой и бросив срезанный пучок шерсти со лба быка в священный огонь, ярко горевший на алтаре и бронзовых светильниках вокруг, затем густо посыпал лоб животного мукой, смешанной с солью, несколько раз взмахнул жертвенным ножом от головы к хвосту, символизируя заклание. Слова: «Macta est» [14]14
Ритуальная формула обращения к богу при жертвоприношении, букв.: «Будь почтен, возвеличен (этой жертвой)».
[Закрыть], громко прозвучавшие в тишине, больно резанули слух Макрона. В лучах солнца сверкнуло длинное лезвие жертвенного кинжала, и алая кровь брызнула на белоснежную шкуру быка.
Бык тяжело повалился набок и замер. Опытная рука жреца не дала затянуться предсмертной агонии. Еще один ловкий взмах длинного лезвия – и на золотой поднос выпали окровавленные сердце, печень и легкие. Торжественной поступью к алтарю приблизились гаруспики, и все замерли в ожидании. Когда один из них выпрямился и с важностью возвестил, что Юпитеру эта жертва угодна, громкие вздохи облегчения раздались со всех сторон. Макрон заметил, как Калигула обернулся к своей невесте. Взгляд его выражал счастливое торжество. И тут все увидели с высоты Капитолия, как множество белоснежных голубей устремилось в небо со стороны форума. Остальные жертвоприношения также дали благоприятный результат.
Фламин завел Гая и Юнию внутрь мраморного храма и усадил в золотые кресла перед малым алтарем. Над креслами, как бы соединяя их, была распростерта шкура овцы, заколотой на рассвете в жертву Юноне, покровительницы невест. На малый алтарь жрецы принесли плоды полей, возливая вино. Со двора храма потянуло горелым – там, на большом алтаре, сжигали внутренности жертвенного быка. Из остальной туши должны были приготовить блюда для пира жрецов.
Фламин подал знак Клавдилле. Она с достоинством встала и, склонившись перед женихом, проговорила:
– Если ты Гай, я Гайя!
Он поднялся и произнес:
– Я согласен, чтобы ты именовалась Гайя!
Главный жрец вложил правую руку жениха в правую руку невесты, и они обошли, читая молитвы, алтарь, оставив его по правую руку от себя; впереди шел маленький мальчик и бросал фимиам в огонь. После этого новобрачные разломили жертвенный пирог из пшеничной муки и отведали по кусочку.
Из храма они вышли мужем и женой. Громкие крики приветствий встретили их появление.
Несдержанный Калигула, едва переступив порог, подхватил Юнию на руки и снес по ступеням вниз к колеснице. Толпа, оставшаяся у подножия холма, ревела от восторга.
Гай, не заботясь более о свите, велел Евтиху нестись вскачь, и они помчали по улицам Рима к храму Кастора и Поллукса. Сегодня был их ежегодный праздник, и в храме божественных близнецов новобрачным надлежало принести еще одну жертву.
Счастливый Марк Юний всю дорогу мучил уставшего Макрона разговорами. Сенатор с гордостью перечислял свадебные подарки, расписывал роскошь пиршественных блюд, не скрывая, сколько он затратил средств на этот долгожданный праздник. Единственное, что с интересом выслушал Макрон, так это известие, что Тиберий решил остаться на Капри на все лето и собирается вызвать туда Гемелла. Он решил, что его внук уже должен облачиться в тогу совершеннолетнего, так как умен не по годам. Невию вспомнилось, как долго Калигула не мог получить разрешения на это посвящение. И лишь когда ему исполнилось девятнадцать, вздорный старик соизволил призвать его к себе на остров, чтобы без всяких празднеств, что обычно полагаются в знатном семействе, надеть на него тогу взрослого мужчины. Тогда Макрон еще топтал далекие земли в кожаных сапогах во главе легиона и был далек от дворцовых интриг.
Сзади ехали Энния с Ливиллой и Виницием в красивом, разукрашенном лентами эсседии. Изредка префект претория оглядывался и ловил ее призывный взгляд, это наполняло его сердце недолгим покоем. Друзилла горделиво возвышалась в колеснице рядом с Фабием Персиком. Макрону припомнились пьяные откровения ее мужа за игрой в кости, но тут же всплыли в памяти и презрительные слова Кассия о нем самом, и Невий сердито мотнул головой, отогнав от себя эти мысли. Пусть Друзилла ведет себя как ей вздумается, а этот слизняк проводит время в Капуе. Придет еще их время.
Оживленный форум встретил их огромным затором у храма божественных близнецов. Преторианцы наконец пробили дорогу, и все увидели, что жертвоприношение уже совершено. Коленопреклоненные Гай и Юния стояли перед алтарем. Радость была на их лицах – это значило, что Кастор и Поллукс благословили брак, заключенный в их праздник.
Макрон устало опустил голову. Если все римские боги благосклонно приняли свои жертвы, то ему, смертному, на что еще остается надеяться? Юния Клавдилла потеряна навсегда!
Процессия неторопливо направилась на Палатин, к дому Ливии. Там многочисленных гостей ожидало роскошное пиршество. Кальпурния постаралась угодить каждому приглашенному, выведав его вкусы через домашних рабов. Глотая слезы обиды, она распоряжалась челядью, из последних сил стараясь сохранять спокойствие. Но она не преминула лично встретить новобрачных у порога, наблюдая, как Юния хмурит брови, заметив ее. Калигула сжал жене руку, она поняла этот знак. Что ж, расплата уже близка!
Макрон с облегчением возлег на ложе, вытянув уставшие ноги. Он разглядывал новобрачных. Гай Цезарь заботливо подвигал Юнии лучшие блюда, что-то шептал на ухо, она хитро щурилась и счастливо улыбалась. Макрон отдал бы все богатства в тот миг, чтобы она хоть раз так улыбнулась ему. Энния возлегла рядом, и он едва сдержался, чтоб не сказать ей какую-нибудь колкость, но она неожиданно ласково взглянула из-под опущенных ресниц и провела рукой по его седым волосам. И он расслабился, чувствуя тепло жены, а она, точно играя с ним, крепче прижалась к его чреслам, и он почувствовал нарастающее возбуждение.
Гости пировали, огромный триклиний был забит битком, Силан распорядился принести столы и низкие лавки для приглашенных рангом пониже. Кравчие сбились с ног, разнося все новые и новые блюда, виночерпии опустошили уже более десятка огромных амфор с дорогим вином, повара выбивались из сил. Рабыни, разбрызгивающие благовония, посыпающие пол лепестками и меняющие гостям синфесисы, валились с ног от усталости. Актеры без конца чередовали маски на сцене, веселя гостей забавными пантомимами и застольными песнями. В тот момент, казалось, рухнут колонны, до чего все дружно подхватывали непристойные куплеты на незатейливый мотив. Гости призывали молодых без конца целоваться, и те с удовольствием откликались на эти просьбы, разгоряченные вином, забывая иногда, что не одни. Макрон все крепче сжимал в объятиях Эннию, чувствуя, что пьянеет все больше и больше.
На улице стемнело. И наступило время последней части церемонии конфарреации – введение новобрачной в дом супруга. Шествие отправилось из дома в тот момент, когда яркая Венера засияла на темном небосводе. Те, кто после пира смог подняться на ноги, шли нестройными рядами, покачиваясь и распевая непристойные песенки. Во главе шагали друзья со свадебными факелами из сосны. Вслед двигались новобрачные, идущие по обеим сторонам от Марка Юния. Он, стоя несколько позади, подтолкнул их друг к другу и сказал дочери, чтобы та взяла правой рукой правую руку мужа. Тогда Фабий Персик, Луций Лициний и Марк Виниций подошли к Клавдилле, надвинувшей, по обычаю, покрывало до самых глаз, и притворно стали вырывать ее из рук отца. Лициний и Виниций взяли ее за руки, а Фабий пошел впереди с факелом из боярышника. Перед ними ступала Гемма с прялкой и веретеном и Ботер с ивовой корзинкой с разными принадлежностями женского рукоделия, к которым Юния никогда не прикасалась.
Открывали шествие носилки со статуями четырех божеств. Это были Югатин, бог ярма; Домидука, ведущий женщину к дому ее мужа; Домитий, вводящий ее в дом, и Мантурна, которая заставляет ее там остаться. Всем гостям также раздали факелы из соснового дерева, и над шумной процессией витал крепкий аромат смолы. Гости выкрикивали фесценнины, заставляя новобрачную краснеть под своей огненной фатой, переливающейся в отблесках пламени, а провожающая толпа зевак сотнями глоток орала: «Таласса! Таласса!» [15]15
Символическое восклицание во время свадебной церемонии.
[Закрыть]Подружки невесты хлопали в ладоши, присоединяя свои голоса к фесценнинам.
Наконец эта шумная процессия приблизилась ко дворцу Тиберия. Вход был украшен цветочными гирляндами, и дворцовая челядь высыпала встречать новобрачных. Калигула важно встал перед дверью, слегка покачиваясь, и важно спросил у Юнии:
– Кто ты?
– Где ты будешь, Гай, там и я буду, Гайя! – ответила она старинной формулой.
Тогда Виниций предложил ей факел и воду, она прикоснулась к ним в знак того, что отныне будет покорна своему мужу, со смехом прикрепила к двери шерстяные ленты, поданные Силаном. Это означало, что она будет хорошей пряхой, и помазала косяк свиным и волчьим салом, которые ей подал в горшочках Макрон, для предотвращения колдовства.
Потом, громко смеясь, Энния, Друзилла и Ливилла подняли ее, чтобы перенести через порог. В это время новобрачный и его друзья разбрасывали золоченые орехи и мелкие монеты. Фабий Персик, размахнувшись, кинул в толпу факел из боярышника, который тут же с громкими криками был расколот на сотни щепок, счастливым обладателям которых боги дарили долгую жизнь. Толпа дралась за каждую лучинку.
Едва Клавдилла вступила в атриум, как ее усадили на почетное кресло, покрытое шерстью, и вручили ключ – символ управления домом, а Калигула преподнес ей на подносе груду золотых монет. Они вместе разломили мягкий фар, жертвенный пирог новобрачных, посвятив его пенатам и Лару.
Затем гостей препроводили в триклиний, и опять начался пир. А ко времени, когда ложатся спать, Ливилла, Друзилла и Энния с белыми венками на головах отвели Клавдиллу на брачное ложе. Невидимый хор юношей и девушек исполнял свадебную песнь под аккомпанемент флейты.
«Обитатель Геликонского холма, сын Венеры Урании, ты, который привлекаешь к супругу нежную деву, бог гименея, Гимен, Гимен, бог гименея.
Увенчай свое чело цветами и майораном; возьми свадебную фату, приди сюда, приветливое божество, приди в желтой сандалии на белой как снег ноге.
Увлеченный сегодняшним весельем, присоедини свой серебристый голос к нашей песни гименея; своей легкой стопой ударяй землю и взволнуй своею рукой пламя горящей сосны.
Призови в это жилище ту, которая должна здесь царить. Пусть она возгорится желанием к своему молодому мужу, пусть любовь увлечет ее душу, пусть обовьется она, как плющ обвивает вяз».
Юния с доброй усмешкой слушала старинные слова. Желание и так бушует в ней, а любовь завладела сердцем уже много лет назад, и ни к чему страстные призывы бога Гимена. Неожиданно ворвались веселые Фабий, Лициний и Виниций. Они схватили Клавдиллу за руки и насильно усадили на колени к маленькому Приапу, которого Юния в углу даже и не заметила. Они прижали ее к его огромному выпирающему фаллосу и так оставили, увлекая прочь за собой подружек.
Макрон последним уходил из комнаты новобрачных и, прежде чем задвинуть занавес, обернулся. Юния сидела, такая тонкая и хрупкая, на коленях у безобразной статуэтки, взгляд ее был отрешен, счастливая улыбка блуждала на ярких карминовых губах, она вся напряглась в ожидании супруга. Но неожиданно она перевела взгляд на него, и в глазах ее засверкал холодный блеск.
– Что ты медлишь, Невий Серторий? – тихо и как-то зловеще спросила она.
– Ты не жалеешь?
– Нет, Невий Серторий, и не пожалею никогда, – сказала она. – Не тешь себя бесплотными призраками. Я не стану твоей. Я счастлива. Почему ты не смиришься с этим до сих пор?
Макрон закрыл лицо руками и, пошатываясь, вышел. В перистиле он прислонился к одной из колонн, вдыхая аромат цветов. Будто сквозь пелену слышал он веселые голоса, слышал, как вели Калигулу к брачному ложу, как звенели смех и свадебные песни подружек, растерявших белые венки, слышал громкие голоса Виниция и Фабия Персика. И когда наконец Серторий понял, что все удалились обратно в триклиний и новобрачные возлегли на ложе, он горько заплакал впервые в жизни скупыми мужскими слезами.