Текст книги "Он призвал меня"

Автор книги: Йорг Мюллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

ПОСЛУШАНИЕ

Унтермерцбах – так называется небольшое местечко во Франкенланде; там я должен буду провести, вместе с 13 собратьями из пяти разных стран, свой вступительный год. Мне долго пришлось искать, пока я не обнаружил его на одной из карт. Там, в старинном замке, помимо послушников находятся также Высшая Философская школа и Центр образования паллоттинцев.

Переезд из Трира оказался для меня нелегким; уже по той простой причине, что я должен был променять квартиру в сто квадратных метров на одиннадцатиметровое помещение, сдерживало мое рвение. Что меня ожидает? Удастся ли мне, после 17 лет борьбы в одиночку, ужиться в разношерстной общине с целыми тридцатью человеками?

В первый день я был встречен взглядами полными ожидания. При входе в столовую я почувствовал на себе испытующие взгляды своих собратьев. «Это он» – донеслось до меня от одного молодого испанца. Я был подготовлен к тому, что будут предъявлены какие-то надежды моей роли и смешанные чувства, которые ощущаются вообще по отношению к психологам. Но мои опасения развеялись очень быстро: я не собирался брать на себя роль какого-нибудь гуру, и таким образом мне удалось установить довольно обнадеживающие межчеловеческие отношения.

Тем не менее вскоре все во мне начало бурлить. Жизнь в общине заставила меня все больше ощущать свои недостатки и ограниченность. В свои 47 лет я легко мог сойти среди своих собратьев за отца; но я избегал любой роли, которая выделяла бы меня среди них. Я не хотел быть для них ни фигурой отцам, ни групповым психологом.

То и дело прорывались у меня самодеятельность, которую я так долго практиковал; сопротивление, страхи, попытки страховки – все это я болезненно ощутил в себе.

Целыми неделями меня не покидал сухой кашель. Я задавал себе вопрос: уж не хочу ли что-нибудь «выкашлянуть»? – и постепенно осознал, что некоторые пункты распорядка дня были мне просто отвратительны и явно ущемляли мою индивидуальность. Мне стало также ясно, что моя профессия стала для моих собратьев поводом для всевозможных проекций и непомерных ожиданий и рождала также страх столкновения с психологом во мне. Высказывания вроде: «Тебе как психологу подобало бы знать…» или: «Скажи им ты, тебя скорее послушают,» – давали понять, как на самом деле распределены роли. Иногда мне удавалось замаскировать свои защитные механизмы с помощью шутливого замечания или забавной шутки. И вряд ли кто-либо мог предположить, как ужасно я на самом деле себя чувствую и как тоскую по своим друзьям.

Среди собратьев мое внимание привлек один, удивительно на меня похожий в смысле способностей и защитных механизмов:

Александер Динсберг, музыкально одаренный клоун. Он постоянно сыпал шутками или прятал свои чувства за горькими замечаниями, нередко имевшими глубокий или болезненно серьезный смысл. Тот, кто знал его только мимоходом, не замечал этой его духовной глубины; слыть набожным он никак не хотел. Этому-то молодому собрату, родившемуся – как нарочно! – 1 апреля, суждено было стать вскоре моим очень хорошим другом.

Распорядок нашего дня был, как правило, настолько насыщенным, что для собственных нужд у нас оставалось очень мало времени; поначалу все мы боролись с усталостью – явление уже отмеченное во время своего послушания и Терезой из Лизье. У меня к этому прибавился еще процесс расставания, доставивший мне тяжелые, бессонные ночи. Как-то раз, когда мне было особенно тяжело, я случайно прочел в календаре изречение на этот день. Это была цитата из Святого отца из Арса: «Что делает жизнь членов ордена столь заслуженной? Постоянный отказ от собственного почина, непрерывное умирание того, что в нас сильнее и живее всего».

Это было 17 января 1990 года.

Я думаю, что усталость моя была следствием не столько перегрузки распорядка дня, сколько постоянными усилиями оставаться верным своему идеалу. Процесс этот происходит, естественно, в подсознании и имеет неимоверные далеко идущие последствия. Там, где соприкасаются опасные и щекотливые ощущения ограниченности собственных возможностей, где осуществляется подсознательное стремление к совершенству, расходуется много энергии. Это утомляет человека, делает его особо чувствительным и раздражительным. Все это объясняет и тот факт, что именно люди особенно «набожные», то есть такие, которые самым парадоксальным образом «стараются» быть покорными, часто впадают в депрессию, плохо спят, страдают от психосоматических расстройств. Приспособление к общине, подчинение и послушание – это такие добродетели, которые идут на встречу душе нарциссической; она нуждается в них, чтобы приобрести чувство уверенности.

Со смирением это не имеет ничего общего. И так как такой идеал очень часто стоит поперек дороги истинным потребностям человека, все это поневоле сказывается в подсознательных протестах. Так, и у нас дело доходило до динамичных групповых процессов, которым, к счастью, наш руководитель не препятствовал.

Постепенно я стал понимать, что цель послушания не в том, чтобы дать нам мирное и защищенное существование или чтобы подарить нам более глубокие отношения с Богом: оно существует для того, чтобы мы могли познать свое собственное Я, со всеми его слабостями.

Наивное представление о том, что в общине нужно постоянно стремиться к миру и духовным высотам, раньше или позже приводит всех послушников, монахов и священников к фундаментальному кризису – если они стремятся к необходимому самовыражению. Вдруг замечаешь, что потребность и реальность, личные стремления и жизнь в общине ведут к напряженности.

Человек созерцательного склада ощущает суровость и суматоху общины болезненно; экстраверт страдает от безмолвия и необходимости сдерживать находящие на него душевные переживания.

Каждый, кто пускается таким образом на поиски Бога, вдруг сталкивается лицом к лицу с самим собой – во всей своей наготе и нищете. И в какой-то момент спрашивает себя, на своем ли месте он оказался и какой во всем этом смысл? Попав на эту нулевую точку, я вдруг понял, что мне придется отказаться от определенных привычек, а также от желания «быть кем-то».

Меня не удивляло, что многие из нас стали проявлять исключительную тягу к самым разнообразным видам деятельности и изобретать всякого рода уклонения – с целью компенсировать постоянное чувство фрустрации.

Суровость жизни на самом деле открывалась мне лишь теперь. К счастью, в руководителе послушников П. Лауингере я нашел полное понимание собрата, и нашел друзей, с которыми можно было говорить обо всем открыто.

Особенно нелегко было мне отставить прошлое и начинать новое потому, что мне все время звонили бывшие пациенты, нуждавшиеся в советах, просили беседы, журналы домогались публикаций, а радио то и дело просило дать интервью. И я вдруг понял, как мне трудно отказывать им или откладывать утешения на неопределенное время. Мой письменный стол загромождали запросы о лекциях и семинарах; вынужденная бездеятельность тяготила меня гораздо сильнее, чем я хотел признать себе поначалу.

Каждодневно я вручал свою жизнь Богу, вверял Ему близких моему сердцу людей, молил Его о даре терпения. Так что предстоящие тридцатидневные упражнения в молчании пришлась для меня как нельзя более кстати.

ТРИДЦАТЬ ДНЕЙ МОЛЧАНИЯ

Март 1990 года я провел в тишине баварского леса в Хофштетте, где у паллотгинцев дом обучения и отдыха. Мы – девять послушников – должны были, под иезуитским руководством, пройти здесь упражнения по примеру Святого Игнатия в молчании. Каждый – для себя. С первого же дня я стал вести дневник о том, как протекали эти четыре недели. Я хочу привести здесь эти записи без изменений, ибо они лучше всего передают то настроение, которое сопровождало меня на протяжении всего этого времени.

Первая неделя

Мне тяжело медитировать четыре часа в день; я борюсь с рассеянностью мысли и усталости. Ощущаю духовную сухость и вынуждаю себя выстоять положенное время или вернее выстоять его на коленях.

Во время чтения псалма 139, мысль моя неожиданно обращается вдруг к моему собрату Александру, чью дружбу я сумел завоевать и у которого мог бы позаимствовать его открытость. Я упрекаю себя в том, что отводил глаза от ищущих привязанности и любви взглядов моих собратьев – из страха быть вовлеченным.

Из разговора с нашим руководителем по упражнениям отцом Паргом, мне становится ясно, что я слишком рационально подхожу к слову Божьему. В памяти всплывают обиды школьного времени, нападки некоторых учителей оставили, как оказалось, более глубокие раны, чем я мог себе представить. Я молюсь за них. Большинство послушников не соблюдают последовательно обета молчания и я изредка обмениваюсь словами с другими – особенно с Алексом, который стал мне так дорог. Каждый вечер я переправляю ему юмористическое стихотворение с рисунками – это делает «одиночное заключение» более терпимым.

Ощущение, что я не расту духовно, раздражает меня. Один из собратьев подумывает даже прервать упражнения: ему невероятно трудно переносить «ничегонеделание». Я начинаю писать молитвы и стихи.

Молюсь, размышляя о крестном пути, и думаю об ищущих молодых людях, о страждущих, которых некому утешить, о моих бывших пациентах… Распознаю свой крест в чувстве одиночества, которое меня так часто обуревает, и в нетерпеливости, усилившейся во время послушания. – Вечером разговор с Алексом. Я обнаруживаю в нем необычайно глубокую духовность и склонность к мечтам. Мы оба должны следить за тем, чтобы своими способностями не ущемлять самолюбия своих собратьев. Мы задумали выпустить книгу молитв, стихов, рассказов и песен на тему: «Вера и юмор». Он блестяще пишет музыку и тексты (За это время издательство J. F. Steinkopf, Штуттгарт, 1991, уже выпустило книгу и кассету с песнями: Йорг Мюллер и Александр Динсберг, Verrueckt – ein Christ hat Humor – «С ума сойти: верующий – с чувством юмора!")

Вторая неделя

Время проходит слишком медленно. К четырехчасовым медитациям я привык. Временами накатывают слезы, когда я думаю о своей ограниченности. Иногда мне кажется, что легче одним махом отдать свою жизнь Богу, чем оставаться верным Ему всю жизнь.

С сегодняшнего утра я ощущаю глубокую умиротворенность и хорошее настроение, несмотря на бессонную ночь из-за полнолуния.

Размышляю о Божественном руководстве моей жизнью и убеждаюсь как щедро был я одарен; только вопрос остается открытым: что я сделал до сих пор со всеми этими дарами?

Получаю заказное письмо одна женщина из Любляны просит провести с ней терапию. Я отказываю и в утешение обещаю сделать это на следующий год, хотя и не представляю себе, что тогда буду делать. Неопределенность гложет меня. Молю Бога дать мне силы для расставания.

В размышлениях о причинах того, что я стремлюсь стать священником, для меня становятся ясны две вещи: нужно быть призванным Богом и посланным общиной – чтобы свидетельствовать о Нем в мире, который срочно нуждается в покаянии. Я того мнения, что священники будущего должны работать сообща, а не в одиночку; миряне и священники, женщины и мужчины должны в будущем сплотиться в духовную общину и оттуда общими усилиями вести душеспасительную работу; все остальное – не эффективно.

Тот факт, что один священник занимает, огромный приходской дом, возмущает меня, такого не должно быть.

Третья неделя

Сегодня был свободный день. Мы поехали в Регенсбург, чтобы посмотреть город и сделать покупки. Вместе с Алексом мы разыскали китайский ресторан; после чего пообедав, купили себе по кимоно. У нас было ощущение, что мы должны что-то выкинуть сумасшедшее. Кто-то заметил, что когда мы появляемся на горизонте, подымается занавес. Какая-то доля истины в этом, пожалуй, есть.

«Благодарение» – тема моей медитации. Я благодарю Бога за то, что Он открыл мне путь к паллоттинцам.

Общество Католического Апостольства полностью, в духе его основателя Винценца Паллотти, посвящает себя делу евангелизации воспитания, обучения, заботе о людях, находящихся на обочине общества, поддержке нуждающихся и калек – в цирке, в аэропорту с привлечением ко всему этому мирян. Ощущается мужество дерзания, мужество новых путей.

Читаю как раз Иоанна: 13 – об омовении ног. Пугающая мысль охватывает меня: до сих пор я слишком мало мыл другим ноги, скорее – головы. Пора встать на колени.

Размышляю о страстях Христовых. Высший суд – лучше бы сказать: Нечистый суд, который заносчиво считал себя высшим.

Я спрашиваю себя, где мое место в этих страстях; сперва вижу себя в Симоне из Киринеи, несущим по своей воле чужое бремя, потом – в Петре, столь жалко посрамившем себя; и снова – привратником, причиняющим боль.

Третья неделя приближается к концу. Я чувствую себя легко и свободно. На дворе прекрасная солнечная погода, способствующая хорошему настроению; рядом слышится смех Алекса: он как раз читает одно из моих стихотворений. Я рад, что он совершает духовные упражнения не так остервенело, как два других наших собрата. Некоторые, несомненно, хорошие христиане, но они выказывают так мало духовной раскованности.

Марк 16: Иисус завещает своим ученикам исцелять больных. Я спрашиваю себя, почему сегодня так мало священников думают об этом и почему этот завет Христа настолько забыт ими? Не должны ли мы усиленнее молиться о даре исцеления, утешения, учения? Я верю, что этот завет и сегодня остается в силе и что Бог хочет одарить нас своими дарами, но страх и чрезмерная рациональность стоят нам поперек дороги.

Четвертая неделя

Меня посетил один из собратьев. У нас была продолжительная беседа. Он жалуется на одиночество и отсутствие друзей. Вечером я вставляю ему в дверь стихотворение, написанное мною специально для него.

Ожидание окончания упражнений делает продолжительные медитации почти невыносимыми; и мои мысли разбегаются. Я выхожу на двор и заряжаюсь живительными солнечными лучами.

Мне становится не по себе, когда я думаю о множестве писем, которые набрались за эти четыре недели. Следующие недели снова будут заполнены писанием, телефонными разговорами и чтением нововозникших книг.

Я подвожу итоги. Помимо некоторых горьких выводов, я испытываю чувство благодарности, уверенность и радость при мысли о плодах медитаций: ясность в осознании своего призвания, поощрение следовать и дальше по этому пути, уверенность, что я любим. Я осознаю, сколь многим я обязан своим родителям, которые своим толерантным и без устрашений воспитанием, внушили мне образ милостивого Бога.

УПРАЖНЕНИЕ В УМИРАНИИ

Последующие страдания от упражнений были очень болезненными. Последовали самые тяжелые месяцы моей жизни, все причиненные мне ранее кем-либо раны всплыли вновь в моем сознании и развязали во мне страшный хаос. Вдруг мне стало ясно, насколько крепко я связан со своим прошлым, какие страхи обуревают меня при мысли о будущем и в результате этого как мало я живу в настоящем.

Пережитая тесность послушания и узколобость некоторых моих собратьев досадили мне так, что на протяжении ряда недель мне постоянно не хватало воздуха, и у меня установился затяжной бронхит. Отец Лайнгер и его последователь, руководитель послушников П. Крец, смотрели на групподинамические процессы с невозмутимостью и пониманием, в то время как некоторые мои собратья по послушанию справлялись со всем этим гораздо хуже и проецировали свои проблемы на меня. Несомненно, и сам я был в эти дни раздражен, многое критиковал с обычной для меня откровенностью и прямотой, находя отдушину в своем вновь обретенном даре фокусника.

Но тем не менее у меня было преимущество, которым другие не обладали или обладали в слишком малой степени: это был опыт жестко выстраданного существования частного терапевта в упорной борьбе с чиновниками, причем и цена заплаченная за это – «deformation professionelle» – обусловленные профессией – отклонение от нормы, свойственное каждому борцу в одиночку после столь долгих лет реализованной индивидуальности.

Теперь же я должен научиться расставаться, в каком-то смысле умирать. Меня одолевали бессонница, вечерняя прожорливость и повышенная раздражительность по отношению к реакциям моих собратьев. Насыщенность распорядка дня не позволяла сосредоточиваться на чем-то одном; таким образом предусмотренные расписанием перерывы (молитва, созерцание, вкушение пищи, уроки…) – вызывали и определенное стрессовое состояние. Мы все спрашивали себя, виновны ли мы в этом сами или здесь и на самом деле следует что-то изменить. Однако окончательный ответ не был найден.

Больше всего досаждала моим собратьям их беспомощность приклеить мне тот или иной ярлык. Я не давал втиснуть себя в определенную роль, не соответствовал их представлениям, ускользал от их нападок. Это вызывало у некоторых ярость и разочарование.

В этой фазе расставания со всем, что мне было так дорого, с налаженной по собственному усмотрению жизнью и со всеми моими радужными надеждами, мне казалось, что мне больше не помогает и молитва; опыт духовной сухости плюс – чувство, что ничто, абсолютно ничто не движется вперед, доконали меня. Я спасался находя понимание у своих друзей Алекса и Дитмара, и в углубленном чтении только что вышедшей книги Герберта Мюленса «Впервые с Богом», и таким образом я сумел в какой-то степени восстановить свое равновесие. Тот факт, что у большинства моих коллег казалось, что нет никаких проблем, меня не удивлял; ведь они приходили прямо со школьной скамьи, были скорее приспособлены, некоторые боязливо настроены – лишь бы не бросаться в глаза и не имели еще никаких жизненных концепций, которые им приходилось бы защищать или от которых надо было отказываться.

И тем не менее я должен был научиться отпускать! Сделать это своими силами мне никак не удавалось. Я молил Бога об исцелении от отрицательных воспоминаний, о внутреннем освобождении ото всех связей, которые делают меня неспособным по-детски непосредственно принять Божественную заботу, как Божий дар. Я понимал, что мне следует реализовать и прощение: простить за причиненные мне раны, но простить и самому себе – открыв Богу всё свое недоверие и свои бессердечные отношения с окружающими. Иначе как же я смогу быть убедительным свидетелем Его Евангелия?

К концу периода послушания, который был по сути годом подготовки, я почувствовал себя свободней и раскованней. Когда я разбирал и приводил в порядок свои дневниковые записи, я обнаружил одну записку, сделанную в первый день послушания: «Когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь!» (Ин.21:18)

Последователи Христа вынуждены идти иногда очень одинокими и пустынными путями.

БЕДНЫЙ, БЕЗБРАЧНЫЙ И ПОСЛУШНЫЙ

Прекрасный отпуск, проведенный мною в Париже и в Испании с Алексом и Дирком, еще не изгладился из моей памяти, когда подошел день подготовки к торжественному облачению и обету. Все мы испытывали волнение, как перед выходом на сцену. Ведь ожидалось не менее 200 гостей в Унтермерцбахе! Мало того: приблизился тот момент, когда одетые в «хабит» – облачение нашего ордена – мы должны будем стоять перед нашими настоятелями и дать обещание жить впредь в бедности, безбрачии и послушании, с общим имуществом, с постоянной верностью и готовностью к оказанию ближним всесторонней помощи. Мы давали такое обещание на один год и должны были повторить его еще дважды до окончательного вступления в Католическое общество апостольского служения.

Меня часто спрашивают: как это возможно – отказаться от супружества, богатства и карьеры в мире, где секс, деньги и видное положение играют такую большую роль? Иногда я чую за этими вопросами скрытое восхищение по отношению к тем, кто старается не поддаться такому светскому мышлению. Я уверен, что без молитвы, братской поддержки и критики – это невозможно.

Что касается бедности, это не столько добродетель, сколько просто предъявляемое к нам требование Иисуса, имеющее целью освободить апостольское служение от скопления имущества и любого вида страховок. Ведь все необходимое для жизни и для проповеди в нашем распоряжении. При этом не следует смешивать бедность с нищетой. Так, например, я езжу на машине среднего класса, в которой достаточно пространства для моих длинных ног и которая достаточно удобна для того, чтобы я мог переносить длинные переезды без убытка для здоровья. Ведь есть немало машин, из которых, после двухчасовой езды, я вылезаю, как скрюченный эмбрион. Я думаю, что показная примитивность не имеет ничего общего ни с силой свидетельства, ни с силой убеждений.

Естественно: все, что я зарабатываю своей практикой, докладами и публикациями, я отдаю своей общине. И, само собой разумеется, каждый брат или сестра могут пользоваться машиной. Это и есть обещанная общность имущества.

Обет безбрачия для многих людей значительно проблематичнее. Если я считаю безбрачие обязательным условием для монахов, то для светских священников я ратую за освобождение от этого обета. Причину (смысл) безбрачия следует видеть главным образом не в свободе и готовности быть всегда в распоряжении Бога и людей, а в осуществленной солидарности с одинокими, покинутыми и отвергнутыми. Обездоленные – это те, которых имеет в виду Иисус, и меня лично они заботят больше всего. Поэтому и оттого что в Паллоттинской общине я могу хорошо компенсировать это, я в состоянии реализовать обет безбрачия. Конечно, это не исключает появления сексуальных желаний и фантазий; но я принимаю их со всей трезвостью. Если же, напротив, человек ощущает безбрачие как навязанную ему со стороны обязанность, он неизбежно очутится в дилемме и будет мучиться в бесконечных поисках защитных механизмов.

Что касается послушания, необходимо сказать, что сегодня никто из высших монашеских чинов больше не обходится со своими подопечными как Великий Инквизитор. Не следует думать, что простые монахи обязаны слепо следовать всем указанием старших, не имея право возразить и быть выслушанными. Сегодня требования демократического общества и братский диалог определяют общение людей и в духовных общинах. Конечно, может случиться, что человеку придется встать на путь горьких лишений, если это необходимо для блага общины. Но такие фрустрации могут и должны быть приняты во имя Христово.

Мне вспоминается один разговор с моим другом Алексом. Когда ему отказали в желании поехать паллоттинцем на год в Индию, я спросил его, не хочет ли он все же сделать это на собственный страх и риск – теперь, до торжественного обещания? «Нет, – ответил он. – Пока я повременю с исполнением этого желания; лучше я пойду в Духовную семинарию». Этот ответ поразил меня, я ведь знал, какой он свободолюбивый и своенравный человек.

Несомненно, существуют места, где еще бытуют сомнительные формы послушания или высшие чины не готовы вести диалог со своими меньшими братьями. Я замечаю иногда это, когда у меня на психотерапевтических беседах монахи. Есть среди них и настолько перегруженные, что им трудно разобраться в желаниях и нуждах своих подопечных, хоть как-нибудь их выслушать, а потом послушать и другую сторону и в общем разговоре найти удовлетворяющее всех решение. Есть еще диктаторы, которые, во имя неправильно понятого смирения и самоотречения, заставляют страдать чистые души. Но настоящее послушание не имеет ничего общего со слепой покорностью или инфантильной регрессией. Основатель нашей общины Винценц Паллотти уже сто лет тому назад отметил: «Перед тем, как принять то или иное решение, вышестоящий должен – в формах, которые он находит подходящими – посвятить в свои планы и других, и вместе с ними обдумать, что скорее всего пойдет на пользу им и общине».

Мои школьные притеснители сделали меня очень чувствительным по отношению к двум понятиям: слушать и слушаться. Ничто меня так не возмущает, как люди, подавляющие в себе законные чувства и потребности из страха перед кем-то другим. В таких случаях я в состоянии призвать таких запугивающих своих собратьев вышестоящих к ответу и в прямом, но этичном разговоре предложить им «приступить к делу» так, как это предлагал сам Иисус в Луке (17:3).

Постоянные разговоры об отказе, кресте, жертве, покорности и аскезе умоляют послушание и выбрасывают за борт привлекательность духовной общины. Такого рода послушание поощряет разве лишь религиозных мазохистов и одержимых властью садистов.

Я рад, что нашел дорогу к паллоттинцам. И я каждодневно молю Бога о том, чтобы и мои меньшие братья выдержали испытания послушания и образования, и остались бы верными своему призванию.