Текст книги "Костер в ночи"

Автор книги: Юлиан Тувим

 
Дни мелькают – чет и нечет, —
Жизнь осталась позади,
Что же сердце рвет и мечет,
Задыхается в груди?
 
 
Слышать слов моих не хочет,
Будто в рану сыплю соль.
Днем и ночью сердце точит
Злая дума, злая боль.
 
 
Знает сердце о причине
Всех скорбей моих и бед,
О смиренье, о гордыне
И что мне спасенья нет.
 
 
Но оно по горло сыто
Ложью всяческих прикрас,
И оно со мной открыто
Говорит не в первый раз,
 
 
Чтобы я, ему доверясь,
Не страшилась жить в глуши
И смелей порола ересь,
Если ересь от души.
 
 
Говорит не рифмы ради,
Не для красного словца,
Говорит не на эстраде, —
На исходе, у конца.
 

1956

 
У твоей могилы вечный непокой,
Приглушенный говор суеты людской.
Что же мне осталось, ангел мой небесный!
Без тебя погибну в муке бесполезной.
Без тебя погибну в немоте железной.
Сердце истомилось смертною тоской.
Горе навалилось каменной доской.
 

1 августа 1956

 
Мы рядом сидим.
   Я лицо дорогое целую.
   Я голову глажу седую.
Мне чудится возле
   какая-то грозная тайна,
А ты говоришь мне,
   что все в этой жизни случайно.
Смеясь, говоришь:
   – Ну а как же? Конечно, случайно. —
Так было во вторник.
   И вот подошло воскресенье.
Из сердца вовек не уйдет
   этот холод весенний.
Тебя уже нет,
   а со мною что сталось, мой милый…
Я склоняюсь над свежей твоею могилой.
Я не голову глажу седую —
Траву молодую.
Не лицо дорогое целую,
А землю сырую.
 

4 августа 1956

 
Скорей бы эти листья облетели!
Ты видел детство их. Едва-едва,
Как будто в жизни не предвидя цели,
Приоткрывалась зыбкая листва, —
«Плиссе-гофре», как я тогда сказала
О листиках зубчатых, и в ответ
Смеялся ты, и вот тебя не стало.
Шумит листва, тебя на свете нет,
Тебя на свете нет, и это значит,
Что света нет… А я еще жива.
Раскрылись листья, подросла трава.
Наш долгий разговор едва лишь начат.
На мой вопрос ты должен дать ответ,
А ты молчишь. Тебя на свете нет.
 

9 августа 1956

 
Скажи – как жить мне, как мне жить
На этом берегу?
Я не могу тебя забыть
И помнить не могу.
 
 
Я не могу тебя забыть,
Покуда вижу свет,
А там забуду, может быть,
А может быть, и нет.
 
 
А может быть, к душе душа
Приникнет в тишине —
И я воскресну не дыша,
Как вечный сон во сне.
 
 
На бездыханный берег твой
Возьми меня скорей
И красотою неживой
От жизни отогрей.
 

1957

 
Не за то ли, что только гроза
Нам на мир открывает глаза
И пред нами, хорош или плох,
Предстает он, застигнут врасплох,
Озарен то вверху, то внизу, —
Не за это ль мы любим грозу?
 
 
Чтó при свете дневном разберешь,
Примиряющем с правдою ложь?
Безучастный равно ко всему,
Он легко переходит во тьму.
 
 
Что увидишь во мраке ночном?
Он смешал, одурманенный сном,
Все, что живо, и все, что мертво,
Он не видит себя самого.
 
 
Но случится лишь ветру начать
Вековые деревья качать —
Встрепенется, очнется листва,
Зашумит: я жива, я жива!
Редкий дождь пробежит вперебой
По траве, от зарниц голубой,
 
 
В чаще туч острие топора
Полыхнет белизной серебра,
Громыхающий рухнет удар
С поднебесья в глухой крутояр,
Взвоет ветер на все голоса,
Раскачаются шумно леса…
 
 
Не затем ли мы жаждем грозы,
Что гроза повторяет азы
Неоглядной свободы, и гром
Бескорыстным гремит серебром,
И, прозрачной прохладой дыша,
Оживает, мужает душа…
 

1957

 
Вот так и бывает: живешь – не живешь,
А годы уходят, друзья умирают,
И вдруг убедишься, что мир непохож
На прежний и сердце твое догорает.
 
 
Вначале черта горизонта резка —
Прямая черта между жизнью и смертью,
А нынче так низко плывут облака,
И в этом, быть может, судьбы милосердье.
 
 
Тот возраст, который с собою принес
Утраты, прощанья, – наверное, он-то
И застил туманом непролитых слез
Прямую и резкую грань горизонта.
 
 
Так много любимых покинуло свет,
Но с ними беседуешь ты, как бывало,
Совсем забывая, что их уже нет…
Черта горизонта в тумане пропала.
 
 
Тем проще, тем легче ее перейти, —
Там эти же рощи и озими эти ж…
Ты просто ее не заметишь в пути,
В беседе с ушедшим – ее не заметишь.
 

1957

 
Как жить, когда владеют мной
Три слова: я тебя убила.
О, если бы весь шар земной
Я обошла, – найдется ль сила
Спасти меня, чтоб я забыла
Хоть на мгновенье, хоть во сне
О том, что кровь твоя на мне.
 

[1957]

 
Не от жестокости – из милосердия
Ты за собой позвал меня в тот час.
В тот страшный час твоей,
   нет, нашей смерти,
Соединившей, разлучившей нас.
 

 
Ты не становишься воспоминаньем.
Как десять лет назад, мы до сих пор
Ведем наш сокровенный разговор,
Встречаясь будто на рассвете раннем.
Нам хорошо и молодо вдвоем,
И мы всегда идем, всегда идем,
Вверяясь недосказанным признаньям
И этой чуть раскрывшейся листве,
Пустому парку, резкой синеве
Холодных майских дней и полувзглядам,
Что сердцу говорят прямее слов
О радости, что мы, как прежде, рядом…
Минутами ты замкнут и суров.
Жестокой мысли оборвать не хочешь,
Но вот опять и шутишь и хохочешь,
Самозабвенно радуясь всему —
И солнцу, и нехоженой дорожке,
И полусказочной лесной сторожке,
И тайному смятенью моему…
 
 
Мне верилось, что это лишь начало,
Что это лишь преддверие чудес,
Но всякий раз, когда тебя встречала,
Я словно сердцу шла наперерез…
И я еще живу, еще дышу,
Еще брожу одна по темным чащам,
И говорю с тобою, и пишу,
Прошедшее мешая с настоящим…
Минутами ты замкнут и суров.
А я была так близко, так далеко
С тобой, с твоей душою одинокой
И не могла, не находила слов —
Заговорить с тобой о самом главном,
Без переходов, сразу, напрямик…
Мой ангел, на пути моем бесславном
Зачем явился ты, зачем возник!
 
 
Ты был моей любовью многолетней,
А я – твоей надеждою последней,
И не нашла лишь слова одного,
А ты хотел его, ты ждал его,
Оно росло во мне, но я молчала,
Мне верилось, что это лишь начало.
 
 
Я шла, не видя и не понимая
Предсмертного страданья твоего.
Я чувствовала светлый холод мая,
И ты со мной, и больше ничего…
 
 
О как тебя я трепетно касалась!
Но счастье длилось до того лишь дня,
Пока ты жил, пока не оказалось,
Что даже смерть желаннее меня.
 

15 августа 1957

 
Кузнечики… А кто они такие?
Заглядывал ли ты в их мастерские?
Ты, видно, думал – это кузнецы
И в кузнях маленьких поодиночке
О наковаленки бьют молоточки,
А звон от них летит во все концы?
Но это заблужденье. Ты не прав.
Не кузница в траве, а телеграф,
Где точки и тире, тире и точки
Бегут вплотную по звенящей строчке
И наспех сообщают обо всем,
Что в поле и в лесу творилось днем.
 

Август 1957

 
Пылает отсвет красноватый
На летней пашне в час заката.
До фиолетового цвета
Земля засохшая прогрета.
Здесь каждый пласт огнем окован —
Лиловым, розовым, багровым,
И этот крепкий цвет не сразу
Становится привычен глазу,
Но приглядишься понемногу,
На алый пласт поставишь ногу —
И с каждым шагом все бесстрашней
Идешь малиновою пашней.
 

22 августа 1957

 
В домах московских каждое окно
По вечерам сияет мирным светом.
Казалось бы – что говорить об этом?
Но видится и слышится одно:
Турецкий ветер с моря-океана
О стекла бьет – и нá сердце темно
От затемненных окон Еревана.
 

6 октября 1957

 
Какие-то ходы и переходы,
И тягостное чувство несвободы,
И деревянный низенький помост.
Как на погосте, он открыт и прост,
Но это – стол, на нем вино и свечи,
А за столом – мои отец и мать.
Их нет в живых. Я рада этой встрече,
Я их прошу меня с собою взять
Или побыть со мною хоть недолго,
Чтоб Новый год мы встретили втроем.
Я что-то им толкую втихомолку,
Они молчат. Мы пьем. Нет, мы не пьем.
Вино как кровь. Не тронуты бокалы.
А у моих родимых небывалый —
Такой недвижный и спокойный взгляд.
Да полно, на меня ль они глядят?
Нет, сквозь меня. О нет, куда-то мимо.
А может статься, я для них незрима?
И что это? Настал ли Новый год,
И при свечах втроем его встречаем,
Иль только близится его приход, —
Так незаметен, так необычаен?..
Отец и мать. И между ними – я.
Где ночью ты была, душа моя?
И Новый год – был или не был встречен?
Что спрашивать, когда ответить нечем!
Я помню только свечи и вино,
И стол в дверях, и что кругом темно,
И что со мной – восставшие из праха.
Я их люблю без трепета, без страха,
Но мне тревожно. Кто меня зовет?..
О лишь бы знать – настал ли Новый год?
 

27 декабря 1957

Всеобщее

 
Даже в дорогой моей обители
За стеной живут… иные жители.
Тише, тише, милые друзья!
В нашей не участвуя беседе,
Любознательнейшие соседи
Слушают, дыханье затая…
Хоть бы раз промолвить слово резкое,
Хоть бы знать – робею или брезгую?
Страшно или мерзко тронуть грязь?
Но обходишь эту слякоть липкую
С жалкою прощающей улыбкою,
Сердцем негодующим крепясь.
 

 
О, глупомудрый, змеиногубый!
В стихах ни строчки прямой и грубой.
Ты затаился, ты не сказался,
К запретным темам не прикасался.
Всю жизнь решалась одна задача,
Чтоб неизменной была удача,
И неизбежно придет возмездье —
Исчезнет слава с тобою вместе.
 

50-е годы

 
Один неверный звук,
Но и его довольно:
С пути собьешься вдруг
Нечаянно, невольно,
И вот пошла плутать
Сквозь клятвы и зароки,
Искать, и ждать, и звать,
И знать, что вышли сроки…
Подумай, лишь одно
Беспамятное слово —
И вдруг темным-темно
И не было былого,
А только черный стыд
Да оклик без ответа,
И ночь не говорит
О радости рассвета.
 

 
За что же изничтожено,
Убито сердце верное?
Откройся мне: за что ж оно
Дымится гарью серною?
За что же смрадной скверною
В терзаньях задыхается?
За что же сердце верное,
Как в преисподней, мается?
За что ему отчаянье
Полуночного бдения
В предсмертном одичании,
В последнем отчуждении?..
Ты все отдашь задешево,
Чем сердце это грезило,
Сторонкой обойдешь его,
Вздохнешь легко и весело…
 

50-е годы

 
Развратник, лицемер, ханжа…
От оскорбления дрожа,
Тебя кляну и обличаю.
В овечьей шкуре лютый зверь,
Предатель подлый, верь не верь,
Но я в тебе души не чаю.
 

 
Ты что ни скажешь, то солжешь,
Но не твоя вина:
Ты просто в грех не ставишь ложь,
Твоя душа ясна.
 
 
И мне ты предлагаешь лгать:
Должна я делать вид,
Что между нами тишь да гладь,
Ни боли, ни обид.
 
 
О доброте твоей звонят
Во все колокола…
Нет, ты ни в чем не виноват,
Я клевещу со зла.
 
 
Да разве ты повинен в том,
Что я хочу сберечь
Мученье о пережитом
Блаженстве первых встреч.
 
 
Я не права – ты верный друг,
О нет, я не права,
Тебе лишь вспомнить недосуг,
Что я еще жива.
 

 
Ты отнял у меня и свет и воздух
И хочешь знать – где силы я беру,
Чтобы дышать, чтоб видеть небо в звездах,
Чтоб за работу браться поутру.
Ну что же, я тебе отвечу, милый:
Растоптанные заживо сердца
Отчаянье вдруг наполняет силой,
Отчаянье без края, без конца.
 

1958

 
Я равна для тебя нулю.
Что о том толковать, уж ладно.
Все равно я тебя люблю
Восхищенно и беспощадно,
И слоняюсь, как во хмелю,
По аллее неосвещенной,
И твержу, что тебя люблю
Беспощадно и восхищенно.
 

…И опять весь год ни гугу.

Ахматова

 
Постылых «ни гугу»
Я слышать не могу —
Я до смерти устала.
Во мне души не стало.
Я больше не могу.
Простите, кредиторы.
Да, я кругом в долгу
И опускаю шторы.
Конец, конец всему —
Надеждам и мученью,
Я так и не пойму
Свое предназначенье.
 

 
Весь век лишь слова ищешь ты,
Единственного слова.
Оно блеснет из темноты
И вдруг погаснет снова.
 
 
Ты не найдешь путей к нему
И не жалей об этом:
Оно не пересилит тьму,
Оно не станет светом.
 
 
Так позабудь о нем, пойми,
Что поиски напрасны,
Что все равно людей с людьми
Оно сроднить не властно.
 
 
Зачем весь век в борьбе с собой
Ты расточаешь силы,
Когда смолкает звук любой
Пред немотой могилы.
 

7 августа 1958

 
– Что ж ты молчишь из года в год?
Сказать, как видно, нечего?
– О нет, меня тоска гнетет
От горя человечьего.
 
 
Во мне живого места нет,
И все дороги пройдены,
И я молчу десятки лет
Молчаньем горьким родины.
 
 
Моя душа была в аду.
Найду ли слово громкое!
Любую смертную беду
Я обходила кромкою.
 
 
До срока лучшие из нас
В молчанье смерти выбыли.
И никого никто не спас
От неминучей гибели.
 
 
Когда б сказать об этом вслух!
Но вновь захватывает дух…
Решись, решись отчаянно,
Скажись хотя б нечаянно!
 
 
Тогда не страшно умереть
И жить не страшно. Кто ни встреть,
Всех озаришь победою,
Но промолчу весь жалкий век,
 
 
Урод, калека из калек,
Зачем жила – не ведаю.
 

 
Ты думаешь – правда проста?
Попробуй скажи.
И вдруг онемеют уста,
Тоскуя о лжи.
 
 
Какая во лжи простота,
Как с нею легко,
А правда совсем не проста,
Она далеко.
 
 
Ее ведь не проще достать,
Чем жемчуг со дна.
Она никому не под стать,
Любому трудна.
 
 
Ее неподатливый нрав
Пойми, улови.
Попробуй хоть раз, не солгав,
Сказать о любви.
 
 
Как будто дознался, достиг,
Добился – и что ж? —
Опять говоришь напрямик
Привычную ложь.
 
 
Тоскуешь до старости лет,
Терзаясь, горя…
А может быть, правды и нет —
И мучишься зря?
 
 
Дождешься ль ее благостынь?
Природа ль не лжет?
Ты вспомни миражи пустынь,
Коварство болот,
 
 
Где травы над гиблой водой
Густы и свежи…
Как справиться с горькой бедой
Без сладостной лжи?
 
 
Но бьешься не день и не час,
Твердыни круша,
И, значит, таится же в нас
Живая душа.
 
 
То выхода ищет она,
То прячется вглубь.
Но чашу осушишь до дна,
Лишь только пригубь.
 
 
Доколе живешь ты, дотоль
Мятешься в борьбе,
И только вседневная боль
Наградой тебе.
 
 
Бескрайна душа и страшна,
Как эхо в горах.
Чуть ближе подступит она,
Ты чувствуешь страх.
 
 
Когда же настанет черед
Ей выйти на свет —
Не выдержит сердце: умрет,
Тебя уже нет.
 
 
Но заживо слышал ты весть
Из тайной глуши,
И, значит, воистину есть
Бессмертье души.
 

17 августа 1958

 
От зноя воздух недвижим,
Деревья как во сне.
Но что же с деревом одним
Творится в тишине?
 
 
Когда в саду ни ветерка,
Оно дрожмя дрожит…
Что это – страх или тоска,
Тревога или стыд?
 
 
Что с ним случилось? Что могло б
Случиться? Посмотри,
Как пробивается озноб
Наружу изнутри.
 
 
Там сходит дерево с ума,
Не знаю почему.
Там сходит дерево с ума,
А что с ним – не пойму.
 
 
Иль хочет что-то позабыть
И память гонит прочь?
Иль что-то вспомнить, может быть,
Но вспоминать невмочь?
 
 
Трепещет, как под топором,
Ветвям невмоготу, —
Их лихорадит серебром,
Их клонит в темноту.
 
 
Не в силах дерево сдержать
Дрожащие листки.
Оно бы радо убежать,
Да корни глубоки.
 
 
Там сходит дерево с ума
При полной тишине.
Не более, чем я сама,
Оно понятно мне.
 

1959

 
К твоей могиле подойду,
К плите гранитной припаду.
Здесь кончился твой путь земной,
Здесь ты со мной, ты здесь со мной.
 
 
А я? А мир окрестный весь?
А небо синее? А снег?
А синева ручьев и рек?
А в синем небе облака?
А смертная моя тоска?
А на лугах седой туман?..
Не сон и не самообман:
Когда заговорит гроза,
Вблизи блеснут твои глаза —
Их синих молний острия…
И это вижу только я.
 

17 августа 1959

 
Если говорить всерьез,
Лишь одно мне в жизни мило —
Коль мороз, так уж мороз,
Чтобы дух перехватило.
Я люблю вершины гор,
Оттого, что одиноки,
Я люблю степной простор
За его размах широкий.
Если зной – чтоб тишь да гладь,
Если ветер – чтоб такой уж —
На ногах не устоять…
Ты меня не успокоишь,
Не утешишь, не уймешь
Ласковым полунамеком.
Не свидетельствует ложь
О высоком, о глубоком.
Ни со степью, ни с горой
Не сравню твоей повадки,
Ты весь век живешь игрой
В кошки-мышки, в жмурки, в прятки.
А по мне, чтоб было так:
Счастье – счастьем, горе – горем.
Чтобы свет и чтобы мрак.
Впрочем, мы еще поспорим.
 

22 августа 1959

 
О чем же, о чем, если мир необъятен?..
Я поздно очнулась, кругом ни души.
О чем же? О снеге? О солнце без пятен?
А если и пятна на нем хороши?..
О людях? Но либо молчание, либо
Лишь правда, а мне до нее не дойти.
О жизни?.. Любовь моя, свет мой, – спасибо.
О смерти?.. Любовь моя, свет мой, – прости.
 

8 октября 1960

 
Боже правый, ты видишь
Эту злую невзгоду.
Ненаглядный мой Китеж
Погружается в воду.
Затонул, златоглавый,
От судьбы подневольной.
Давней силой и славой —
Дальний звон колокольный.
Затонул, белостенный, —
Лишь волна задрожала
И жемчужная пена
К берегам отбежала.
Затонул, мой великий.
Стало óглядь безмолвно,
Только жаркие блики
Набегают на волны…
 

[Начало 60-х годов]

 
Телу невесело без души,
Каменней с каждым днем.
Кто-то еще говорит: пиши.
А что мне писать? О чем?
Писать без чернил, без карандаша,
На воздухе, на воде —
Это легко, была бы душа.
А где она? Видно, нигде.
Ушла волною в сухой песок
Навеки и без следа,
А тело ждет гробовых досок
И стынет в тоске стыда,
И крепнет сиротство день ото дня,
И легче, что могут забыть —
Не видеть меня, не слышать меня,
Меня не должно быть.
 

 
Сквозь сон рванешься ты помериться с судьбою
И подчинить ее движению строки —
И отступаешь вдруг сама перед собою,
В бессильной ярости сжимая кулаки.
 
 
Строка зовет на бой, и ты готова к бою,
Всем унижениям и страхам вопреки,
И отступаешь вдруг сама перед собою,
В бессильной ярости сжимая кулаки.
 
 
Твоя душа мертва. Смятенье бесполезно.
Зачем проснулась ты? Твоя душа мертва.
Смирись перед немой, перед последней
   бездной, —
 
 
Для сердца легче смерть, чем мертвые слова.
Утешься, – над твоей могилою безвестной
И ветер будет петь, и шелестеть трава.
 

1961

Анне Ахматовой

 
День изо дня и год из года
Твоя жестокая судьба
Была судьбой всего народа.
Твой дивный дар, твоя волшба
Бессильны были бы иначе.
Но ты и слышащей и зрячей
Прошла сквозь чащу мертвых лир,
И Тютчев говорит впервые:
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые.
 

1962

Комарово

 
Ахматовой и Пастернака,
Цветаевой и Мандельштама
Неразлучимы имена.
Четыре путеводных знака —
Их горний свет горит упрямо,
Их связь таинственно ясна.
Неугасимое созвездье!
Навеки врозь, навеки вместе.
Звезда в ответе за звезду.
Для нас четырехзначность эта —
Как бы четыре края света,
Четыре времени в году.
Их правотой наш век отмечен.
Здесь крыть, как говорится, нечем
Вам, нагоняющие страх.
Здесь просто замкнутость квадрата,
Семья, где две сестры, два брата,
Изба о четырех углах…
 

19 августа 1962

Комарово

 
Нет, мне уже не страшно быть одной.
Пусть ночь темна, дорога незнакома.
Ты далеко и все-таки со мной.
И мне спокойно, мне легко, я дома.
 
 
Какие чары в голосе родном!
Я сокрушаюсь только об одном —
О том, что жизнь прошла с тобою розно,
О том, что ты позвал меня так поздно.
 
 
Но даже эта скорбь не тяжела.
От унижений, ужасов, увечий
Я не погибла, нет, я дожила,
Дожаждалась, дошла до нашей встречи.
 
 
Твоя немыслимая чистота —
Мое могущество, моя свобода,
Мое дыханье: я с тобою та,
Какой меня задумала природа.
 
 
Я не погибла, нет, я спасена,
Гляди, гляди – жива и невредима.
И даже больше – я тебе нужна.
Нет, больше, больше – я необходима.
 

27 августа 1962

 
Но только и было что взгляд издалёка,
Горячий, сияющий взгляд на ходу.
В тот день облака проплывали высоко
И астры цвели в подмосковном саду.
Послушай, в каком это было году?..
С тех пор повторяю: а помнишь, а знаешь?
И нечего ждать мне, и все-таки жду.
Я помню, я знаю, что ты вспоминаешь
И сад подмосковный, и взгляд на ходу.
 

31 августа 1962

Анне Ахматовой

 
Ты сама себе держава,
Ты сама себе закон,
Ты на все имеешь право,
Ни за кем нейдешь вдогон.
 
 
Прозорлива и горда
И чужда любых иллюзий…
Лишь твоей могучей музе
По плечу твоя беда,
И – наследственный гербовник —
Царскосельский твой шиповник
Не увянет никогда.
 

1963

 
Куда, коварная строка?
Ты льстишься на приманку рифмы?
Ты хочешь, чтобы вкось и вкривь мы
Плутали? Бей наверняка,
Бей в душу, иль тебя осилят
Созвучья, рвущиеся врозь.
Коль ты стрела – лети навылет,
Коль ты огонь – свети насквозь.
 

1 августа 1963

 
Не отчаивайся никогда,
Даже в лапах роковой болезни,
Даже пред лицом сочтенных дней.
Ничего на свете нет скучней,
И бессмысленней, и бесполезней,
Чем стенать, что зря прошли года.
Ты еще жива. Начни сначала.
Нет, не поздно: ты еще жива.
Я не раз тебя изобличала,
И опять ключами ты бренчала
У дверей в тайницу волшебства.
 

Январь 1964

 
Уехать, уехать, уехать,
Исчезнуть немедля, тотчас,
По мне, хоть навечно, по мне, хоть
В ничто, только скрыться бы с глаз,
Мне лишь бы не слышать, не видеть,
Не знать никого, ничего,
Не мыслю живущих обидеть,
Но как здесь темно и мертво!
Иль попросту жить я устала —
И ждать, и любить не любя…
Все кончено. В мире не стало —
Подумай! – не стало тебя.
 

13 июля 1964

 
На свете лишь одна Армения,
Она у каждого – своя.
От робости, от неумения
Ее не воспевала я.
 
 
Но как же я себя обидела —
Я двадцать лет тебя не видела,
Моя далекая, желанная,
Моя земля обетованная!
 
 
Поверь, любовь моя подспудная,
Что ты – мой заповедный клад,
Любовь моя – немая, трудная,
Любое слово ей не в лад.
 
 
Со мною только дни осенние
И та далекая гора,
Что высится гербом Армении
В снегах литого серебра,
 
 
Та величавая двуглавая
Родная дальняя гора,
Что блещет вековечной славою,
Как мироздание стара.
 
 
И тайна острова севанского,
Где, словно дань векам седым,
И своды храма христианского,
И жертвоприношений дым.
 
 
Орлы Звартноца в камень врублены,
Их оперенье – ржавый мох…
О край далекий, край возлюбленный,
Мой краткий сон, мой долгий вздох…
 

1966