Текст книги "Костер в ночи"

Автор книги: Юлиан Тувим

Непоправимо-белая страница…

Анна Ахматова

 
Пустыня… Замело следы
Кружение песка.
Предсмертный хрип: «Воды, воды…»
И – ни глотка.
В степных снегах буран завыл,
Летит со всех сторон.
Предсмертный хрип: «Не стало сил…» —
Пургою заметен.
Пустыни зной, метели свист,
И вдруг – жилье во мгле.
Но вот смертельно белый лист
На письменном столе…
 

30 ноября 1971

 
Одно мне хочется сказать поэтам:
Умейте домолчаться до стихов.
Не пишется? Подумайте об этом
Без оправданий, без обиняков.
Но, дознаваясь до жестокой сути
Жестокого молчанья своего,
О прямодушии не позабудьте,
И главное – не бойтесь ничего.
 

1971

 
Безумье, видимо… Гляди-ка,
Как мысли повернули дико!
Сначала вспомнилось о том,
Как, в форточку влетев, синички
Сухарь клюют… Кормитесь, птички,
У вас нахальство не в привычке,
Ведь голод и мороз притом:
Кто доживет до переклички
Перед рождественским постом!
Сперва – о птицах. А потом —
Что их воротничок высокий
Белеет, закрывая щеки…
Рылеев… Господи, прости!
Сознанья темные пути
И вправду неисповедимы.
Синиц высокий воротник
Мелькнул, исчез, и вдруг возник
Тот образ, юный, невредимый,
И воротник тугой высок,
Белеющий у смуглых щек,
Как заклинанье о спасеньи
От злых предчувствий…
Сколь жесток
Тот век, тот царь. Хотя б глоток, —
Мгновенье воздуха, мгновенье!..
 

Ноябрь 1971

 
Идешь и думаешь так громко,
Что и оглянешься не раз.
И – молча: «Это не для вас,
А для далекого потомка,
Не бойтесь, это не сейчас».
 
 
И – молча: «Неужели слышно?»
Давно бы надо запретить,
Столь громко думая, ходить.
Живем не по доходам пышно,
Ходящих время усадить
 
 
Иль уложить, поя снотворным, —
Пусть в омуте утонут черном,
В глухом беспамятном бреду,
Назло их мыслям непокорным.
Но я пока еще иду.
 

1971

 
Мне слышится – кто-то у самого края
Зовет меня. Кто-то зовет, умирая,
А кто – я не знаю, не знаю, куда
Бежать мне, но с кем-то, но где-то беда,
И надо туда, и скорее, скорее, —
Быть может, спасу, унесу, отогрею,
Быть может, успею, а ноги дрожат,
И сердце мертвеет, и ужасом сжат
Весь мир, где недвижно стою, озираясь,
И вслушиваюсь, и постигнуть стараюсь —
Чей голос?.. И, сжата тревожной тоской,
Сама призываю последний покой.
 

Ноябрь 1971

И. Л.

 
На миру, на юру
Неприютно мне и одиноко.
Мне б забиться в нору,
Затаиться далёко-далёко.
Чтоб никто, никогда,
Ни за что, никуда, ниоткуда.
Лишь корма и вода
И созвездий полночное чудо.
Только плеск за бортом —
Равнозвучное напоминанье
Все о том да о том,
Что забрезжило в юности ранней,
А потом за бортом
Потерялось в ненастном тумане.
 

30 ноября 1971

 
Сказать бы, слов своих не слыша,
Дыханья, дуновенья тише,
Беззвучно, как дымок над крышей
Иль тень его (по снегу тень
Скользит, но спящий снег не будит),
Сказать тебе, что счастье – будет,
Сказать в безмолвствующий день.
 

Декабрь 1971

 
Повеял летний ветерок;
Не дуновенье – легкий вздох,
Блаженный вздох отдохновенья.
Вздохнул и лег вдали дорог,
На травы, на древесный мох,
И вновь повеет на мгновенье.
 
 
Не слишком наша речь бедна,
В ней все имеет имена,
Да не одно: и «лед» и «ледень»,
А ветерок, что в летний час
Дыханьем юга нежит нас,
Когда-то назывался «летень».
 

Декабрь 1971

1

 
Поутру нынешней весной,
С окна отдернув занавески,
Я ахнула: передо мной
Толпятся в двухсотлетнем блеске —
В кудрявых белых париках,
В зеленых шелковых камзолах —
Вельможи… (Заблудясь в веках,
Искали, видно, дней веселых
И не туда пришли впотьмах.)
Им что ни скажешь – все не то,
И я поэтому молчала.
Хоть не узнал бы их никто!
Роскошество их обличало —
Их пудреные парики,
Темно-зеленые камзолы,
Всему на свете вопреки,
Как возле царского престола,
Красуются перед окном,
И думать ни о чем ином
Я не могу. На миг забуду,
И снова погляжу в окно,
И снова изумляюсь чуду,
Но вот в окне уже темно.
 

2

 
В новолунье, в полнолунье
Правит миром ночь-колдунья.
Утром все в окне иное,
Нет чудес вчерашних там,
Но распахнут предо мною
Монастырский древний храм,
Не разбитый, не спаленный.
На стене густо-зеленой
Мутно-белых свеч ряды.
(Чье раденье? Чьи труды?)
Отступаю в тайном страхе —
За окном стоят монахи.
Видно, служба отошла:
Ни одной свечи зажженной,
Не звонят колокола,
Слышен шепот приглушенный:
«Вседержителю хвала».
 

3

 
И вновь превращенья свершаются ночью.
А утром прибой темно-белые клочья
Швыряет мне с моря, стоящего дыбом,
Дрожащего каждым зеленым изгибом.
Влетает в окошко тенистая пена
И вот затихает в углах постепенно
Густой пеленой тополиного пуха, —
В нем плоти, пожалуй, не больше, чем духа.
 

1972

 
Лесьмян – он по вертикали, —
В глубь земли и в глубь небес,
А Тувим – в долины, в дали,
Где на горизонте – лес.
А Галчинский?.. Разве просто
Обозреть его добро:
Зелень, серебро и звезды,
Звезды, зелень, серебро.
 

3 августа 1974

 
Мой сын, дитя мое родное, —
Чьей мы разлучены виною?
Никто, мой друг, не виноват.
Мой сын, мое дитя, мой брат,
Мое сокровище, мой враг.
Мое ничто, мой светлый мрак…
Как странно, как бесчеловечно,
Что ты в душе моей навечно.
 

В. А.

 
И ты бессилен, как бессилен каждый
Ей возвратить земное бытие,
Но доброе вмешательство ее
Почувствуешь, узнаешь не однажды, —
То отвратит грозящую беду,
То одарит нежданною отрадой.
То вдруг свернешь с дороги на ходу,
Поверив ей, что, значит, так и надо.
 

[1974]

 
«У меня к тебе двойственное отношение…»
В этих словах, что сказала мне ты, —
Мой конец, ибо в них от тебя отрешенье
И последнее чувство слепой пустоты.
Я грешна пред тобой. Если можешь – прости.
Я молюсь за тебя, чтобы стала счастливой,
Чтоб надежды сбылись… ну а след мой найти.
Не пытайся. Прощай. Разминулись пути.
Буду замертво жить. Буду жить терпеливо.
 

1974

Голицыно

 
Такое дело: либо – либо…
Здесь ни подлогов, ни подмен…
И вряд ли скажут мне спасибо
За мой редакторский рентген.
 
 
Борюсь с карандашом в руке.
Пусть чья-то речь в живом движеньи
Вдруг зазвучит без искаженья
На чужеродном языке.
 

 
Разбила речка поутрý
Холодное зерцало.
Не верь, что это не к добру,
А верь, что замерцала
В осколках ледяных весна;
На волю вырвалась волна
И радость прорицала.
 

1975

 
Неужели вот так до конца
Будем жить мы, друг другу чужие?
Иль в беспамятстве наши сердца?
Все-то думается: не скажи я
Слов каких-то (не знаю каких!) —
Не постигло бы нас наважденье,
Этот холод и мрак отчужденья,
Твердый холод, объявший двоих.
 

1975

 
Вешний грач по свежей пашне
Ходит с важностью всегдашней,
Ходит чинно взад-вперед.
Нету птицы богомольней:
Звон услышав колокольный,
Не спеша поклоны бьет.
Строгий звон великопостный
Понимает грач серьезный,
Первым встретил ледоход,
Первым видел половодье,
Пост великий на исходе,
Все меняется в природе,
И всему свой черед…
 
 
В самый светлый день весенний,
В день Христова воскресенья,
С церкви зимнего Николы
Разольется звон веселый —
И с пяти церквей в ответ
То ли звон, то ли свет.
Старший колокол – для фона:
Звук тяжелый и густой
В день веселый, день святой
Оттеняет перезвоны
Молодых колоколов.
Солнце синий воздух плавит,
Жарким блеском праздник славит
На крестах куполов,
И щебечут в поднебесье
Малые колокола, —
Светлый день! Христос воскресе!
Всемогущему хвала! —
То в распеве всей гурьбой,
То вразброд, наперебой —
Славят первый день пасхальный,
Бестревожный, беспечальный.
 
 
Этот день впереди,
А пока погляди,
Как под звон великопостный
Ходит пашней грач серьезный,
Ходит чинно взад-вперед,
Не спеша поклоны бьет.
 

1975

 
И вдруг перестанешь страдать.
Откуда эта благодать?
Ты птиц не любишь в руки брать,
Но песни, песни!..
Воистину – глагол небес:
«Найдись, очнись, ты не исчез,
Воспрянь, воскресни!»
Об этом в чаще – соловей,
А жаворонок – в поле,
В полете, не в сетях ветвей,
Один, на вольной воле.
Но он поет лишь на лету
И, вмиг теряя высоту,
Впадает где-то в немоту,
Скользнув на землю.
Не сетуй, если он затих.
Послушай песни птиц лесных,
Им чутко внемля.
Когда в сплетении ветвей
Поет как хочет соловей —
Не всем ли дышится живей,
Вольней – не всем ли?
Поет, не улетая ввысь.
У птиц лесных и ты учись,
Доверие душе своей
От них приемли.
 

1975

 
Собака… Ну что же? Ну – пес, ну – собака.
Забот, что ли, нету иных?
Собака собакой. С чего же, однако,
Так много присловий о них?
«Промерз как собака», «устал как собака»,
«А ну тебя вовсе ко псу!»
Собак в поговорках и этак и всяко
Как шишек в еловом лесу.
(Коль жизнь обойдется со мною жестоко,
Невольно вздохну: «Я, как пес, одинока.
О, холод собачий…» Зачем я про это?
Но лучше оставить вопрос без ответа.)
Для пса человек будто солнце из мрака —
Молитва, мечта, божество,
Бесстрашно его охраняет собака,
Спасет и умрет за него.
Что ж душу собачью калечат и мучат?
Собаки смирятся, смолчат.
Внушают им злобу, свирепости учат…
Волчат обучайте, волчат!
Отбилась от темы. Вначале – присловья,
А дальше совсем не о том.
Но псам на любовь отвечайте любовью,
А про поговорки – потом.
 

1975

 
Красотка, перед зеркалом вертясь,
С гримаскою горбунье говорила:
«Нельзя сказать, что выгляжу я мило,
Ей-богу, сложена я как горилла».
И предлагает, ласкою светясь:
«Не прогуляетесь ли вы со мною?»
И эта, с перекошенной спиною,
Вздыхая, за красавицей плелась.
 
 
Вот тебе на! Никак, ты пишешь басни?
Да и плохие, что всего ужасней.
Ложись-ка спать, скорее свет гаси.
Уж коль беда с тобою приключилась,
Уж коль стихи писать ты разучилась,
Без тайной зависти свой крест неси.
А басни, притчи… Боже упаси!
 

1975

 
Озираясь, в дверь пролез.
Не красавец, не урод,
Но из комнаты исчез,
Испарился кислород.
Этот гость лишен примет,
Но дышать невмоготу.
От него сойдешь на нет,
Превратишься в пустоту.
Озирается, как вор.
Он хвастун и жалкий враль.
Примиряться с ним – позор,
Расплеваться с ним не жаль.
 

1975

 
Не знаю, бьют ли там старух,
В домах для престарелых,
Но знаю – говорят им вслух,
Что подошел предел их,
Что помирать давно пора,
Что зажились старухи…
О нет, все это не вчера,
И нынче в том же духе.
 

 
Когда молчанье перешло предел —
Кто гибели моей не захотел?..
Подходит и трясет меня за плечи:
«Опамятуйся, пробудись, очнись,
Верни себе свой облик человечий,
Почувствуй глубину свою и высь,
Верни себе великое наследство,
Сознание твоих врожденных прав,
И безоглядное любвеобилье детства,
И юности непримиримый нрав».
 

1975

 
Всю ночь – страданье раскаленное,
О совесть, память, жаркий стыд!..
Чуть голубое, чуть зеленое,
Тот жар лишь небо остудит.
И ни к чему глотать снотворные,
От горькой одури слабеть…
Смирись, покуда небо черное
Не станет тихо голубеть.
 

1975

 
Что печального в лете?
Лето в полном расцвете.
Мучит малая малость —
В листьях будто усталость,
Будто скрытость недуга
В этих листьях зеленых,
И морозом и вьюгой
С первых дней опаленных.
Трудно было не сжаться,
От смертей удержаться, —
То тепло, то остуда, —
Нынче вёсны коварны…
 
 
На листву, как на чудо,
Я гляжу благодарно.
 

1975

Памяти М. Ц.

 
Не приголубили, не отогрели,
Гибель твою отвратить не сумели.
Неискупаемый смертный грех
Так и остался на всех, на всех.
Господи, как ты была одинока!
Приноровлялась к жизни жестокой…
Даже твой сын в свой недолгий срок —
Как беспощадно он был жесток!
Сил не хватает помнить про это.
Вечно в работе, всегда в нищете,
Вечно в полете… О путь поэта!
Время не то, и люди не те.
 

1975

 
Мертвеешь от каждого злобного слова,
Мертвеешь от каждого окрика злого,
Застонешь в тоске и опомнишься тут же —
Чем хуже, тем лучше, чем хуже, тем лучше,
Тем лучше, что ты до конца одинока,
Тем лучше, что день твой начнется с попрека,
Тем лучше, что слова промолвить не смеешь,
Тем лучше, что глубже и глубже немеешь,
Тем лучше, – коль в эти бессонные ночи
Ясней сердцевина твоих средоточий,
Ты смолоду знала и ты не забыла,
Что есть в одиночестве тайная сила —
В терпенье бесслезном, в молчанье морозном,
В последнем твоем одиночестве грозном.
 

1975

 
Уж лучше бы мне череп раскроили,
Как той старухе, – в кухне, топором,
Или ножом пырнули, или, или…
А этих мук не описать пером.
Я замерла, сама с собой в разлуке,
Тоска молчит, тоска мычит без слов.
За что мне, Господи, такие муки!
Убил бы сразу, только и делов.
О Господи мой Боже, не напрасно
Правдивой создал ты меня и ясной
И с детства научил меня слагать Слова…
Какую даровал усладу!
И вот с немой тоскою нету сладу.
Ты прав. Я за грехи достойна аду,
Но смилуйся, верни мне благодать!
 

1976

 
Боже, какое мгновенное лето,
Лето не долее двух недель,
Да и тревожное знаменье это —
Грозы иные, чем были досель.
Не было молнии, брошенной вниз,
Но полосою горизонтальной
Свет протекал над землею недальней,
Медленный гром на мгновенье навис
Бледному свету вослед и обвалом
Рушился с грохотом небывалым,
Падал сквозь землю, гудел под ней.
Лето промчалось за десять дней.
 

Я ее ненавижу.

М. Булгаков

 
Я ненавижу смерть.
Я ненавижу смерть.
Любимейшего я уж не услышу…
Мне было б за него и день и ночь молиться:
О жизнь бесценная, умилосердь
Неведомое, чтобы вечно длиться!..
 
 
Я ненавижу смерть.
 

1976

 
И вдруг возникает какой-то напев,
Как шмель неотвязный гудит, ошалев,
Как хмель оплетает, нет сил разорвать,
И волей-неволей откроешь тетрадь.
 
 
От счастья внезапного похолодею.
Кто понял, что белым стихом не владею?
Кто бросил мне этот спасательный круг?..
Откуда-то рифмы сбегаются вдруг.
 
 
Их зря обесславил писатель великий
За то, что бедны, холодны, однолики,
Напрасно охаял и «кровь и любовь»,
И «пламень и камень», и вечное «вновь».
 
 
Не эти ль созвучья исполнены смысла,
Как некие сакраментальные числа?
А сколько других, что поддержат их честь!..
Он, к счастью, ошибся, – созвучий не счесть.
 

1976

 
Нет несчастней того,
Кто себя самого испугался,
Кто бежал от себя,
Как бегут из горящего дома.
Нет несчастней того,
Кто при жизни с душою расстался,
А кругом – все чужое,
А кругом ему все незнакомо.
Он идет как слепой,
Прежней местности не узнавая.
Он смешался с толпой,
Но страшит суета неживая,
И не те голоса,
Все чужое, чужое, чужое,
Лишь зари полоса
Показалась вечерней душою…
 

1976

Переводы

С польского

 
Мерцаньем звездным
Снега полны.
В кольце морозном
Рога луны.
 
 
Снежинки с лёту —
Одна к одной —
Берут в тенёта
Простор степной.
 
 
Им любо прядать
В немой содом,
Заборы прятать
Во мхе седом.
 
 
Им только вниз бы
Всем блеском тьмы,
Врываться в избы:
«А вот и мы!»
 
 
Покинув зимний
Надземный мир,
Врываться в дымный,
Хмельной трактир.
 
 
Метель кружúтся,
И нет дорог.
Чуть золотится
Распятый Бог.
 
 
В слепом усердье
Снега – вразброс,
И сад в предсмертье —
Без лоз, без роз!
 
 
В гордыне странной,
Глушащей стон,
Сквозь тьму бурана
Идет мой сон…
 

 
Дыша покоем дня,
Недвижен пруд зеленый.
Свисает хмель с плетня,
Иссохший, пропыленный.
 
 
Средь лужи, в колеях —
Отображенья тына,
Гусиной шеи взмах,
Березы половина.
 
 
Во всю длину забор,
Дневным лучом разъятый,
На ближний косогор
Лег тенью полосатой.
 
 
Я лажу частокол,
Я веять жито буду.
Я в этот мир пришел
И не стремлюсь отсюда!..
 

 
Первая, жужжа, проснулась муха,
Первый лист пробился, осмелев,
Первый дождь мне барабанит в ухо
Погромыхивающий напев.
 
 
Грохотанье выдоха и вдоха…
Кто поймет, – где взялся звук такой?
Ливень, расплясавшийся под грохот,
Бьется оземь плещущей башкой.
 
 
Но уже стихает плескот пенный,
В небе – отзвук грома меж зарниц,
А в разрывах тучи – даль вселенной,
Нету ей пределов, нет границ.
 
 
Солнце, раздробясь на мокрых стеклах,
Золотится нивой на полу,
Отраженья окон в стенах блеклых,
Множась, бродят от угла к углу.
 
 
Кто-то в сад толкнул калитку резко,
С треском рухнула она средь трав.
Чью-то руку утром, полным блеска,
Я благословляю, не узнав.
 

 
В этом душном малиннике, тесном, высоком,
Скрылись мы ото всех, забрались в сердцевину
И срываем поспевшую за ночь малину.
Рдеют пальцы твои, орошенные соком.
 
 
Гневный шмель разгуделся, пугая травинки,
Хворый лист, весь в нарывах, на солнышко вылез,
В паутинных лохмотьях алмазы искрились,
И какой-то жучок скрылся, пятясь на спинке.
 
 
Все стихало мгновенно в зеленом заслоне,
Лишь когда я с ладони твоей обагренной
Брал малину губами, вдыхая влюбленно
Запах ягод сквозь благоуханье ладони.
 
 
Первой ласки посредницею молчаливой
Оказалась малина, – той ласки без слова,
Что, собой изумясь, хочет снова и снова
Повторяться бессчетно, себе лишь на диво.
 
 
И в одно из мгновений, всех прочих всевластней,
Ты ко лбу моему прикоснулась губами,
Я схватил твои руки, и ты предалась мне,
А малинник был всюду – вкруг нас и над нами.
 

 
Ты в странном сне меня звала
С собой во мрак небесный.
Мы вместе мчимся. Мгла и мгла.
Бог, темнота и бездны.
 
 
Летим в верховья темноты,
Пронзенной молний светом.
«Я только сон твой, – шепчешь ты, —
Не забывай об этом!..»
 
 
Забуду ль!.. Мчимся в вышине
До неизвестной меты.
О, как ты худо снишься мне!
Моя живая, где ты?
 

 
Уже темнело, темнело,
Заря в лесу догорела,
Дневной остывает жар.
Спускались мы тропкой длинной
В повитый туманом яр,
   Заросший калиной.
Из дали идет, из дали
Тот мрак, где цветы пропали.
Чуть дышит сонная цветь.
Коснулась ты, как в испуге,
Руки моей, чтоб согреть
   Озябшие руки.
С нежностью, нежностью тайной
Глядим в этот мрак бескрайный.
Двоих, забредших впотьмах
В осенних полей безбрежность,
Не сблизят ни скорбь, ни страх, —
   Одна только нежность!
 

 
– Птица ночи, ты пересекала закат, —
Чтó там с мертвыми? Ты их видала. – Лежат. —
А еще что? – Лежат и лежат без движенья,
Нет для них ни рассвета, ни ветра, ни тени,
Не мечтают, не ждут, не страшатся утрат —
Только вечно лежат, вечно только лежат.
 
 
Та, что так мне противилась, – пусть она тоже,
Пусть вот так же лежит на обманчивом ложе,
Покоряясь, теряясь безвольно, глубоко,
Пусть не ждет, не мечтает, лежит одиноко,
Пусть бессильно, бессонно желаньем грешит,
Пусть вот так и лежит – для меня так лежит!
 

 
Уж пора полюбить огорода сиротство,
Птиц, уставших от неба, деревьев уродства
И щербатый забор, от которого тени
Меж рассветов лежат на траве, как ступени.
 
 
Уж пора полюбить за рекою закаты
И соседа умершего сад небогатый,
Темноту, что быстрее, чем сны в сновиденье,
Уведет, укрываючи доброю сенью.
 
 
Уж пора приберечь хоть бы искорку зноя
В этих стенах, где вечер блестит желтизною,
Головою к рукам твоим тонким прижаться
И вдвоем удержаться от слез, удержаться!
 

 
Вспоминаю, но вспомнить всего не могу я:
Трáвы… Даль за лугами… Кричу и ликую —
Веселит меня голос, летящий куда-то.
Чабрецом пахнет сено в теплыни заката.
 
 
А еще? Что еще вспоминается, длится?
Старый сад, где участвуют листья и лица, —
Только листья и лица. Листисто и людно.
А в аллее – мой смех. Не смеяться так трудно!
 
 
Я бегу, окунаясь в лазурь поднебесья.
Только небо в груди, а в глазах густолесье.
Беготня по плотине над пеной протока
Так далёко слышна, так волшебно далёко!
А потом – по траве, по ступенькам балкона,
Обожавшим, когда я взбегаю с разгона…
 
 
Вспоминается дом, полный света весною
И повсюду всегда переполненный мною,
Приниканье губами к стеклу —
   к мирозданью —
И мое – всеми силами – существованье!
 

 
Снится лесу – лес
В ливне вешнем.
Май давно исчез,
Но примчится,
 
 
Вновь вернется он
В блеске прежнем,
Мне ж минувший сон
Не приснится.
 

 
Лиловый сумрак, безлюдье поля —
   И только эту явь —
Средь трав бескрайних молил я с болью:
   «Спаси меня, избавь!»
 
 
И шел прохожий… Зачем – не знаю —
Мне подал знак рукой.
Быть может, думал – к нему взываю,
Его молю с тоской.
И было тихо, весь мир как сгинул,
Лишь солнце шло ко сну.
Сказал прохожий, когда окинул Глазами тишину:
«И мне, скитаясь, взывать в печали,
   Без хлеба, без жилья,
Я тот, чью гибель не увидали,
   Тот самый – это я!
 
 
Мне смертью в ярах раскинут полог,
   Жилище – недруг сжег.
Бьет час предсмертный, был сон недолог,
   Его разрушит Бог.
 
 
Но верю в сон, что еще приснится,
   Обещанный судьбой.
Тот сон, когда в нем блеснет денница,
   Я разделю с тобой».
 
 
Клянясь, что в скорби нам нет разлуки
   Ни на единый час,
Прохожий тот протянул мне руки,
   И спас меня он, спас!
«Мгла у входа. Темень комнат…»
Мгла у входа. Темень комнат.
Ни о ком никто не помнит.
След твой снегом запушило,
Грусть метелью закружило.
 
 
В этот снег поверить надо,
Освежиться снегопадом,
Затениться тенью нежной,
В тишине притихнуть снежной.
 

 
Ищи, скиталец жалкий, во снах пропитанья!
Уже любою мглою кормиться не стыдно…
Что значат слезы, если не слышно рыданья?
Что значит мирозданье, коль Бога не видно?
 
 
Придите все, кто в скорби, в тревоге,
   в смятенье!
Пускай вас будет много, чтоб я между вами
Душою затерялся, – где вы и где тени,
Не ведал бы, теснимый бессчетными снами.
 
 
Чтоб лиц как можно больше, чтоб всюду лишь
   лица
И руки, чтоб заполнился город бескрайный!..
Все кончится сегодня, ничто не продлится,
Не стало ни одной неразгаданной тайны!..
 
 
Нам надо торопиться, сойтись надо вместе,
Поговорить, решиться, не упустить срока,
Чтобы потом не ждать уж ни знака, ни вести,
Чтобы исчезнуть слепо в печали глубокой…