Текст книги "Звук воды"

Автор книги: Юкио Мисима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Все четверо были прилично одеты, их лица дышали покоем. Нет-нет, они не прикидывались – это были по-настоящему спокойные, великодушные, серьезные люди, на которых можно положиться. Настоящие садисты.

– Ну расскажите же нам что-нибудь, – попросил молодой человек, похожий на клерка. Тонкая красная струйка потекла с уголка его рта и капнула на землю. Он поспешно вытер рот ладонью и продолжил: – Рассказывайте что угодно. Не стесняйтесь. Ваш рассказ вовсе не должен основываться на личном опыте. Как это ни печально, ни у кого из здесь присутствующих нет личного опыта. Мы всего лишь рассказываем о наших фантазиях так, как если бы они на самом деле стали реальностью. Это наш стиль.

– Пожалуйста, начните вы первым, – сказал Кадзуо.

– Ну что ж, тогда начну я, – подняв палец, произнес хозяин лавки шелковых тканей для кимоно. – Значится, так, – приступил он к своему рассказу. – На самом деле я вовсе не хозяин лавки шелковых тканей. Я – красильщик. Совсем недавно я придумал новую технику окраски тканей. Ткани, окрашенные новым способом, в большом количестве продаются на Гиндзе, не поленитесь, сходите посмотреть. Эта техника – настоящее искусство… Я, видите ли, очень тонко ощущаю красоту элементов человеческого тела. Конечно, имеется в виду женское тело. И в этом году я с помощью новой техники решил создать летнее кимоно с изображением женских внутренностей с рассыпавшимися по ним волосами. Я думаю, этот дизайн произведет освежающий эффект. Все красные детали выполнены краской, сделанной из очищенной крови убитых женщин. Нынешняя наука шагнула так далеко! Теперь нет ничего сложного в предотвращении выцветания краски. Единственная проблема – это синий цвет. Этот неописуемый нежно-синий цвет человеческих внутренностей. Вначале у меня даже руки опускались – я никак не мог придумать, как мне его воспроизвести. Для своих опытов я убил восемнадцать женщин и тщательно исследовал их еще дымящиеся тела. В результате я пришел к выводу, что основу для синей краски нужно брать исключительно из внутренностей только что убитых женщин. В настоящее время я обработал большое количество женских потрохов, но мне все еще не хватает как минимум двух тысяч убитых. Из одной женщины получается совсем немного синей краски.

– Теперь, кажется, моя очередь, – начал свой рассказ банковский служащий. – Я много лет придумывал специальную смертную казнь для женщин. Моя последняя разработка оказалась настолько эффективной, что теперь я, пожалуй, откажусь от всех предыдущих. Мне, честно говоря, наскучило раздевать женщин. На этот раз я одену приговоренную к смерти женщину в костюм. Для этого мне понадобится журнал мод. Я и раньше всегда использовал журналы мод, женщины обычно очень этому радуются. Для начала надо, чтобы женщина выбрала то, что ей нравится. Что может быть шикарней костюма, плотно обтягивающего тело? Костюм обязательно должен прилегать к телу очень плотно. Для того чтобы одеть женщину, сначала нужно ее раздеть. Процесс одевания занимает очень много времени. Почему? А потому что я одеваю женщину в татуировку.

Я расписываю ее тело под костюм. Чем тверже будут полоски костюма, тем лучше. Женщина будет страдать, но ради красивой одежды стерпит. После того как костюм будет готов, надо несколько раз совокупиться с осужденной. Поначалу женщине будет больно, но через несколько дней все заживет, и ее кожа сделается гладкой, как у змеи. Что может быть утонченней совокупления с женщиной, одетой в костюм?

Дальше начинается сама казнь. Надо купить женщине носовой платок и пудреницу. Но положить их не в сумочку, а в карман ее одежды. В этом нет ничего сложного. Надо взять небольшой нож и сделать продольный надрез на месте нагрудного кармана. В этот надрез как можно глубже засунуть аккуратно сложенный носовой платок. В одно мгновение платок окрасится кровью – очень красивое зрелище. После этого нужно умело сделать глубокий надрез на месте бокового кармана и засунуть туда пудреницу. Когда немного спустя вы достанете пудреницу и откроете её, вашим глазам предстанет прекрасное зрелище – белая пыль, порошок, набухающий кровью. Женщина умирает за пять-шесть часов.

– А какое лицо было у вас, когда вы отразились в зеркале пудреницы? – спросил Кадзуо.

Банковский служащий улыбнулся профессионально приветливой улыбкой.

– Знаете, мы ведь не имеем никакого отношения к дьяволу и вовсе не являемся его человеческим обличьем. Думать так про садизм – это самая большая и, к сожалению, самая распространенная ошибка. Раз уж вы спрашиваете, то скажу – мое лицо в зеркале было нежным.

Теперь все желали слушать рассказ Кадзуо. Компания постепенно пришла в то благостное расположение духа, которое охватывает людей, когда они сплетничают после сытного обеда.

– А что я? Я изнасиловал девочку. Я «разорвал» ее. И она истекла кровью и умерла. Маленькая девятилетняя девочка.

– И это все?

– Это все.

Один из мужчин засмеялся. Вслед за ним засмеялись и остальные. Смех эхом отозвался в развалинах.

– Вы до сих пор находитесь во власти стереотипов, – мягко сказал научный сотрудник. – Мы же просто рассказываем о своих фантазиях. Мы, обладая свободой помыслов, пользуемся свободой слова. За нами правительство. Если вы спросите, чем мы больше всего гордимся, мы ответим: тем, что любовь к людям сочетается в нас со вкусом к жестокости. Наша любовь нежна. И никто так не далек от духовной жестокости, как мы. Но объект нашей любви скрывается под кожей. Остальным людям быстро надоедает любить кожу, разве они не стремятся любить женское сердце? А мы любим не сердце, но кровь, кишечник. Это такие же внутренние органы, как и сердце. И теперь при поддержке правительства мы начнем просветительское движение. Мы должны открыть миру глаза. Любовь есть постоянное возвращение к жестокости. Любить – значит убивать. Но нам опостылело все сырое и теплое. Единственное исключение – кровь.

Рукоплескания эхом отозвались в ночных развалинах. Научный сотрудник с напыщенным видом произнес заключительные слова:

– Позвольте мне открыть заседание и выразить свою радость по поводу того, что сегодня здесь собралось так много уважаемых людей…

«Это я написал», – подумал Кадзуо и проснулся.

…Недавний сон не давал ему покоя. Возвращаясь из Министерства промышленности и торговли, куда был послан по делу, Кадзуо стоял на остановке трамвая и внимательно прислушивался к разговору нескольких молодых мужчин, которые, поджидая трамвай, оживленно что-то обсуждали. Он был уверен, что они говорят о Заветной пивной.

Если погода была хорошей, в обеденный перерыв он отправлялся на прогулку по насыпи, которая тянулась вдоль Христианского университета. В безветренные дни прогретая солнцем трава была теплой на ощупь. Насыпь шла от станции Ёцуя почти до Акасаки. Проходя мимо соснового леска, Кадзуо посмотрел на троих молодых людей, которые сидели на теплой траве под сосной и весело переговаривались. Один из них заметил проходящего мимо Кадзуо и приветливо с ним поздоровался. Это был тот самый высокий молодой клерк, которого он видел в Заветной пивной.

Кадзуо, буркнув в ответ слова приветствия, прибавил шагу, чтобы как можно быстрей проскочить компанию. «Он тоже был среди садистов! Он тоже!» – Кадзуо вдруг понял, как глупо он выглядит. Этот молодой человек работал в отделе, куда Кадзуо как-то раз ходил за какими-то необходимыми бумагами. Молодой человек запомнил его и при встрече приветливо поздоровался. Кадзуо тоже его запомнил и именно поэтому увидел его во сне. Вот и все.

На Гиндзе он неожиданно встретил школьного друга. Тот был очень расстроен, и они решили пойти выпить немного пива. У друга был брат-близнец. Однояйцевый. Оба брата, похожие как две капли воды, работали на фирме у своего дядюшки, и иногда это вызывало некоторые неудобства. У них даже мизинцы на левой руке были одинаково искривлены. В разлуке стоило одному подумать о другом, как тот в ту же секунду вспоминал о брате.

– Я просто не знаю, как мне быть, – сказал ему друг. – Раз уж я сижу тут с тобой за пивом и изливаю душу, значит, мой брат тоже сидит где-нибудь, пьет пиво со старым другом и изливает ему свою. Понимаешь, мой брат влюбился в девушку, у которой есть сестра-близнец. И теперь собирается на ней жениться. Сестры, в отличие от нас, – разнояйцевые. И тем не менее брат все время пристает ко мне, чтобы я женился на сестре его невесты. А мне, между прочим, сестра вовсе не нравится. У меня уже есть любимая женщина. Но все требуют от меня, чтобы я женился на этой разнояйцевой.

– Я все понял, – перебил его Кадзуо. – Мир любит парность. Вот, скажем, если тебе подарят сразу пару цветочных ваз, неужели ты не будешь рад?

– Да я не об этом! Не об этом! – И друг стукнул кулаком по столу. – Я не понимаю, почему я не влюбился в ту сестру, которую полюбил мой брат? Понимаешь, я от этого с ума схожу! – С этими словами он внимательно посмотрел в зеркало, висевшее на стене. В зеркале отразилось его лицо. Ткнув в сторону зеркала пальцем, он занудно-увещевающим голосом произнес: – Вот, посмотри. Там, в зеркале, – это вовсе не я. Это мой брат. А я – здесь. А там – брат.

Забастовки распространились повсюду. Коалиционное правительство с Асидой во главе было бессильно. Министерский профсоюз почти каждый день объявлял общую забастовку и устраивал на крыше министерства многочасовые заседания. Кадзуо сходил в кино и вернулся в отдел, но заседание профсоюза все еще продолжалось. Пока он ходил, начался дождь, и теперь вся крыша была утыкана зонтами. Банки тоже бастовали. 26 марта началась всеобщая забастовка. Ни почта, ни телефонные службы не работали.

Профсоюзы министерства отклонили 2920-йеновый минимум [5]5
   2920-йеновый минимум  – заработный минимум для работников министерств. Компромиссное решение об этом минимуме было принято в 1948 году после забастовки государственных служащих.


[Закрыть]. Правительство было бессильно. Мало этого, Кабинет министров начал в один голос плакаться о своих бедах в Главном управлении, что еще больше ухудшило его и без того незавидное положение.

Начальник одного налогового ведомства чуть было не повесился. Это произошло в том районе, где военная администрация запретила профсоюзам устраивать заседания в рабочее время. Упрямые профсоюзы, ссылаясь на приказ центрального военного управления, провели заседание в самый разгар рабочего дня. Длилось оно всего пятнадцать минут. В результате военная администрация предположила, что раз заседание велось при закрытых дверях, значит, в нем принимал участие и сам начальник. После чего был совершен звонок в прокуратуру, и подозреваемого начальника посадили под арест.

Кошмар революции всегда наступает вместе с кошмаром инфляции.

– Я садист! – крикнул Кадзуо, обращаясь к небу. Но на самом-то деле он не был садистом. Он боялся встречи с Фусако.

Седьмого апреля дикая вишня стояла в полином цвету. С насыпи возле Христианского университета открывался отличный вид на цветущие деревья. Кадзуо вместе с другими работниками отдела пошел прогуляться по насыпи. Полностью распустившиеся цветки плотными рядами сидели на ветках – неприятное зрелище. Суббота седьмого апреля выдалась на редкость погожей. После полудня министерство опустело, и Кадзуо принялся за принесенный из дому обед. В этот момент в комнату из коридора заглянула девушка с соседнего стола и объявила, что к нему посетители. Вслед за этим в комнату вошли Сигэя с Фусако. Кадзуо сразу подумал, если сослуживцы начнут приставать к нему с вопросами, он скажет, что девочка – его дальняя, недавно осиротевшая родственница. Подумав так, он сразу подумал, что слишком много думает. «Кто станет подозревать, что между мной и этим ребенком что-то есть? Просто милая маленькая девочка пришла меня проведать».

Сигэя пристально посмотрела на Кадзуо, но тут же отвела глаза, опустилась на свободный стул и посадила Фусако себе на колени. Фусако надулась. Сигэя начала с маленького вступления:

– Вы теперь почти никогда не заходите в гости. Маленькая госпожа изо дня в день повторяет одно и то же: «дяденька, дяденька…». Совсем извелась, бедняжка. Вот поэтому, не сочтите за наглость, я решилась привести маленькую госпожу сюда.

– Знаете, у меня в последнее время нет настроения ходить в ваш дом.

– Но почему же? Хозяин никогда не возвращается раньше часу ночи, вам нечего стесняться. И вот сегодня я попросила знакомую последить за домом, чтобы мы могли ненадолго пойти к вам. Пожалуйста, приходите!

Сигэя говорила в полный голос, и это пугало Кадзуо. Он торопливо засобирался домой. И тут ему пришла в голову отличная идея: надо отправить Сигэю восвояси и пойти погулять с Фусако по городу. Он предложил девочке сходить в кино, а после поесть конфет. Фусако обрадовалась. У станции Ёцуя они расстались с Сигэей и уже вдвоем поехали на трамвае в Синдзюку.

Существует бесконечное множество импульсов. Под влиянием импульсов совершается множество убийств. Но настоящее сумасшествие – это постоянство. Чувство Кадзуо к Фусако оставалось неизменным. Умиление, жестокость и прочее сливались в единое целое и всегда вызывали у него мысли о ее теле. О теле Фусако. Такое незрелое, неуловимо-мягкое тело персикового цвета. Абсолютная, искусная непорочность. Он хотел держать ее в руках и просто смотреть, а потом сдавить крепко-крепко. Так, чтобы потек сок.

Люди романтические, скорее всего, подумают, что Кадзуо хотел присвоить себе чужую невинность. Но невинность, она ведь тоже облечена во плоть. Все думают о детях как о каких-то бестелесных существах. Однако у детей, как и у взрослых, есть сердце, кровь и внутренности. По крайней мере, в этом садисты из его сна правы. Но… пугающее противоречие – распутство и мерзость тоже обладали плотью. И между той плотью и этой не было никакой разницы.

Фусако во что бы то ни стало хотела повисеть на болтающихся петлях, за которые обычно держатся взрослые пассажиры. Кадзуо подсадил ее, приподняв немного над полом. Под тонкой кожей уже на девять десятых созрело женское тело. Фусако, пусть подсознательно, отказывалась от детской речи и старалась говорить как взрослая – она сама, похоже, не обманывалась своим внешним видом.

Радостно уцепившись за петлю, она велела Кадзуо отпустить ее. Кадзуо отвел руки немного в стороны. Девочка повисла в воздухе. Пассажиры с удивлением косились на шалунью. Но тут пришел закопченный, темный кондуктор с тридцатилетним стажем и положил этой шалости конец.

Фильм был интересным. Конфеты – вкусными. Фусако казалась очень довольной. Вне стен родного дома она не выказывала кокетства. И всю дорогу вела себя как самый настоящий ребенок.

Задул ветер. Они шли вдвоем мимо недостроенного еще района Кабуки-тё. Кадзуо заметил стоячую вывеску в виде указывающей направление руки. На вывеске было написано: «Танцпол „Звездное небо“». Они пошли в сторону танцпола. «Звездное небо» являло собой довольно большое пространство, обнесенное убогим дощатым забором со множеством дырочек и щелей. Внутри, по периметру всего забора, были вплотную высажены чахлые, пыльные деревца туи. На тонких ветках висели разноцветные электрические гирлянды. Лампочки помаргивали, качаясь на ветру.

Под вечер облака обложили небо, в болезненных сумерках не было видно ни одной звезды.

Впрочем, для звезд было еще слишком светло. Музыкальная запись, льющаяся из репродуктора, зазывала, раззадоривала обутых в спортивные тапочки или в тэта прохожих. Да сюда, наверное, и в резиновых сапогах можно заходить… Сейчас на танцплощадке ни одного посетителя. Только танцует пыль, поднятая порывом ветра.

Фусако захотела на танцплощадку. Билеты продавались в будке, с которой сошла уже почти вся краска. Вход – тридцать йен. Для пары – пятьдесят. Кадзуо заплатил пятьдесят йен. Женщина в будке привстала со стула и сквозь ячейки решетки взглянула сверху вниз на Фусако.

Посреди просторной прямоугольной площадки находилась маленькая, похожая на карусель круглая сцена. Вокруг нее стояли подпорки с провисшим канатом, в который были вплетены цветы и листья. Одной подпорки недоставало, и в этом месте канат провис большим полукругом почти до земли. Трое музыкантов на сцене, ничего не замечая, болтали между собой. Пока не собрались посетители, пусть играет пластинка. В одном из углов стоял крашеный прилавок. У прилавка можно было купить сушеных кальмаров, арахис и лимонад.

Фусако очень понравилось, как на ветвях туи раскачиваются электрические гирлянды.

– Я тоже хочу такие!

Было ясно, что, если ее попросят нарисовать еще один плакат с рекламой для накопительных программ, она обязательно нарисует такую вот гирлянду из лампочек. В семействе Тохата наверняка должны быть какие-то сбережения.

«Ее тело, – подумал Кадзуо, сжимая ручку Фусако в своей руке. – Когда я думаю о нем, я чувствую всю невозможность своего желания. Я так одинок. А что если закрыться с ней на ключ в той самой комнате? Я ее сломаю. Я порву ее. И тогда меня ждет еще одна „комната, запертая на ключ“ – тюремная камера».

Вокруг них присутствовали все компоненты лирического пейзажа. «Любовь к людям сочетается в нас со вкусом к жестокости». Что за идиотизм! Предположим, что Кадзуо любит эту маленькую девочку так, как должно ее любить, защищая и оберегая. Тогда эти весенние сумерки, и электрическая гирлянда, и круглая сцена, на которой болтают бездельники-музыканты, а также свежевыкрашенный прилавок – все это вызвало бы в нем сладкую меланхолию и приступ сентиментальности. И он обязательно станцевал бы со своей девочкой какой-нибудь танец. Между прочим, как-то на одном из вечеров он видел такую пару.

Однако Кадзуо думал лишь о ее мягкой и влажной плоти. Мир со всем его беспорядком отодвинулся на задний план, и перед глазами Кадзуо теперь стояло маленькое тело, жаждущее осквернения. Если прорваться, продраться сквозь эту плоть, то, должно быть, ему откроется новый огромный мир. И в этот день он станет свободным и независимым, он станет хозяином беспорядка.

Лампочки раскачивались на ветру, и если посмотреть со стороны, то можно было увидеть, как молодой, на вид малодушный мужчина и миловидная девочка неподвижно стоят, взявшись за руки.

Бездельники-музыканты лениво принялись тренькать на гитарах. Ветер усилился, ветви туи заходили туда-сюда, и по становившейся все более темной поверхности площадки лихо закружилась пыль. Почти одновременно с этим громкоговоритель в соседнем кафе громовым мощным звуком начал исполнять какую-то популярную песенку. На этом фоне гитары звучали очень жалостливо. Взбешенные музыканты раз за разом стучали по микрофону кончиками пальцев.

Вдруг Кадзуо вздрогнул от неожиданности. Прямо перед ним на площадке появилась похожая на них пара. «Когда они успели прийти?» – пронеслось в голове. Это было зеркало. Под навесом от дождя, устроенном прямо у забора, стояло оно и отражало. На белой рамке черной тушью было жирно выведено название магазина: «Мебельный дом Кавагути». Зеркало оказалось для Кадзуо спасением. Зеркало – глаза постороннего. Ему было достаточно того мгновения, когда он взглянул на происходящее глазами чужого человека (и увидел сентиментального юношу и девятилетнюю девочку в лирическом пейзаже), чтобы понять, что именно так они и выглядят для посторонних людей. Он вспомнил своего бывшего одноклассника, который, глядя в зеркало, воскликнул: «А там – брат!»

– Потанцуем? – спросил Кадзуо.

– Потанцуем! Потанцуем! – Фусако подпрыгнула и повисла у него на шее.

Кадзуо принял вид, какой часто бывает у родителей, ублажающих свое чадо, и танец начался.

– Ты, что ли, надушилась?

– Ага. – Фусако танцевала, прижавшись щекой к его животу. – У тебя в животе бурчит, – сказала она.

От этих слов Кадзуо стало очень хорошо. Он посмотрел вверх, на небо. Здешняя вывеска – откровенное вранье. Здесь не было ни одной звезды. Если не считать звездочек из серебряной бумаги, наклеенных на подпорки у круглой сцены.

Наконец свершилось то, чего все с радостью ждали. To, что обязательно входит в ритуал новоиспеченных бакалавров, но, к сожалению, по разным причинам не произошло в прошлом году. После очередного собрания еженедельного семинара по «Общей теории» только и разговоров было о том, что на Йокогамской таможне им покажут эротический фильм.

Кадзуо глядел на своих однокурсников и думал, что, должно быть, добрая половина из них все еще девственники. В университете у многих просто не оставалось времени на женщин. И хотя они так и не познали женщину, зато научились читать книги по законодательству.

Когда начинаются все эти сексуальные разговорчики, глаза у девственников загораются желанием. Один из его старших приятелей в свои двадцать девять лет все еще оставался девственником, до того самого дня, когда женился. За несколько дней до свадьбы этот приятель пришел к своему младшему другу, чтобы узнать у него, что нужно делать, когда первый раз спишь с женщиной. Оставаться до двадцати девяти лет девственником – это редкий талант. Половину мира ты сохраняешь для себя неповрежденной. До этого он заставлял женщин ждать его по ту сторону дверей, а сам не спеша дымил сигаретой, изучал государственную экономику.

Самый что ни на есть неторопливый мужчина. Все называют его «уверенным в собственных силах». Он, как липкая бумага, дрожащая на сквозняке в ожидании мух. Мухи, прилипающие одна за другой, – суть его жизни. И на протяжении своей жизни всех этих мух он считает полными идиотками. А потом жизнь кончается. А на самом-то деле на свете живут также и умные мухи, которые никогда не прилипают к липкой бумаге.

Таможенники накормили их обедом и провели экскурсию в порту. Почти все суда были иностранными, а изредка попадавшиеся им на глаза японские пароходы были настолько потрепанными, что возникали серьезные сомнения в том, что они хоть сколько-нибудь способны передвигаться. Посередине залива стоял на якоре белый сияющий пароход, медленно выталкивая в небо клубы рыхлого дыма, как затухающий пожар. Был прекрасный погожий денек. Когда под бортом парохода проплывал катер, красота огромной машины становилась особенно заметна. Море внесло эстетические поправки в сущность механизма, и в результате появилась новая форма – пароход. Чем больше вглядываешься в нее, тем больше поглощает тебя сложность этой формы. Словно глядишь на изысканное, умело сервированное блюдо. Благодаря четким границам между светом и тенью каждая частица этой сложной формы, подсвеченной ничем не омраченным морским солнцем, приобретает солидный объем. Кадзуо вдруг заметил, что снова мечтает о плоти.

– Ты думаешь, революция все-таки произойдет? – спросил он у одного из однокурсников.

– Наверное, нет.

– А почему?

– Потому что есть Главное управление.

– Но скоро начнется дикая инфляция.

– Не начнется. В Главном управлении что-нибудь придумают. Иначе им самим хуже будет. Разве нет?

На прибавившей за этот год две крупные складки шее собеседника висел на кожаном ремне фотоаппарат. Под тяжестью фотоаппарата ремень глубоко врезался в холку, но говоривший, казалось, совсем этого не замечал – это была мелочь, не стоящая его внимания. Он не сомневался в правоте своих суждений. Люди должны четко декларировать свое будущее и забывать даже о самом недалеком прошлом. На деле же этот однокурсник, живя среди людей, но не доверяя им, судил обо всем с позиций человека, не признающего никаких других человеческих отношений, кроме принятых в Главном управлении, которое всегда относилось к людям как к автоматам. Он проживет всю жизнь, но эта мысль, должно быть, так и не придет ему в голову.

Их группу подвезли на грузовике в кабинет начальника таможни. Там уже ждал ужин и крепкие напитки. После ужина начался фильм. Только прошли титры, как на кинопроектор упала фусума [6]6
   Фусума  – внутренние раздвижные деревянные рамы, оклеенные с двух сторон плотным картоном. Делят японское жилище на отдельные помещения.


[Закрыть]. Пришлось потратить час, чтобы устранить неполадки. Начался фильм. Он назывался «Лесная нимфа» и был пересказом сна обнаженной девушки, спящей на берегу озера, – не самая оригинальная идея. В сопровождении двух ведьм на берегу появилось устрашающего вида чудовище, лесной дьявол. «Мы ведь не имеем никакого отношения к дьяволу и вовсе не являемся его человеческим обличьем». Женщина пускается в бегство, затем падает, прикрывает тело листом папоротника… и на этом месте просыпается. Фильм был немым, но финальная сцена все равно впечатляла. Главное, угодить вкусам зрителя. Женщина суетливо срывает одежду с мужчины. Расстегивая пуговицы, проворно движутся, дрожа от душевного волнения, тонкие белые пальцы. Кадзуо вспомнил пальцы Кирико. Обнаженная женщина идет в угол комнаты и возвращается оттуда, зажав под мышкой свою сумочку. Она платит мужчине деньги. Абсолютно голая, она ступает мелкими шажками, и в этом зрелище одновременно столько возвышенности и столько нелепости. Даже девственники засмеялись. Женская сумочка – несомненно, предмет помогающий сохранять достоинство.

На следующий день Кадзуо получил открытку от своего друга, с которым он давно не виделся. Всего одно предложение: «Здравствуй, я все еще живу, прощай». Через три дня Кадзуо позвонила жена этого друга. «Он покончил с собой».

Кадзуо давно не был на похоронах. Он не испытывал грусти. Тихо, спокойно двигалась процессия с благовониями. Мало кто пришел на эти похороны, и не было нужды делать все нарочито медленно. Люди шепотом переговаривались о том, о чем в обычной жизни они разговаривают в полный голос. О политике, о сыне, который блестяще закончил университет и уже устроился на работу. «Интересно, когда он писал о том, что еще живет, он уже решил покончить собой? – подумал Кадзуо. – Если да, то эта открытка – его алиби. А может быть, он просто констатировал факт. Может быть, он знал, что после его смерти все остальные будут жить дальше, что все они придут к нему на похороны. Он знал. Крушение мира – это всего лишь фантазия. Посторонние люди продолжают жить вечно. Он знал. А если не просто знать об этом, но осознать, то, кроме самоубийства, ничего не остается».

Бессмертие, жизнь, унаследованная детьми и внуками, – это все вранье. Наследники идеи бессмертия – посторонние люди.

Шерстяная куколка с соседнего стола вечно пребывала в добром здравии. Она никак не умирала. Девушка-сослуживица, как только появлялась на работе, сразу начинала затачивать свои карандаши, которых было десять штук. Она точила их, пока они не становились острыми как шило, а потом тыкала острым кончиком в свою шерстяную куколку. Куколка перекатывалась и замирала в ожидании следующего движения девичьих пальцев.

Кадзуо все чаще стал натыкаться в газетах на новое выражение: «холодная война». Это выражение впервые появилось в газете А., в статье иностранного журналиста, опубликованной в декабре прошлого года, второго числа, и теперь, похоже, сделалось очень популярным. С тех пор как объединенный штаб положил конец всеобщей забастовке, профсоюзные забастовки тоже прекратились. Садисты в его сне, эти уравновешенные горожане, лелеяли свой тайный замысел. «…Мы утопим этот мир в крови и молчании».

Он все так же монотонно ходил на службу и возвращался с нее. Неспешно занимался подсчетом ссуд. Но что-то неприятное, что-то взрывоопасное медленно давило изнутри и снаружи. Кадзуо думал, что это из-за больного желудка, и начал пить таблетки. Потом пошел к врачу. «Вы абсолютно здоровы», – сказал тот. Речь шла не о бессоннице, отсутствии аппетита, острых болях или о других серьезных симптомах. Но его не покидало ощущение, что внутри него живет нечто. И в какой-то момент, когда снова поступит импульс, снова зашевелится внутри нечто, – он больше не сможет дышать. «На самом деле я никогда не верил в беспорядок», – подумал он. Все идеи смертны.

Кадзуо пошел и купил женщину, но это ничего не изменило. Просто мир рассыпался на куски. Он знал, что где-то существует страшная, равнодушная сила, сродни науке, которая соберет эти куски в единое целое. И он боялся этой силы уж лучше пусть стекло останется разбитым, так будет надежней. Глядя на разбитое стекло, ты сразу понимаешь, что это стекло. А неразбитое бывает иногда таким прозрачным и таким гладким, что ты его не замечаешь.

«Я так одинок».

Сейчас с этим было не поспорить. Еще немного, и все, должно быть, начнут судачить о нем, избегать его. Но сейчас никто его не избегает. И по утрам все говорят ему «с добрым утром», а при расставании говорят «прощайте». Он ненавидел эти человеческие приветствия. Ему все время казалось, что они звучат не к месту, невпопад.

В обеденный перерыв он часто ходил гулять. На бульваре под светлыми деревьями играли в мяч министерские официанты. Мяч летал то прямо, то по дуге, но всегда попадал точно в перчатку ловца – издалека казалось, будто его притягивает туда магнитом. Кадзуо остановился и некоторое время восхищенно наблюдал за игрой. Если бы у этого мяча был какой-то смысл, какое-то тайное значение, то эта игра не состоялась бы. Мяч упал бы и укатился в какие-нибудь заросли – век ищи, не отыщешь.

Апрельское солнце было чудесным. Люди, прогуливающиеся по дорожкам, иногда доставали из карманов носовые платки и утирали со лба пот. Пот – это доказательство того, что мы живем. И моча тоже. Ни в поте, ни в моче не было никакого смысла. Если бы в них был хоть какой-то смысл, то они бы исчезли, и тогда Кадзуо бы умер.

Мир Кадзуо рассыпался, смысл распылился. Осталось только тело. И его выделения. Тщательно контролируемое, полностью послушное, оно отлично функционировало без всяких сбоев. В точности так, как сказал ему врач. Абсолютное здоровье.

Прогуливаясь, он зашел в парк. Если пройти через парк насквозь, то от выхода рукой подать до дома Тохата. Ну что ж, прогуляемся туда. Сегодня рабочий день. В это время Фусако должна быть в школе. Он хотел немного побыть один в «комнате, запертой на ключ». Сигэя вряд ли стала бы препятствовать ему. Воздух в этой комнате был чистым, как в могиле. Если будет желание, то можно напустить в комнату газ. «Хотя я навряд ли убью себя». Он не был рожден для того, чтобы лишить себя жизни. Он плохо представлял себе свое будущее, но это не значило, что он способен на самоубийство. Он достал спички. На ходу принялся ковырять в ухе концом без серной головки. Ему было приятно, что у него чешется ухо. Внутренний, далекий, недосягаемый зуд. Зуд, укрытый глубоко в недрах тела, в темном месте, куда никогда не заглянуть. И спичкой тоже не достать. И от этой невозможности дотянуться туда спичкой он на мгновение испытал самое настоящее счастье.

Кадзуо нажал на кнопку звонка. Звук гулко разнесся по пустому дому. Белая, полная тонковолосая женщина-опарыш появилась на пороге. На улице светило яркое солнце, и от этого казалось, что затхлая прихожая утопает в темноте. Прежде чем Кадзуо успел хоть что-то сказать, Сигэя заголила взволнованным голосом:

– Как хорошо, что вы пришли. Если вам понравится, можете всегда приходить к нам в обеденный перерыв. Однако сегодня – это как нельзя вовремя. Маленькая госпожа как раз сегодня дома. Она с утра неважно себя чувствовала и не пошла в школу. Но вы не волнуйтесь, она в полном порядке… Вот послушайте. Слышите, она там бегает? Как узнала, что это вы пришли, побежала переодеваться. Нельзя гостя встречать в халате. Да и не всякая одежда подойдет – надо выбрать такую, в которой вы ее еще не видали. А это так нелегко. А потом еще и к зеркалу надо подойти, привести себя в порядок. Маленькая госпожа теперь так умело накрашивается. Ведь если накрашиваться, как маленькие дети, – это же только людей смешить. А она научилась класть краску так, что ничего не заметно. Она очень заботится о своей коже, так, чтобы всегда быть в порядке, если вдруг представится возможность встретиться с вами. Пока не сделает массаж лица, не ложится спать… Ну что ж это я держу вас на пороге, господин Кодама, проходите. Подождете немного в гостиной? Сейчас она придет. А я пока что приготовлю чай. Вы ведь помните, когда вы в гостях, она всегда велит мне принести чаю и сладкого… Ну вот. Подождите здесь немного. Сейчас вы ее увидите.