Текст книги "Another. Часть 2. Как?.. Кто?.. (ЛП)"

Автор книги: Юкито Аяцудзи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Это был самый главный вопрос.

«На заднем дворе, – ответила Мей. – Рядом с каким-то сараем».

Она там? Значит…

– Ты ранена?

«Я в порядке, – бесстрастно ответила она. Потом, после странной паузы, добавила: – Но уйти отсюда пока не могу».

– Э?

Она в порядке, но не может оттуда уйти? Я совершенно не въезжал, что это значит. Но, прежде чем даже попытаться обдумать это, заявил:

– Я уже иду. Буду совсем скоро, оставайся на месте.

Но когда я так сказал –

«Нельзя, не приходи», – ответила Мей. Кшшшшшхххшшш… На ее голос тут же наложились неприятные помехи.

– Почему?

«Тебе нельзя, Сакакибара-кун».

– Ну объясни, почему?..

«Я…»

Помехи резко усилились, ее голос стал тонуть в них. Я крепче сжал трубку и прижал плотнее к уху, чтобы не пропустить ни слова.

«Я… должна с этим покончить».

– Что должна?

Покончить?.. Неужели она…

Смутный образ, прятавшийся в глубине моего сознания, вдруг выбрался на передний план и обрел четкие очертания. Неужели она…

– Мисаки, ты же не хочешь сказать, что…

Я повысил голос, но помехи становились хуже и хуже, и я понятия не имел, сколько из того, что я говорил, она услышала.

– Там с тобой кто-то есть?

«Я…»

– Кто это? Мисаки!

«…сожалеть об этом, поэтому…»

…И все.

Ее голос пропал. Краткий миг – и посреди летней ночи, полной жутких «катастроф», слабая нить, каким-то чудом соединившая нас, оборвалась. Надвигалась полночь; близилось 9 августа.

10

Я кинулся бежать сразу же, никому ничего не став объяснять.

Освещением мне служило пламя, продолжающее пожирать здание. Со всех ног я несся прочь от ворот по тропинке, огибающей задний двор с востока. Пепел, падая на мокрую от дождя землю, образовывал месиво, бежать по которому было жутко скользко. Мне все же удалось ни разу не упасть – и наконец передо мной оказался тот самый сарай. Думаю, не прошло и пяти минут.

Вой ветра состязался с ревом пламени. И сквозь все это я услышал далекий голос пожарных сирен…

Подбегая к сараю, я искал глазами Мей.

Сарай отстоял от главного здания метров на десять, не больше, так что не удивлюсь, если скоро он тоже займется – раньше или позже, в зависимости от направления ветра. Но пока, к счастью, постройка была на вид цела.

– Мисаки! – придушенным голосом выкрикнул я. – Ты где? Мисаки!

Ответа не было. Но…

Я пошел вокруг сарая, продолжая ее звать, и, добравшись до северной стороны, наконец увидел. Мей стояла в одиночестве, прислонившись спиной к стене.

– Вот ты где…

Ее блузка, юбка, ее волосы, лицо, руки, ноги… все было в саже и пепле. Но, как она и сказала мне по телефону, без серьезных ран, похоже, обошлось…

– Мисаки?

Когда я в очередной раз ее позвал, она чуть повернула голову в мою сторону. Но тут же ее взгляд вернулся туда, куда был обращен раньше. И…

В четырех-пяти метрах от нее – туда она смотрела – был еще кое-кто… еще один человек.

Он лежал на земле ничком. Его покрывало еще даже больше пепла, чем Мей. Вдобавок нижняя часть тела была погребена под тяжелыми деревянными обломками. В общем, неудивительно, что с того места, где я стоял, я не только не мог разобрать, кто это, но даже определить пол или рост.

– Взрывом обрушило стену, – произнесла Мей, не сводя взгляда с лежащего человека. Повязки на левом глазу не было. – И завалило…

– Мы должны ему помочь, – на автомате сказал я. И тут у меня перехватило дыхание – Мей молча покачала головой.

Лишь тут я заметил, что она что-то держит. …Кирку? Правая рука сжимала рукоять, выкрашенная в красный цвет основная часть опиралась на землю. Видимо, эта штука лежала где-то поблизости. А может, Мей взяла ее в сарае.

– Нельзя, – не поворачиваясь ко мне, произнесла Мей. – Это «лишний». Так что мы…

Эта мысль сгустилась во мне, пока я бежал сюда, – что Мей может быть рядом с «лишним». Но все равно у меня вырвалось приглушенное:

– Э?.. Правда?

– Я его вижу… «цвет смерти».

– Ты его… только что увидела?

– …Довольно давно, – голос ее почему-то звучал очень печально. – Я знала, но ничего не могла сказать.

Почему-то очень, очень печально…

– Но… в общем, когда я прослушала кассету, то подумала: я должна это остановить. Я и представить себе не могла, что сегодня ночью случится весь этот ужас. Я должна это прекратить. Иначе мы все…

Мей резко подняла голову. И обхватила рукоять кирки обеими руками.

– Стой…

Я прыгнул и встал перед ней. Чисто машинально.

Потом развернулся и направился к лежащему ничком человеку, которого Мей объявила «лишним». Я хотел своими глазами увидеть, кто это.

Я думал, что он без сознания, но вдруг он резко зашевелился. Со стоном уперся руками в землю и, приподнявшись, попытался выползти из-под обломков. Но сил не хватило, и он рухнул обратно в грязь.

Я подошел к нему. Встал рядом и, затаив дыхание, склонился и заглянул этому человеку в лицо.

Его расширенные, пустые глаза вдруг встретились с моими.

– Аа…

Ее губы задрожали.

– …Коити-кун.

– Нет… – я с трудом удержался от того, чтобы взвыть. – Нет…

…Не может быть.

Это что, шутка какая-то?

Я моргнул несколько раз, потом снова посмотрел на это лицо. Передо мной по-прежнему, вне всяких сомнений, была она.

– Ты хочешь сказать, это и есть «лишний»? – я, пошатываясь, выпрямился и повернулся к Мей. – Она? Правда?

Мей молча кивнула и опустила голову.

– Нет… только не она. Как такое вообще…

Дзззззз… Знакомый густой шум поднялся из ниоткуда.

Он будто истирал мое сердце, мои мысли, мои воспоминания. Он резко стал угрожающим, чужеродным. Он набегал волнами; а в промежутках между этими волнами…

«Сколько раз я уже бывал в этом городе?»

Это был мой – Коити Сакакибары – внутренний монолог в самом начале всего, в апреле, когда я только переехал сюда из Токио.

«Когда учился в начальной школе – был три или четыре раза. С тех пор, как поступил в среднюю – вроде сейчас первый раз?.. А может, нет».

А может, нет?..

«Кстати, Коити».

Какой-то из моих телефонных разговоров с отцом в Индии.

«И как тебе Йомияма полтора года спустя? Есть разница?»

Йомияма полтора года спустя?..

«Почему? Почему?»

А это уже майна, которую держали бабушка с дедушкой.

«Бодрее… давай бодрее».

Пронзительный, полный энтузиазма голос птицы.

Они назвали ее «Рей-тян».

Рей-тян? Ну конечно. Птицу звали Рей-тян.

«Ей было – тут идет еще одно "предположительно" – года два. Позапрошлой осенью бабушка с дедушкой ее просто так вдруг взяли и купили в зоомагазине».

Позапрошлой осенью… то есть полтора года назад. Я тогда учился в первом классе средней школы.

«С тех пор, как поступил в среднюю – вроде сейчас первый раз?.. А может, нет».

…Йомияма полтора года спустя.

Полтора года назад я…

«Когда человек умирает, всегда проходят похороны.

Я не хочу… не хочу больше ходить на похороны».

Это сказал дедушка, у которого уже не все в порядке с головой.

«Бедненькая Рицко. Бедненькая… Рицко… и Рейко…»

Рицко и Рейко…

– Вот оно что… – выдавил я практически в ступоре. – Вот, значит, в чем дело.

Дззззззззззззз… Непрерывное низкое, пугающее гудение, заглушая все мысли, без перерыва звучало у меня в мозгу.

«А что, учителя тоже умирают?»

Я вспомнил разговор с Тибики-саном; не вспомнил только, когда он был.

«Классные руководители и их помощники – да. Потому что они часть класса три-три».

Любой, кто является частью класса – класса 3-3, – может умереть в результате «катастрофы». А значит – естественно – может и вернуться в качестве «лишнего»…

Но…

– Что, правда?

Все равно я не мог не уточнить еще раз у Мей. В конце концов, это не тот случай, когда я могу так вот сразу поверить, просто потому что она сказала.

– Она… Миками-сэнсэй… в смысле, Рейко-сан… она правда «лишний»?

11

«В школе я "Миками-сэнсэй", понятно? Постарайся не забывать».

Вечером накануне моего первого дня в новой школе Рейко-сан рассказала мне «Основные принципы Северного Ёми»…

«Номер один» и «номер два» оказались полушутливыми суевериями; «номер три», гласящий, что «я обязан подчиняться любому решению класса», – это, как я теперь уже понимал, намек на важную роль всего, что относилось к проблеме «лишнего». Но, по крайней мере в тот момент, важнейшим правилом для меня было четвертое.

«Ты должен четко разграничивать личные и общественные отношения. Постарайся не обращаться ко мне "Рейко-сан" в школе, даже нечаянно».

Разумеется, я послушался.

Моя мама Рицко Сакакибара (девичья фамилия Миками) умерла пятнадцать лет назад. Ее младшая (на одиннадцать лет) сестра Рейко Миками приходилась мне тетей. То, что Рейко-сан преподавала в той же школе, куда я перевелся, да еще и была помощником моего классного руководителя, в некотором смысле внушало оптимизм. Однако если бы я вел себя неосторожно, эти отношения могли бы послужить источником множества проблем и глупых недоразумений. Я это понял и принял, так что…

Я строго следовал ее указаниям, которые она специально подала мне как «четвертый Основной принцип Северного Ёми». В школе обращался к ней «Миками-сэнсэй», дома «Рейко-сан», как будто это были два разных человека.

Рейко-сан вела себя так же. В школе она ни разу не обратилась ко мне «Коити-кун» – я всегда был «Сакакибара-кун, новый ученик»… В общем, уйму времени мы вели себя друг с другом сдержаннее, чем требовалось.

Естественно, Кубодера-сэнсэй знал правду с самого начала, как и большинство моих одноклассников. Именно поэтому, скажем, в июне при обсуждении новой «тактики», согласно которой «не существовать» должны были двое – мы с Мей, – Кубодера-сэнсэй обратился к классу с таким словами:

«Мы все должны уважать решение класса. Даже Миками-сэнсэй, несмотря на то, что она в довольно трудном положении, уже сказала нам, что сделает все возможное».

«Трудное положение» Миками-сэнсэй. Конечно, трудное – ей приходилось в школе держаться с родным племянником так, будто его «не существовало», а вне школы – жить с ним под одной крышей.

А незадолго до того Юя Мотидзуки заявился к нам в Коикэ и болтался возле дома.

«Я просто, ну, беспокоился.

Мой дом тут недалеко, и я подумал, что, может, это…»

Когда я внезапно появился, Мотидзуки принялся, запинаясь, объясняться; однако беспокоился он вовсе не обо мне, хоть я и пропустил в тот день школу из-за больницы. Я был абсолютно уверен: в первую очередь он пришел проверить самочувствие Миками-сэнсэй/Рейко-сан, которой не было в школе уже несколько дней.

Окончив школу живописи в Токио, она вернулась в Йомияму и стала работать учительницей в средней школе, где когда-то училась. Домик на заднем дворе она объявила своим «кабинетом и спальней» и устроила там студию – рисовала картины в свободное время; это она называла «своей настоящей работой»…

Все последние четыре месяца я на ощупь искал правильную дистанцию между нами.

После смерти Юкари Сакураги Мей несколько дней подряд не появлялась в школе… и я хотел узнать, как она себя чувствует. Тогда у меня был простой «способ» узнать – попросить у Рейко-сан список класса.

Однако я этого не сделал. Я не сказал ей, что мне нужен список, я ни разу не пытался задавать ей напрямую все те вопросы, которые у меня копились… Это все, видимо, было из-за нерешительности и беспокойства, вызванных моими попытками найти верную дистанцию.

«Мне видней, что мне стОит, а что нет, у меня тут, понимаешь, тяжелые душевные переживания».

Да, я сказал что-то такое Мотидзуки, но…

– Сакакибара-кун.

Миками-сэнсэй – Рейко-сан – полупогребенная под обломками и неспособная выбраться. Мей с тяжелой киркой в руках. И я между ними. Я не мог найти слов. Просто стоял.

Потом Мей с напором произнесла:

– Подумай, Сакакибара-кун. Как следует подумай. Еще хоть в одном классе в нашей школе есть помощник классного?

– Э? Ну… то есть…

– Больше нигде, – отрубила Мей. – Почему-то никто никогда об этом не задумывался. Мы все это просто приняли. И я тоже – сначала. Но тебе не кажется это странным? Класс три-три – единственный на всю школу, где у классного руководителя есть помощник.

– …

– Думаю, Миками-сэнсэй умерла в позапрошлом году, когда она сама была руководителем класса три-три. После начала второго триместра, когда тот парень, Сакума-сан, не выдержал своей роли «несуществующего» и начались «катастрофы». Вот почему кружок живописи приостановили до этой весны – потому что Миками-сэнсэй была его куратором, и она умерла.

Ну да, а в этом апреле он возобновился, потому что Рейко-сан вернулась как «лишний» и снова стала куратором. А все, что было в памяти людей и в документах, исчезло, все воспоминания и записи стали фальшивыми… да?

Я изо всех сил искал ответ в собственной голове и в сердце.

Однако восстановить изнутри измененные/подделанные в результате «феномена» воспоминания было, по-видимому, невозможно, пока я был частью этого «мира». Скорей всего. Оставалось только пытаться экстраполировать горсточку объективных фактов, которые мне удалось собрать, чтобы на этой основе восстановить истину…

Возможно… я не первый раз в Йомияме с начала средней школы. Возможно, я приезжал уже сюда полтора года назад – осенью, когда учился в первом классе.

Что если я приезжал сюда… на похороны умершей той осенью Рейко-сан?..

«Я не хочу… не хочу больше ходить на похороны».

Вот что означает тот стон дедушки.

«Бедненькая Рицко. Бедненькая… Рицко… и Рейко…»

Горе, вызванное тем, что он похоронил свою старшую дочь Рицко пятнадцать лет назад. Горе, вызванное тем, что он похоронил свою младшую дочь Рейко два года назад. Все это, смешавшись в его голове, и так тронутой слабоумием, заставило его произнести те слова…

Чтобы хоть как-то смягчить потрясение, скорбь и одиночество, принесенные внезапной смертью Рейко-сан прошлой осенью, бабушка с дедушкой купили майну, которую увидели в зоомагазине. И назвали ее именем умершей дочери, сократив его до «Рей-тян».

Совсем скоро Рей-тян выучила человеческое слово: «Почему?».

Этот вопрос, по-видимому, убитый горем дедушка, а может, бабушка, задавал своей покойной дочери каждый день, сидя в комнате у крыльца и глядя на семейный алтарь. «Почему? Почему ты нас покинула, Рейко? Почему?» Возможно, Рей-тян тогда выучила это слово и с тех пор кричит его все время.

«Бодрее… давай бодрее».

Скорей всего, и это так же получилось. Эти слова, видимо, бабушка день за днем говорила дедушке, разбитое сердце которого не желало заживать и который тонул в океане отчаяния. Рей-тян выучила их и…

«Бодрее… давай бодрее».

– Парт в классе было достаточно, хотя «катастрофы» начались уже в апреле… и теперь понятно, почему, да? – указала Мей, опустив кирку. – На самом деле одного стола в начале триместра все-таки не хватало. Только не в классе – а в учительской.

– Аа…

– О чем… о чем таком вы говорите? – услышал я ошеломленный голос Миками-сэнсэй/Рейко-сан. – Это все неправда. Коити-кун, я не…

Упершись локтями в землю, запрокинув голову, Рейко-сан смотрела на меня. Ее лицо, все черное от грязи и сажи, – лицо, в котором я видел тень мамы, – было искажено. Наверно, от сочетания физической боли и психологического шока.

– Сакакибара-кун, – произнесла Мей, вновь подняв кирку и шагнув в мою сторону. – Отодвинься.

– Мисаки…

На лице Мей была написана железная убежденность. Потом я увидел искру в распахнутых от непонимания и ужаса глазах распростертой на земле Рейко-сан. И –

– Нет, – сказал я и взял кирку из рук Мей.

Кирка была среднего размера – рукоять длиной всего шестьдесят-семьдесят сантиметров, – но когда она оказалась у меня в руках, я ее едва не выронил от тяжести. Оба стальных конца были на вид острее, чем я ожидал. С таким весом и такой остротой ранить человека насмерть совсем нетрудно.

– Нет. Ты не можешь…

– Но, Сакакибара-кун… Если мы не –

– Я знаю, – кивнул я, чувствуя на себе всю тяжесть своего решения. – Я знаю. Я сам сделаю.

Я услышал сдавленный вскрик Рейко-сан. Медленно повернулся к ней и перехватил поудобнее взятую у Мей кирку.

– К-Коити-кун, погоди, что ты –

«Я не верю!» – буквально кричало ее лицо; она мелко трясла головой.

– Вернуть «мертвого» в мир мертвых… – проговорил я, сражаясь с болью и с бешено колотящимся сердцем. – Только так можно остановить «катастрофы», если они уже начались. Нам это сказал твой бывший одноклассник Мацунага-сан.

– О чем ты говоришь? Это… это безумие. Прекрати сейчас же!

– Прости, Рейко-сан.

Крепче упершись ногами в землю, я собрал все оставшиеся во мне силы и занес кирку. «По-другому никак. По-другому никак». Я раз за разом повторял себе эти слова.

Потом –

Нацелив кирку в спину лежащей ничком Рейко-сан, в то место, где сердце, я почти начал наносить удар –

Это правильно?

То, что я делаю, – это правильно?

Это действительно правильно? Мы не ошибаемся?

Имелось всего одно свидетельство, что Рейко-сан – «лишний». Утверждение Мей, которое она сделала благодаря своей особой способности – «глазу куклы», позволяющему видеть «цвет смерти». Вот единственное прямое свидетельство. Все остальное – не более чем догадки, построенные на горсточке фактов. Никакой сильной убежденности, что все именно так, у меня не было, и я не мог просто взять и выкинуть свои воспоминания о Рейко-сан. Так что…

Это правильно?

Поверить Мей и вернуть Рейко-сан в мир мертвых?

Это действительно правильно? Мы не ошибаемся?

Что если Мей все не так поняла? Что если умение видеть «цвет смерти» – не более чем самообман, иллюзия, в которую она сама поверила?

Если так, то я сейчас собственными руками убью Рейко-сан, хотя она вовсе не «мертвый». Убью человека, которого невольно ассоциирую с Рицко – мамой, знакомой мне только по фоткам. Человека, к которому просто не могу не тянуться душой. Человека, занимающего, возможно, одно из самых важных мест в моей жизни. Человека, с которым я вовсе не «не мог нормально общаться», а, наоборот, любил с самого детства.

Если говорить общими словами – «реальность» здесь, в Йомияме, такова, что под действием «феномена» воспоминания людей и документы постоянно изменяются, а воспоминания еще и быстро тускнеют, а потом вовсе исчезают… И это происходит все время. Как же я могу в такой ситуации принять на веру то, что может видеть одна лишь Мей Мисаки, хоть она и клянется, что это «правда»? Сделать то, что я собираюсь сделать, только потому, что так сказала Мей, – правильно ли?

Мои сомнения, тревога, смятение сплелись вместе. Я был не в силах двинуться с места, я почти в буквальном смысле закаменел.

И вдруг дикий грохот донесся от главного здания, где продолжал бушевать огонь. Несущие конструкции наконец прогорели, и крыша рухнула. Огромное облако искр и густого дыма взметнулось в воздух. Некоторые из этих искр долетели и до меня, по-прежнему стоящего столбом. Если все так и продолжится, нам тут тоже станет опасно находиться.

Значит…

Я не могу тут колебаться вечно.

Это правильно?

Это действительно правильно?

Снова и снова задавая себе этот вопрос, я опять повернулся к Мей.

Она ни на шаг не сдвинулась с того места, где стояла, и глядела прямо на меня. Ее правый глаз, холодно прищуренный, и левый, «пустой синий глаз», «глаз куклы» – в них обоих не было ни капли сомнения, ни капли нерешительности. Только… да, их наполняла одна только печаль.

Губы Мей чуть шевельнулись.

Я не слышал, что она произнесла, но прочел слова по губам. «Поверь мне».

…Я…

Я зажмурился и сделал глубокий вдох.

Я…

Я открыл глаза, снова повернулся к Рейко-сан. Раздираемый эмоциями на части, избиваемый нерешительностью, страхом и отчаянием, я по-прежнему видел в ней тень мамы, знакомой мне лишь по фоткам. Но…

Я… поверю Мей.

Я ей поверю.

Стиснув зубы, я принял решение.

Я поверю Мей.

Возможно, это не столько «я собираюсь поверить ей», сколько «я хочу верить ей». Но этого достаточно. Мне – достаточно.

Прорвавшись сквозь нерешительность, я вновь замахнулся киркой. Даже вопль Рейко-сан «неееет!» (…Рейко-сан) не проник мне в сознание (Прощай… Ре-й-ко-сан).

Наполнив свое движение последними каплями сил, я вонзил острие кирки ей в спину (Прощай… ма-ма…), сквозь плоть – прямо в сердце…

И, как будто этот удар вернулся ко мне самому, мою чахлую грудь пронзила боль гораздо более яростная, чем я когда-либо раньше испытывал. Перед глазами вспыхнула картина рентгеновского снимка моего скрюченного, скукоженного легкого после третьего разрыва.

Я оторвал руки от кирки, вонзенной в спину Рейко-сан, и, прижав их к груди, мешком повалился на землю. Мучительно пытаясь вдохнуть, уже на грани потери сознания я почувствовал, как слезы бесконечными ручьями текут у меня из глаз. И явно не только из-за боли и удушья.

Эпилог

Вот факты, ставшие известными в последующие дни.

Пожарные, прибывшие на место происшествия, боролись с огнем до самого утра 9 августа, но тщетно: «Мемориал Сакитани» сгорел практически полностью. В здании и рядом с ним было обнаружено шесть мертвых тел.

Их личности и местонахождение:

Судебно-медицинская экспертиза показала, что ни один из них не умер в результате пожара.

Хозяин, Нумата-сан, получил множественные проникающие ранения в спину и шею металлическими вертелами, что и послужило причиной смерти, и лишь затем сгорел. Из пяти остальных (все они были школьниками) четверо – Маэдзима, Ёнэмура, Сугиура и Накао – умерли от потери крови в результате множественных колотых и резаных ран, нанесенных острым предметом. Смерть Акадзавы наступила в результате перелома позвоночника при падении с балкона второго этажа.

Множество улик и показания свидетелей позволили с высокой степенью достоверности заключить, что все шесть убийств совершила Миеко, супруга Кенсаку Нуматы, обслуживавшая «Мемориал Сакитани» вместе с ним. Предположительно она же разлила керосин в кухне и совершила поджог после того, как убила Нумату-сана. Тибики-сан задержал убийцу, однако она скончалась до прибытия полиции. Она откусила себе язык в попытке суицида, и эта попытка увенчалась успехом.

Почему Миеко Нумата совершила все эти преступления в ту ночь? Были ли у нее какие-то психические отклонения? Так или иначе, причина произошедшего осталась загадкой.

*

Вакуй, у которого случился приступ астмы 8 августа во время ужина, выжил благодаря помощи, своевременно оказанной ему в больнице, куда его отвез Тибики-сан. На вопрос, почему он не проверил, сколько лекарства осталось в его ингаляторе, он ответил, что его самого это удивляет.

Кадзами, внезапно пострадавший из-за глупого недопонимания своего лучшего друга, серьезных травм не получил, отделавшись лишь вывихнутой лодыжкой. При падении он ударился головой, однако тщательное обследование показало, что, кроме значительного кровотечения, других последствий этот удар не имел. Я пока что не в курсе, как он и Тэсигавара уладили свои дела. Но, учитывая их характеры, сдается мне – вряд ли они рассорились начисто.

*

Причиной острой боли, которую испытал я, Коити Сакакибара, был, как и предполагалось, спонтанный пневмоторакс левого легкого, который привел к более серьезному коллапсу, чем предыдущие два. Я не полностью потерял сознание, но боль и удушье, которые продолжались, пока мне не оказали помощь в больнице, были просто адскими… Поэтому, честно говоря, я мало что помню из тех событий – что произошло сразу после разрыва легкого, как меня спасли…

Так или иначе…

Когда мое состояние более-менее стабилизировалось, а сам я успокоился в достаточной степени, чтобы вернуть себе способность думать, я обнаружил вокруг себя знакомую палату в знакомой больнице близ Юмигаоки, где лежал всего несколько месяцев назад.

Бабушка примчалась сразу, как узнала, что я здесь; она переговорила с врачом, и тот предложил мне пойти на хирургическую операцию. Он считал, что операция – оптимальный выход, который позволит избежать в будущем новых рецидивов. С моим отцом, который сидел у себя в Индии, ни о чем не подозревая, быстренько связались, получили согласие, и через два дня меня уже прооперировали.

Сейчас, в отличие от прежних времен, такого рода операции на легких делаются торакоскопическим путем. Во мне проделали несколько дырок размером по сантиметру, ввели через них эндоскоп и всякие другие инструменты и провели операцию извне. При этой методике нагрузка на пациента гораздо ниже, чем при операции на открытой грудной полости, и восстановление тоже проходит намного быстрее.

Операция прошла успешно, без осложнений. Выздоровление тоже шло быстро, и вскоре мне сообщили, что выпишут через неделю.

*

Мей с Мотидзуки навестили меня 15 августа, всего за три дня до выписки. Наверняка они об этом не задумывались, но ровно в этот день много лет назад в нашей стране закончилась большая война.

– …И все-таки, – заговорил Мотидзуки. – Понять не могу, что заставило Нумату-сан вдруг резко взять и свихнуться. За ужином она вела себя совершенно нормально.

Так вот и получилось, что события той ночи сами собой стали темой разговора. Мотидзуки, как только узнал о пожаре, выбежал через запасной выход в западном крыле здания. А потом направился к главным воротам, где, судя по всему, самую малость разминулся со мной, когда я бежал к Мей.

– Это мы уже не узнаем, она ведь умерла. Так полицейские сказали.

Позавчера меня навестил следователь Оба из криминальной полиции Йомиямы. От него-то я и узнал подробности происшествия.

– Я слышал, она откусила себе язык, – произнес Мотидзуки; его лицо исказилось от явного отвращения. – Что за жуткий способ самоубийства.

– Иногда, когда человек откусывает себе язык, этот кусок застревает у него в горле, и он задыхается. Вроде бы с Нуматой-сан это и случилось.

– Хмм…

– Так что у нас семь «жертв августа».

Услышав это заявление Мей, я склонил голову набок.

– Семь? Ты считаешь и Нумат?

– Тибики-сан выяснил, что они приходятся бабушкой и дедушкой Такабаяси-куну. По материнской линии.

– Ээ. То есть это значит…

Икуо Такабаяси, умерший от сердечного приступа в июне.

– Раз так, значит, они его родственники в пределах двух колен. То есть они связаны с классом и в «зоне охвата». Кстати, они стали ухаживать за гостиницей лет десять назад. Так что во время того лагеря, который был пятнадцать лет назад, там работал кто-то другой.

Чувствуя почему-то полное уныние, я вздохнул. Потом осторожно погладил сквозь пижаму грудь – там еще ощущались отверстия от операции.

– Конечно, это просто совпадение, – сказала Мей и вздохнула, в точности как я только что. – Вряд ли стоит думать, что тут вмешалась какая-то злая воля.

– Это Тибики-сан сказал?

– Тибики-сан наверняка бы так сказал.

– …В общем, это, – снова вмешался Мотидзуки. – Я рад, что тебе лучше, Сакакибара-кун. Когда я услышал, что тебе будут делать операцию, я очень беспокоился за тебя.

– Да операция-то ерундовая была, – ответил я с самым беззаботным выражением лица, какое только смог состроить; однако в глазах Мотидзуки все равно стояли слезы.

– Но слушай, у нас же в этом году «катастрофы», так что после любой операции может быть куча жутких осложнений.

– Добрый ты очень, пацан. Но все нормально. «Катастрофы» кончились.

– Серьезно? – Мотидзуки перевел взгляд с меня на Мей, на его лице было написано нескрываемое подозрение. – Мисаки-сан тоже так говорит… но все равно…

– Думаю, «лишний» в ту ночь погиб при пожаре.

– Мисаки-сан тоже так говорит. Но я вот не знаю… – Мотидзуки моргнул слезящимися глазами, скрестил руки на груди и нахмурился. – Это один из пяти наших, кто тогда умер? Хотя нет – ведь если верить словам Мацунаги-сана на кассете, когда «лишний» умирает, он тут же исчезает начисто. Хмм…

– Значит, «лишний» существовал до той ночи, но сейчас мы уже не помним, кто это, – сказал я ему, изо всех сил отгоняя печаль. Потом, чуть сменив тон, спросил: – Сколько народу участвовало в поездке?

– Ээ… четырнадцать. Пятнадцать, если считать с Тибики-сэнсэем.

– Наверняка было шестнадцать. Просто этого уже никто не помнит.

Никто… никто, кроме нас с Мей, слишком сильно причастных к ее смерти.

Ни Мотидзуки, ни Тэсигавара, ни Тибики-сан… никто ее больше не помнил. Ни один человек не помнил, что учительница рисования Рейко Миками существовала с апреля и помогала руководить классом 3-3. Что она стала исполнять обязанности классного руководителя после смерти Кубодеры-сэнсэя, что с трудом помнила про себя саму пятнадцатилетней давности, что запланировала летний лагерь – жест отчаяния с ее стороны, судя по всему, – и что приглядывала за нами в тот вечер.

Все это я узнал из телефонного разговора с Мей. За день до операции я не без труда сбежал из палаты и позвонил Мей домой по зеленому больничному телефону. Мой мобильник был в палате, но у него сдох аккумулятор, и звонить по нему я не мог.

Трубку взяла Кирика-сан и, как обычно, передала дочери.

«Про Миками-сэнсэй все забыли, – первым делом сказала Мей, даже не спросив, как у меня дела. – Все говорят, что она умерла осенью два года назад».

– Два года назад…

«Да. Тот парень, Сакума-сан, прекратил "не существовать" сразу после летних каникул; в начале октября умер один из учеников… а потом Миками-сэнсэй. Говорят, она утонула в реке. По-прежнему не помнишь?»

– Утонула?..

«В конце октября было много дождей, река вышла из берегов. На следующий день ее тело нашли ниже по течению. Неизвестно, она утопилась или случайно упала…»

– …

«Я этого тоже не помню, но это действительно произошло. Человек, связанный с классом, умер из-за «катастрофы» два года назад. То есть всего их в том году было не семь, а восемь. И у всех воспоминания пришли в норму. И куча записей и документов. Все, наверное. Я посмотрела список класса – там, где было написано «Помощник классного руководителя: Рейко Миками», тоже ничего нет».

– Значит, она и правда была…

Вот самое надежное доказательство того, что Рейко-сан и была «лишним».

«Все считают, что после смерти Кубодеры-сэнсэя временным классным стал Тибики-сан. Это исключение из правил, и он параллельно продолжал работать в дополнительной библиотеке. И еще говорят, что Тибики-сан спланировал наш лагерь и руководил нами… он один».

– А рисовальный кружок? – задал я вопрос, неожиданно пришедший мне в голову. – Что сейчас с кружком, ведь его только в апреле открыли заново?

«После смерти Миками-сэнсэй учитель, который курировал кружок вместе с ней, действительно перевелся на следующий год. А новый учитель рисования сказал, что не хочет вести кружок, и его приостановили. А теперь говорят, что этой весной тот учитель согласился».

– Ясно.

Главное о Рейко-сан я понял, еще когда бабушка примчалась в больницу. Она ни разу не поинтересовалась безопасностью дочери, поехавшей с нами, а лишь терла глаза и повторяла: «Ах, если бы Рейко была жива».

Еще бабушка сказала: «Ты же знаешь, какая она была, Коити-тян. Ты для нее был все равно что родной сын. Она даже говорила, что, если бы Ёске-сан оказался плохим отцом, она бы тебя отобрала у него и сама вырастила. Хотя она тебя очень редко видела, когда ты был маленьким».

Интересно, как сейчас выглядит задний домик, где жила Рейко-сан.