Текст книги "Источник солнца (сборник)"

Автор книги: Юлия Качалкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 5

Может быть, в молодости, минование которой Евграф Соломонович еще ощутил не вполне, он и мог вернуться домой в одиннадцать. Разумеется – вечера. Что ж, вполне можно поверить герою на слово. Однако Валя эту столь важную черту характера от отца не унаследовал определенно: он систематически возвращался за полночь и, казалось, взял это в привычку. Евграф Соломонович неизменно сторожил его во мраке прихожей. И сегодняшний вечер не был исключением. Сашка, молчаливо отужинавшая яичницей, устроилась пока в комнате Артема, то есть в гостиной, им временно обитаемой. Настя, особенно поздно пришедшая и уставшая, делала последние звонки по работе. Спать в принципе никто еще не собирался: ни Вали, ни Артема (а последнее было просто из ряда вон) дома еще не наблюдалось. Тяжесть в желудке Евграфа Соломоновича нарастала. К тому же за весь день он так и не притронулся к пьесе и теперь чувствовал себя неумытым. Писать для того, кто привык писать, – средство индивидуальной душевной гигиены.

Невозможность писать озлобляет.

Евграф Соломонович замер и прислушался: входную дверь открывали ключом. Приближение встречи с одним из сыновей – с каким именно? – вселило в Евграфа Соломоновича бодрость духа необычайную. Он весь превратился во внимание.

Последняя шестеренка в замке совершила свой оборот, и вперед затылком, почему-то разглядывая пыльные мыски собственных саламандровских ботинок, через порог в прихожую перешагнул Валя. В том, как он это сделал, Евграф Соломонович неизвестно почему углядел вызов. Ох, нехорошо – насмешливо – поблескивали Валины ввалившиеся от постоянного недосыпания глаза. Тем более нехорошо кривился в легкой усмешке его рот и тянул вверх одну из пушистых рыжих бакенбард. И уж совсем никуда не годились его шевелящиеся уши. Знал Евграф Соломонович, отлично знал привычку своих сыновей двигать ушами: сей жест означал задуманную, нарочно совершаемую дерзость. Тем охотнее совершаемую, чем очевиднее было следующее за ней наказание.

Валя два раза дернул левым ухом. Евграф Соломонович издал победный визг разведчика, застигшего противника врасплох.

– Ты где был? – Евграф Соломонович с разбега взял фамильную нотку.

Валя намеренно долго снимал с плеча портфель, ставил его на тумбочку, поправлял ручку. Начал было снимать куртку в том же вальсирующем темпе… но Евграф Соломонович такой наглости не перенес совсем.

– Ты где был, я спрашиваю?! А?!! – Получилось с каким-то комичным придыханием. Валя снова едва заметно дернул ухом. – Нет, вы посмотрите на него! Полюбуйтесь! Ночь на дворе, пьяных полно, а он шатается по Подмосковью, ищет приключений на свою голову! Не хватит тебе еще?! А?!!

– Чоботы-М это уже территория Москвы… – взвизгнул Валя, собираясь продолжить, но отец ему не дал:

– Территория Москвы!!. Вы только посмотрите на него! Посмотрите! – взывал Евграф Соломонович к гипотетическому зрителю. – Он все знает! А если тебя кто-нибудь изобьет и ограбит? Или убьет? Да, а ты думаешь, что у других убивают и тебя одного не тронут? Что ты вообще себе думаешь?

– Пап, все… ладно… – Валя сморщился и, отмахнувшись, хотел было пройти в комнату, но Евграф Соломонович заступил дорогу:

– Нет, ты как себя ведешь вообще?! Что это такое?!

Тут из своей комнаты вышла Настя в легком шелковом халате. Вид у нее был как обычно отрешенный. Ее только что оторвали от последнего, важного разговора невозможными криками. Кричали так громко, что нельзя было не заметить.

– Настя, полюбуйся. Твой сын. Явился не запылился!.. – Евграф Соломонович переключился на жену, призывая ее в союзницы.

Настя слегка зевнула.

– А твой сын? Валя, – не дожидаясь реакции Евграфа Соломоновича на ответную остроту, она перешла к главному: – Валя, ну почему так поздно? – Голос подкупал мягкостью и сулил терпеливое выслушивание.

– Мам, мы с Ниной…

– Я спрашиваю, почему так поздно? Раньше что, никак нельзя? Тебя там привязывают за ногу? Нина тебя привязывает к мольберту? Валь, мы тут сидим, ломаем голову, не знаем, где ты, что ты… Валь…

– Мам!.. – Валя взвизгнул особенно настойчиво. В детстве он для убедительности еще топал ногой. – Я не собираюсь тут оправдываться! Я провожал Нину, и вы знаете, что она живет далеко! И вообще… ерунда какая! Какого черта вообще вы мне устраиваете выволочку?!!

– Знаешь что, Дектор?!!! Ты давай не выражайся! Характер мне свой не демонстрируй!!!!!!!!!! Я тоже могу!!! Это ж безобразие какое творится в доме!!!! просто безобразие!!!!!!! – Евграф Соломонович уже начал задыхаться от овладевшей им злости.

– Пап…

– Валь, ты просто капризный ребенок! – Настя перехватила эстафету мужа. – Иди умывайся, переодевайся. Я погрела тебе пельмени. Сметана в холодильнике.

– Безобразие!.. – Евграф Соломонович ушел в себя и никого не слышал.

– Валь, иди, пожалуйста…

– Насть, он не понимает, что не прав! Что нельзя так… так делать!

– Грань, он все понимает. Он больше так не будет.

Валя, что-то буркнув и задев отца плечом, протиснулся в ванную. Евграф Соломонович тихо тряс головой. Глаза у него были совершенно круглые и стеклянные.

– Грань, хочешь чаю?

Евграф Соломонович посмотрел на жену. Выражение вопроса застыло на ее отекшем к вечеру лице. Он почему-то очень отчетливо рассмотрел оправу ее старых очков – черную, с металлической перемычкой на носу. И это его, как ни странно, немного успокоило. Потом он внутри себя услышал эхом повторенный вопрос о чае. Чая он не хотел.

– Нет, Насть, я не буду чай. Спасибо. Я…

– Ну, как хочешь. Я пойду ложиться. Ты тоже не засиживайся. Все, спокойной ночи.

– И тебе спокойной.

Настя скрылась в комнате, а Евграф Соломонович опустился на калошницу и обхватил голову руками. Мысли со страшной скоростью вращались в его голове.

Он почему-то вспомнил себя совсем маленького – толстенького мальчика с кудрявой головой. Вспомнил, как отец впервые купил ему мороженое «Пломбир» и как он потом думал, что пломбы зубной врач тоже делает из пломбира. И лизал отчаянно первую свою пломбу, но сладости так и не почувствовал. Вспомнил своего первого доисторического друга… имени не вспомнил только. А друга вспомнил. У друга были разноцветные глаза: один карий, другой голубой.

Вспомнил мамино крепдешиновое платье в мелкий цветочек. Ее духи с ароматом ландыша…

Евграф Соломонович стыдился приступов воспоминаний. Он их стыдился, как стыдятся слабости или увечья. Хотя ни в том, ни в другом стыдящийся человек не виноват.

Он их боялся. Как боятся потерянного на годы закадычного друга, когда он вдруг возвращается в жизнь, устроенную без него.

Но они приходили к нему снова и снова.

Всегда.

Неожиданно новый звук привлек внимание Евграфа Соломоновича и заставил его прервать мучительную цепь раздумий об уже не существующем. В замке снова поворачивали ключ. В принципе никакого секрета из того, кто же это может быть, Евграф Соломонович себе не делал. Ибо это мог быть только Артем. Артем тоже не заблуждался по поводу папиной реакции. Знал: кричать будет. Обидится. Хлопнет дверью кабинета и не выйдет наутро к завтраку. Но не догадывался Артем, что именно этим вечером Евграфа Соломоновича обуяло отвращение к собственному храму творчества. Ведь именно там, подобно верной жене, притаилась рукопись. И требовала выполнения долга. А долг он выполнить (сегодня уж без сомнения) никак не мог.

Но Артем не знал.

Он вошел, глядя перед собой в полумрак прихожей. Захлопнул дверь, бросил на пол портфель и, не расшнуровывая, стянул старые кроссовки. Любимые старые кроссовки, которые он носил в любую погоду четыре сезона в году. Евграф Соломонович молча и устало наблюдал за ним не замеченный из угла, с калошницы. Однако незамеченным он оставался недолго.

– Привет, пап. – У Артема голос был очень красивый, и фамильная истерическая нотка звучала в нем редко. Говорил он спокойно и уверенно. – Не спишь еще?

– Сплю!.. – Евграф Соломонович, настроенный, может быть, пойти на мировую (хотя кто и когда объявил войну – оставалось загадкой), раздражился окончательно.

– А-аа… ну ладно. – Артем пригладил растрепанные волосы – он никогда не причесывался и за лохматость одноклассниками был прозван Эйс Вентурой – и пошел мыть руки.

Евграф Соломонович продолжал восседать на калошнице. И рукав чьей-то ветровки самым удачным образом покоился на его голове. Он был поглощен происходящим и ничего не замечал.

– А поесть у нас что-нибудь осталось? – Голос Артема кафельно донесся из ванной.

– Если поторопишься, успеешь поделиться с братом. Он тоже сейчас ест. Оба рано пришли. – И довольный хотя бы этой остротой, Евграф Соломонович встал и пошел. Ходил-то он обычно к себе в кабинет, да кабинет сегодня… в общем, он сделал рывок в сторону кабинета, но, опомнившись, свернул в туалет. Единственную нейтральную территорию в квартире. Артем тихо улыбнулся в ванной. Туалетный маневр разъяснил ему все.

Глава 6

На кухне шумно закипал чайник. Валя склонился над ним и молчаливо ждал окончания процесса. Из глубины поднимались серебряные глаза пузырей и Валя старался думать им в такт. Они слагались в голове быстро, но совершенно спонтанно, порой поражая своей бессвязностью. Бессвязность эта даже веселила. И вообще давно уже Валя смирился с тривиальностью собственного миропонимания. Что ж, обывателем быть не так уж плохо, особенно если позволяют здоровье и совесть. Однажды, дело было в прошлом году, кажется, он понял, что вкруг простого самого человека и крутится мир. Да-да, весь этот огромный мир со всеми своими ухищрениями и усовершенствованиями, со всем прогрессом и отсутствием оного, – все во имя человека с маленькой буквы. Ради него пишутся – потому что лишь им и читаются – бессчетные тома мировой библиотеки; ради него сочиняются музыкальные шедевры; ради него придумали пенициллин, наконец… и все, чтобы он сказал или не сказал слово одобрения. Все, чтобы он позволил себе естественную норму бескультурья и равнодушия. И когда он понял этот неумолимо совершающийся в природе закон, жизнь его стала много радостнее, чем была до того. Он перестал бояться заурядности. А перестать бояться, как известно, значит победить наполовину. Валя упивался своей неисключительностью и даже слегка бравировал ею. Будь у него талант хоть к чему-нибудь, он бы сложился в великого человека. Но он сложился во что сложился и в метрическую книгу человечества был занесен неисправимо. То есть результат имел значение как результат, а не качественное изменение.

Валя смотрел на бурлящую воду и думал, что Нина совершенно не умеет варить пельмени и что ему, в общем-то, на все это наплевать, потому что поесть он может и дома. Вон ту самую вареную цветную капусту со сметаной, что заполняет до краев его глубокую тарелку. Именно его тарелку. Потому что у брата была своя. С отколотым краешком.

Валя выключил газ и только собирался заварить чай, как услышал из коридора папино «Сплю!!!» Вот и Артем вернулся. И ему сделали непушисто. Устроили маленький геноцид в рамках отдельно взятой семьи. Вале почему-то захотелось хохотать. И он даже хохотнул слегка. Чтобы никто не услышал. А еще выходит, добавки не будет. Не святым же духом брату питаться!

Артем пришел на кухню ничуть не расстроенный. Только думал о чем-то, весь был поглощен думой.

– Ну что, Тем, враги повсюду?

Артем встрепенулся и, улыбнувшись, тряхнул головой. «Враги повсюду» было любимой, еще в дремучем детстве придуманной шуткой, пускаемой в ход всякий раз, когда Артем погружался в себя и делал стеклянные глаза. Друзья оттягивались по полной, смеялись откровенно и искренне над его мимикой, за что, впрочем, он на них обиды никогда не держал. Он и сам себе казался смешным.

– Да, есть немного.

– Есть немного – это глупость. Нужно есть как можно больше, если дают. Если не дают – уже другой вопрос. Вот что я думаю. – Валя дернул ухом.

– А чего дают? Капусту, что ли?

– А тебе не нравится? Я вот не ел сегодня, и мне нравится. Ты ел – отдай ее мне.

– Я не ел. – Артем положил себе полвилка капусты и густо залил ее майонезом.

– Тем, Сашку привезли. Она в твоей комнате спит.

– Спит уже?

– Она у нас поживет, да? Чего-то мама такое сказала…

– Да вроде.

– Ты хоть одну сказку какую-нибудь помнишь? Давай вспоминай. Потому что детям на ночь нужны сказки. И желательно со счастливым концом.

– Да? А бывают такие, у которых счастливое только начало?

Валя замер над тарелкой, озадаченный вопросом. Но через мгновение, вспомнив философию обывателя, пожал плечами и принялся за вареную колбасу, нарезанную и уложенную веером.

– Ты давай… кончай умничать. Ешь. Совсем остыло все.

– Собственный братец печется обо мне!

Валя подобрал горбушкой майонез, встал и, отряхнув ладони, потрепал Артема по голове.

– Ну вот! Еще и руки об меня вытер. Злодей!

– Всякому бы таких злодеев, Тем. – Валя отцепил от пояса сотовый и, изучая его, покинул кухню.

Артем тоже отстегнул телефон и положил его рядом с тарелкой.

За окном сквозь темноту дрожали язычки фонарного пламени. Артем любил представлять себе, что окружен незнакомым городом со всех сторон и люди, бывшие до того его семьей, вовсе ему не родные, а так, какие-то добрые, совершенно незнакомые мужчины и женщины. И что сам он не он, а безымянный наблюдающий за миром глаз. Единая субстанция восприятия. Источник еще одного мнения о свете.

Как же давно он не говорил с братом! Года два уж точно. Так, по-настоящему, чтобы забыть о времени и не заботиться о правильности языка. Потому что родному человеку все равно, сколько раз в твоей речи «что» и «который» встанут рядом. Потому, что роднее Вали у Артема не было никого. Чаще получалось так: Валя приходил и заставал Артема уже спящим. Реже – наоборот. Но неизменно было одно: кто-то из них уже спал. Оба уставали, поскольку университетская программа давалась им без щемящей душу легкости, и оба искренне верили, что братьям, быть может, и говорить не нужно между собой. Что все и так ясно, потому что они видят друг друга насквозь. Но это «насквозь» было обманом. Пускай и не самым непоправимым и даже, в принципе не самым ужасным из тех, что знавало человечество, но, пожалуй, самым распространенным. Мы очень и очень заблуждаемся, полагая, что молчание в семье стоит иного разговора. Разговор, порой и состоящий сплошь из банальностей, человечнее. Он связывает говорящих, заставляя думать друг о друге.

Последней стадией отдаления Вали стала его влюбленность в Нину. Нина училась на архитектора. Неплохо рисовала. Была крайне необщительна и невелика ростом. От Вали он узнал о неурядицах в ее семье: отчим, принося в дом деньги, всячески требовал за это уважения к себе – уважения, нередко достигавшего гипертрофированных размеров. Нина тратила столько, сколько могла придумать, и при этом тихо ненавидела мужа матери. Она ненавидела и отца, оставившего семью одним весенним утром – ушедшего в библиотеку и не вернувшегося ни к вечеру, никогда вообще. Она жила и мстила каждым прожитым днем – чаще по мелочам, реже по-крупному. По-крупному ей удалось-таки отомстить, как она сама считала, когда они с Валей вкусили запретного плода наслаждений. Мать не прогнала ее из дому, но стала относиться иначе: в девочке она разглядела женщину и внезапно поняла, что совсем ее не знает. Точно рядом с ней теперь жила не та, которую она растила, кормила, лечила и по-своему любила все двадцать лет, а совсем другая какая-то Нина. И чувствовали все себя в семье Багетовых, точно в доме их обнаружился неожиданно невиданный доселе зверь. На самом деле он жил все время с ними, а они и не знали. И ни выгнать зверя, потому что тогда придется признать собственную близорукость, и ни оставить его как есть. Поэтому зверя решили выпустить гулять на четыре стороны. А зверю только того и нужно было.

Нина общалась с одним Валей. С Артемом – никогда. Хотя он и пытался несколько раз пойти на сближение. Нина не утруждала себя звать Валиных и его, Артема, родителей по имени-отчеству – она просто их не запоминала. Лучшим обращением было безлико уважительное «вы». Настя Нину приняла. В глубине души эта девочка казалась ей слишком простой, быть может, для ее сына, но в любом случае влюбленность в нее была лучше пристрастия к зеленому змию.

Евграф Соломонович был не так скор на симпатии. Он всякий раз пытался застигнуть Нину одну, когда та ждала Валю – мывшего руки или ушедшего ненадолго по своим делам, – застигнуть и разговорить. Причем он совершенно не допускал мысли, что Нина может его испугаться или элементарно не иметь желания вести с ним беседу. Нине Евграф Соломонович казался небожителем, интеллигентом, до уровня которого она не могла и не стремилась подняться. Это как в случае с Марианской впадиной: мы знаем, что она глубока, что она существует. Но никогда не поедем измерять ее собственноручно. Евграф Соломонович всего этого понять не мог и продолжал упорно стеречь Нину при каждом ее появлении. Тоже звал ее на «вы», отчего ей становилось смешно, и, цепляясь за ее немногословные ответы, лепил из них остроты. Все его попытки напоминали игру в одни ворота, и менее авторитетный в Нининых глазах Артем, несмотря ни на что имел больше шансов поговорить с ней, чем Евграф Соломонович.

Валя же никого и ничего, кроме Нины, когда она была рядом, не видел. Даже бабушку иной раз он звал Ниной. Потом плевался и исправлял на «Фиму». Однако исправленное никакого значения уже не имело.

В общем, все были счастливы по-своему. И нельзя было сказать, что Нина – менее остальных.

И еще: Нину, наверное, бескорыстнее всех, ее окружающих в этой жизни, любила Сашка. Сашка, получавшая от «Валиной подружки» конфеты на палочке и часы досуга, проводимые в рисовании мелком по асфальту. Сашка, ни с кем крепко не сдружившаяся к своим девяти годам и живущая в мире фантазий, как принцесса в башне замка, за которой еще неизвестно приедет ли когда-нибудь принц, обязанный ее освободить. Сашка рисовала этих принцев и принцесс, придумывала им всевозможные имена, сочиняла коротенькие истории из жизни и была довольна созданной ею творческой вселенной. Она перевозила их с собой с места на место – всюду, где кочевала сама, – как старьевщик, нигде не расстающийся с накопленным за годы богатством, никому, кроме него, не нужного хлама. Вот и к Декторам она приехала с сумочкой рисунков. И с двумя упаковками фломастеров.

К кому в первую очередь ехала Саша? К Насте, два раза бравшей ее в цирк на Воробьевых горах? К Вале, знакомому с художницей Ниной? Или к любимому Артему, который ни с кем не был знаком и никуда ее еще не брал, но которого она очень любила и в три года решила выйти за него замуж? Артем сильно смеялся, узнав о таком наполеоновском плане, и пообещал к тому моменту, как подойдет срок жениться, купить Сашке красивое голубое платье и бусики. Сашка была от обещанного без ума и по-детски ревниво следила за братом – чтобы тот во что бы то ни стало все сделал, как обещал. Да, Сашка приехала к Артему, и, когда он, доев капусту и додумав последнюю на сегодняшний день мысль, прокрался в большую комнату, она не спала. Только делала вид.

Артем аккуратно разобрал постель, скатал плед, стянул с себя футболку, брюки и носки и нырнул под простыню. Ночи стояли теплые, и плотно укрываться не хотелось. Он заложил руки за голову и стал смотреть в расшторенное окно, за которым над просторами Тимирязевского леса высилось летнее небо. В городе почти не видно звезд, и поэтому их приходится придумывать. В детстве Артем и Валя увлекались астрономией, и поэтому придумывать звезды для них не составляло большого труда. Он придумывал их название и местоположение, видимую величину, тип, примерное расстояние до земли. Сегодня на очереди была звезда Нипур. Придумано было только название. Артем прислушивался к Сашиному дыханию – во сне она посапывала и иногда постанывала. Тогда нужно было подойти и поправить ей подушку. Пока она спала спокойно. Мысль все время соскальзывала с Нипура и устремлялась в какие-то совсем иные дали: то ему казалось, он снова на море, в Зеленоградске, как год тому назад – ныряет за перламутровой ракушкой; то вот он видит себя совсем маленьким – они с Валей лежат в двухместной прогулочной коляске, а мама, склонившись, рассказывает им сказку про двух мальчиков, заблудившихся в лесу; то вдруг ему десять лет – он играет в только что подаренных оловянных солдатиков, а напротив сидит девочка, которая ему почему-то очень нравится. Он с упоением вспоминает свое детское чувство, и на сердце становится легко, точно сам изобрел эту теплую защиту от мира. И он думает, есть ли у его сестры знакомый мальчик, вот такой же впервые в жизни влюбленный? И расскажет ли она ему о нем или предпочтет хранить секрет? И есть ли вообще у этой маленькой девочки секреты от него?

А потом Артем улетает куда-то – в пропасть из красно-зеленых пульсирующих пятен. Ему и страшно и весело, и все… все в голове смешалось…