Текст книги "Костер в ночи"

Автор книги: Юлиан Тувим

 
Ревет, и воет, и дымится
Вспять обращенная волна.
К прочерченной штыком границе
Откатывается война.
Сдержи дыханье, – там вершится
Твоя судьба, моя страна!
На недоконченной странице
Дымятся кровью письмена.
 
 
Как шумно смерть в лицо дышала!
Как трудно с нею грудь о грудь!
Концом прикинулось начало,
Казалось – не передохнуть.
Нам воздуха недоставало
На грозный, на прощальный путь,
И только кровь в висках стучала:
Бессмертен будь, бессмертен будь…
 
 
Когда же сердце охватила
Непоправимая беда,
Очнулась в нас иная сила,
Иная повела звезда:
Нас ненависть огнем вспоила,
Он был как ясная вода…
Врагов укроет лишь могила,
И та исчезнет без следа.
 

1943

 
Город Чистополь на Каме…
Нас дарил ты чем богат.
Золотыми облаками
Рдел за Камою закат.
Сквозь тебя четыре ветра
Насмерть бились день и ночь.
Нежный снег ложился щедро,
А сиял – глазам невмочь.
Сверхъестественная сила
Небу здешнему дана:
Прямо в душу мне светила
Чистопольская луна,
И казалось, в мире целом
Навсегда исчезла тьма.
Сердце становилось белым,
Сладостно сходя с ума.
Отчужденностью окраски
Живо все и все мертво —
Спит в непобедимой сказке
Город сердца моего.
Если б не росли могилы
В дальнем грохоте войны,
Как бы я тебя любила,
Город, поневоле милый,
Город грозной тишины!
Годы чудятся веками,
Но нельзя расстаться нам, —
Дальний Чистополь на Каме,
На сердце горящий шрам.
 

Март 1943

 
Мы начинали без заглавий,
Чтобы окончить без имен.
Нам даже разговор о славе
Казался жалок и смешон.
 
 
Я думаю о тех, которым
Раздоры ль вечные с собой
Иль нелюбовь к признаньям скорым
Мешали овладеть судьбой.
 
 
Не в расточительном ли детстве
Мы жили раньше? Не во сне ль?
Лишь в грозный год народных
   бедствий
Мы осознали нашу цель
 
 
И можем быть сполна в ответе
За счастье встреч и боль потерь…
Мы тридцать лет росли как дети,
Но стали взрослыми теперь.
 
 
И яростную жажду славы
Всей жизнью утолить должны,
Когда Россия пишет главы
Освобождающей войны, —
 
 
Без колебаний, без помарок, —
Страницы горя и побед,
А на полях широких ярок
Пожаров исступленный свет…
 
 
Живи же, сердце, полной мерой,
Не прячь на бедность ничего
И непоколебимо веруй
В звезду народа твоего.
 
 
Теперь спокойно и сурово
Ты можешь дать на все ответ,
И скажешь ты два кратких слова,
Два крайних слова: да и нет.
 
 
А я скажу: она со мною,
Свобода грозная моя!
Совсем моей, совсем иною
Жизнь начинается, друзья!
 

1943

 
Какое уж тут вдохновение, – просто
Подходит тоска и за горло берет,
И сердце сгорает от быстрого роста,
И грозных минут наступает черед,
Решающих разом – петля или пуля,
Река или бритва, но наперекор
Неясное нечто, тебя карауля,
Приблизится произнести приговор.
Читает – то гневно, то нежно, то глухо,
То явственно, то пропуская слова,
И лишь при сплошном напряжении слуха
Ты их различаешь едва-едва,
Пером неумелым дословно, построчно,
Едва поспевая, ты запись ведешь,
Боясь пропустить иль запомнить неточно…
(Петля или пуля, река или нож?..)
И дальше ты пишешь, – не слыша, не видя,
В блаженном бреду не страшась чепухи,
Не помня о боли, не веря обиде, —
И вдруг понимаешь, что это стихи.
 

1943

 
В каком неистовом молчаньи
Ты замерла, притихла, ночь!..
Тебя ни днями, ни ночами
Не отдалить, не превозмочь.
 
 
Взволнованною тишиною
Объята из конца в конец,
Ты внемлешь надо всей страною
Биенью всех ее сердец.
 
 
О, как же им была близка ты,
Когда по небу и земле
Промчались первые раскаты
О Белгороде и Орле.
 
 
Все вдохновенней, все победней
Вставали громы в полный рост,
Пока двенадцатый, последний,
Не оказался светом звезд.
 
 
И чудилось, что слезы хлынут
Из самой трудной глубины, —
Они хоть на мгновенье вынут
Из сердца злую боль войны!
 
 
Но время это не настало,
Лишь близко-близко подошло.
Ты не впустую, ночь, блистала, —
Нам от тебя и днем светло.
 
 
В нас тайный луч незатемнимый
Уже до дрожи напряжен.
Ты стала самою любимой,
Не подберешь тебе имен.
 

1943

 
Вот на этом самом месте,
В этой комнате чужой
Мы прощались. Были вместе,
Не рассечь – душа с душой.
 
 
В эту комнату чужую
Я теперь вхожу одна.
Холодея, дохожу я
До тогдашнего окна.
 
 
Вот на этом самом месте,
Вот у этого стола,
Мы прощались, были вместе.
Вместо смерти жизнь была.
 
 
А теперь в тиши зловещей
Взгляд вещей невыносим,
А теперь исходят вещи
Прежним голосом твоим.
 
 
Говоришь ты: – Не бывало,
Что сбывается со мной!
Обвилась, околдовала,
Стала до смерти родной,
 
 
Заповедной, сокровенной,
Тайной сердца моего.
Друг мой вечный, мой мгновенный,
Ты счастливее всего!.. —
 
 
Это ж песня! Это – ты же…
И в ответ едва-едва,
Неразборчивее, тише,
Слышатся мои слова:
 
 
– Силою тысячелетней
Сердце одарило нас…
Ты скажи хоть в миг последний,
В первый и последний раз, —
 
 
Ведь за дверью жизнь иная, —
Время ехать на вокзал, —
Знаешь, как люблю я?
   – Знаю, —
Воздух дрогнувший сказал.
 
 
Не твоим ли каждым словом
Озарен мой трудный путь!
Став дыханьем, хлебом, кровом,
Слово может все вернуть:
 
 
Как-нибудь обронишь слово,
Ставшее моей душой, —
И окажешься ты снова
В этой комнате чужой.
 

1943

 
У меня большое горе,
И плакать не могу.
Мне бы добрести до моря,
Упасть на берегу.
 
 
Не слезами ли, родное,
Плещешь через край?
Поделись хоть ты со мною,
Дай заплакать, дай!
 
 
Дай соленой, дай зеленой,
Золотой воды,
Синим солнцем прокаленной,
Горячéй моей беды.
 
 
Я на перекресток выйду.
На колени упаду.
Дайте слез омыть обиду,
Утолить беду!
 
 
О животворящем чуде
Умоляю вас:
Дайте мне, родные люди,
Выплакаться только раз!
 
 
Пусть мольба моя нелепа,
Лишь бы кто-нибудь принес, —
Не любви прошу, не хлеба, —
Горсточку горючих слез.
 
 
Я бы к сердцу их прижала,
Чтобы в кровь мою вошло
Обжигающее жало,
От которого светло.
 
 
Словно от вины тягчайшей,
Не могу поднять лица…
Дай же кто-нибудь, о дай же
Выплакаться до конца,
 
 
До заветного начала,
До рассвета на лугу…
Слишком больно я молчала,
Больше не могу.
 

Июль 1943

 
Хоть не лелей, хоть не голубь,
Хоть позабудь о нем, —
Оно пускает корни вглубь,
И это день за днем.
 
 
То, что запало нам в сердца,
Как хочешь назови,
Но только нет ему конца,
Оно у нас в крови.
 
 
Все больше мы боимся слов
И верим немоте.
И путь жесток, и век суров,
И все слова не те.
 
 
А то, о чем молчим вдвоем,
Дано лишь нам двоим.
Его никак не назовем,
Но неразлучны с ним.
 

 
Не нынче ль на пороге,
От горя как в бреду,
Я почтальону в ноги
С мольбою упаду.
 
 
«Одно письмо средь прочих
У вас, наверно, есть.
Там на конверте почерк
Мужской, прямой, как честь.
 
 
Мой адрес на конверте,
Письмо мне из Москвы.
Поверьте мне, поверьте,
Его найдете вы!..»
 
 
Старик, с мальчишкой схожий,
Быть может, поворчит,
Но, человек хороший,
Он мне письмо вручит.
 
 
Любую запятую
Целуя без стыда,
В письме твоем прочту я,
Что любишь навсегда.
 
 
Ты пишешь – будь спокойна,
Клянешься, что придешь…
Презренно, недостойно,
Блаженно верю в ложь.
 
 
Возможно ль быть несчастней?
Я жду тебя весь год,
Как смертник перед казнью
Помилованья ждет.
 

 
Жил тигренок, числясь в нетях,
Это хитрому с руки,
Чтоб забыли: в лапках этих
Подрастают коготки.
 
 
Если будут люди трогать,
Мучить или целовать —
Покажи точеный коготь,
Раз и навсегда отвадь.
 
 
Пусть летит тебе вдогонку
Восхищенье и хула.
Выходить пора тигренку
На серьезные дела.
 

8 апреля 1943

 
Говорят, от судьбы не уйдешь.
Ты над этим смеешься? Ну что ж,
Покажи мне, любимый, звезду,
Но которой тебя не найду,
Покажи мне, любимый, пути,
На которых тебя не найти,
Покажи мне, любимый, коня,
Которым объедешь меня.
 

1943

 
– Но в сердце твоем я была ведь?
   – Была:
Блаженный избыток, бесценный излишек…
– И ты меня вытоптал, вытравил, выжег?..
– Дотла, дорогая, дотла.
 
 
– Неправда. Нельзя истребить без следа.
Неясною тенью, но я же с тобою,
Сквозь горе любое и счастье любое
Невольно с тобою – всегда.
 

1943

 
Молчи, я знаю, знаю, знаю,
Я точно, по календарю,
Припомню все, моя родная,
И за тебя договорю.
 
 
О скрытная моя соседка,
Бедой объятая душа!
Мы слишком часто, слишком редко
Встречаемся, всегда спеша.
 
 
Приди от горя отогреться.
Всем сердцем пристальным моим
Зову тебя: скорее встреться,
Мы и без слов поговорим.
 
 
Заплачь, заплачь! Ведь я-то знаю,
Как ночь бродить по пустырю.
До счастья выплачься, родная,
Я за тебя договорю.
 

1943

К. К.

 
Когда ты стиснешь кулаки и зубы,
Склоняя голову, – ты так хорош!
Гляжу и повторяю: любо, любо!
(Ты тихих слов не разберешь.)
 
 
Когда ж ты руки распахнешь и ветром
Меня охлынет с горной высоты,
Таким широким, прямодушным, щедрым, —
О, как тогда прекрасен ты!
 

1943

1

 
Боже, как светло одеты,
В разном – в красном, в золотом!
На лесах сказалось лето
В пламени пережитом.
 
 
Солнце душу в них вложило —
Летней радуги красу.
Семицветное светило
Рдеет листьями в лесу.
 
 
Отрешившийся от зноя,
Воздух сразу стал чужим.
Отстранивший все земное,
Он высок и недвижим.
 
 
А в лесах – за дивом диво.
Им не надо никого,
Как молитва, молчаливо
Легких листьев торжество.
 
 
Что красе их вдохновенной
Близкий смертный снежный мрак…
До чего самозабвенны,
Как бесстрашны – мне бы так!
 

2

 
Грустила я за свежими бревенчатыми стенами,
Бродила опустевшими лесами несравненными,
И светлыми дубровами, и сумрачными чащами,
От пурпура – суровыми, от золота —
   молчащими,
Я увидала озими, как в раннем детстве,
   яркими, —
Великодушной осени весенними подарками.
В неполитом, в неполотом саду твоем
   стояла я…
Пылают листья золотом, любой – как солнце
   малое:
Что видывали за лето от зноя неустанного —
По самый стебель налито и оживает заново.
Ни шелеста, ни шороха – пройди всю глушь
   окрестную, —
Лишь смутный запах пороха томит кору
   древесную.
Какими днями тяжкими нам эти чащи дороги!
За этими овражками стояли наши вороги.
Ломились в наши светлые заветные обители,
И воды ясной Сетуни их темный образ видели.
Настигнутые пулями, о вольной воле певшими,
В свой праздник недогулянный, детоубийцы, —
   где ж они?..
Лишь смутный запах пороха хранит кора
   древесная.
Ни шелеста, ни шороха – тиха краса окрестная.
Как в утро это раннее, что разгорится досиня,
Мне по сердцу стояние самозабвенной осени!..
А ночь обступит звездами – дремучая,
   прозрачная.
Одно к другому созданы – и мрак и свечи
   брачные…
Земля моя чудесная, что для тебя я сделаю,
Какой прославлю песнею все светлое, все смелое,
И тишину рассветную, и жизнь вот эту самую,
И вас, друзья заветные, заветные друзья мои!..
 

3

 
Не наглядеться, не налюбоваться
На эту пламенеющую тишь,
Столь властную, что некуда податься,
И вместе с ней стоишь, горишь, молчишь.
 
 
Как памятник, надгробье страстотерпцам,
Что отстояли этот день большой
Единственным неповторимым сердцем,
Таинственной единственной душой,
 
 
Как жертвенник, неистово горящий
Во имя тех, которых молим жить, —
Высокая и пламенная чаща,
Ее огня вовек не потушить.
 
 
Здесь прошлые, здесь будущие годы,
И чудится – впервые жизнь полна
Столь просветленным воздухом свободы
От звезд небесных до морского дна.
 
 
И беззаветно жить бы мне отныне,
Самозабвенным воздухом дыша,
Чтоб сердце стало крепче этой сини
И чище этой осени душа.
 

1943

 
Знаю, что ко мне ты не придешь,
Но поверь, не о тебе горюю:
От другого горя невтерпеж,
И о нем с тобою говорю я.
 
 
Милый, ты передо мной в долгу.
Вспомни, что осталось за тобою.
Ты мне должен – должен! – я не лгу —
Воздух, солнце, небо голубое,
 
 
Шум лесной, речную тишину —
Все, что до тебя со мною было.
Возврати друзей, веселье, силу
И тогда уже – оставь одну.
 

5–6 августа 1943

 
Но разве счастье взять руками голыми? —
Оно сожжет.
Меня швыряло из огня да в полымя
И вновь – об лед.
И в кровь о камень сердца несравненного, —
До забытья…
Тебя ль судить, – бессмертного, мгновенного,
Судьба моя!
 

17 марта 1945

 
Что же это за игра такая?..
Нет уже ни слов, ни слез, ни сил…
Можно разлюбить – я понимаю,
Но приди, скажи, что разлюбил.
Для чего же эти полувзгляды?
Нежности внезапной не пойму.
Отвергая, обнимать не надо.
Разве не обидно самому?
Я всегда дивлюсь тебе как чуду.
Не найти такого средь людей.
Я до самой смерти не забуду
Беспощадной жалости твоей…
 

1949

 
Люби меня. Я тьма кромешная.
Слепая, путаная, грешная.
Но ведь кому, как не тебе,
Любить меня? Судьба к судьбе.
Гляди, как в темном небе звезды
Вдруг проступают. Так же просто
Люби меня, люби меня,
Как любит ночь сиянье дня.
Тебе и выбора-то нет:
Ведь я лишь тьма, а ты лишь свет.
 

 
Весна и снег. И непробудный
В лесу заснеженном покой.
Зиме с землей расстаться трудно,
Как мне с тобой, как мне с тобой.
 

Тревога

 
«Назначь мне свиданье…»
Назначь мне свиданье
   на этом свете.
Назначь мне свиданье
   в двадцатом столетии.
Мне трудно дышать без твоей любви.
Вспомни меня, оглянись, позови!
Назначь мне свиданье
   в том городе южном,
Где ветры гоняли
   по взгорьям окружным,
Где море пленяло
   волной семицветной,
Где сердце не знало
   любви безответной.
Ты вспомни о первом свидании тайном,
Когда мы бродили вдвоем по окрайнам,
Меж домиков тесных,
   по улочкам узким,
Где нам отвечали с акцентом нерусским.
Пейзажи и впрямь были бедны и жалки,
Но вспомни, что даже на мусорной свалке
Жестянки и склянки
   сверканьем алмазным,
Казалось, мечтали о чем-то прекрасном.
Тропинка все выше кружила над бездной…
Ты помнишь ли тот поцелуй поднебесный?..
Числа я не знаю,
   но с этого дня
Ты светом и воздухом стал для меня,
Пусть годы умчатся в круженьи обратном
И встретимся мы в переулке Гранатном…
Назначь мне свиданье у нас на земле,
В твоем потаенном сердечном тепле.
Друг другу навстречу
   по-прежнему выйдем,
Пока еще слышим,
Пока еще видим,
Пока еще дышим,
И я сквозь рыданья
Тебя заклинаю:
   назначь мне свиданье!
Назначь мне свиданье,
   хотя б на мгновенье,
На площади людной,
   под бурей осенней,
Мне трудно дышать, я молю о спасенье…
Хотя бы в последний мой смертный час
Назначь мне свиданье у синих глаз.
 

1953

Дубулты

 
Новый год тайком, украдкой
Проскользнул в притихший дом.
Гостя с этакой повадкой
Узнаешь пока с трудом.
 
 
Мы сжились со старым годом.
Был он скромен, был он прост,
Был накоротке с народом,
Не хватая с неба звезд.
 
 
Понимал людские нужды,
Помнил давнюю беду.
И, придирчивости чуждый,
Помогал нам на ходу.
 
 
Правда, не был он поэтом,
И воображенья жар
Не пьянил его, но в этом
Был его особый дар…
 
 
Новый год явился тихо
И пока лишен примет,
Так неслышно входит лихо,
Так рождается рассвет.
 
 
Что ж теснишься в двери боком,
Как раскаянье иль ложь?
Ты сказал бы хоть намеком —
Что за пазухой несешь?
 
 
Хочешь с нас великой дани
Или малой будешь рад?
Покажи хоть очертанья
Новых бедствий и утрат!..
 
 
А быть может… ах, быть может,
Мученикам немоты —
Тем, чей век впустую прожит,
Обернешься счастьем ты.
 
 
С чистым сердцем в полный голос
Их заставишь говорить
И от правды ни на волос
Не дозволишь отступить…
 

1954/55

 
Зима установилась в марте
С морозами, с кипеньем вьюг,
В злорадном, яростном азарте
Бьет ветер с севера на юг.
 
 
Ни признака весны, и сердце
Достигнет роковой черты
Во власти гибельных инерций
Бесчувствия и немоты.
 
 
Кто речь вернет глухонемому?
Слепому – кто покажет свет?
И как найти дорогу к дому,
Которого на свете нет?
 

Март 1955

 
Очарованье зимней ночи.
Воспоминанья детских лет…
Пожалуй, был бы путь короче —
И замело бы санный след.
 
 
Но от заставы Ярославской
До Морской фабрики, до нас, —
Двенадцать верст морозной сказкой
Под звездным небом в поздний час…
 
 
Субботним вечером за нами
Прислали тройку. Мы с сестрой
Садимся в сани. Над санями
Кружит снежинок легкий рой.
 
 
Вот от дверей начальной школы
Мы тронулись. На облучке —
Знакомый кучер в долгополой
Овчинной шубе, в башлыке.
 
 
И вот уже столбы заставы,
Ее двуглавые орлы.
Большой больничный сад направо…
Кусты черны, снега белы,
 
 
Пустырь кругом, строенья редки.
Темнее ночь, сильней мороз.
Чуть светятся седые ветки
Екатерининских берез.
 
 
А лошади рысцою рядом
Бегут… Почтенный коренник
Солидно вскидывает задом.
Он строг и честен, он старик.
 
 
Бежит, бряцая селезенкой,
Разумный конь, а с двух сторон
Шалят пристяжки, как девчонки,
Но их не замечает он.
 
 
Звенит бубенчик под дугою,
Поют полозья в тишине,
Но что-то грезится другое
В завороженном полусне.
 
 
На горизонте лес зубчатый,
Таинственный, волшебный лес.
Там, в чаще, – угол непочатый
Видений, страхов и чудес.
 
 
Вот королевич серым волком
Подходит к замку на горе…
Неверный свет скользит по елкам,
По черным елкам в серебре.
 
 
Спит королевна непробудно,
И замок в чарах забытья.
Самой себе признаться трудно,
Что королевна – это я…
 
 
Настоян на морозе воздух
И крепок так, что не вздохнуть.
И небо – в нелюдимых звездах,
Чужая, нежилая жуть.
 
 
Все на земле роднее, ближе.
Вот телеграфные столбы
Гудят все то же, а поди же, —
Ведь это песня ворожбы.
 
 
Неодолимая дремота
В том звуке, ровном и густом…
Но вот фабричные ворота,
Все ближе, ближе, ближе дом.
 
 
Перед крылечком санный полоз
Раскатывается, скользя,
И слышен из прихожей голос,
Который позабыть нельзя.
 

15 августа 1955

 
За окном шумит листва густая —
И благоуханна и легка,
Трепеща, бледнея и блистая
От прикосновенья ветерка.
 
 
И за нею – для меня незримы,
Рядом, но как будто вдалеке, —
Люди, что всегда проходят мимо,
Дети, что играют на песке,
 
 
И шоссе в движении непрестанном,
И ваганьковская тишина.
Я от них волненьем и блистаньем,
Трепетом живым отрешена…
 
 
Вянет лето, превращаясь в осень.
Август отошел, и вот, спеша,
Ветер листья рвет, швыряет оземь,
Откровенным холодом дыша.
 
 
И в окне, наполнившемся светом, —
Все, что близко, все, что далеко,
Все как есть, что было скрыто летом,
Вдруг возникло четко и легко.
 
 
Если чудо – говори о чуде,
Сочетавшем радость и печаль.
Вот они – невидимые люди!
Вот она – неведомая даль!
 

20 августа 1955

 
Что ж, если говорить без фальши,
Ты, что ни день, отходишь дальше,
Я вижу по твоим глазам
И по уклончивой улыбке, —
Я вижу, друг мой, без ошибки,
Что нет возврата к чудесам.
Прощай. Насильно мил не будешь,
Глухого сердца не разбудишь.
Я – камень на твоем пути.
Ты можешь камень обойти.
Но я сказать хочу другое:
Наверно, ты в горах бывал
И камень под твоей ногою
Срывался, падая в провал.
 

1955

 
Не беда, что жизнь ушла,
Не беда, что навсегда,
Будто я и не жила,
А беда, что без следа,
Как в песок вода.
 

Август 1955

 
Я вглядываюсь в Ваш портрет
Настолько пристально и долго,
Что я, быть может, сбита с толку
И попросту впадаю в бред,
 
 
Но я клянусь: Ваш правый глаз
Грустней, внимательнее, строже,
А левый – веселей, моложе
И больше выражает Вас,
 
 
Но оба тем и хороши,
Что вы на мир глядите в оба,
И в их несхожести особой —
Таинственная жизнь души.
 
 
Они мне счастья не сулят,
А лишь волненье без названья,
Но нет сильней очарованья,
Чем Ваш разноречивый взгляд.
 

1956

 
Смертный страх перед бумагой белой…
Как его рассеять, превозмочь?
Как же ты с душою оробелой
Безоглядно углубишься в ночь?
 
 
Только тьма и снег в степи бескрайной.
Ни дымка, ни звука – тьма и снег.
Ни звезды, ни вехи – только тайна,
Только ночь и только человек.
 
 
Он идет один, еще не зная,
Встретится ль в дороге огонек.
Впереди лишь белизна сплошная,
И сплошная тьма, и путь далек.
 
 
Он идет, перемогая вьюгу,
И безлюдье, и ночную жуть,
И нельзя пожаловаться другу,
И нельзя в пути передохнуть.
 
 
Впереди ночной простор широкий,
И пускай в снегах дороги нет,
Он идет сквозь вьюгу без дороги
И другому пролагает след.
 
 
Здесь, быть может, голову он сложит…
Может быть, идущий без пути,
Заплутает, сгинет, но не может,
Он уже не может не идти.
 
 
Где-то ждет его душа живая.
Чтоб ее от горя отогреть,
Он идет, себя позабывая…
Выйди на крыльцо и друга встреть.
 

1956

 
Какой обильный снегопад в апреле,
Как трудно землю покидать зиме!
И вновь зима справляет новоселье,
И вновь деревья в снежной бахроме.
 
 
Под ярким солнцем блещет снег весенний.
Взгляни, как четко разлинован лес:
Высоких сосен правильные тени
По белизне легли наперерез.
 
 
Безмолвие страницы разграфленной
Как бы неволит что-то написать,
Но от моей ли немоты бессонной
Ты слова ждешь, раскрытая тетрадь!
 
 
А под вечер предстал передо мною
Весь в перечерках черновик живой,
Написанный осыпавшейся хвоей,
И веточками, и сухой листвой,
 
 
И шишками, и гарью паровозной,
Что ветром с полустанка нанесло,
А почерк – то веселый, то серьезный,
И подпись различаю и число.
 
 
Не скрыть врожденный дар – он слишком ярок,
Я только позавидовать могу,
Как, не страшась ошибок и помарок,
Весна стихи писала на снегу.
 

1956

 
Бредешь в лесу, не думая, что вдруг
Ты станешь очевидцем некой тайны,
Но все открыл случайный взгляд вокруг —
Разоблачения всегда случайны.
 
 
В сосновой чаще плотный снег лежит, —
Зима в лесу обосновалась прочно,
А рядом склон сухой листвой покрыт, —
Здесь осени участок неурочный.
 
 
Шумят ручьи, бегут во все концы, —
Весна, весна! Но в синеве прогретой
Звенят вразлив не только что скворцы —
Малиновка, – уж это ли не лето!
 
 
Я видела и слышала сама,
Как в чаще растревоженного бора
Весна и лето, осень и зима
Секретные вели переговоры.
 

1956