Текст книги "Экспансия — II"

Автор книги: Юлиан Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)

Роумэн понял, что сейчас самое время для сакраментальной фразы: «Неужели вы это сами сочинили прямо сейчас?» Ничто не делает поэта твоим другом, как открытая некомпетентная лесть.

– Ах, ну, конечно, сам и прямо сейчас... Но это следствие той работы, – дон Карлос Эрмида Игуэрас постучал себя по лбу, а потом ткнул пальцем в сердце, – которая происходит здесь постоянно, даже во сне.

– Прекрасно, – повторил Роумэн, – просто не верится, что за одну минуту можно написать такие прекрасные строки... Только что вы подразумеваете под строкой «кто хочет спать не сидя – стоя»?

– Как это «что»?! Человек прибыл в Игуасу, вымотанный ритмом большого города, нарушение жизненно важных циклов организма, кишечник ни к черту, позывы появляются в самое неподходящее время, унизительное бурчание в животе, невозможность нормального сна, а ничто так не изводит, как бессонница, человек мечтает о часе сна, как о манне небесной, возможность уснуть на ходу, то есть стоя, кажется ему верхом счастья, – неужели не понятно?!

– Нет, нет, теперь я все понял, – Роумэн с трудом сдержал улыбку. – А вот как объяснить про дельту Параны? Она же в другом месте, людей может отпугнуть необходимость добираться до дельты...

– Во-первых, слово «дельта» можно набрать мелко, а «Парану» укрупнить. Во-вторых, если вас это смущает, я пишу просто, без искусов: «рыбачьте в водах Параны!» Пожалуйста! Но, поверьте, в словосочетании «дельта Параны» есть что-то магическое, притягивающее...

– Лучше все же оставим «воды Параны», – заметил Роумэн. – Сколько я вам должен?

– Сотня. Включая рифму. Десять объявлений – сотня. По-моему, это вполне по-божески. А где текст с адресом и телефоном вашей фирмы?

– Шиббл не рифмовал свой адрес? – усмехнулся Роумэн.

– Кто? – сеньор Эрмида Игуэрас нахмурился. – Шиббл? Почему он должен рифмовать свой адрес?

– Ну, его фирма... Они ведь пару недель назад печатали у вас такое же объявление...

– Это не он... Откуда у него деньги? Его фирма на грани банкротства. -Это печатал дон Мигель Райфель.

– Кто? Откуда он?

– Из фирмы по сбыту электротоваров. По-моему, сеньор Райфель перекупил фирму охотничьих экскурсий на корню, он здесь набирает силу, очень хваток... Но совершенно не понимает, как в рекламе важна рифма... Я здорово заработал, когда для фирмы «Дарвин» прорекламировал их крем в Буэнос-Айресе... Прислали текст: «Покупайте крем фирмы „Дарвин“». Лично я бы никогда не купил крем с таким названием. Во имя чего? Я понимаю – крем «Марлен Дитрих» или «Вивьен Ли». Ну, я и сочинил: «Не знал ни Дарвин и ни Брэм, как популярен этот крем! Сеньоры, помажьте им кожу и станьте лет на сто моложе!» Крем расхватали за неделю! О, рифма в рекламе – это золотое дно, прямой путь к человеческой памяти, вы же помните все детские стихи, не так ли?! Ждите, я вернусь с пробным оттиском через двадцать минут.

Роумэн поблагодарил, уплатил деньги и сказал, что придет за оттиском к вечеру, не горит; он узнал все, что ему было нужно.

...В отеле было пусто, ни одного человека, даже портье куда-то ушел из-за стойки. Обычно этот креол сидел, не отлучаясь, сосредоточенно ковыряя в носу, если в холле никого не было, а когда заходил случайный посетитель, лениво, но в то же время пристально его разглядывал, чтобы вечером было о чем поговорить с друзьями.

Ресторанчик был вынесен на улицу – столики стояли под соломенными крышами, вместо стульев – пни красного дерева, совершенно неподъемные; прейскурант был довольно скудный, печатали, видимо, в типографии сеньора Игуэраса, потому что под названием отеля «Сэнт Джордж» красовались строки: «Пьющий „Натураль де колониа“ не знает ни подагр, ни аллергии!» Сегодня давали пиво «Шнайдер де Санта-Фе», сопа негра3737
  Сопа негра (исп.) – бобовый суп.


[Закрыть], карнэ эн салса, арроз и эн салада3838
  Карнэ эн салса, арроз и эн салада (исп.) – мясо с салатом.


[Закрыть], карнэ асада3939
  Карнэ асада (исп.) – жареное мясо.


[Закрыть] и хуго наранха4040
  Хуго наранха (исп.) – оранжевый джус.


[Закрыть] – вот и все, не густо.

– Хорошо кормят в парижже «Пилинчо», – заметил Райфель, – хозяин дон Педро Рохо раньше был немцем, – он улыбнулся. – Забыл, бедняга, как делаются айсбайны, но прекрасно жарит мясо на огне. Если хотите, заглянем вечером.

– Спасибо, я не знаю еще, как у меня сложится вечер. Вот, это вам, – и Роумэн положил на стол конверт. – Если там есть что-то такое, что может наследить, – сожгите, об этом попросил тот, кто передал послание.

Райфель кивнул, вскрыл конверт, быстро прочитал письмо, снова кивнул, словно бы соглашаясь с написанным, и подвинул листок Роумэну.

– Зачем? Это же не мне адресовано, а вам, – Роумэн пожал плечами.

– Там указано, чтобы я и вас ознакомил с текстом.

– Да? Вообще-то я этого не люблю, знаете ли. Я получаю за свою работу деньги, выполняю то, что предписано, – и все. Чем меньше знаешь, тем лучше. А?

– Верно, – Райфель посмотрел на Роумэна иначе, чем раньше, глаза ожили, в них появился несколько недоумевающий, но, тем не менее, плохо скрываемый интерес к этому человеку: письмо Ланхера давало к тому основания.

Роумэн прочитал письмо и, так же как Райфель, недоумевающе пожал плечами: «Дорогой друг! Податель этого письма уполномочен проверить, как идет наш бизнес в регионе. Его рекомендации следует учесть. Человек компетентен в сфере бизнеса и деловых связей. По прочтении ознакомь его с текстом. Затем надлежит сделать то, что положено. Передай с ним отчет о работе филиалов фирмы по пути следования товаров к границе. Полное доверие! Эрнесто Ланхер, генеральный директор „Бытовая химия, краски и лаки“. Лиссабон».

Роумэн положил письмо в карман, снова закурил и, попросив появившегося портье принести два скотча, спросил:

– Ну?

– Почему вы не сожгли послание?

Роумэн усмехнулся:

– Здесь? На глазах у всех? Для чего же тогда строят сортиры в отелях и ресторанах?

– Давайте я пойду и сожгу в туалете.

– Я это тоже умею делать. Если я таскал письмо в кармане не один день и пока что ничего не случилось, оно полежит у меня еще полчаса.

– Тогда вы были один. А сейчас мы сидим вместе, сеньор Ниче.

– У вас есть какие-то основания для опасений? За вами смотрят?

– Нет... Мне так, во всяком случае, не кажется. Да и потом я пока в резерве, не за чем смотреть...

– А дело с Шибблом? Кто передал вам сообщение о необходимости срочно напечатать объявление?

– Киккель. Он позвонил мне из Рио.

– Это он дал вам указание расклеить объявления без согласования с местным муниципалитетом?

Райфель усмехнулся:

– Что, возникли какие-то осложнения? Я бы узнал, у меня тут хорошие связи.

– Если я задаю этот вопрос, значит, у меня есть к тому определенные основания.

– Значит, тем более необходима осторожность. Давайте-ка я сожгу этот листок.

«Не может быть, чтобы Спарк не сделал нотариальных копий, – подумал Роумэн. – Хотя вряд ли такое возможно в Португалии, фашизм, все нотариусы на крючке, текст – при всей его деловитости – тем не менее хранит в себе нечто непривычное, значит, лучше – от греха – поставить в известность тайную полицию. Но Спарк мог и обязан был сделать фото; в конечном счете графологическую экспертизу можно работать и по негативу».

– Валяйте, – Роумэн протянул Райфелю конверт, – если вам так будет спокойней.

– Нам, – поправил его Райфель. – Обоим.

Сунув конверт в карман, он отправился в туалет, там прочитал текст еще раз – в высшей мере внимательно. «Точки поставлены, запятые на месте, значит, все в порядке. Случись какой провал в цепи, Ланхер был бы обязан пропустить хоть одну из точек. Предпоследняя точка, правда, очень легкая, одно касание, но, тем не менее, это явная точка, и чернила те же. Странно, почему я должен писать отчет? Такого еще не было, – подумал Райфель (штурмбанфюрер СС Гуго Лаурих, рожден в Линце, до аншлюса Австрии работал в „пятерке“ Эйхмана с правом выхода на руководителя подполья НСДАП доктора Кальтенбруннера). – Я могу изложить этому Ниче на словах то, что его интересует, но зачем писать? Неужели снова начинается канцелярская мука? Разве мыслимо? Не может быть, чтобы мы уже так окрепли; архив – это риск; впрочем, фюрер организовал архив партии, когда мы были еще в подполье, ибо он верил. Посмотрим, как пойдет беседа, но что-то я не хочу ничего писать, не знаю почему, но к себе все же стоит прислушиваться».

Он вернулся; на столе стояли два высоких стакана со скотчем; лед уже растаял, жарища декабрьская, под сорок, вот-вот рождество, будут посыпать пальмы ватой, снега здесь никогда в жизни не видели. Зимой, в июле, температура падает до тридцати, это здесь называют холодом, температура воды всего двадцать четыре градуса, кто ж в такой ледяной купается?!

– Все в порядке, – сказал Райфель. – Теперь можно спокойно разговаривать.

– И раньше можно было спокойно этим заниматься, – усмехнулся Роумэн. – Пейте виски, пока оно не закипело.

«А если рискнуть и связаться с Лиссабоном, – подумал Райфель. – Что-то мне не очень нравится эта просьба Ланхера: почему я должен писать то, что храню в голове? Но я не имею права к нему звонить, это нарушение конспирации, только связник может осуществлять контакт; положение не из приятных; посмотрим, как этот Ниче – впрочем, какой он к черту Ниче, псевдоним, ясно, – станет вести разговор, надо постараться его открыть».

– Это местное виски? – спросил Райфель.

– Нет. Я попросил шотландское.

– Так и дадут! Конечно, это здешнее пойло, – Райфель понюхал стакан, – сразу можно отличить.

– Какая разница? И то, и другое – дерьмо. Если бы мы пили с вами в Шотландии, в деревенском доме – одно дело, а так... В какое время вам позвонил Риг... Киккель?

Райфель усмехнулся:

– Можете не поправляться, настоящая фамилия Киккеля мне знакома, как и вам...

– Разве вы тоже из Линца?

– Да. Кто вам сказал?

– Я прочитал объявление в газете, – усмехнулся Роумэн. – Воскресный выпуск аргентинской «Кларин»: что, мол, в Игуасу проживает штурмбанфюрер СС Лаурих, работающий ныне под фамилией Райфель, а к нему на связь едет член заграничной организации НСДАП Пол Ниче, он же Пауль Найджер, наделенный функциями инспектора, – по согласованию с центром.

Райфель расслабился – впервые за время всего разговора:

– Если вы знаете мою настоящую фамилию, мне легче разговаривать. Согласитесь, просьба нашего с вами общего друга написать сообщение о проделанной работе выглядит несколько странно.

– Каждый уровень к делу конспирации относится по-своему, – ответил Роумэн, посмотрев на портье; тот медленно выплыл из-за своего бюро и отправился к бару наливать новую порцию скотча. – Вы обязаны бояться слова написанного, а мне, увы, с ним только и приходится иметь дело... Так вот, о Штирлице, Ригельте и Шиббле. Центр интересует это дело. Расскажите мне подробно, желательно по часам: когда позвонил Ригельт из Рио, что он произнес, почувствовали ли вы в его голосе волнение? Панику? Растерянность?

– Волнения не было... Особого волнения, так будет точнее...

Портье поставил два стакана, сказав при этом обязательное «сеньорес». «В Испании бы непременно сказали „кабальерос“, – подумал Роумэн, – врожденное преклонение перед всадником. Действительно, на английский это слово переводится как „всадник“ или „наездник“; смешно, если бы в Нью-Йорке в кафе мне говорили, передавая тарелку с сандвичем, не „мистер“, а „всадник“! Сюжет для юмористического скетча».

– Принесите мне пива, – сказал Райфель, не глядя на портье, – только холодного.

– Да, сеньор.

Проводив взглядом его сутулую спину («Странно, такой молодой парень!»), раздраженно заметил:

– Обязательно принесет теплое. Они слышат только себя или же оратора на площади, все остальное проходит мимо них.

Роумэн посмотрел на часы; Райфель понял его:

– Нет, я бы не сказал, господин Ниче, что Киккель был особенно взволнован. Он просто очень настаивающе сказал, чтобы я немедленно, прямо сейчас, напечатал объявления о возможности уйти в сельву на охоту – с запоминающимся адресом – и развесил их в самых броских местах аэропорта.

– В связи с чем?

– Он не объяснил... – Райфель испытующе взглянул на Роумэна. – Да и потом это не по правилам...

– А звонить по телефону, по международному телефону, это по правилам? – голос Роумэна сделался металлическим. – У нас нет к вам никаких претензий, вы поступили верно, речь идет о том, что Ригельт завалил операцию, вот о чем идет речь...

– Неправда, господин Ниче. Мы передали информацию о том пансионате, где остановился объект наблюдения...

– Да?! В какое время?

– Как только Шиббл вернулся из Асунсьона.

– Вы получили подтверждение, что информация верная?

– Я и не должен был ее получать.

– А Ригельт должен! А тот мальчишка-индеец, которого он отправил за Штирлицем, перепродался! За гроши! И сказал Штирлицу, что «инглез» поручил ему смотреть за «сеньором», пока тот покупал себе костюм, брился, снимал комнату в другом пансионате и посещал здание почты! И после этого Штирлиц ушел! Мы не знаем, где он. Ясно вам, отчего от вас требуют письменного отчета?! Вы звонили по цепи? Или, надеюсь, поступили не как Ригельт, а по правилам?

– Я не могу отвечать за него... Он жил в «Александере»...

– Сделаете так, чтобы получить все его счета в отеле. Они должны хранить его счета. Принесете мне квитанции за оплату телефонных переговоров, там должны быть номера, по которым он звонил. Сделаете копию, оставьте ее себе, ясно?

– Да... Но где мне ее хранить? Я стараюсь соблюдать полнейшую легальность.

– Меня совершенно не интересует, где вы будете хранить копию. Закопайте в вашем складе. Спрячьте в сортире, мне все равно. Но если мой самолет грохнется в океан и я не пришлю вам открытки с видом Лиссабона, отправьте копию Ланхеру... Вместе с другими документами вашей фирмы... Соберите ворох бумаг, это не вызывает подозрений на почтовой таможне...

– Вызывает. Здесь все вызывает подозрение.

– Но ведь у вас есть контакты на границе?

– Да.

– Значит, отправите телеграммы в тот день и час, чтобы номера телефонов, по которым звонил Ригельт, – если он все же звонил – соответствовали датам отправки корреспонденции. Не мне вас учить азам ремесла.

– Хорошо.

– А что вы такой натянутый, Райфель? – Роумэн откинулся, полагая, что обопрется о спинку стула, и чуть не упал, забыв, что сидит на пне красного дерева. «Идиоты, за такой материал получили бы десять удобных кресел из сосны или пальмы, что за неповоротливость?! Совсем растеклись под солнцем, пошевелиться не хотят!».

– Я совершенно не натянутый, господин Ниче... Отнюдь... Просто все это несколько неожиданно...

«Я иду ощупью в полнейшей темноте, – подумал Роумэн. – Я могу провалиться в их яму каждую секунду. Они умеют конспирировать, как никто другой. Пока что я, вроде бы, не сделал рокового шага, но я иду по краю обрыва, и первый же его конкретный вопрос будет сигналом тревоги, не пропустить бы».

– Если бы научились загодя планировать провалы, их бы не было. Увы, как правило, планируют победы, а не поражения, Райфель. Вы сможете выполнить мое поручение, скажем, к пяти часам?

– Постараюсь.

Роумэн понял, что именно сейчас настал тот момент, когда вспыхнул сигнал тревоги: «Этот эсэсовец не имеет права говорить „постараюсь“ посланцу из их вонючего центра, это не по их правилам, он пробует меня. Или же я так и не понял в них ни черта».

Роумэн недоуменно обсмотрел собеседника, неторопливо поднялся, достал из кармана две долларовые монетки, бросил их на стол и, не попрощавшись, пошел к выходу.

Райфель догнал его возле двери, тронул за локоть:

– Господин Ниче, постарайтесь понять меня.

– Пусть этим занимается ваша жена, Райфель. У меня другие задачи. Если вы намерены покрывать Ригельта – так и скажите, а финтить со мной не надо, у меня мало времени и достаточно много дел, о которых я обязан отчитаться. И я отчитаюсь, уверяю вас. Я не умею подводить тех, кто отдает мне приказ и платит деньги.

– Господин Ниче, вы, как и я, понимаете, что писать отчет о работе и передавать его незнакомому человеку... Такого еще не было...

– А просьбы, вроде той, с которой к вам обратился Ригельт, случались и раньше?

– Нет, это было впервые, меня это тоже удивило, не скрою.

– Что из себя представляет Шиббл?

– Лондонский уголовник. Мы к нему обращаемся в редких случаях.

– Кто к нему обращался, кроме вас?

– Я думаю, Фройбах.

– Псевдонимы?

– Я знаю только один: Шнайдель.

– От кого он получил санкцию на обращение к чужому?

– Речь шла о переправке Зибера...

– Я спрашиваю, кто дал ему санкцию?

– Мне казалось, что он получ...

– Казалось? Или убеждены?

– Я не располагаю фактами.

– Он обсуждал с вами этот вопрос?

– Нет.

– Так и напишите: «Со мной вопрос о переправке Зибера не обсуждался, санкции получено не было, Фройбах обратился к Шибблу по собственной инициативе». Ясно?

– Да. Я понимаю.

– Понимает теоретик от математики! Я спросил: «Ясно»?

– Да, мне ясно.

– Нам в Европе приходится работать в условиях разрухи и террора. Германия лежит в руинах. Голод. Мы вынуждены скрываться и каждую минуту быть готовыми к выстрелу в спину! А вы здесь, видите ли, решили, что центр далеко, и начали делать, что душе угодно, да?!

– Мне было приказано легализоваться и наладить бизнес. Я выполнил это задание. Придет другое – выполню и то.

– Приведете с собой Фройбаха... Ко мне, вечером...

– Да, но ведь он в Монте-Карло...

– По мне хоть в Париже. Сколько туда километров? Сто? Меньше? Достаньте машину и привезите его к восьми часам.

– Я не успею к восьми, его лодочная станция закрывается только в семь... Мы сможем приехать к девяти.

– Кто в Эльдорадо мог знать о звонке Ригельта? И вообще о Штирлице?

– Вальдман. Он приезжал к Ригельту, пока тот ждал возвращения Шиббла.

– Достаньте мне машину. Я не знаю, как вы это сделаете, но машина должна быть. Счет за нее передадите мне, предложите любые деньги. Как найти Вальдмана?

– Зоосад Вер-Майера. Он там живет постоянно, слева от дороги есть указатель.

– Ваш к нему пароль?

– «Заказанные вами генераторы находятся в пути, сейчас это дефицит в Европе».

– Отзыв?

– «Да, но в Канаде нет того сечения, которое мне нужно, поэтому приходится искать в Британии».

– Оставайтесь здесь, пишите отчет, можете сделать это моими чернилами, – Роумэн передал ему пузырек с симпатикой – раствором луковой эссенции, абсолютно незаметным между строками. – Фройбаха я навещу после визита к Вальдману. Пароль?

– «Нельзя ли организовать лов исключительно большой рыбы, поддающейся обработке в мастерской Хорхе, где делают чучела?» Отзыв: «Придется ждать до завтра, сегодня вода мутная, большая рыба не возьмет наживу».

– Каких-либо иных условных фраз нет?

– В случае, если вы решите принять на себя руководство этими людьми, назовите номер татуировки «братства» СС вашего шефа. Если она в сумме будет в два раза меньше моей, они перейдут в ваше подчинение... Какой, кстати, ваш номер?

– Дело в том, Райфель, что я никогда не состоял в СС. Никогда. Ясно? Я всегда выполнял личные поручения партайляйтера Боле. А номер моей членской карточки НСДАП запомните, может пригодиться: семьдесят две тысячи триста двадцать два.

«Штирлиц не зря назвал мне номер своего партийного удостоверения. То, что я сказал Райфелю на единицу больше, дела не изменит. Пусть ищет, если все же решится отправить запрос. Да, они до сих пор раздавлены страхом перед тем, кто стоит над ними; это хорошо – до поры; когда они наберут силу, будет плохо; слепая устремленная масса, готовая на все, лишенная права на вопрос, – штука страшная. На короткое время, понятно, потом развалятся, слепота общества – гарантия его гибели, но могут успеть такое натворить, что мир снова содрогнется...

...Через два дня Роумэн вернулся в Асунсьон, встретился со Штирлицем, передал ему информацию, которую смог получить в Игуасу, Эльдорадо и Монте-Карло, и сразу же вылетел в Лиссабон, понимая, что Грегори просто-напросто не сможет дольше держать в схороне Ригельта и Ланхера – слишком опасно.

Роумэн, Криста, Спарк (Лиссабон, декабрь сорок шестого)

Пансионат «Пингвин» оказался небольшим красивым особняком в довольно запущенном парке, на спуске к реке. Роумэн подъехал на автобусе к центральной площади, затерялся в шумной толпе (близилось рождество, магазины работали до девяти часов вечера, чтобы люди успели загодя присмотреть подарки), дважды проверился в салоне готового платья и лавочке, где торговали игрушками, но ни того парня, которого ему по памяти нарисовал в Асунсьоне Штирлиц («Он вас топчет, поверьте мне, но он не знает, что за вами смотрит кто-то еще; я того, второго, определить не смог, видимо, агент очень высокой квалификации»), ни кого-то еще, холодноглазого, упершегося в спину стоячими глазами, не было. «Или я не заметил его, – сказал себе Роумэн. – И в самолете – я не зря поменял рейс в Рио – тоже не было никого подозрительного; тем не менее надо взять такси, посмотреть, нет ли кого сзади, поменять на другое, а потом, отдав заранее деньги шоферу, перескочить на трамвай, – только после этого я вправе идти к Кристе».

(Именно то, что он выпрыгнул из такси, отдав заранее деньги шоферу, спасло его от «хвоста»; его вели с первой же минуты, как он прилетел в Лиссабон. Джек Эр сообщил, что Роумэн приобрел билет со сменой рейса человеку, который ждал его в аэропорту Асунсьона; сам он получил приказ взять в наблюдение Штирлица; Роумэна же в Лиссабоне подхватила частная детективная контора – наняло представительство ИТТ; объекта столь высокой квалификации не чаяли встретить, особенно когда он выскочил на ходу из вагона трамвая и скрылся в проходном дворе.)

Роумэн надел очки, которые заметно меняли его внешность (подсказал Штирлиц), спрятал свои седые пряди, столь заметные каждому, кто встречал его, под кепи, которое надвинул на лоб, и вошел в дверь пансионата, зажав в руке – так, чтобы видел портье, – трубку-носогрейку: это легко запоминается, пусть себе ищут человека с трубкой – на здоровье!

Он сразу же прошел на второй этаж; обычно портье не обращают внимания на тех, кто идет смело и сосредоточенно; окликают, как правило, тех, кто проявляет хоть тень нерешительности.

Около комнаты Кристы он остановился и заставил себя отдышаться: сердце вдруг часто-часто замолотило. «Черт тебя подери, заячья лапа, хватит же! Ну, стучи же, – сказал он себе, – стучи вашим условным стуком, чего ты ждешь?» «А может, я подслушиваю?» – услыхал он в себе тот давешний подлючий, чужой голос, что впервые, помимо его воли, заговорил еще в Асунсьоне, когда он позвонил Спарку, а трубку в его номере сняла Криста.

Он удивился тому, что сначала решил откашляться, а уж потом стучать; это привело его в бешенство, он положил ладонь на холодную, скользящую эмаль цвета слоновой кости и выбил дробь: «тук-тук – здравствуй, друг!» – так переговаривались узники в камерах нацистских тюрем.

Никто не ответил.

«Девочка спит, – подумал Роумэн, – уже почти неделю они где-то держат этих паршивых наци: работа, которую совсем не просто делать бригаде здоровых мужиков, а их здесь двое, Спарк и Криста, каково такое выдержать? Конечно, она спит, бедненькая».

Он постучал еще раз.

Молчание.

Сердце замолотило еще чаще, в горле сразу появилась горечь, спазм, голова закружилась: «В каком же номере живет Грегори, – подумал он, – наверное, Криста у него, они ведь ждут меня, мы условились заранее, что я уложусь, должен, не могу не уложиться в неделю после того, как – и если – им удастся сделать то, что мы задумали; им удалось. Черт, в каком же номере поселился Грегори? Я не знаю. Я попросил портье соединить меня с „сеньором Сараком“, подошла Криста. „Сеньора Спарка – он произнес фамилию верно, – нет в двенадцатом номере, соединяю с сеньорой“».

Роумэн посмотрел на металлическую цифру, прикрепленную к двери: «двенадцать». «Идиот, – сказал он себе, – ты же стучишься к нему, что с тобой? Да, но ведь она сказала: „Я караулю тебя в его комнате“. Надо идти вниз, к портье, спрашивать, где живет сеньора. Это плохо. Все портье здесь – осведомители тайной полиции, они обязаны сообщать обо всем, что происходит в пансионате, о любой мелочи; фашизм особенно интересуют подробности, так уж они устроены, чтобы подглядывать в замочную скважину, рефлекс гончей».

Роумэн глянул на часы – четверть десятого. «Я могу постучать в соседнюю дверь, еще не поздно, извинюсь».

В четырнадцатом номере (тринадцатого, как во всех дорогих пансионатах, не было) никого не оказалось; в пятнадцатом ему ответил низкий мужской голос:

– Не заперто.

Роумэн приоткрыл дверь – она тяжело, зловеще заскрипела («Как хорошо покрашена, эмаль прекрасна, а петли не смазаны, дикость!»).

Маленький, щуплый человек лежал на высокой кровати; ноги его, обутые в модные, остроносые, черно-белые лаковые туфли, лежали на атласном покрывале кровати.

Увидав Роумэна, человек как-то стыдливо спустил ноги с атласа, потер тонкими пальцами виски, потом досадливо махнул рукой, словно бы сердясь на самого себя, и спросил:

– Что вам?

– Простите, здесь живет сеньора, – Роумэн с трудом подбирал португальские слова (трудно объясняться на языке, который близок к тому, который знаешь; совсем иное произношение: португальский чем-то похож на русский, такой же резкий, утверждающий), говорил медленно, как-то подобострастно улыбаясь. – Очень красивая, с веснушками...

– Спросите портье, я не слежу за соседями! – человек снова вскинул ноги на покрывало и устало опустил маленькую голову на низкую, словно бы расплющенную, подушку.

Роумэн прикрыл дверь, которая заскрипела еще пронзительнее...

– Сеньора живет рядом, – услыхал он чей-то шепот, знакомый, громкий; ее, господи!

Он резко обернулся: Криста стояла в проеме двери номера, что был напротив двенадцатого; она была в халатике, лицо бледное, усталое, но такое в нем было счастье, так сияли ее глаза-озерца, так она тянулась к Роумэну, хотя была внешне совершенно недвижна, что он даже зажмурился от счастья, бросился к ней, обнял, вобрал ее в себя и замер, почувствовав легкую, освобождающую усталость.

– Ну, Ригельт, спасибо вам, – сказал Роумэн, подчеркнуто не глядя на заросшее седой щетиной лицо Лангера, – вы крепко меня выручили, без вашей помощи я бы ни черта не сделал.

Грегори, натянув макинтош на голову, спал на колченогом диване с выпирающими пружинами. Он уснул через десять минут после того, как Криста привезла Роумэна; они тогда вышли из подвала во двор; ночь была прохладная, чуть подморозило; звезды стыли в черной бездне неба; они вдруг начинали мерцать и калиться изнутри; порой казалось, что некоторые, самые яркие, вот-вот лопнут; потом снова наступало затишье, все успокаивалось, и на земле из-за этого становилось еще тише.

Роумэн выслушал желтого, похудевшего Спарка; тот еле шевелил губами, спал по два часа в сутки: караулил немцев. Когда Криста приносила еду, кормил их с ложки; гадили они под себя, запах был страшный, въедливый.

– Судя по тому, что их не ищут, те записки – «Уехали по делам, скоро вернемся, бизнес», – которые я заставил их написать в их подлючие оффисы, подействовали. Полиция не включилась в дело, ей, видимо, ничего не сообщали... А этого самого кожаного Фрица, который жил здесь по фальшивым португальским документам, похоронил Лангер, я его заставил. Вполне квалифицированно волок тело в яму... Гад... Я сделал ему узлы на ногах пошире, так, чтобы не упал, работал в условиях, приближенных к их концлагерям, все время плакал, сука... Оказывается, этого самого Фрица присудили к петле... Заочно... В Кракове...

– А ты привел приговор в исполнение... Не казни себя. Ты не мог иначе, – сказал Роумэн.

– Конечно. Только я никак не могу отделаться от того ощущения, понимаешь? Я до сих пор чувствую, как рукоять пистолета мягко входит в его висок...

– Не ты это начал. Не мы это начали, – жестко сказала Криста. – Они звери. Так с ними и надлежит обращаться.

– Львы – тоже звери, конопушка, – вздохнул Грегори. – Пошли вниз, они могут подползти друг к другу, начнут еще зубами развязываться, они на все готовы...

– Кто из них легче разваливается? – спросил Роумэн, проводив глазами Кристу, спустившуюся в подвал первой.

– Ригельт.

– Ты не чувствовал в них игры?

– Какой?

– Не знаю... Игры – и все тут... Они все ведут какую-то игру, Грегори... Надо ж было придумать такое: за два часа напечатать объявления об охоте в джунглях, развесить их там, где они бросаются в глаза, просчитав, что Штирлиц не преминет прийти по этому адресу... Надо же иметь такие мозги?! Они живут играми, понимаешь?

– Здесь игры не было, – убежденно ответил Грегори. – Но я должен поспать. Потом я отвечу тебе, продумав все еще раз, сейчас у меня плохо варит голова, прости.

– Я очень рад, – ответил Ригельт, подобострастно глядя на Роумэна, – я рад, что смог вам помочь... За эти дни я переоценил всю свою жизнь... Я сделал выбор.

– Не вы сделали выбор, Ригельт. Выбор за вас сделал я, – Роумэн достал из кармана конверт, в котором лежали рапорты Райфеля, Вальдмана из Эльдорадо, Александра фон Фройбаха из Монте-Карло, Зибера из «Колониа Филадельфиа» под Асунсьоном – всех тех, кого он прошел по цепи, по тайной нацистской цепи, внедрившейся вдоль по Паране, – перевалочные пункты по дороге нацистов в Чили, Боливию, Перу, Колумбию; явки, пароли, номера счетов, шифры – все было здесь. – Сейчас я развяжу вас и вы ознакомитесь с этими документами. И внесете свои предложения.

Роумэн подошел к нему – обгаженному, вонючему; не скрывая отвращения, задержал дыхание, развязал ему руки и ноги; Криста стояла рядом, сжимая в руках свой «смит-вессон».

– Он не будет поступать неблагоразумно, – заметил Роумэн, отходя от Ригельта, который медленно массировал руки в запястьях. – Ему теперь придется вести себя очень продуманно. Верно, Ригельт? Ваши ведь не станут чикаться, они не понимают нашей дурацкой мягкотелости, верно?

– О чем вы? – удивился Ригельт, пытаясь подняться; ноги не держали его; серые брюки, сделавшиеся от мочи и экскрементов темными, бесформенно болтались на нем, словно лагерная роба. – Я же все сказал вашему коллеге, я понимаю, что все случившееся обязывает меня к...

– Договаривайте, – сказала Криста. – Договаривайте, Ригельт. Могу помочь: к сотрудничеству. Вы это хотели сказать? Да? Вы молчите, потому что вам мешает Лангер?

– Я... Нет, то есть...

– Вот смотрите, – сказал Роумэн. – Знаете руку ваших людей? Почерк знаком?

– Почерк знаком мне, – тихо сказал Лангер. – Вы же это прекрасно знаете, потому что имена людей называл я, а не Ригельт.

– Я бы и сам вышел на Райфеля, – Роумэн покачал головой. – Вы не просто назвали их имена, вы дали к ним ключи. Теперь это наши люди. Но Ригельт помог нам в другом... Правда, Ригельт? Вы поглядите, поглядите на документы, в этом заслуга не только Лантера, но и ваша... Вы крепко напортачили в Рио, вы засветились, этого вам было делать нельзя, никак нельзя.

Ригельт со страхом глянул на документы, лежавшие на пыльном столике, потянулся к ним. Роумэн одернул его: