Текст книги "Химмельстранд"

Автор книги: Йон Линдквист

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– А они не знают. И это самое страшное, – он округлил глаза. – Самое страшное, что они этого не знают.

И начал строить следующий ряд, старательно поджимая губы.

– Ты... – начала было Карина, но Эмиль поспешно ее оборвал:

– Нет, мама. Строй, пожалуйста.

Они молча прилаживали кубики. Когда уложили четыре ряда, Карина спросила:

– А как же они будут там жить? Еда, вода и все какое... думаешь, обойдутся? Не трудновато ли?

– Конечно, трудновато. Но если они будут держаться все вместе, выдержат.

Эмиль заглянул сверху, долго смотрел на трех рыцарей в латах, а потом спросил:

– Мам, а есть такие, которые пьют кровь? Ты есть... могут жить, только если все время пьют кровь?

– Почему ты спрашиваешь?

– Просто так.

– Ну, как тебе сказать... ведь ты слышал про вампиров.

– Да... как в «Сумерках», да? Я имею в виду взаправдашних.

– Есть, конечно. Разные насекомые. Какие-то летучие мыши... комары.

– Нет, больше. Я имею в виду больших.

– Я таких не знаю.

– Ты уверена?

– Совершенно уверена.

– Да... ты уверена, что их нет, или уверена, что не знаешь? Но ведь они могут быть?

Карина вместо ответа провела рукой по пупырчатой стене крепости.

– А вот атака, которую они ждут... Как ты думаешь, кто их будет атаковать? Вот эти... большие, которые пьют кровь?

– Да, – твердо сказал Эмиль. – Хотя опасны не они.

Хотя Карина почти уверена, что все эти вопросы навеяны рассказами Молли, на нее действует нарисованная сынишкой картина и его спокойная уверенность. И когда с крыши в очередной раз послышался грохот, она побледнела и вскрикнула.

***

Сначала Бенни решил, что началась гроза. Он очень боится грозы. Навострил уши и высунул нос из палатки. Нет, на грозу не похоже. Небо чистое, совсем не такое, как при грозе, когда сверкают молнии и грохочет гром. Тогда он забивается носом в самый дальний угол и дрожит крупной дрожью. Конечно, от рождественских хлопушек тоже радости мало, но гроза еще хуже.

Нет. Это не гроза. Что-то грохнуло, но не гром – это точно. Можно не бояться.

Кошка, как всегда, лежит в окне, а ее Хозяева роют землю около вагончика.

Дверь открыта. Бенни вытянул передние лапы, прильнул к земле и сладко потянулся, не выпуская Кошку из вида. Понюхал воздух и немного растерялся. Запах Внуков, который он учуял там, в поле, теперь был и здесь. Очень слабый. Внуки приблизились . Странно, конечно, но ничего тревожного. Они не опасны, эти Внуки, если бы только можно было затыкать уши, когда они приходят.

Бенни сделал несколько пробных шагов. Кошка не шевельнулась, но насторожилась. Еще пара шагов – и Кошка медленно поднялась: Бенни приблизился к полоске ничейной земли. И когда он подошел к невидимой разделительной полосе вплотную, Кошка спрыгнула с окна и неторопливо побежала к Бенни, грозно помахивая хвостом.

Бенни остановился у самой границы. Кошка сделала то же самое, села и начала развязно умываться. Бенни сел и почесал задней ногой за ухом, решая важный вопрос: что делать? Рвануть вперед или остаться на месте?

И принял компромиссное решение. Начал окружной маневр: пошел по широкой дуге. Кошка посмотрела и сделала то же самое, только в другом направлении. Через минуту они поменялись местами: Кошка сидела там, где только что был Бенни, и наоборот. Бенни опять почесал за ухом, взвешивал, а не перейти ли границу? Нет, пока не стоит. Вместо этого он прибавил шагу, Кошка повторила маневр – расстояние между ними оставалось неизменным. Когда они вновь оказались на исходной позиции, Бенни побежал – и Кошка тоже.

Трудно сказать, кто за кем охотится. Бенни тявкнул пару раз. Кошка помалкивала.

Они бегали кругами, пока у Бенни не закружилась голова. Он сел перед своей палаткой. Высунул язык и часто задышал. Кошка улеглась в траве на живот и усмехнулась, не сводя, впрочем, глаз с соперника.

Бенни коротко тявкнул, пошел в палатку и лег в свою корзинку. Проходя мимо закрытой двери вагончика, поскулил немного – пора бы и поесть что-нибудь.

Никто не открыл. Ну и ладно.

***

Майвор улеглась на постель со старым номером «Аллерс» и карманным фонариком – Дональд не разрешил поднять жалюзи. Сам так и сидит на диване. Нервничает – мнет и скручивает треники на коленях, кулаки сжимаются и разжимаются. Во рту привкус шоколада. Кровавый призрак... нет, приятным этот сон не назовешь.

Дональд – старший ребенок в семье. После него одна за другой родились две сестры, и родители решили остановиться – такую большую семью содержать нелегко. Решить-то решили, но в 1953 году на свет появилась еще одна девочка.

– Несчастный случай, – сказал отец, и маленький Дональд не понял, что он имеет в виду.

Девочку окрестили Маргаретой, но чаще так и называли – несчастный случай, до того она была крикливым и беспокойным ребенком. От ее крика в их небольшой трехкомнатной квартире деться было некуда, поэтому, когда летом 1953 года отец взял его с собой на лесопилку в Рафснесе, Дональд был очень рад. Мало того – и для него нашлась работа: он сортировал гвозди и шурупы, оттаскивал в сторону сучья и ветки, предназначенные для переработки в топливную щепу. Но лучше всего было ездить с отцом на грузовике, развозить доски и брусья заказчикам и помогать разгружать.

Ему было очень хорошо, он согласился бы работать и за спасибо, лишь бы побыть с отцом, подшучивать над матерью и сестрами. Нет, ничего плохого в них нет, все замечательные, но до мужчин им, разумеется, как до луны.

Дональд был любимчиком отца. Может быть, неправильное слово – любимчик, но отец посвящал ему намного больше времени, чем другим детям. Естественно – кому, как не единственному сыну, отец мог передать все хитрости и навыки обращения с деревом. Но следил и за успехами в школе – считал, что у сына хорошая голова. Если в один прекрасный день откроешь собственное дело – тут уж, будь любезен, умей обращаться не только с товаром, но и с плюсами, минусами и процентами.

Это была их любимая игра – они ехали в кабине грузовика к какому-то не близко живущему заказчику и фантазировали, как будет выглядеть пилорама или магазин лесоматериалов, который обязательно откроет Дональд, когда вырастет. Сам ли будет заниматься распиловкой или наймет субподрядчиков? Стоит или не стоит покупать лес, какие сопутствующие товары имеет смысл закупать для продажи.

Так прошел июнь и половина июля. Работа иной раз была довольно тяжелой, например разгрузить тонну вагонки в пять разных складов, а иной раз неимоверно скучной, когда приходилось сортировать десятки тысяч смешанных в кучу гвоздей. Но несмотря на это, у Дональда остались самые светлые воспоминания. Это было лучшее лето в его жизни.

Как-то в очень жаркий день они с отцом поехали на лесопилку в Риддерхольм. Надо было распустить на доски небольшую партию бревен – за счет заказчика. Поскольку бревна были не толстые, отец решил, что они вдвоем с Дональдом вполне справятся.

Они залезли в высокую кабину лесовоза. Отец показал на коробку с едой и загадочно подмигнул – будет тебе к ланчу сюрприз. Обычно мать клала в коробку бутерброды с крутыми яйцами и бутылку молока на двоих. Почти всегда одно и то же. Дональда немедленно начало разбирать любопытство – что за сюрприз такой?

Продольная циркулярная пила для роспуска бревен на доски была установлена в длинном цеху с жестяной крышей без изоляции. Если на улице жарко, то здесь – истинный ад. И отец, и Дональд работали голыми до пояса. Клубящиеся в воздухе опилки в сочетании с заливающим глаза потом и воем пилы – малоприятные ощущения. Дональд откладывал в сторону горбыли и помогал подтаскивать бревна и устанавливать их на распиловочном столе.

Дело шло быстро, несмотря на жару. Осталось только несколько самых сучковатых стволов – отец оставил их напоследок. Они сделали передышку, вытерли пот со лба, помолчали немного. Отец кивнул – пора.

Притащить тяжелое бревно, опустить на стол, задать направление, отнести и сложить готовые доски; притащить, опустить, задать направление... У Дональда от жары и усталости начала кружиться голова. Даже отец время от времени останавливался и растерянно смотрел по сторонам, будто плохо понимал, где находится. Коротко встряхивал головой, будто отгонял мух, и возвращался к работе.

Предпоследний ствол оказался самым трудным, и в последний момент диск циркулярки застрял в свилеватом сучке у самого конца бревна. Отец кое-как освободил бревно и крикнул Дональду, чтобы тот взял клещевой захват и тянул с тонкого конца, а сам он будет толкать с толстого.

– С разгону возьмет, – добавил он.

Дональд притащил тяжелый захват. Зубья захвата с противным хрустом вонзились в древесину. Он понял замысел отца. Совместными усилиями они с разгону протащат непокорный ствол через пилу. Отец будет толкать, а он тянуть что есть сил.

– Раз, два... три!

Диск прошел сквозь сучок неожиданно легко, и Дональду надо было притормозить бревно захватом, но он хотел показать отцу большой палец и не удержал захват одной рукой. Отец потерял равновесие и упал ничком.

Всю оставшуюся жизнь Дональд будет возвращаться к этой роковой секунде. Конечно, было невыносимо жарко, пот и опилочная пыль застилали глаза, отец тоже устал и потерял бдительность... но почему? Почему диск прошел как сквозь масло через упрямый сучок, где три минуты назад застрял?

Это и было главной причиной, а не то, что Дональд выронил захват и не удержал распиленное бревно. Это и было главной причиной, что отец не удержался, упал на стол – и мощным полуметровым диском циркулярной пилы ему отрезало обе кисти.

Дональд в первое мгновение не понял, что произошло. Отец сполз со стола и стоял на коленях. Из отрезанных рук пульсирующим фонтаном хлестала кровь. Алая струя достигала до бешено вращающегося диска пилы, который разбрасывал кровь по всему цеху. Несколько капель попали Дональду на лицо и руки, и только тогда он осознал случившееся, и сердце провалилось сквозь диафрагму.

На подгибающихся ногах он подбежал к отцу. Тот попытался встать с колен, но не смог. Сел и прислонился к стене.

Фонтан крови бил и бил, теперь все было в крови – и руки, и лицо... на рабочих брюках быстро расплывалось темное пятно.

– Папа... папа!

– Дональд, – еле слышно прошептал отец. – Сдави... перетяни...

Дональд в панике огляделся – ни веревки, ни ремня, ничего такого, из чего можно было бы сделать жгут. Его чуть не вырвало, когда он увидел отцовские кисти на столе в кровавом комке опилок. Их рубашки...

Рубашки!

Они оставили их во дворе, повесили на дерево. Дональд, задыхаясь, выскочил во двор, потянул на себя рубашки и громко всхлипнул, когда его старая рубаха зацепилась рукавом за сучок.

Дернул изо всех сил. Рукав оторвался, и он помчался назад, в цех.

Открывшаяся картина выжжена на сетчатке на всю жизнь.

Отец из последних сил встал. Он вышел из цеха и замер в дверях, словно его остановили льющиеся с неба потоки света. Он поднял руки к небу, кровь залила лицо, и только глаза страшно белели сквозь кровавую маску. Постоял так несколько секунд и упал на колени. Уже ничто в нем не напоминало отца. Страшный, кровавый призрак.

Дональд заставил себя подбежать и начал трясущимися руками лихорадочно стягивать предплечья. Кровь уже не била фонтаном, текла медленными ручейками.

– Папа, папа... ну пожалуйста, папа...

Отец словно не видел его. Он смотрел в небо, тело его медленно и страшно вздрагивало. Дональду удалось остановить кровотечение на одной руке.

Может быть, может быть, может быть...

Все вокруг исчезло. Уже не пели птицы, солнце погасло. Во всем мире был только он, Дональд, который должен любой ценой не дать последним каплям крови покинуть тело отца.

Он уже оторвал рукав от отцовской рубахи, изготовился наложить жгут на вторую руку... но у отца отвалилась челюсть, взгляд помутнел. Он успел только прошептать: «Мой... мальчик... » Последняя судорога сотрясла его тело, и он затих.

Дональд кричал, плакал, перетянул жгутом вторую руку, умолял отца открыть глаза, сказать что-то, не оставлять его одного.

Ничто не помогало. Руки его были красны от крови. Он поднялся на ноги и тупо посмотрел на диск пилы – тот по-прежнему вращался с монотонным воем на единственной доступной ему ноте. На ватных ногах подошел к рубильнику и выключил ток. Подумал, не положить ли отпиленные руки рядом с отцом, но понял, что не сможет к ним прикоснуться. Пошел и сел в кабину грузовика.

Он долго сидел, не шевелясь, отупевший от горя и страха, лишь изредка поглядывая на пустое водительское место – а вдруг отец вернулся? Вдруг все ему только приснилось, и сейчас они поедут домой как ни в чем не бывало?

Дело уже шло к закату. Взгляд упал на коробку с завтраком на полу. Он поднял, открыл крышку и увидел, что там лежат их обычные бутерброды, завернутые в вощеную бумагу, а сверху – плитка шоколада. Большая плитка дорогого швейцарского шоколада с орехами, его любимого, шоколада, который они почти никогда не покупали из-за цены.

Сейчас они сидели бы с отцом рядом на уступе скалы. Нашли бы местечко в тени – усталые, довольные сделанной нелегкой работой. Разломили бы плитку пополам и медленно, с наслаждением ели...

Дональд начал всхлипывать, потом зарыдал и продолжал плакать с плиткой дорогого шоколада в руке, пока на большой дороге не остановился грузовик и он не рассказал все, что произошло.

Посреди стонов, плача, приходящих и уходящих соседей он постепенно осознал: отец не вернется никогда. И решил, что никогда не будет есть этот шоколад.

Весь вечер Дональд просидел с плиткой на коленях на шатком стульчике под дубом, где раньше висели качели, сделанные из автомобильной покрышки, и отец, смеясь и шутливо пугая сына: «Сейчас улетишь в небо», раскачивал его, а он визжал от счастья и приятного страха.

Постепенно он примирился с мыслью, что никогда не увидит отца. Что отец как живой человек уже не существует и никак не может ни помочь, ни помешать ему в его жизни. Что отец уже ничего не значит для него... Но еще страшнее и непостижимее была мысль, что он сам уже ничего не значит для отца, что глаза его никогда не остановятся на Дональде, потому что они погасли. Они мертвы, глаза его отца. И это значит, что сам Дональд тоже в каком-то смысле перестал существовать. Он сидел на стуле и с каждой секундой становился легче и прозрачней. Все, что составляло его жизнь, постепенно растворялось в беспощадной кислоте вечности.

Ночью он лежал в своей постели и смотрел в потолок, прислушиваясь к всхлипываниям матери за стеной. Лежал долго и не мог... вернее, не хотел заснуть.

Потом встал. Взял плитку шоколада, осторожно развернул и долго смотрел на аккуратные золотисто-коричневые клеточки, уже начавшие подтаивать от тепла его рук. Отломил большой неровный кусок, сунул в рот и проглотил, почти не жуя и не чувствуя вкуса. Потом другой, третий... его затошнило, и он, еле удерживая позыв на рвоту, побежал в туалет.

***

Карина, Эмиль, Петер, Леннарт и Улоф собрались вокруг кемпера. Стефан к тому времени уже встал, отряхнулся и поднял телефон. Потер ушибленное плечо.

– Покрытие есть. Я только что звонил маме. – Лицо его исказила горестная гримаса.

Только Карина поняла почему.

– Что она сказала? Как Бенгт?

Стефан промолчал, но взгляд его был достаточно красноречив. Она хотела еще что-то спросить, но Петер ее опередил. Пружинистый шаг, прыжок – и он оказался на крыше рядом со Стефаном. Достал айфон, посмотрел на дисплей и покачал головой:

– Ноль.

– Повыше, – кивнул Стефан. – Я стоял на стуле. Граница где-то там, метрах в двух. К тому же у меня вот это, – он показал свой телефон Петеру.

Петер перевел взгляд со своего айфона последней модели на «Нокию» Стефана. «Бугатти» и «вольво-240». Другой век. Но, говорят, у старых мобильников прием лучше.

– Можно? – он потянулся за телефоном Стефана.

Стефан отвел руку.

– Аккумулятор садится очень быстро. Если звонить, надо быть уверенным, что дозвонимся.

– А как мы можем быть уверены?

– Надо подняться как можно выше.

Оба одновременно уставились на небо, словно ожидая, что сейчас оттуда спустится веревочная лестница.

Леннарт прокашлялся и поднял, как в школе, руку – попросил слова.

– Извините... вы сказали, что говорили с вашей матерью?

– Да.

– И она вас тоже слышала?

– Да.

– Спасибо. Это все, что я хотел спросить.

Улоф уставился на него с недоумением. Леннарт пожал плечами.

Все замолчали, обдумывая новость. Тишину первым нарушил Эмиль.

– Мам, – спросил он, прижимаясь к бедру Карины, – а мы скоро поедем домой?

***

Секрет удавшихся коричных булочек – количество оборотов. Важно раскатать тесто как можно тоньше, прежде чем намазать его маслом и смесью приправ и свернуть в рулет. Обычно достаточно четырех движений скалкой, в кондитерских обычно делают пять оборотов, а Майвор раскатывает семь раз.

Детям не должно быть стыдно, когда их просят принести в школу домашние лакомства для продажи на какой-нибудь детской ярмарке. Ее булочки расхватывают в одно мгновение. Люди, ничего не понимающие в стряпне, удивляются – почему именно эти булочки такие вкусные и такие воздушные, а те, кто знает, подмигивают:

– Семь раз, Майвор? Как всегда?

И не просто семь оборотов – важно, каких оборотов. Не все умеют обращаться со скалкой, найти нужную пропорцию, когда следует нажать посильнее, а когда дать скалке поработать собственным весом. И, конечно, не жалеть масла в тесто, чтобы не прилипало к столу.

Тут-то и главная закавыка. Разделочный столик в кемпере крошечный. Чтобы напечь булочек на всю компанию, придется разделить тесто на семь, а то и восемь комков и раскатывать по одному. Надо признаться – удовольствия мало.

Она достала муку, молоко, сахар, дрожжи, масло, корицу и кардамон. Скалку, половник, скребок. Духовка неплохая, а для полевых условий – просто замечательная. Хватит на две закладки. Замесила тесто и накрыла полотенцем.

Одна беда – мало места на столе.

Сколько раз самые ее лучшие намерения разбивались в пух и прах из-за каких-то пустяковых причин, из-за мелочей существования, из-за непонимания окружающих! Если бы за каждый такой случай ей платили десять крон, она была бы богаче царицы Савской.

Дети, давайте слепим снеговика – снег сухой. Смотри, Дональд, какой славный свитер я тебе нашла – шею режет. Соберемся вечером, я испекла чудесные кексы– все уходят по своим делам. Правда, вкусно? – «Не разберу, простужен».

И так далее, так далее, так далее...

Она сжала кулаки. Дональд сгорбился на диване и беззвучно шепчет что-то одними губами. Абсурдный человек. Майвор помнит письмо от него – давным-давно, еще до свадьбы. Вернее, не все письмо, а последнюю строчку.

Ты – моя мечта.

Кто бы мог предвидеть?

Она смахнула слезу. Все надо называть своими именами. А выдумка Дональда, что ее якобы не существует, что она всего лишь плод его фантазии, – неслыханная наглость. Кто воспитал его детей? Кто вел хозяйство? Кто стирал его белье? Кто выстрадал десятки вестернов в кинематографе? Плод фантазии?

Ну ладно, не стоит преувеличивать. Вестерны она и сама любила.

Майвор посмотрела на лысую голову мужа, ту самую, в которой, по его дурацкой теории, она только и существовала. Перевела взгляд на пекарские доспехи. А что, если...

Нет, Майвор. Еще чего. Укокошить мужа скалкой! И тут же вспомнила таинственные знаки на стенке кемпера. А почему бы и их не стереть?

– Дональд, можешь пересесть? Тесто подошло.

– Зачем?

– Я буду печь булочки.

– Печь?

– Да, печь.

– Зачем?

Господи, как она устала! Иногда кажется, что провела в подобных препирательствах всю жизнь... Майвор добавила металлических ноток, которыми пользовалась очень редко.

– Дональд! Пересядь. И немедленно.

Мало ли что он думает о своей несуществующей жене, но, когда слышит именно эту интонацию, он знает – лучше не связываться. Проворчал что-то, встал и пересел на кровать.

Вот так.

Майвор, напевая «Хамбустинту в мини-юбке», убрала все со столика – вот она, желанная пустая поверхность чуть не в квадратный метр. Совсем другое дело. Можно приступать к булочкам. Не потому, что ждет благодарности, – нет. Она просто-напросто выполняет свою миссию – накормить, приласкать. Позаботиться. Все люди по сути своей малые дети.

А какой ребенок, если он в своем уме, откажется от ее коричных булочек...

***

Постепенно начали расходиться. Стефан и Петер, стоя на крыше кемпера, обсуждали, как и из чего построить конструкцию, позволяющую подняться еще на пару метров ближе к равнодушно-синему пластмассовому небу. Леннарт и Улоф направились к своему вагончику.

– Почему ты спросил? – поинтересовался Улоф. – Насчет его мамы и все такое?

– Потому что странно. Это означает, думаю, что мы где-то находимся.

– А раньше ты так не думал?

– Нет. А ты?

Улоф остановился и наморщил лоб.

– Нет, – сказал он после паузы. – Я сейчас покопался, вспомнил, что я думал... нет, и я так не думал.

– Вот видишь. А теперь... – Леннарт махнул рукой в сторону бескрайнего газона. – А теперь выходит, что мы все же не то чтобы нигде, а маленько где-то. Так что, может, и не такая дурость с этими вешками.

– А может, и дурость.

– Может, и дурость. Но уверенности нет. Что дурость, я имею в виду.

– Лучше не скажешь.

Леннарт поднялся по лесенке в кемпер, а Улоф свернул посмотреть на растения. Смысла никакого – прошло самое большее четверть часа, как они их посадили. Растения иной раз реагируют на изменения в составе почвы очень быстро... но все же не так быстро.

И все же... цветы герани – не приобрели ли они более насыщенный красный оттенок? Обычно растения при пересадке вянут – им нужно оправиться от шока. А тут, похоже, они чувствуют себя в своей тарелке с самого начала.

Хотел нагнуться и посмотреть поближе, но его остановил громкий шепот Леннарта:

– Улоф-ф-ф... У нас гости.

Гости – это Молли. Она свернулась клубочком на диване и, похоже, заснула. Леннарт и Улоф долго на нее смотрели – в их потрепанном домике-вагончике она выглядела как очаровательная принцесса эльфов, заблудившаяся в заколдованном царстве и задремавшая от усталости в жилище троллей.

Необыкновенно хороша собой.

А сами тролли понятия не имели, что делать. Начали советоваться шепотом – пойти к матери с отцом и сказать, чтобы не волновались? Или разбудить? Пока они решали этот непростой вопрос, Молли проснулась. Села и потерла кулачками глаза.

– Ой, я заснула, – сказала она тоненьким голосом.

– Ничего страшного, – успокоил ее Улоф. – Лишь бы родители не беспокоились.

– А что ты здесь делала? – решился Леннарт.

– Ничего. Хожу, смотрю, где и что... И захотела спать. Надо идти домой.

Она встала с дивана. Послышался странный шорох. Леннарт насторожился и остановил ее у дверей.

– Погоди-ка... а что у тебя под майкой?

– Ничего...

Леннарт вздохнул и показал большим пальцем на кухонный стол. Полпакета «Твиста» исчезли. Молли попыталась проскользнуть мимо Леннарта, но он загородил ей дорогу.

– Положи на место конфеты, – сказал он спокойно. – А потом можешь идти.

Молли посмотрела на него круглыми испуганными глазами и сказала:

– Помогите.

– Я ничего не скажу твоим родителям, что ты воруешь, – сказал Леннарт. – Но конфеты верни.

Молли еще шире раскрыла глаза и повторила, на этот раз громче:

– Помогите!

Улоф никак не мог сообразить, что испугало его больше: то, что она пытается инсценировать, или то, что крошечная девчушка придумала такой коварный ход. Он уже собрался отпустить ее на все четыре стороны, но Леннарт был непреклонен.

– Даже не пытайся. Твой папа видел – мы вернулись несколько секунд назад. Даже не пытайся, – повторил он, повысив голос.

Что-то изменилось во взгляде Молли. Она уставилась на Леннарта, словно меряясь с ним силами, пожала плечами и вернулась на диван, опять прошуршав пакетом с ирисками. Сложила руки на груди, оперлась подбородком на кулачки и спросила:

– А почему вы живете вместе?

Леннарт сжал губы в тонкую ленточку, видно было, что готов разозлиться всерьез. Улоф же подавил раздражение – мало ли что. Девчонка испугана, хочет вывернуться.

– Потому что нам хорошо вместе.

– А вам очень хорошо вместе?

– Вот что, – сказал Леннарт. – Положи на место пакет с ирисками и дуй отсюда.

Молли некоторое время изучала его внимательно и сделала вывод:

– Вам очень хорошо вместе.

– И что? – пожал плечами Улоф, стараясь соблюдать детскую интонацию. – И что в этом плохого?

Теперь тщательного изучения удостоился Улоф.

– Давайте поиграем? – неожиданно спросила Молли.

Леннарт вздохнул.

– Пойду схожу за твоим папой.

– Не стоит. А вдруг я скажу что-то не то, и он разозлится. Давайте лучше поиграем.

Фермеры остолбенели. Ни тот ни другой в жизни не встречал таких детей. Как будто совершенно другой биологический вид, другой отряд млекопитающих, чьи инстинкты невозможно предугадать.

Молли широко раздвинула руки и похлопала по столешнице справа и слева от себя – садитесь, мол, что же вы медлите. Я жду.

– Идите же! – Молли театрально вздохнула. – Значит, так. Если я выиграю, то оставляю себе то, что у меня есть... если, конечно, у меня это есть. – Невинный взгляд. – Оставляю себе то, что у меня есть, и ухожу.

Леннарт слегка расслабился. Вид, конечно, неизвестный... зверушка странная, но вряд ли опасная.

– Не особо чтоб справедливые условия. А что мы можем выиграть?

– Я же сказала – то, что у меня есть. И я никому не буду рассказывать, что вам так хорошо вместе.

– И рассказывай, сколько хочешь, – сказал Улоф намеренно детским голосом, немного нараспев. – Тут нет никакого секрета.

Молли поморщилась – ей явно не понравилась попытка Улофа подладиться к ее возрасту.

– Играем в «камень, ножницы, мешок». И я должна выиграть пять раз.

– То есть набрать три или четыре из пяти?

– Нет. Я должна выиграть пять раз подряд. Если нет – выигрываешь ты.

Улоф улыбнулся. Леннарт вообще не любил азартные игры, но тут не смог противостоять соблазну. К тому же он неплохо играл в эту игру – насколько можно неплохо в нее играть. Конечно, все зависит от случая, но психология тоже играет роль, особенно когда долго играешь. Раньше они с Улофом пользовались игрой в случае расхождения мнений, но Улоф в конце концов отказался – обнаружил, что Леннарт выигрывает три раза из четырех.

– О’кей, – Леннарт сел напротив Молли.

Молли показала на Улофа и приказным тоном сказала:

– Ты будешь судьей.

Улоф не стал садиться – так и остался стоять около стола.

Леннарт и Молли сжали кулаки и проскандировали:

– Раз, два... три!

У Леннарта – мешок. У Молли – ножницы.

– Раз, два... три!

У Леннарта опять мешок. У Молли опять ножницы.

– Раз, два... три!

У Леннарта на этот раз камень, а Молли... Молли показала мешок.

Леннарт облизал губы, прокашлялся и уселся поглубже.

– Раз, два... три!

Леннарт – мешок. Молли – ножницы.

Четыре – ноль.

– Ты что, Леннарт? – спросил Улоф. – Совсем, что ли?

Но Леннарт даже не посмотрел на него – впился глазами в Молли, будто хотел прочитать ее мысли.

– Раз, два... три!

Леннарт выбросил камень. Молли... мешок.

– У меня мешок, – громко, но без особого торжества сказала Молли, достала из-за пазухи пакет с «Твистом» и поставила на стол. Достала ириску, неторопливо развернула бумажку и сунула конфету в рот.

Леннарт почесал в затылке.

– Ну ты и ловкачка.

– М-м-м, – согласилась Молли с набитым ртом, посмотрела на Улофа и сказала невнятно: – Ты тоже.

– Что – ты тоже?

– Тоже поиграй со мной.

Улоф даже вздрогнул, потрясенный самоуверенностью Молли в игре, где на девяносто девять процентов правит случай. Почему бы не попробовать, тем более что проигрывать все равно нечего, зато прекрасный случай немного подразнить Леннарта.

Леннарт встал, но Молли знаком приказала ему оставаться на месте.

– Только подвинься немного.

Леннарт сдвинулся к краю. Молли переехала поближе к нему, и для Улофа освободилось место на другом конце диванчика. Он сел и покосился на Леннарта – обычно они сидели друг напротив друга.

Молли дожевала ириску.

– Оба, – решительно сказала она.

– Как это – оба? – удивился Улоф.

– Я играю против вас двоих. Двумя руками. Против тебя, – она кивнула Леннарту, – левой, а против тебя – правой.

Леннарт и Улоф выставили кулаки, Молли сделала то же самое, но двумя руками.

– Раз, два... три!

Левая рука Молли – ножницы против мешка Леннарта. Улоф выкинул камень, но раскрытая правая ладонь Молли изобразила мешок.

Они попробовали еще раз. И еще раз. После пятого раза фермеры словно впали в транс.

– Раз, два... три! Раз, два... три!

Молли выиграла кряду двадцать матчей, по десять на каждую руку. Даже ничьей ни разу не было. Молли сунула в рот еще одну ириску, встала, забрала пакет и пошла к выходу. У двери обернулась.

– Со мной надо по-доброму. Теперь поняли?

***

На обратной стороне квитанции Стефан и Петер нарисовали схему – что-то вроде лесов, которые позволят им подняться повыше и поймать более или менее стабильный телефонный сигнал. Похоже на импровизированные вышки, которые строят на лосиной охоте.

Насколько им известно, в лагере нет ни молотка, ни тем более гвоздей, поэтому Стефан предложил систему с самозатягивающимися веревками. Он прошлым летом таким способом строил хижину на дереве для Эмиля – не хотел вбивать гвозди в живую древесину.

Но из чего строить? Никаких досок в лагере тоже нет, за исключением деревянного настила в палатке Дональда, а Дональд, с тех пор как Майвор обнаружила кресты на кемперах, не показывался. Все зависит от его настроения.

Стефан и Петер почти подружились, пока обсуждали детали задуманного проекта. Рисовали точки крепления, вспоминали школьные уроки физики. Прикидывали центр тяжести. Единственно, о чем они не говорили, – зачем. Кому и зачем они собираются звонить? Впрочем, у Стефана возникла довольно странная идея, и он как раз собирался поделиться ею с Петером, но тут подошла Карина.

– Стефан, – сказала она мягко, – можешь некоторое время побыть с Эмилем?

– Само собой... а что случилось?

Ответ Карины прозвучал так, будто она собралась в угловой киоск за газетами.

– Я уеду ненадолго.

Стефан уже хотел спросить – куда, но тут же осознал бессмысленность вопроса. Ехать некуда – все везде одинаково.

– Зачем? – спросил он вместо этого.

Не куда, а зачем.

– Там ничего нет, – вставил Петер.

– Прошу меня извинить... – сказала Карина и пристально посмотрела на Петера. – Прошу меня извинить, но мне трудно в это поверить.

***

– А что ты делаешь, мама?

Как раз в ту секунду, что появилась Молли, Изабелла сделала последний большой глоток виски.

– Нет же ничего сладкого. Приходится пить это дерьмо ради калорий.

Молли медленно, будто испугавшись, присела на стул. На самом деле единственное, чего она боялась, – чтобы под майкой не зашуршал пакет с ирисками.

– В-вот так... – сказала Изабелла слегка заплетающимся языком. Нельзя сказать, чтобы она была пьяна, но сто граммов виски подействовало на ее лишенный необходимого топлива организм почти мгновенно. – Ты что-нибудь разузнала? Что видел твой приятель?