Текст книги "Химмельстранд"

Карина пошла за Эмилем – и приняла решение. Она не может пассивно сидеть и ждать, что как-то все образуется. Это не похоже на нее. Она должна сама узнать, что творится там, за горизонтом. Короче – взять машину и сесть за руль.

Она присела на корточки у кемпера. Дети лежат рядышком и шепчутся. Выглядит очень трогательно. Эмиль повернулся к ней – в глазах слезы, а на лбу нарисован черный крест.

Оказывается, не так уж трогательно – она чуть не потеряла сознание.

У Карины уже успела сформироваться своя теория насчет этих крестов. Их вычеркнули. Что означает крест? Очень просто: объект, помеченный крестом, следует убрать. Изъять из жизни.

Боже мой... она овладела собой и сказала, насколько могла, спокойно:

– Эмиль, пора поесть... не знаю, как назвать – завтрак. Или ланч.

Эмиль посмотрел на Молли, будто спрашивал разрешения. Та благосклонно кивнула, и этот кивок утвердил Карину в решении. Молли – неподходящая компания для Эмиля.

Эмиль выбрался из-под кемпера.

– Ты тоже вылезай, Молли.

Эмиль потянул ее за руку.

– Пошли, мама.

– Подожди, малыш. Молли! Ты можешь вылезти?

– А зачем?

– Затем, что я хочу с тобой поговорить.

Молли опустила лицо в траву и потянула носом.

– А мне и здесь нравится. Здесь очень хорошо. Можно цветы нюхать.

Карина с трудом натянула на лицо улыбку.

– Как бык Фердинанд... Это забавно, Молли, но я прошу тебя вылезти.

Эмиль опять потянул Карину за руку. На этот раз довольно сильно.

– Мама, ну зачем ты? Пошли...

Карина вырвала руку. Эмиль опустил голову и побрел к своему вагончику. Молли посмотрела вслед и спокойно спросила.

– А это срочно?

– Да. Довольно срочно.

– Почему?

– Потому что мне надо приготовить еду, а я не могу. Не могу, потому что не работает плита. Я прошу тебя вернуть мне газовый шланг.

– А что это такое – газовый шланг?

– Ты прекрасно знаешь, что такое газовый шланг, потому что ты его взяла.

Молли нахмурилась и замолчала.

– Ты будешь толстой, если будешь есть еду, – наконец сказала она.

– Что? Что ты несешь?

– Ты растолстеешь и не сможешь летать.

– Я и не хочу летать.

Молли зевнула и посмотрела Карине прямо в глаза долгим, немигающим взглядом.

– Ясное дело, хочешь. Прямо на солнце.

Повернулась и уползла на другую сторону кемпера . Чтобы увидеть ее, пришлось бы лечь на траву.

Карина так и продолжала сидеть на корточках со странным чувством – будто сердце ковырнули маленьким грязным ногтем.

***

Стефан изо всех сил грохнул кулаком по металлической мойке. Электрический разряд прошил руку от мизинца до локтя. И что? Если бы он и вправду был мертв, вряд ли почувствовал такую боль.

Он выпрямился. Какого черта... никакой я не мертвый. Абсурдная мысль. И даже если я мертв, если мертвы все остальные – чем их состояние отличается от жизни? А если человек жив... или, по крайней мере, уверен, что жив, – он может что-то предпринять.

Он вышел из кемпера и взял из машины бинокль. Опустил лесенку и поднялся на крышу вагончика. Лесенку надо бы поменять – в лицо сыплются хлопья ржавчины. Но пока держит.

Осмотрел окрестности – и засмеялся. Нервным, чуть ли не истерическим смехом, потому что ему стало очень не по себе – настолько странен был открывшийся ему вид. Их маленький лагерь на фоне бесконечной зеленой равнины наверняка казался нелепой аномалией, горстью кубиков, случайно свалившихся с неба.

Карина сидит на корточках рядом с кемпером Петера и Изабеллы. Молочные фермеры тоже почему-то сидят на корточках. Чем-то заняты. Изабелла ходит по лагерю, обхватив плечи, точно ей зябко. А Петер отошел метров на тридцать и стоит неподвижно .

Он поднял к глазам бинокль. Эмиль, оказывается, тянет изо всех сил Карину за руку, словно старается оттащить ее от этого опасного места. А у Петера в руках нечто вроде биты для лапты.

Несколько секунд Стефан пытался связать воедино эти фрагменты, создать некую разумную партитуру жизни. Ничего из этого не вышло, и он занялся тем, ради чего и забрался на крышу, – начал методично обследовать горизонт.

Что-то привлекло его внимание, но он тут же сообразил, что это всего-навсего одна из вешек, оставленных им же самим. Повернулся на сто восемьдесят градусов и увидел пару вешек, воткнутых фермерами.

И больше ничего.

Он опустил бинокль и вновь почувствовал головокружение . Мир в нашем представлении разделен на фрагменты. Континенты, страны, озера, леса и горы. Города и коллективы. И люди стараются обживать эти фрагменты. Как бы тяжко ни было, но цель в жизни есть, она более или менее ясна, и цель эта так или иначе связана с тем, что нас окружает. Прибрежные жители строят лодки и ловят рыбу, жители тайги охотятся на соболя, в пустыне пасут верблюдов. И так далее.

А если нас окружает ничто? Обнаженная, бесцельная и беззвучная пустота...

Он проглотил слюну, подавив приступ тошноты.

Там, внизу, Карина что-то объясняет Эмилю. Обвила мальчика за плечи. Надо бы спуститься к ним. Стефан уже сделал шаг к лесенке, как его осенила странная мысль. Он все-таки находится на два с половиной метра выше, чем это чертово поле. Плюс его собственный рост.

Достал мобильник. Старый-престарый, Nokia, купленная лет семь назад, с экраном величиной в спичечную коробку. Покрутил в руке и нажал кнопку. Слава богу, заряд не кончился – пропищала веселая фанфара, на дисплее две руки соединились в рукопожатии. Покосился вниз – Карина что-то говорила Эмилю, а мальчик отчаянно качал головой.

Стефан опять посмотрел на дисплей и вздрогнул. На указателе покрытия мигал самый левый и самый короткий столбик. Помигал, погас, опять мигнул и опять погас.

Поднял телефон над головой – столбик перестал мигать. Он нажал кнопку с косой зеленой трубочкой и отчетливо услышал зуммер.

– Послушайте! – крикнул он Карине и Эмилю.

***

– Малыш, а ты можешь сделать вот так? – Карина сделала вид, что послюнявила пальцы и потерла лоб. Эмиль посмотрел на нее со скептическим удивлением.

– А зачем?

– У тебя там... у тебя там грязь. Ты же не хочешь, чтобы я это сделала? Лучше самому, или как?

Эмиль серьезно кивнул – разумеется, лучше самому, сунул палец в рот, несколько раз провел рукой по лбу и размазал крест в бесформенное пятно. Тоже не особенно красиво. Но все же лучше. Намного лучше.

– Что бы ты хотел поесть?

– Блинчики.

Карина встала перед Эмилем на колени и положила ему руки на плечи.

– Слушай, Эмиль. Дело обстоит вот как. Чтобы сделать блинчики, нужна плита. А без этого шланга плита не работает.

У Эмиля забегали глаза.

– Тогда бутерброд с чем-нибудь.

– Но шланг все равно нужен. Ты не знаешь случайно, где он?

Эмиль сжал губы в ниточку и помотал головой. Жаль его – он совершенно не умеет врать, и Карине стыдно, что она вынуждает его говорить неправду. Она обняла напрягшегося Эмиля и тихо сказала:

– Любимый мой мальчик... ничего страшного. Мне только нужно знать, где он. Я хочу сказать, что...

Два события произошли почти одновременно. Крик Стефана «Послушайте! », и буквально через полсекунды – пронзительный крик Эмиля. Мальчик закрыл руками уши и кричал с таким безнадежным отчаянием, что у Карины заболело и опустилось в живот сердце.

***

Детский крик – конечно же, Эмиль. Изабелла точно знает, что не Молли. Молли не кричит и не плачет. Никогда. Словно в первые два года жизни она израсходовала весь запас криков и слез.

Сама Изабелла была очень послушным ребенком. Аккуратным, как говорила ее мама. Очень аккуратный ребенок, очень легкий, очень управляемый. Ребенок, которого не страшно брать с собой на любой званый вечер.

Она поплотнее обхватила плечи, чтобы не рассыпаться на куски. Надо немедленно найти что-то сладкое. Холодный пот, судороги в желудке. Через минуту приступ пройдет, чтобы через час-полтора повториться вновь, только еще хуже. Потом опять пауза, короче, а потом... потом будет совсем плохо.

Она ходит кругами между кемперами, и отовсюду чудятся запахи. Будто люди сидят там и трясутся над своими запасами конфет, пирожных и шоколада.

Изабелла несколько раз глубоко вздохнула, чтобы выветрились последние следы кондитерских ароматов. Стало получше. Теперь она чувствовала себя почти нормально.

Подошла к кемперу фермеров. Те стояли на коленях и копали землю садовыми лопатками. Настолько увлеченно, что ее даже не заметили. Она тихо кашлянула. Оба подняли головы одновременно. Изабелле не потребовалось никаких усилий, чтобы изобразить самую лучезарную из своих улыбок – фермеры выглядели очень смешно.

– Добрый день, – сказала она. – Чем занимаетесь?

Леннарт и Улоф поглядели друг на друга, будто их застали за каким-то тайным занятием и ни один из них не вправе раскрыть секрет, не получив согласие другого.

– Э-э-э... – сказал Улоф и показал на стоящий рядом горшочек с каким-то растением. – Вот... пробуем посадить что-нибудь.

– Значит, будет еще больше цветов... – Изабелла продолжала улыбаться.

– Не только... – кивнул Улоф. – Цветы-то, конечно, да, но и кое-что другое.

Продолжая улыбаться, Изабелла приняла соблазнительную позу, стрельнула глазами – никакой реакции. Уж она-то знает, достигла она цели или не достигла, знает, когда мужчина готов плюнуть на все, лишь бы ее потрогать. В ее архиве немало таких прямых попаданий. А со второго или третьего выстрела... она не помнит случая, чтобы она промазала.

Но не в этот раз. Что это означает?

Одно из двух.

В ее профессии полно геев. Придурковатые кутюрье , фотографы в коже с ног до головы – и весь спектр между ними. Она повидала всяких. Но мысль, что Леннарт и Улоф – гомосексуальная пара, превосходит ее фантазию. Значит, они не гомосексуалы, а асексуалы. Уже не испытывают подобных чувств. Или никогда не испытывали.

– У вас не найдется чего-нибудь сладкого?

Опять посмотрели друг на друга. Слова не могут сказать, чтобы не переглянуться.

– Нет, – сказал Леннарт. – Чего нет, того нет.

Изабелла заметила, что Улоф отвел глаза и потупился, сделал вид, что рассматривает растение в горшочке. Она пристально посмотрела в глаза Леннарту – даже не моргнул. Смотрит на нее как на не особо интересную деталь окружающей обстановки. Настолько разозлилась, что едва не скомандовала: «Тащи сюда конфеты, старый говнюк!» Но удержалась. Сделала презрительную гримасу, отвернулась и пошла к своему кемперу. Услышала, как они шепчутся за спиной.

И только в этот момент до нее дошло. Эти лапотники что-то сажают. Что это значит? Опасаются, что мы здесь проторчим так долго, что они успеют снять урожай?

Ну нет. Родебье должен дать ответ агентству сегодня, и шансы Изабеллы получить работу с демонстрацией новой коллекции очень велики. К тому же у фотографа ограничено время, значит, пахать придется днем и ночью. Если Изабелла промедлит с ответом, работа уйдет к другой модели.

Такого допустить нельзя.

– Черт, черт. Черт, мать его...

Огляделась и увидела Петера. Он стоял в поле метрах в пятидесяти от нее с битой в руке. Неподвижно, как статуя, воздвигнутая в честь тотального идиотизма.

Опять начали дрожать руки. Она плюнула в сердцах и направилась к мужу.

***

– Какого хрена ты тут делаешь?

Петер медленно обернулся. Изабелла смотрит не на него – на биту. На красивых губах – саркастическая усмешка. Он повернул биту в руках. До Изабеллы, похоже, никак не дойдет, что поле не имеет конца. Они оказались лицом к лицу с бесконечностью.

– Изабелла... Я хочу с тобой развестись.

Изабелла прищурилась, будто позади него было солнце. Солнца не было.

– Что ты сказал?

– Я сказал, что хочу с тобой развестись. Что больше не хочу с тобой жить.

– Тебе не кажется, что ты выбрал неудачный момент?

– Нет, не кажется. Наоборот. Мне кажется, что удачнее момента и быть не может.

Изабелла посмотрела на горизонт. Направо, налево... взгляд ее наконец остановился примерно в той точке, куда упал посланный Петером мяч. Она вздохнула.

– Мне надо что-нибудь съесть.

– Ты не слышала, что я сказал?

– Почему не слышала? Слышала. И что? Мне все равно надо поесть. Ты флиртуешь с этими лапотниками . У них точно что-нибудь найдется.

– Мы отсюда не выберемся.

Изабелла возвела глаза к небу

– О боже! Что ты от меня хочешь? Отсосать?

– Как будто ты и в самом деле...

– Можешь достать жратву? Пожалуйста....

Петер посмотрел на жену. Так красива и так... отвратительна. Бросил в траву биту и, понурив голову, пошел в лагерь.

Хорошо, что сказал. Ради собственного самочувствия. Сказал – и сказал. На душе легче.

Внезапно он увидел странную картину – Стефан поставил на крышу кемпера складной стульчик, влез на него и поднял вверх руку с мобильным телефоном.

Поле бесконечно.

Эти два слова крутятся в голове как заклинание. Мало того. Ему кажется, что в них заключен какой-то смысл, который ему пока не удается постичь.

Леннарт и Улоф сидят на земле перед своим вагончиком. Вид у них такой простецкий, такой уютный, что у Петера внутри словно растаял ледяной ком. Он улыбнулся и пошел к ним.

***

Складной стульчик шаток, даже когда на нем сидишь. Стефан удерживает его обеими руками, осторожно балансируя, встает ногами на тонкую металлическую рамку сиденья и чувствует себя начинающим канатоходцем, обреченным на бесчисленные падения. На брезент он даже ступить не решается.

Стул никуда не годится. Сорок девять крон в «Русте». Оскупился. Сам виноват.

В конце концов ему все же удалось кое-≥как выюпрямиться и встать в полный рост.

Результаты таковы: если держать телефон їюна уровне живота, символ сети иногда появляется, но чаще исчезает, на уровне головы исчезает реже, а появляется чаще. А если поднять руку над головой, столбик стабилен.

Нажимает кнопку – непрерывный зуммер.

И что? Что дальше?

Единственное, что он считает важным, – позвонить родителям, сказать, что у них все в порядке. Да, мама, все в порядке, но вернуться завтра, как собирались, вряд ли удастся.

Не заставлять родителей волноваться – уже несомненное достижение.

А что дальше? Кому и куда он должен звонить?

Первым делом на оптовый склад. Поддоны с се ледкой в банках больше не нужны. Праздники прошли, их никто не покупает.

Стул скрипнул и покосился. Стефан чуть не свалился, но успел спрыгнуть. Металлическая крыша вагончика отозвалась глухим стоном. Он уставился на маленький цветной дисплей.

Кому звонить?

Он облизал пересохшие губы. Допустим, мне удастся дозвониться родителям, они ответят... что это означает?

А вот что: мы не окончательно потеряны. Да, мы находимся в странном месте, но из этого странного места можно вступить в контакт с остальным миром, а раз с остальным миром можно вступить в контакт, значит, он все еще существует.

Огромная разница, если вдуматься.

Уже собрался набрать номер, и вдруг ему стало страшно. Не слишком ли большие надежды он возлагает на этот звонок? Несколько раз переложил трубку из одной руки в другую, как горячую картошку. Пусть сначала остынет. Но... заряд подходит к концу. Если сидеть и размышлять, надо выключить телефон.

Решайся.

Чего бояться? Либо ответят, либо нет. Если не ответят, можно позвонить 112... или куда угодно – лишь бы проверить, существует ли возможность вступить в контакт с кем-то по ту сторону. Фрёкен Ур11, к примеру.

Но есть и еще одна вероятность... может, именно из-за этого он не решается позвонить. А вдруг ответит кто-то другой? Не машина, как Фрёкен Ур, но и не человек. Тот, Белый... тот, кто ищет с ним контакт еще с тех пор. После давней встречи на дне Плотвяного озера.

Стефан поднял бинокль и внимательно обследовал направление, куда они ездили с Эмилем.

Пусто.

Что, собственно, его так напугало? Белая фигура на очень большом расстоянии. Почему он так уверен, что это тот же самый, кто манил его к себе, когда ему было шесть лет? Совершенно не обязательно. Но как тогда объяснить сжавшие грудь ледяные клещи, когда он навел бинокль на резкость?

Стефан сел на шаткий стульчик, сжал голову запястьями и попытался вспомнить. Велосипед, мостки, черная, внезапно вспыхнувшая солнечным огнем вода. Лед в груди, внезапно открывшееся поле, белая фигура, гостеприимно машущая рукой – сюда, сюда...

Вдумался в прояснившуюся картину, услужливо подкинутую детской памятью.

Нет, звонить не опасно. Он теперь ясно помнит – у Белого не было рта. Так что вряд ли тот сможет что-то ему сказать, даже если возьмет трубку. Только глаза, это он помнил точно. Рта не было. Огромные, черные, пустые глаза.

Надо решаться. Стефан поставил стул поустойчивее, влез на сиденье, опять поискал баланс. Теперь лучше.

Набрал номер родителей и поднял телефон над головой.

Сигнал. Не занято. Второй. Третий.

Пожалуйста, ну, пожалуйста...

Стефан представил себе старинный кнопочный телефон на подоконнике в кухне. Как он отвечает дребезжащим механическим звонком на каждый сигнал в его мобильнике. Мать откладывает вязанье и встает с дивана в гостиной. Отец... отец вряд ли подойдет. Отец очень плох.

Сразу после четвертого сигнала он услышал знакомый голос:

– Алло, Ингегерд слушает.

Стул покачнулся, Стефан еле удержался на ногаx. Что сказать матери? Ему очень захотелось прижать трубку к уху, вместо того чтобы держать ее над головой, но он не решился – слишком ненадежное покрытие.

– Алло, мама... это я, Стефан.

– Стефан? – голос матери еле слышен на расстоянии . – Где ты?

Он отвел глаза от трубки, посмотрел на небо и сморгнул нежданную слезу. Где он? Стефан дорого бы дал, чтобы суметь ответить на этот простой вопрос.

– Я... я очень далеко, мама. Но с нами все в порядке.

Столбик на дисплее исчез, появился, опять исчез, и Стефан различил только слово «... хуже...» и еще, совсем невнятно, —«... ехать...»

– Что ты сказала, мама?

Он поднял трубку как можно выше, чуть не встал на цыпочки. Сигнал появился и больше не исчезал, но теперь он должен был сильно напрягаться, чтобы расслышать слова.

– Прости, мама... еще раз – что ты сказала? – и, чуть-чуть опустив трубку, различил слова:

– Отцу намного хуже. Тебе надо немедленно приехать.

Раздался треск. Не выдержала заклепка: стул развалился, и Стефан рухнул на бок, ударившись плечом – слава богу, не сильно. Тонкий прокат спружинил. Стефан вскочил на ноги, но поздно – связь прервалась.

... тебе надо немедленно приехать...

Он сел. Подтянул колени к груди и тихо прошен тал:

– О, черт, черт, черт...

***

Петер удивился: Леннарт и Улоф выкопали три ямки рядом с кемпером и теперь пересаживают какое-то растение из горшка.

– Привет, ребята, – сказал Петер. – Собрались сад заложить?

– Не то чтобы сад... нет, не сад, а вот что: хотим проверить, как тут земля работает, – сказал Улоф.

– У нас есть кое-какие подозрения, – добавил Леннарт.

Петер присел на корточки. Рядом с ямками лежала садовая лопатка, почти пустой мешок земли для цветов, полведра с водой, сморщенный и проросший клубень картошки и пакет семян укропа.

– Берешь то, что имеешь, как говаривала Кайса Варг12.

Леннарт налил в ямку воды, поставил кустик герани из горшка и заполнил ямку цветочной землей. После чего оба похлопали ладонями землю вокруг цветка и плеснули еще немного воды.

Петер следил за их действиями как завороженный. Даже позволил себе забыть, что поле бесконечно. В этой неторопливой, привычной и слаженной работе было что-то успокаивающее. Как будто мир вокруг совершенно нормален. Люди делают привычную работу, ту, что делали вчера, делают сегодня и будут делать завтра.

Когда дело дошло до проросшей картофелины, Петер все же не удержался и спросил:

– А какие у вас подозрения?

Леннарт непонимающе посмотрел на Петера – очевидно, забыл свою многозначительную фразу: У нас есть кое-какие подозрения. Потом глаза его прояснились – вспомнил.

– А-а-а... ты про это. Подозрения вот какие: нам кажется, с этой землей не все в порядке. Вроде бы хорошая земля, плодородная – а ничего, кроме травы, не растет.

Подумал и добавил:

– Почему-то.

– А почему?

Леннарт пожал плечами.

– Кто ее знает... может, отравлена...

– Или вообще не земля. То есть земля-то земля, но не такая, которую мы знаем, – вступил в разговор Улоф.

У Петера появилось ощущение, что фермеры что-то недоговаривают. Как ни симпатичны они ему, но... что-то есть в них пугающее. Настолько непроницаемы и немногословны, поди знай, что у них на уме и какие тайны они скрывают.

Он даже тряхнул головой, чтобы отогнать неприятную мысль.

– Слушайте, ребята... тут такая история... может, у вас можно купить что-нибудь из сладкого? Моя жена... – он запнулся и поправился: – Изабелла больна. У нее такая болезнь, что ей иногда нужно срочно съесть что-то сладкое.

Леннарт и Улоф некоторое время смотрели друг на друга, затем Улоф многозначительно поднял бровь, а Леннарт вздохнул и сказал:

– Ну... есть кое-что.

Улоф оперся на плечо Леннарта, встал и пошел в кемпер. Леннарт исподтишка посмотрел на Петера и сказал Улофу в спину:

– Половину, ладно?

Улоф, не оглядываясь, поднял руку – пожелание учтено.

Леннарт удовлетворенно кивнул и повернулся к Петеру.

– Ты уж извини за скупость, но это у нас... ну, как субботнее лакомство.

– Что это?

– Да что это я... откуда тебе знать. Короче, у нас пакетик «Твиста». – Леннарт выглядел очень смущенным, даже начал для вида ковырять пушистую землю вокруг чуть поникшего кустика герани. – По пятницам. У нас вроде... ну, вроде праздника.

У Петера чуть не навернулись слезы.

– Простите... тогда не надо. Спасибо огромное... Как-нибудь обойдется.

– Нет-нет. Сделаем так. Нам-то что? По одной ириске вместо двух – все одно праздник, если уж на то пошло.

Слезы Петер поборол, но в горле остался ком. И он знал название этому кому: потеря. В детстве пакетик «Твиста» – надо же, именно «Твиста» – был для него желанным сокровищем, которое стоило дожидаться целую неделю. И как потом взамен этому пришли куда более дорогие и изысканные удовольствия, которые не давали и сотой доли того счастья и наслаждения, как эти незамысловатые тянучки. И он это счастье потерял. Потерял то, что Леннарту и Улофу удалось сохранить на всю жизнь.

– Не хочу лезть в твою жизнь... но вид у тебя какой-то грустный... – тихо сказал Леннарт. – С чего это?

Внезапный импульс: рассказать все. Если бы на месте Леннарта был Улоф, он бы так и сделал. Леннарт... он казался более толстокожим. Петер только покачал головой – ничего, мол, не грустный, хотя и веселиться особенно не с чего. Постарался легкомысленно улыбнуться и подумал: Ничего нет, а поле бесконечно.

Пакетики «Твиста», память о пакетиках «Твиста», и те чувства, которые вызывает память о пакетиках «Твиста», – вполне достаточно, чтобы сделать вывод: в основе своей ничто в жизни не имеет ровно никакого значения. Поле бесконечно.

Петер выпрямился и взял протянутый Улофом полиэтиленовый пакетик с ирисками. Штук десять-двенадцать.

– Надеюсь, поможет, – только и сказал фермер и опять опустился на корточки.

– Спасибо огромное, – сказал Петер и полез в задний карман брюк за бумажником, но Леннарт скорчил гримасу и предостерегающе поднял руку.

– Не смеши, – сказал он. – Ты за кого нас принимаешь? И, кстати, что нам делать с твоими деньгами? Здесь-то?

Петер убрал руку. Тем более что сообразил: у него и бумажника с собой нет – лежит в кемпере. Посидел немного, глядя, как фермеры аккуратно сыплют семена укропа в самую маленькую из трех ямок.

Слаженные и синхронные движения... Когда они закончили, Петер не удержался:

– Извините, я тоже не хочу лезть в вашу жизнь, но... как это получилось, что вы отдыхаете таким образом?

Леннарт и Улоф переглянулись непонимающе, и Петер почувствовал, что мысль надо развить.

– Я имею в виду... довольно необычно.

Зря спросил. Испортил хорошую, трогательную минуту. Он же прекрасно знает, насколько щекотливым может быть подобный вопрос.

Но нет. К его облегчению, ответ Леннарта прост, но от того еще более необычен.

– Ну... так вышло, что наши жены, Ингела и Агнета, поехали вместе отдыхать. На Канарские острова. А потом вернулись и через неделю усвистали. Обе усвистали.

– Усвистали? – Петер впервые слышал такое выражение.

– Ну да. Должно быть, договорились там, на пляже. И решили, что так им лучше. И усвистали. Не вместе, а кто куда.

– Семь лет назад, – вставил Улоф.

– Но... как же это можно – просто так взять и усвистатъ? Так ведь не делают...

– Не. Не делают. А они сделали.

– И мы остались одни, – продолжил Улоф, – и потихоньку поняли... как бы получше сказать? Поняли, что незачем мучиться в одиночестве, раз мы такие старые друзья.

Леннарту было нечего добавить: он кивал чуть не на каждое слово. И Петер тоже покивал. Он хотел бы задать еще пару вопросов, но не знал, как их сформулировать, чтобы не показалось, что на этот-то раз он точно лезет в чужую жизнь. Они сидели и молчали, пока тишину не нарушил грохот.

Петер обернулся. Стефан свалился со стула на крышу кемпера.

***

Жестяная банка с хлебом... печальное зрелище. Три вялых, будто ватных ломтя белого нарезного хлеба того сорта, что можно есть, лишь подсушив в ростере. Может быть, сделать гренки, или, как их называют, французские тосты? Тут Карина вспомнила, что и спирта для походного примуса осталось очень мало. Надо экономить. По крайней мере, пока им не вернут газовый шланг. И вспомнила шведское название французских тостов – «нищие рыцари». Почему рыцари и почему нищие?

Намазала хлеб маслом и начала строгать сыр, то и дело поглядывая на Эмиля. Мальчик успокоился и занялся лего.

Нужна осторожность. История с шлангом... по-видимому, очень чувствительна для мальчонки, и она мучительно пыталась понять – почему? Почему он так реагирует?

Она поставила тарелку с бутербродами перед Эмилем с таким грохотом, что вздрогнула и не сразу сообразила: грохнула не тарелка, а что-то упало на крыше кемпера – очевидно, Стефан спрыгнул со стула.

– А что делает папа?

– Пытается оживить телефон.

– Чтобы можно было звонить? – спросил Эмиль с набитым ртом.

– Именно так.

– В полицию?

Что на это ответить? В самом деле – куда? Куда имеет смысл позвонить? Тому, кто нарисовал кресты на кемперах? Но этот крестоносец, кажется, не оставил номер...

– В пожарную команду, – предложил Эмиль, увидел, что мама улыбнулась, добавил: – Или в парикмахерскую.

Карина прекрасно понимала: отчаянные попытки Стефана наладить связь продиктованы одной целью – позвонить родителям. Ей-то звонить некому. Вообще некому. Родители умерли, а с бывшими друзьями она порвала. И рвать-то особенно было не с кем – многие поумирали, а остальные сидели по тюрьмам. Все ее близкие здесь.

Эмиль мужественно прожевал сухой бутерброд и с гримасой отвращения сделал пару глотков тепловатого молока. Но ничего не сказал. Остался один ломоть хлеба и полпакета хрустящих хлебцев.

Надо срочно отсюда выбираться.

Немыслимое, нелепое положение. Как они здесь оказались? Выдернуты из нормальной жизни, даже не выдернуты, а вычеркнуты – как еще объяснить эти кресты...

Она взяла несколько кубиков лего, слегка подбросила на ладони. Что же это за гигантская рука, которая подняла их кемперы, как эти кубики, подмяла, помедлила и швырнула на это непостижимое, не описанное ни в каких географических справочниках, бесконечное поле?

Ее зазнобило – настолько грозной и мистической представилась ей эта картина – рука, сгребающая в горсть человеческие жизни.

Нет, это настолько противоречит всем тысячелетиями законсервированным в мозгу смыслам и представлениям, что она наверняка ошибается. Что-то произошло с углом зрения. Если привыкшего к двухмерному миру муравья посадить на шар, он никогда не сообразит, что если двигаться вперед и только вперед, он может вернуться на исходный пункт. Муравей не в состоянии представить шар, поскольку шар для него – понятие неизвестное. Что-то в этом роде произошло и с ними... Как можно направить ход мыслей в не только непривычное, но и вообще незнакомое русло?

– Что ты, мама?

Эмиль смотрит вопрошающе – должно быть, его напугал вид погрузившейся в размышления матери. Оказывается, она сильно сжала кубик лего – так сильно, что он врезался в кожу и оставил красные следы на ладони.

– Ничего, малыш. Просто думаю.

– Давай построим что-нибудь?

На крыше тихо – должно быть, Стефан по-прежнему пытается найти мобильную сеть. Конечно, надо подождать, пока он спустится, – как можно уехать и оставить Эмиля одного?

– Что будем строить?

– Крепость. Неприступную крепость. – Эмиль уверенно положил на стол базовую плату и приступил к квадратной раме. – Надо сделать толстые стены, чтобы выдержали осаду.

Карина включилась в игру. Она оставила просвет в одной из сторон рамы, но Эмиль немедленно защелкнул еще пару кубиков и закрыл промежуток.

– А дверь? – удивилась Карина.

Мальчик покачал головой.

– Двери не будет.

Он поставил посреди готового фундамента три фигурки рыцарей и начал наращивать стены.

– А эти как сюда попали? – Карина показала на рыцарей в латах. – Если нет двери?

Эмиль с упреком посмотрел на мать – как можно быть такой несообразительной?

– Дверь была. Но они ее замуровали.

– О’кей... а зачем?

– Я же сказал, – Эмиль вздохнул и объяснил учительским тоном: – На случай атаки. Чтобы враги не проникли в крепость. – Он посмотрел на мать, чтобы удостовериться, понимает ли она его замысел, и на всякий случай добавил: – Дверь – слабый пункт.

Карина вместо ответа положила еще несколько кирпичиков.

– А что за атака? Кто их собирается атаковать? – спросила она, когда они уложили еще два ряда. Кирпичики защелкивались с приятным чмоканьем.

Эмиль вдруг замер с кирпичиком в руках. Повертел между пальцами.