Текст книги "Запретные удовольствия"

Автор книги: Юкио Мисима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

В двадцать третьей главе «Повестей» Сётэцу говорится, если кто-то спрашивает, где находятся горы Ёсино [75]75
  Ёсино – воспетая в классической японской поэзии гористая местность в центральной части префектуры Нара, славится цветением сакуры.


[Закрыть], ему отвечают, что, когда пишешь стихотворение о цветах сакуры, вспоминаешь горы Ёсино, если о листьях клена – о реке Тацута [76]76
  Тацута – река, прославленная в японской поэзии, находится неподалеку от древней столицы Японии Нара. Золотые и алые листья кленов в водах Тацуты – один из устоявшихся символов осени в японской литературе и изобразительном искусстве.


[Закрыть], только и всего. Находятся ли они в Исэ или в Хюга  [77]77
  Исэ и Хюга – исторические провинции Японии.


[Закрыть]– никто не знает. Информацию о том, где это, запоминать бесполезно. Известно только, что Ёсино была в Ямато [78]78
  Ямато – собирательное древнее поэтическое название Японии, а также название области в западной части острова Хонсю.


[Закрыть]. Так говорится.

«Если облечь в слова, о молодости можно сказать то же самое», – размышлял старик. Для цветов сакуры  [79]79
  Сакура – японская вишня, отличающаяся красотой цветения, но не плодоносящая. Зацветает в середине апреля, цветет недолго – всего три-четыре дня. Обычай любоваться цветущей сакурой – ханами – зародился еще в древности, первоначально в придворной среде, а в Средние века распространился и на городских жителей и даже крестьян. В современной Японии обычай любоваться цветами сакуры стал общенародным, хотя и неофициальным праздником.


[Закрыть]– Ёсино, для кленовых листьев – Тацута. Разве может быть какое-нибудь другое определение молодости? Художник проводит половину своей жизни после того, как заканчивается его юность, в поисках смысла молодости. Он исследует родные земли юности. К чему в результате это приводит? Познание уже разорвало чувственную гармонию, существующую между цветами сакуры и Ёсино. Она стала точкой на карте или каким-то периодом времени в прошлом. Ёсино – в Ямато и нигде больше.

Погруженный в эти беспорядочные размышления, Сунсукэ, сам того не осознавая, начал думать о Юити. Он прочел немногословное красивое стихотворение из Сётэцу: «В тот самый момент, когда // толпа на берегу реки // видит подплывающую лодку, // биение сердца каждого человека в толпе // сливается в сердцебиение одного общего организма».

Сунсукэ представил то самое мгновение, когда сердца толпы, поджидающей, когда лодка приблизится к берегу, сливаются воедино и кристаллизуются, и почувствовал странный трепет.

В это воскресенье он ожидал нескольких гостей. Он пригласил их, потому что хотел показать самому себе, что это дружелюбие, неподобающее его годам, было смешано в значительной степени с презрением, а также для того, чтобы подтвердить моложавость своих эмоций. Собрание его сочинений выходило из печати в новом переработанном издании. Ученики, которые вместо него проделывали всю эту работу, приходили, чтобы посоветоваться. И что из этого следует? Чего хорошего в переиздании того, что было одной величайшей ошибкой от начала и до конца?

Сунсукэ хотел отправиться в путешествие. Он находил, что эту вереницу унылых воскресных дней выносить тяжело. Продолжительное молчание Юити сделало его почти несчастным. Он думал, что может совершить путешествие в Киото в одиночестве. Эта печаль оттого, что работа над его произведением прервана молчанием Юити, этот тяжелый вздох по незаконченности, если можно так выразиться, были тем, о чем Сунсукэ совсем позабыл со времени своего литературного ученичества более сорока лет назад. Этот вздох был возвращением к исходному пункту, к самому труднопреодолимому периоду его молодости, к самому неприятному, почти не поддающемуся оценке периоду. Это была фатальная незавершенность, идущая гораздо дальше, чем просто перерыв в работе, смехотворная незавершенность, полная унижения. Каждый раз, как протягиваешь руку, все ветки и плоды уносятся ветром выше и выше, ни один фрукт так и не попадает в рот Тантала. В этой незавершенности его жажда оставалась неутоленной. В такой вот период, в один прекрасный день – теперь более тридцати лет назад – в Сунсукэ родился художник. Болезнь незавершенности покинула его. На её место пришла угрожающая законченность. Стремление к совершенству стало его хроническим заболеванием. Это была болезнь, которая не оставляла шрамов. Это была болезнь, которая не поражала органов. Это была болезнь без бактерий, лихорадки, учащенного пульса, головной боли или судорог. Более того, это была болезнь, сравнимая разве что со смертью.

Сунсукэ знал, что ничто, кроме смерти, не излечит эту болезнь, – если только его труды не умрут еще до того, как умрет его тело. Естественная смерть созидательности нанесла ему визит. Он стал легко поддаваться переменам настроения. Он был до некоторой степени весел. Поскольку он больше не выпускал книг, его лоб покрывался артистическими морщинами. У него случались романтические приступы невралгии колена. Его желудок периодически подвергался артистическим спазмам. Затем его волосы начали изменять цвет на артистическую седину.

С тех пор как он встретился с Юити, произведение, о котором он мечтал и которое должно было стать самим совершенством, излечило болезнь перфекционализма, здоровая смерть излечила болезненную жизнь. Это должно было быть выздоровлением: от юности, от старости, от искусства, от жизни, от почтительности, от знания света, от сумасшествия. Через гниение – победы над гниением, через артистическую смерть – победы над смертью, через совершенство – победы над совершенством. Вот чего старик мечтал достичь через Юити.

В это время совершенно неожиданно странная болезнь его юности вернулась, незавершенность и полная несостоятельность настигли Сунсукэ в процессе работы.

Что это было? Он не решался дать этому имя. Ужас от того, что всему этому будет дано название, поверг его в сомнения. Действительно, разве это не было отличительным признаком любви?

Лицо Юити никогда не покидало сердце Сунсукэ ни днем ни ночью. В этой пытке он ругал его всеми бранными словами, которые только знал, он проклинал эту фальшивую молодость в своем сердце. Только тогда он чувствовал себя легко и свободно, когда осознавал, что питает явное отвращение к этому юному негодяю. Теми же самыми словами, которыми он восхвалял полное отсутствие интеллекта у Юити, он теперь высмеивал его за его недоразвитость. Неопытность Юити, его вызывающая раздражение поза сердцееда, его эгоцентризм, его невыносимый эгоизм, его выплески искренности, его капризная наивность, эти слезы, все наносное в его характере – все это Сунсукэ суммировал и пытался высмеять. Но как только осознал, что в своей юности он не имел ни одного такого порока, то погрузился в бездонную зависть.

Характер юноши с именем Юити, который он, казалось, познал, стал теперь блуждающим огоньком. Он понял, что до сих пор ничего не знает о юноше. Да, он не знает ровным счетом ничего. Начнем с того, где доказательство, что он не любит женщин? Где доказательство, что он любит мальчиков? Разве Сунсукэ присутствовал при этом более одного раза? Но тогда, в конце концов, какое это имеет значение? Разве не предполагается, что Юити не должен иметь реального существования? Если он реален, его бессмысленная переменчивость обманывала бы зрение Сунсукэ. Как может нечто столь нереальное произвести впечатление на художника?

Тем не менее Юити постепенно – прежде всего через это молчание, по крайней мере насколько оно касалось Сунсукэ, – обретал состояние, которого сам Юити так трепетно желал, другими словами, «реальное существование». Он теперь появился перед глазами Сунсукэ в форме неопределенного, ложного, однако реального прекрасного образа. В середине ночи Сунсукэ принялся размышлять: «В этом огромном городе кого сейчас обнимает Юити? Ясуко? Кёко? Госпожу Кабураги? Или какого-то безымянного мальчика?» Они никак не мог заснуть. На следующий день после таких ночей он обычно ходил в чайную «У Руди». Однако Юити там не появлялся. Не в характере Сунсукэ искать случайных встреч с Юити в заведении «У Руди». Будет особенно ужасным получить отстраненный кивок от этого одинокого юноши, который заметал свои следы.

Это воскресенье было особенно тяжело пережить. Сунсукэ смотрел через окно кабинета на заросшую увядшими клоками травы садовую лужайку. Казалось, что вот-вот пойдет снег. Цвет сухой травы стал приобретать более живой оттенок, и Сунсукэ показалось, что слабо светит солнце. Он сощурил глаза. Солнце нигде не появлялось. Он закрыл Сётэцу и отложил книгу в сторону. Чего он ищет? Солнечный свет? Снег? Он потер сморщенные ладони, словно они замерзли, и снова посмотрел вниз на лужайку. В этот момент жалкий луч солнечного света стал кровоточить на переднем плане этого унылого сада.

Сунсукэ спустился в сад.

Одинокая случайно выжившая корзиночная моль порхала по лужайке. Он наступил на неё. Усевшись в кресле в уголке сада, он снял одну гэта и посмотрел на её подошву. Там блестела чешуйчатая пыль, смешанная с инеем. Сунсукэ почувствовал облегчение.

На темной веранде появился человеческий силуэт.

– Господин, ваш шарф, ваш шарф! – громко выкрикивала старая служанка. Через руку у неё был перекинут серый шарф. Она надела садовые гэта и начала было спускаться в сад, когда услышала, что в доме звонит телефон. Эти прерывистые, резкие гудки прозвучали для Сунсукэ словно слуховая галлюцинация. Биение сердца в груди участилось. Будет ли на этот раз у телефона Юити?

Они встретились в заведении «У Руди». Сойдя с трамвая, следующего от вокзала Канда до Юраку-тё, Юити ловко прокладывал себе путь через воскресную толпу. Повсюду прогуливались мужчины с женщинами. Ни один из этих мужчин не был таким красивым, как Юити. Все женщины украдкой бросали на него взгляды. Самые смелые поворачивали голову. В эти минуты женщины забывали о существовании мужчин рядом с ними. Временами, когда Юити понимал это, он чувствовал абстрактную радость от своей ненависти к женщинам.

В дневное время заведение «У Руди» было похоже на обыкновенную чайную, даже его посетители не отличались от обычных. Юноша уселся на своё привычное место у задней стены. Он сиял шарф и пальто и протянул руки к газовому обогревателю.

– Ю-тян, давно ты здесь не был. С кем ты сегодня встречаешься? – спросил Руди.

– С дедушкой, – ответил Юити.

Сунсукэ еще не пришел. На стуле напротив сидела женщина с лицом как у лисицы, сложив руки в грязных замшевых перчатках, и доверительно болтала с мужчиной.

Юити ждал прихода Сунсукэ. Он чувствовал себя как ученик средней школы, который из озорства спрятал что-то в учительском столе и теперь с нетерпением ждет, когда учитель войдет и начнет урок.

Минут десять спустя прибыл Сунсукэ. На нём было черное длинное пальто в талию с бархатным воротником, а в руке чемодан из свиной кожи. Он молча подошел и уселся напротив Юити. Глаза старика, казалось, обнимали молодого человека сияющим взглядом. Юити почувствовал в его глазах неописуемую глупость. Вполне понятно. Сердце Сунсукэ, неспособное учиться на опыте, снова замышляло какую-то глупость.

Пар от кофе придавал спокойствие их молчанию. Они начали говорить одновременно. На этот раз, как ни странно, Сунсукэ дал ему высказаться первым.

– Давно не виделись, – сказал Юити. – Я так долго был занят экзаменами, да и дома неприятности. Кроме того…

– Это ничего. Все в порядке. – Сунсукэ быстро все простил.

За то короткое время, что он не видел Юити, юноша изменился. Его слова, каждое слово, было полно взрослых тайн. Все многочисленные раны, которые он раньше откровенно обнажал перед Сунсукэ, теперь были крепко перевязаны антисептическими повязками. С виду Юити казался беззаботным молодым человеком.

«Пусть себе лжет, – подумал Сунсукэ. – Видимо, он вышел из возраста признаний. Всё равно искренность его возраста написана у него на лбу. Это – искренность, присущая возрасту, который предпочитает ложь признанию».

Вслух он спросил:

– Как госпожа Кабураги?

– Я теперь всегда рядом с ней, – ответил Юити, решив, что Сунсукэ наверняка слышал о том, что он стал личным секретарем. – Она жить не может без того, чтобы я не находился поблизости и не любезничал с ней. Через некоторое время она уговорила своего мужа взять меня к себе личным секретарем. Теперь мы можем видеться не реже чем раз в три дня.

– Эта женщина стала терпеливой, не так ли? Она не привыкла быть в положении того, кто таким образом вкрадывается в доверие к другим, верно?

Юити возражал ему голосом, звенящим от нервозности:

– Все равно, теперь она стала именно такой.

– Ты её защищаешь! Ты ведь не влюбился в неё, не так ли?

Юити почти рассмеялся оттого, что Сунсукэ совсем не понял намека.

Однако кроме как об этом, говорить им было не о чем. Они были очень похожи на двух влюбленных, которые пришли на свидание, обдумав все, что скажут друг другу, когда встретятся, а когда, наконец, встретились, обо всем забыли.

Сунсукэ пришлось вернуться к своему изначальному предложению:

– Сегодня вечером я еду в Киото.

– Неужели? – Юити посмотрел на его чемодан без малейшего интереса.

– Как ты на это смотришь? Хочешь поехать со мной?

– Сегодня вечером? – Глаза юноши расширились.

– Когда ты позвонил мне, я решил уехать сразу же, сегодня вечером. Смотри, у меня два билета в спальный вагон, один – твой.

– Но я…

– Позвони домой и скажи им, что все будет в порядке. Позволь мне переговорить с ними и извиниться за тебя. Мы остановимся в отеле «Ракуё», прямо перед станцией. Позвони госпоже Кабураги тоже, она может уладить все с князем. По крайней мере, она мне доверяет. Побудь со мной этим вечером до отъезда. Мы можем пойти куда ты захочешь.

– Но моя работа…

– Время от времени имеет смысл выбросить работу из головы.

– Но мои экзамены…

– Я куплю тебе учебники, нужные для подготовки. Через пару-тройку дней путешествия ты с удовольствием их почитаешь. Хорошо, Ю-тян? У тебя усталое лицо. Путешествие – вот лучшее лекарство. В Киото ты позабудешь обо всем на свете.

Юити снова почувствовал себя бессильным перед этой странной силой. Он подумал минуту и согласился. В действительности, хоть он сам и не осознавал этого, поспешный отъезд был как раз тем, к чему он стремился всем сердцем. Если бы не подвернулась такая возможность, это унылое воскресенье определенно подвигло бы его отправиться куда-нибудь.

Сунсукэ позаботился о двух телефонных звонках. Страсть придавала ему необыкновенные силы. До отправления ночного поезда оставалось еще восемь часов. Он подумал о гостях, которые его ждут, и только ради того, чтобы Юити немного отвлекся, потратил это время на кино, танцзалы и рестораны. Юити не обращал внимания на своего престарелого покровителя. Сунсукэ же был вполне счастлив. Испробовав городские развлечения, они шли, довольные, по улицам. Юити неё багаж Сунсукэ, который старался идти широкими шагами молодого человека. Оба упивались свободой от того, что им не нужно больше возвращаться к привычному ритму жизни этой ночью.

– Сегодня мне всё равно не хотелось возвращаться домой, – сказал Юити.

– Это бывает, когда ты молод. Но бывают дни, когда кажется, что живешь какой-то крысиной жизнью, и ты ненавидишь такую жизнь больше, чем всегда.

– И что же делать в такие дни?

– Прогрызть время, как это делают крысы. Ты грызешь, получается маленькая дырочка. Несмотря на то, что ты не можешь убежать через нее, можешь, по крайней мере, высунуть нос наружу.

Они увидели другое такси, остановили его и велели ехать на вокзал.

Глава 16
В ПОИСКАХ ЛИЧНОСТИ

В полдень того же дня они приехали в Киото, Сунсукэ нанял такси и повез Юити знакомиться с храмом Дайго. Когда машина проезжала мимо неприветливых полей долины Ямасина, создавалось впечатление, будто разматываешь потемневший от времени свиток какой-то средневековой легенды. Несколько заключенных из местной тюрьмы ремонтировали дорогу. Их можно было рассмотреть за окошком, а некоторые из них вытягивали шеи, чтобы заглянуть в машину. Рабочая одежда на них была темно-синего цвета, напоминающего о северном море.

– Бедняги, – сказал молодой человек.

– А я не чувствую жалости, я ничего не чувствую, – сказал старик. – Когда доживешь до моих лет, полагаю, и ты станешь таким же – невосприимчивым даже к страху, что подобное может произойти в твоем воображении. И не только, известность производит странный эффект. Неимоверное число людей, о которых я и вспомнить не могу, бросаются ко мне и смотрят так, словно я им что-то должен. Короче говоря, я стою перед дилеммой, когда от меня ожидают бесчисленное множество эмоциональных ответов. Если у меня не возникает эмоций по требованию, меня клеймят сущей скотиной. Сочувствие к печали, альтруизм по отношению к бедным, радость успехам, понимание любви – в моем эмоциональном банке, как таковом, я должен всегда иметь наличное золото для бесчисленных конвертируемых расписок, имеющих хождение в обществе. Если у меня его нет, вера в банк падает. Поскольку я изо всех сил стараюсь не оправдывать доверия, я доволен.

Такси проехало через саммон  [80]80
  Саммон – ворота (обычно центральные) храма.


[Закрыть]храма Дайго и остановилось перед павильоном Самбоин [81]81
  Павильон Самбоин возведен в 1467 г. вместе с некоторыми другими постройками буддийского храмового комплекса Дайгодзи. Был разрушен в междоусобной войне, восстановлен сегуном Тостоми Хидэсси (1576–1598), который в 1598 г. устроил в саду, окружающем Самбоин, приём по случаю цветения сакуры.


[Закрыть]. В квадратном саду с его знаменитыми плачущими вишневыми деревьями царствовала зима, отдав приказ всему обрести квадратные формы, – зима, которую следует искусственно поддерживать. Это ощущение усиливалось, пока они поднимались к входу с двумя большими иероглифами «рэнхо» [82]82
  Слово «рэнхо» состоит из двух иероглифов – «яйцо» и «птица».


[Закрыть], обозначающими красно-синего феникса [83]83
  Феникс – мифическая птица. В Древнем Китае считалась олицетворением благоденствия в стране и добродетели правителя.


[Закрыть], написанными на цельнолистовом экране, и пока их провожали к стульям в солнечном выступе садового павильона. Сад был настолько заполнен искусственной зимой, таким ухоженным, таким абстрактным, таким сдержанным, так тщательно распланированным, что в нём не оставалось места, куда можно было бы впустить настоящую зиму. Рядом с каждой скалой, с каждым камнем чувствовался изящный образ зимы. Островок в центре был украшен стройными соснами, небольшой водопадик в юго-восточной части сада замерз. Искусственная горная крепость, занимающая южную часть, была окружена по большей части вечнозелеными растениями. Благодаря этому даже в это время года впечатление было далеко не слабым.

Пока они ждали прихода настоятеля, Юити еще раз была оказана честь прослушать лекцию Сунсукэ. Как тому было известно, сады различных храмов Киото были непосредственным выражением эстетического мышления японцев. Мастерство, с которым был разбит этот сад, вид с помоста для цукими  [84]84
  Цукими – созерцание луны. Совершается обычно в период полнолуния осенью.


[Закрыть]дворца в Кацура – иллюстративный пример, а также точная копия узкой горной долины на фоне Кацура-но-сёкатэй – в чрезвычайной искусственности этого умелого копирования природы сделана попытка обмануть саму природу. Между природой и произведением искусства зреет тайный бунт. Восстание произведения искусства против природы подобно умственному растлению женщины, торгующей своим телом. Эти знаменитые старинные сады связаны канатом, сплетенным из страстей невидимой вероломной женщины, известной как произведение искусства. Мы смотрим на них и видим союзы, полные нескончаемого отчаяния, супружеские жизни, полные тягот.

Тут появился настоятель. Он выразил сожаление, что они с Сунсукэ так редко видятся. Затем он проводил их в другое помещение. По настоянию Сунсукэ он показал им документ, который хранился в секретных тайниках святилища. Старый писатель хотел показать его Юити.

На обратной стороне свитка была проставлена дата первого года Гэнъо  [85]85
  1321 год Гэнъо – последний год этого периода, а не первый.


[Закрыть](1321). Это была тайная книга времен императора Годайго [86]86
  Годайго – японский император, унаследовал трон в 1318 г. В 1332 г. был низложен и сослан на остров Оки по подозрению в заговоре против сегуна. Бежал и открыто примкнул к заговорщикам. Вернулся в Киото при поддержке полководцев Нитта Ёсисада и Кусуноки Масасигэ. Но его правление, вошедшее в историю как годы Кэмму (возведенная воинская сила), было недолгим – воины клана Асикага заняли Киото и восстановили режим сёгуната. Годайго бежал в Ёсино, куда к нему стали стекаться сторонники. Он объявил себя единственным правителем и создал собственное правительство. В стране образовалось два двора – Северный и Южный.


[Закрыть]. Они раскатали свиток на татами, залитом зимнем солнцем. Он назывался «Тетрадь писем катамита».

Юити не смог прочесть предисловие, но Сунсукэ надел очки и прочел его без ошибок: «Приблизительно в то время, когда был основан храм Нинна [87]87
  Имеется в виду храм Ниннадзи – храм секты Сингон («Истинного Слова»), расположенный в нынешнем Киото.


[Закрыть], в этом месте жил один священник, пользовавшийся уважением в миру. С возрастом он приобрел известность знанием трех законов [88]88
  Здесь имеется в виду понятие «три учения» – идеологический комплекс, включающий доктрины буддизма, даосизма и конфуцианства. Идея «трех учений» обусловила и почитание «трех учителей» – Будды Шакьямуни, Лао-цзы и Конфуция.


[Закрыть], своей добродетельностью и опытом, но он не мог воздерживаться от определенных привычек. Среди многих мальчиков, прислуживающих там, был один, которого он нежно любил, с которым он спал. Когда человек стареет, не важно, высокого он происхождения или низкого, его тело будет продолжать потворствовать его желаниям. Хотя желания священника возрастали, его тело можно было сравнить с лунным затмением или с падением недолетевшей до цели стрелы, которая по замыслу неудачливого стрелка должна была перелететь через гору. Несчастный мальчик писал письма каждую ночь Чуте, сыну своей воспитательницы, и с ним он проделывал…»

Гомосексуальные рисунки, которые шли за этим простым откровенным предисловием, были наполнены приятной, безыскусной чувственностью. Пока возбужденный Юити внимательно рассматривал каждую сцену, внимание Сунсукэ привлекло имя сына – Чута, то самое имя, которое носил слуга в «Разбитой тушечнице». Невинный принц взял вину семейного вассала на себя. Сила характера, которая подвигла его хранить молчание до самой смерти, наводила на мысль о какой-то недосказанности в этом сжатом, безыскусном повествовании. Тогда почему только одного имени Чута – имени, данном человеку, исполняющему особую функцию, – было достаточно, чтобы вызвать темную улыбку на лицах мужчин того века?

Эта научная загадка не оставляла ум Сунсукэ, пока они ехали назад в такси. Когда они столкнулись с госпожой и господином Кабураги в холле отеля, все его досужие размышления как ветром сдуло.

– Вы удивлены? – спросила госпожа Кабураги, протягивая руку.

Нобутака, выглядевший неестественно спокойным, поднялся со стула рядом с ней. Какой-то момент старшие почувствовали некоторую неловкость положения. Только Юити не ощущал скованности, слишком уверенный в своей необычной власти молодости над ними.

Какое-то мгновение Сунсукэ не мог понять, что задумали Кабураги. Он придал лицу официальный хмурый вид, к которому прибегал, когда его мысли были сконцентрированы на чем-то другом. Профессиональная проницательность писателя заставила его, однако, поразмыслить о первом впечатлении, которое на него произвела эта супружеская пара. «В первый раз вижу эту пару в таком согласии между собой. Невольно подозреваешь, что они, объединив усилия, явно вынашивают какой-то план».

Действительно, супруги Кабураги в последнее время были довольно близки. Возможно, из-за раскаяния, что каждый использует другого, чтобы получить что-то от Юити, или, возможно, из благодарности супруги относились друг к другу с гораздо большим вниманием, чем когда-либо прежде. Они на удивление хорошо читали мысли друг друга. Эта спокойная и собранная пара смотрела друг на друга через котацу и читала газеты и журналы, засиживаясь далеко за полночь. Если где-то на чердаке слышался какой-то шорох, они поднимали головы вверх одновременно, их взгляды встречались, и они улыбались друг другу.

– Ты что-то стала пугливой в последнее время.

– Ты тоже.

После этого они обычно сидели некоторое время, стараясь унять необъяснимое волнение в своих сердцах.

Еще одной неправдоподобной переменой была трансформация госпожи Кабураги в домохозяйку. Она оставалась дома, когда Юити нужно было прийти к ним по делам компании, и угощала его пирогами собственного приготовления. Она даже вязала ему носки.

Для Нобутаки было крайней абсурдностью, что его жена занялась вязанием. Однако он купил большое количество импортной шерсти и, понимая, что рано или поздно она воспользуется ей, чтобы связать Юити свитер, играл роль любящего мужа и держал мотки пряжи, пока его жена сматывала клубки. Спокойное умиротворение, которое он чувствовал при этом занятии, было ни с чем не сравнимым.

Любовь госпожи Кабураги становилась всё очевидней. Но когда ей приходила в голову мысль, что до сих пор она не получила за это никакого вознаграждения, она оставалась безмятежной. Было нечто неестественное во взаимоотношениях между ней и её мужем.

Сначала Нобутака был обижен флегматичным спокойствием своей жены. Он чувствовал, что они с Юити, вероятно, были близки. Через некоторое время он понял, что эти опасения воображаемые. Её странный порыв скрыть свою любовь от мужа – нечто, что она делала интуитивно по той простой причине, что это действительно была настоящая любовь, – возник из родственного чувства Нобутаки, которое также должно тщательно скрываться из-за его оттенка непозволительности, запретности. Нобутака иногда испытывал рискованное искушение поговорить о Юити со своей женой. Тем не менее, когда она слишком расхваливала красоту Юити, его снова охватывало беспокойство и он обычно обрывал разговор злословием о Юити, как всякий муж, ревнующий к возлюбленному своей жены. Когда они услышали, что Юити отправился в путешествие, они еще сильнее сблизились друг с другом.

– Давай поедем в Киото следом за ними, – предложил Нобутака.

Довольно странно, но его жена чувствовала, что он скажет что-то в этом роде. Рано утром они отправились в путь.

Так чета Кабураги намеренно случайно встретилась с Сунсукэ и Юити в холле отеля «Ракуё».

Юити видел подобострастие, горящее в глазах Нобутаки, выговор Нобутаки не произвел должного действия.

– Что ты за личный секретарь? Разве допустимо, что личный секретарь председателя правлении едет куда ему вздумается, а его начальнику с женой приходится отправляться в погоню за ним? Смотри у меня!

Нобутака резко перевел взгляд на Сунсукэ и с безобидной улыбкой, полной светской игривости, добавил:

– Действительно, господин Хиноки, должно быть, слишком привлекателен!

Госпожа Кабураги и Сунсукэ по очереди защищали Юити, но тот не принес никаких извинений, а просто бросил холодный взгляд на Нобутаку, отчего бедняга почувствовал гнев и досаду, которые лишили его дара речи.

Было время ужина. Нобутака хотел пойти куда-нибудь, но все устали и не находили ничего хорошего в том, что им придется тащиться по холодной улице. Поэтому они отправились в ресторан на шестом этаже и расположились за одним столиком. Стильный костюм в клеточку прекрасно сидел на госпоже Кабураги, а легкое утомление от дороги придавало ей еще большую привлекательность. Однако цвет её лица был довольно нездоровым. Её кожа имела белизну гардении. Счастье – это такое чувство, которое сочетает в себе легкое опьянение с легкой болезненностью.

Юити отдавал себе отчет в том, что эти три вполне взрослых человека могли из-за него с готовностью сойти с проторенной тропы здравого смысла. Но, совершая эти поступки, они совсем не принимали его во внимание. Вот Сунсукэ, к примеру, нежданно-негаданно повез его в путешествие, не считаясь с его обязанностями на работе. Вот чета Кабураги, которая последовала за ними в Киото, словно такое случается ежедневно. Каждый пытается найти извинения собственному поведению, свалив вину на другого. Нобутака, к примеру, объяснил, что он приехал, только чтобы угодить жене. Причины приезда, которыми прикрывался каждый из них, по здравому рассмотрению показали бы всю свою противоестественность. За этим обеденным столом было трудно не почувствовать, что каждый из четырех собравшихся держался за уголок общего для всех хрупкого полотна паутины, сплетенной пауком.

Они пили ликер «Куантро» и немного опьянели. Юити чувствовал отвращение от позы Нобутаки, как великодушного человека. Ему было противно то детское тщеславие, с которым Кабураги снова и снова демонстрировал Сунсукэ своё почтительное отношение к жене, – он сделал Юити своим личным секретарем по просьбе своей жены, и он предпринял это путешествие тоже только из-за нее.

Однако в понимании Сунсукэ такое признание казалось вполне правдоподобным. Для него было вполне приемлемо, что треснувший брак можно склеить с помощью уловок непостоянной жены.

Госпожа Кабураги была довольна звонком, который сделал Юити предыдущим вечером. Она полагала, что причиной её импульсивного бегства в Киото было не столько желание убежать от себя самой, сколько освободиться от Нобутаки. «Я никак не могу понять, о чем думает этот молодой человек. Поэтому каждый раз его воспринимаешь по-новому. Как прекрасны его глаза. Как молода его улыбка!»

Она обнаружила, что рассматривание Юити в другой обстановке приобрело новое очарование. Странно, что она так открыто смотрит на Юити в присутствии собственного мужа. В последнее время она почти не получала приятного возбуждения от разговоров с ним наедине. В такие моменты ей просто становилось не по себе, и она испытывала какое-то раздражение.

Этим отелем пользовались исключительно иностранные торговцы, поэтому там было проведено центральное отопление. Они сидели у окна и разговаривали, посматривая на освещенную станцию Киото через дорогу. Госпожа Кабураги, увидев, что портсигар Юити пуст, вынула пачку из сумочки и незаметно сунула её ему в карман.

– Дорогая, нехорошо давать взятки моему секретарю.

Нобутака следил за каждым движением жены и комментировал это вслух. Его нарочитость показалась Сунсукэ смехотворной.

– Думаю, что беспричинные поездки – это неплохая идея, – сказала госпожа Кабураги. – Куда мы все пойдем завтра?

Сунсукэ пристально смотрел на неё, пока она говорила. Она была красива, но уже совершенно не трогала его.

Сунсукэ полюбил её, но полюбил только за полное отсутствие духовности, а её муж шантажировал его. Однако теперь в отличие от того былого времени госпожа Кабураги совершенно забыла о своей красоте. Сунсукэ наблюдал за ней, пока она курила. Прикурив сигарету, она делала две-три затяжки и клала её в пепельницу. Затем, позабыв о сигарете, которую только что начала курить, брала новую и прикуривала её. Юити подносил зажигалку и давал ей прикурить каждый раз.

«Эта женщина неуклюжа, как безобразная старая служанка», – думал Сунсукэ. Его месть была осуществлена полностью.

Им следовало бы отправиться спать, поскольку они все устали с дороги. Однако одно на первый взгляд незначительное событие заставило их очнуться от дремы. Этому виной был Нобутака, который мучился подозрениями, не зная, что происходит между Юити и Сунсукэ. Он предложил, чтобы этим вечером они разделились таким образом: они с Сунсукэ займут один номер, в то время как Юити и его жена – другой.

Бесстыдство Нобутаки, предложившего такой циничный план, напомнило Сунсукэ о прошлых уловках этого человека. Это была жестокость придворного в наихудшем её проявлении. Семейство Кабураги занимало очень высокое положение среди родовой знати.

– Давненько я не беседовал с вами, мне это доставит столько удовольствия, – сказал Нобутака. – Я бы не хотел сразу ложиться спать. Полагаю, вы привыкли засиживаться далеко за полночь, сэнсэй. Бар скоро закроется, давайте возьмем напитки в пашу комнату и посидим немного. Как вы на это смотрите? – Он взглянул на жену. – Вы с господином Минами выглядите совсем сонными. Не мучайтесь, идите спать. Ничего не случится, если Минами будет спать в моей комнате. Я просто схожу к господину Хиноки и немного поболтаю. Я, возможно, попрошусь остаться в его номере на ночь, поэтому не беспокойтесь обо мне, и спокойной ночи.

Юити, естественно, заколебался. Сунсукэ был просто шокирован. Юноша взглядом заручился поддержкой Сунсукэ. Это вызвало у проницательного Нобутаки ревность.

Что же касается госпожи Кабураги, то она привыкла к подобному обращению со стороны мужа. Однако на этот раз проблема была иного рода. Этим мужчиной был нежно любимый ею Юити. Она почти озвучила было своё возмущение грубостью мужа, но соблазн, что она сможет получить то, что желала весь день, каждый день, снял гнев с повестки дня.

Она надеялась, что Юити не обольет её презрением. Сила этого возвышенного чувства довела её до точки, но теперь в первый раз у неё появилась возможность избавиться от сомнений. Если она сейчас не воспользуется моментом, не исключено, что она не сможет одними лишь собственными усилиями без посторонней помощи подготовить такую удачную ситуацию во второй раз. Эта внутренняя борьба бушевала всего несколько секунд, но нерешительность и все-таки радость, которые сопровождали её решение, казалось, были результатом битвы, которую она вела на протяжении нескольких лет. Госпожа Кабураги повернулась к юноше, которого любила, и улыбнулась ласково, как куртизанка.