Текст книги "Ронины из Ако (Свиток 3)"

Автор книги: Yoko Shimada

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Котаку окончательно распростился со сном и встал, поправляя кушак.

– Что это вы? – спросила разбуженная шумом жена, удивленно глядя на мужа и тоже собираясь подняться с постели.

– Ничего, лежи! – бросил Котаку, оборачиваясь

к ней с раздраженным видом. – Пойду понаблюдаю звезды. Что-то мне не спится.

Видя, что муж взял садовую лестницу и полез на засыпанную снегом крышу, жена – как была, в ночном халате – вышла во двор.

– Простудитесь – хаори наденьте! – крикнула она снизу.

– Ладно, я скоро спущусь. Иди лучше спать, – ответил муж с навеса крыши и с тем скрылся из виду в тени.

Впрочем, жена уже привыкла к тому, что ее супруг порой вдруг выкидывает какие-нибудь эксцентричные фортели. Пытаться его остановить в такие минуты было совершенно бессмысленно он сразу же приходил в ярость. Вот и на сей раз жена, свернув ненужную накидку-хаори, беспрекословно вернулась в дом. Котаку тем временем, стараясь не поскользнуться, поднялся на самый верх и оттуда вглядывался в даль – туда, где лежал во тьме квартал Мацудзака. В прозрачной мгле созвездия сместилась на запад, и теперь мерцали блестками росы на залитом голубоватым лунном сияньем небосклоне. «Небесный волк», Сириус можно было разглядеть только как можно выше задрав голову, так что и стоять становилось небезопасно – звезда сияла холодным пламенем из бездонной глубины. Звезды, рассыпанные в восточной части небосклона, серебрились в лунных отсветах.

Котаку стоял на холодном предрассветном ветру, в отсвете косых лучей заходящей луны, и всматривался в ночь – не взметнутся ли там, над кварталом Мацудзака, языки пламени. Если ронинам не удастся одолеть врага и осуществить свой план, живыми они уже не вернутся. Скорее всего, они собираются поджечь усадьбу Киры и сделать харакири.

А вдруг все-таки… А вдруг все-таки…

Обуреваемый такими думами, Котаку стоял на крыше, выпрямив во весь рост свое тощее тело и сжимая кулаки. Перед ним под звездным небосклоном, плотно прижавшись друг к другу, уходили в необозримую даль укрытые снежным пологом и объятые дремой черепичные крыши Эдо. Только ветер налетал снова и снова, дробя мерцанье звезд в бесчисленных бликах и развевая волосы Котаку.

«– Рано, – говорил он себе, – еще рано. Но именно в этот час ронины, наверное, с боевым кличем отважно бросаются на штурм. И мне нужно всем сердцем молиться за них!»

Студеный ветер не доносил издали боевого клича только леденил иззябшее тело. Звезды, которым не было никакого дела до человека на крыше, продолжали неспешное пышное шествие в небесах, словно следующие своим путем посреди космического хаоса – бесчисленные белые цветы в заповедном саду.

Луна зашла; гасли, словно испуская дух, одна за другой немногие оставшиеся звезды. Котаку оставался на крыше, пока небо окончательно не посветлело. Наконец, заслышав доносящийся издали знакомый шум пробуждающейся улицы, он осторожно спустился вниз. Языки пламени так и не появились. Это позволяло считать, что ронинам удалось-таки выполнить свой обет. Кутаясь в одеяло на ложе, почти не чувствуя заледеневших рук и ног, Котаку уже подумывал о том, что немного спустя надо будет самому пойти разузнать, что все-таки происходит.

– Ваша милость! Господин Хосои! – вдруг окликнул кто-то, когда Котаку наконец сам того не заметив задремал.

Голос доносился из-за ворот, и Котаку понял, что принадлежит он не кому иному, как Ясубэю Хорибэ, который громко и радостно объявил:

– Хочу вас обрадовать! Мы исполнили наш обет и сейчас отходим к храму Сэнгакудзи. И за гробом не забудем вашей доброты. Пришла пора расставанья – в этой жизни едва ли суждено нам свидеться вновь. Прощайте же и будьте счастливы!

– Хорибэ! – подскочил на своем ложе Котаку.

Наспех накинув хаори и прихватив меч, он выбежал из спальни, миновал прихожую и метнулся к воротам, которые оказались закрыты. Пока Котаку отодвигал засов, Ясубэй, не забывший друга и покинувший ради него боевой строй, уже ушел, нагоняя уходящих товарищей. Когда Котаку выглянул наконец за ворота, вокруг было безлюдно – лишь снег на крышах по одной стороне переулка подтаивал под утренним солнцем, обрушиваясь на землю со стрех.

Котаку бросился вдогонку, добежал до большой поперечной улицы, но Ясубэя нигде не было видно. Он снова пустился бежать, но и на следующем перекрестке никого не увидел. В отчаянии он остановился, решив, что, может быть, выбрал не ту дорогу. Внезапно улица необычайно оживилась – вблизи послышался топот, зазвучали голоса. Казалось, множество людей перекликается на бегу. Заскрипели отодвигаемые щиты-амадо. Люди сбегались со всех сторон.

– Да где же? Где?! – кричал кто-то с площадки на крыше дома.

Котаку, решив, что надо попробовать посмотреть еще у реки Сумида, снова пустился бежать. Пробежав еще немного, он оказался стиснут густой толпой, которая стремилась в том же направлении. Разбрызгивая во все стороны мокрый подтаявший снег, люди со всех ног мчались вперед. Многие понятия не имели, что случилось, и выскочили из дому, как и Котаку, в ночных халатах.

Наконец в просветах среди бегущих показались впереди воды реки. Он присоединился к толпе, стоявшей плотными рядами вдоль набережной, вглядываясь вдаль, в сторону моста Эйтай, и тоже стал смотреть в том же направлении. На мосту тоже толпилось множество народа, но меж прочих в толпе чернела стройная колонна, которая уже собиралась сходить с моста на противоположный берег. Котаку видел, как ярко блестели в лучах восходящего солнца острия копий. Он так и впился глазами в колонну, чуть не крикнув: «Вот же они!» Бешено продираясь сквозь толпу, он поспешил к мосту.

– Вы что?! Больно ведь!

– Чего толкаешься?!

– Чего хулиганишь?! – шипели и взвизгивали со всех сторон.

– Простите! Очень надо! Пропустите, пожалуйста! – приговаривал Котаку, энергично пробиваясь вперед.

Однако чем ближе к мосту, тем сильнее становилась давка, и в конце концов стало невозможно двинуться ни вперед, ни назад. Зажатого в толпе Котаку порядком помяли и потрепали. В густо кишащей толпе из уст в уста передавались слухи о том, что сделали ронины, и звучали громкие слова одобрения. Ловить эти отзывы Котаку было приятней, чем если бы он слушал похвалы в свой адрес. Он оставил намерение бежать вслед за ронинами и, влившись в это людское море, вместе со всеми с волнением осмысливал случившееся, так что слезы готовы были вот-вот хлынуть из глаз.

«– Неужели они все-таки сделали это?! Неужели правда?! – радостно твердил он про себя».

Ему казалось, что он все еще спит и видит сон. На сердце стало легко и свободно – будто с него сняли тяжкую ношу, которая много лет бременем давила на плечи.

Ронины покинули квартал Хондзё, когда был – по нынешнему времени – седьмой час утра. В эту пору большинство горожан уже вставали. Когда колонна ронинов проходила по улице, в открытых дверях домов, где жители приступали к уборке, повсюду виднелись удивленные лица. Поначалу люди пугались и прятались по домам, завидев этот странный отряд пожарных, среди которых было немало раненых и многие к тому же были вооружены копьями, но видя, что вслед за колонной безо особой опаски тянется толпа любопытствующих зевак, приободрялись и сами выходили поглазеть.

Все уже и думать забыли о случившемся так давно инциденте в Сосновой галерее, который был так далек от их повседневной жизни. Подзабыли даже те, кто этого ожидал, поверив слухам о мести, что замышляют бывшие вассалы клана Ако. Когда люди узнавали, что это идут ронины клана Ако, отомстившие за своего господина, невероятное воодушевление охватывало зевак, и новые огромные толпы устремлялись вслед за колонной. Мало кто среди обитателей Эдо знал имя Кураноскэ Оиси, командора дружины какого-то деревенского даймё. Похоже, что в центре внимания ликующей толпы была человеческая голова, которую в узле несли на копье ронины. Одни похвалялись, что видели голову, другие сетовали, что так ее и не разглядели, и норовили забежать вперед колонны, чтобы взглянуть еще раз. На улицах яблоку негде было упасть. От беготни и гомона голова шла кругом.

Однако, вероятно, по той причине, что в толпе были самураи, знавшие суть дела и объяснившие, что к чему, окружающим, вскоре подробности о происшествии стали распространяться с молниеносной быстротой. И тут, подогретые массовым энтузиазмом, симпатии народа к несправедливо обиженным вспыхнули с новой силой.

Снег на дороге таял, превращаясь в жидкую кашу, в холодные грязные лужи, от которых пешеходам было много неприятностей. Но в это время стоило только сказать: «Месть», – и этого было достаточно, чтобы люди пустились бежать следом за ронинами по раскисшей дороге.

Тем временем отряд ронинов перешел через мост Эйтай, миновал Рэйгандзиму и вступил в квартал Цукидзи Тэпподзу. Здесь находилась усадьба, в которой провел последние дни перед смертью князь Асано. Ворота и стены – все выглядело как прежде. От этого зрелища у ронинов щемило в груди.

Утреннее солнце стояло уже высоко, заливая сияньем снег на крыше усадьбы. Яркий свет слепил усталые глаза, но ронинам казалось, что сама природа шлет им благословенье. Все знали, что жизнь их скоро оборвется, и шли в безмолвии, думая о том, что напоследок дано им полюбоваться красой восходящего солнца в этот погожий зимний день. От таких раздумий благостно становилось на сердце.

Миновали квартал Кобики, затем мост Сиодомэ. Здесь было уже недалеко до подворья Уэсуги – тревожное ожидание в колонне усилилось до предела.

Тюдзаэмон Ёсида нагнал Кураноскэ и о чем-то тихо с ним переговаривался. Вскоре после того как перешли через мост Сиодомэ, голова колонны свернула с большой дороги в проулки. Тюдзаэмон вернулся на свое место и что-то шепнул Сукээмону Томиномори. Тот согласно кивнул в ответ.

В это время впереди показалась рифленая стена усадьбы сэндайского даймё Датэ. В тот день, пятнадцатого числа двенадцатой луны, все даймё должны были явиться в замок на прием к сёгуну, и Кураноскэ намеревался пойти обходным путем, чтобы избежать нежелательной встречи с княжеским эскортом у ворот усадьбы. Однако пройти мимо усадьбы оказалось невозможно – дорога вела прямо к ней. В Тэпподзу ронины уже благополучно прошли через караульные посты возле укрепленных подворий кланов Ии и Хонда, но теперь перед ними была новая застава.

Завидев приближающуюся колонну, часовые на караульном посту клана Датэ у перекрестка дорог всполошились, и пехотинцы-асигару с длинными палками в руках высыпали на снег.

– Стойте! – отважно кричали они, преградив дорогу отряду ронинов.

Напряжение нарастало. Когда Кураноскэ вышел вперед, чтобы дать объяснения, распахнулась дверца в воротах подворья и из нее энергично шагнул на улицу внушительного вида самурай в костюме камисимо. Судя по всему, самурай был в изрядных чинах. Спокойно, с достоинством, он безо всякой робости предстал перед Кураноскэ и обратился к нему с вопросом:

– Кто такие будете, милостивые государи? Куда следуете?

Кураноскэ, глядя прямо в глаза самураю, который сверлил его испытующим взором, миролюбиво ответил:

– С позволения вашей милости, мы вассалы князя Асано Такуминоками. Во исполнение воли покойного господина мы добыли голову обидчика князя, Кодзукэноскэ Киры, и теперь направляемся в родовой храм, в Сэнгакудзи, чтобы там дожидаться решения его высочества по нашему вопросу. Вам мы никакого беспокойства не причиним – просим только позволить нам следовать далее.

Слова Кураноскэ произвели глубокое впечатление на высокопоставленного самурая клана Датэ по имени Сёсукэ Охори. Кровь бросилась ему в лицо от нахлынувших чувств.

– Достойное деяние во имя вассальной верности, тихо промолвил он. – Что ж, я не знал, в чем дело, но должен был осведомиться всякий случай. Можете проходить – путь свободен.

– Извините за беспокойство, – радостно поблагодарил Кураноскэ, возвращаясь к своим.

По знаку Сёсукэ асигару опустили свои палки, освобождая дорогу, и колонна двинулась дальше. Караульные провожали ее восхищенными и почтительными взглядами.

Тюдзаэмон Ёсида и Сукээмон Томиномори на время покинули отряд. По приказу Кураноскэ они отправились с повинной на подворье начальника Охранного ведомства омэцукэ Сэнгоку Хокиноками, которое находилось в Нисикубо, в квартале Атагосита. Оба самурая быстрым шагом мерили улицу и вскоре были на месте. Подойдя к усадьбе, они уже собирались зайти в ворота, но вовремя вспомнили, что в руках у них боевые копья. Прислонив копья к стене казарменного барака, ронины вступили на подворье. В прихожей они смиренно попросили провести их к начальству.

У вышедшего к ним дежурного самурая на лице отразилось невольное изумление при виде неожиданных посетителей, но он быстро совладал с собой, опустился на циновку и принялся расспрашивать: кто такие и по какому делу пришли. Тюдзаэмон, назвав себя и своего спутника, вкратце описал суть дела, пояснив, что все подробности они готовы рассказать при встрече лично его светлости омэцукэ. Просят передать его светлости нижайшую просьбу их выслушать.

Сэнгоку завтракал у себя в покоях, когда ему

доложили о посетителях и их просьбе.

– Ха, значит, все-таки они своего добились?! – воскликнул он с посветлевшим лицом, и распорядился:

– Я их приму, пусть подождут.

Тюдзаэмон и Сукээмон ждали во внутренней прихожей. В скором времени они увидели, как проследовал в гостиную хозяин усадьбы. Посланники опустились на колени прямо на земляной пол. К ним подошел делопроизводитель Сэнгоку и передал повеление доложить все подробности. Тюдзаэмон начал рассказывать о причине случившегося и о том, как все происходило. Говорил четко и доходчиво, без лишних слов, так что можно было сразу уловить главное, и Сэнгоку молча внимательно слушал, вникая в суть дела. Когда Тюдзаэмон вынул и передал через делопроизводителя копию объяснительной записки, оставленной ими в усадьбе Киры, омэцукэ взял свиток, безмолвно развернул и прочел.

Документ носил название «Обращение вассалов князя Асано Такуминоками». Говорилось в нем буквально следующее.

«В третью луну прошлого года князь Асано Такуминоками был назначен распорядителем по приему посланников Его Величества императора, по случаю чего намеревался получить указания от его светлости Кодзукэноскэ Киры. Однако, не стерпев неподобающего обращения, он в замке его высочества сёгуна ранил Киру мечом. Будучи остановлен, зарубить своего обидчика князь так и не смог. За сей проступок высочайшим указом князю было определено наказание – сам он был приговорен к сэппуку, а земельные владения клана и замок Ако были конфискованы. При всей своей безмерной скорби вассалы дома Ако, получив извещение от посланцев его высочества, передали им замок и земли, а самурайская дружина клана была безотлагательно распущена. После безвременной кончины князя Асано до глубины души были огорчены вассалы дома Ако тем обстоятельством, что Кодзукэноскэ Кире, являвшемуся одной из сторон в пресловутой ссоре, никакого наказания назначено не было. Оным вассалам трудно было стерпеть выпавшее на долю Киры благоволение. Оттого вассалы дома Ако затаили горькую обиду на достославного вельможу и, при всем нижайшем почтении к закону, сочли невозможным смолчать и оставить сие безнаказанным, для чего и замыслили отомстить за покойного сюзерена во исполнение воли небес. С этой целью сегодня мы вторглись в усадьбу Кодзукэноскэ Киры, радея всей душой об исполнении воли покойного нашего господина. Ежели и после нашей смерти будет проведено расследование, просим прочесть сию бумагу и принять во внимание вышеизложенные обстоятельства».

Под обращением стояла дата. Далее были перечислены имена всех сорока семи вассалов рода Асано. Дочитав до конца, Сэнгоку снова свернул свиток и положил рядом на татами. Тюдзаэмон, дожидавшийся этого момента, объяснил, что теперь, когда обет их исполнен, все ронины готовы совершить сэппуку, но решили пока что повергнуться к стопам достойнейших высоких властей и, поскольку деяние сие, как они опасаются, совершено супротив воли его высочества, то они намерены ожидать суда его высочества в месте последнего успокоения их господина в храме Сэнгакудзи, о чем они оба покорнейше и докладывают, повергая главы свои к стопам его светлости.

Сэнгоку, подумав, сурово спросил:

– Вас, стало быть всего сорок семь?

– Совершенно верно, – подтвердил Тюдзаэмон.

– И что же, – продолжал Сэнгоку, – все до единого сейчас собрались в Сэнгакудзи?

Когда Тюдзаэмон подтвердил, что так оно и есть, выражение лица омэцукэ несколько смягчилось, и он приветливо промолвил:

– Похвальное поведение. Что ж, я немедленно отправлюсь в замок и в подробностях все доложу его высочеству. А вы пока можете здесь передохнуть, дожидаясь вестей.

С этими словами участия он обернулся к челядинцам и добавил:

– Они, наверное, голодны – дайте им горячего риса.

Оба ронина были тронуты до глубины души. Они понимали, что их могли бы и связать как преступников, нарушивших закон. Слуги Сэнгоку позволили им помыть ноги и провели из прихожей в дом. Тюдзаэмон смущенно спросил, нельзя ли принести их копья, оставленные снаружи за воротами. Один из самураев охотно откликнулся на просьбу и сходил за копьями. Другие проводили челобитчиков в комнату и радушно предложили отдохнуть. Многие самураи из усадьбы наведывались к ним, стараясь как-то проявить участие и заботу. Все были очень любезны с ними.

Оба посланника, затаив свои тревоги, чинно сидели на коленях, но, когда внесли столики с угощеньем, вняли уговорам и принялись за еду. При этом мысли о товарищах, с которыми расстались в пути, еще больше, чем прежде, щемили сердце.

Молча они орудовали палочками-хаси.

На подворье Уэсуги глава рода Цунанори, запершись в своих покоях, никуда не выходил. Самураи, встречаясь друг с другом, тоже будто несли в себе какой-то невысказанный крик. Понуро расходились они по своим присутственным местам. Не заметно было обычной утренней деловой суеты – казалось, все вокруг скованы холодом, который проникал в дом из прихожей и из коридора.

Матасиро Иробэ, вернувшись от Цунанори, немедленно вызвал Хэйэмона Фукадзаву, Рокуродзаэмона Катагири, Ёгодаю Ямаситу, Содзаэмона Одагири, Тюдзаэмона Номото и еще несколько самураев. Он велел им, прихватив солдат-асигару, поскорее отправляться в усадьбу Киры в Хондзё. Надлежало в основном охранять усадьбу от дальнейших неприятностей и помогать в восстановлении разгромленного подворья. Всего в отряде было сорок человек, среди которых был врач.

В отряде, вероятно, большинство были не слишком рады своей миссии и потому, сочтя, что уже чересчур светло, отправились на свое малопочтенное задание через задние ворота. Кроме того, Матасиро отрядил некоего Симаду, который служил на подворье сторожем-управляющим в отсутствие хозяев, срочно доложить о случившемся дежурному по сёгунскому замку на текущий месяц Инабе Тангоноками, а также высказать официальные соболезнования по случаю трагической кончины его светлости Киры.

Яркое сиянье утреннего солнца заливало лучами главные ворота, которые Матасиро велел запереть изнутри на засов.

Вернувшись к себе в присутствие, Матасиро отпустил всех помощников и остался в одиночестве. Он чувствовал какую-то странную опустошенность, как будто в голове пронесся тайфун. Душу грызла тоска. Откуда-то из глубины подкатил комок к горлу, слезы навернулись на глаза, и плечи его в форменной накидке содрогнулись от рыданий. Нынче, когда в смутном свете утра во дворе раздались крики, возвещавшие о свершившейся мести, он почувствовал, как гнетущая тоска наваливается на сердце, и вот сейчас, в минуту одиночества, это загнанное внутрь чувство с новой силой захлестнуло его, выплескиваясь в безудержных рыданиях.

Слава рода, пронесенная сквозь века многими поколениями со времен грозного князя Кэнсина… Честь и достоинство самурайства…

Однако мучительнее, чем эти упреки, с которыми обращался к нему внутренний голос, был для него другой, немой укор, воплощенный в главе рода, Цунанори, который сидел за задвинутой фусума в скорбном молчании. Ни звука не доносилось из его покоев. Матасиро не раз уже представлял, как достает короткий меч и распарывает себе живот. Чтобы удержать собственную руку, он старался вызвать в памяти пронзительный взор Хёбу Тисаки, пребывающего ныне в Ёнэдзаве, его лицо, выражающее печальное понимание. Хёбу, костлявый, исхудавший, являлся ему, приговаривая сиплым глухим голосом:

– Нет, Матасиро, не делай этого! Конечно, тяжкое бремя взвалил ты на себя, заменив меня на этом посту. Спасибо тебе за службу. Духи предков многих поколений рода Уэсуги взирают на твои труды с небес. Тем род и крепок, тем и суждено ему бессмертие. Опасное выдалось время.

Фусума были раздвинуты. Твердость духа постепенно возвращалась к Матасиро, который будто бы угрюмо и строго смотрел на себя со стороны. Мастер чайной церемонии принес чашку

свежезаваренного чая.

– Дайте-ка мне письменный прибор, – распорядился Матасиро.

Почему-то из головы у него не выходил образ Хёбу – вот он и решил отправить отставному предводителю дружины в Ёнэдзаву срочное письмо. Наконец бонза принес письменные принадлежности и принялся растирать тушь. Матасиро слышал, как на улице падают капли со стрех.

Паук Дзиндзюро лег на дно и затаился в том самом доме в Юсиме, в квартале Сётаку, где еще год назад не могли его разыскать городские власти. С тех пор как Хёбу Тисака был отправлен в Ёнэдзаву, связь с ним прервалась. В мирном и комфортном существовании, которым обеспечило своих подданных государство, казалось, власти готовы были предоставить место даже такому отпетому разбойнику и вору, как Дзиндзюро. Во всяком случае, у него было такое ощущение, что с приближением весны щупальцы грозного сыска несколько обмякли.

Хозяйка дома с лета занедужила и слегла. Ноги сами принесли сюда Дзиндзюро, промышлявшего помаленьку чем придется, и постепенно его увлекла рутина обыденной жизни благопристойного обывателя. С тех пор как его «ночные отлучки» сошли на нет, Дзиндзюро печалился лишь о том, что приходилось рано ложиться спать, поскольку после пары стопок сакэ на ночь делать было нечего, а стало быть, и просыпаться приходилось слишком рано, так что день тянулся невыносимо долго.

Он усаживался на подушку на веранде с южной стороны дома подле комнаты больной и принимался метелочкой из перьев отряхивать пыль с листьев родеи в вазоне или рассматривал маленькие, еще твердые бутончики примулы, и выглядел при этом как какой-нибудь заядлый молодой еще греховодник, которого родственники после всех его похождений насильно заставили уйти на покой.

Больная за последнее время пошла на поправку. Бывало, Дзиндзюро думал, что она у себя в постели читает книги с картинками, как вдруг – глядь – она уже встала и говорит, что хочет выйти на веранду… Видя, что ей стало полегче, Дзиндзюро понемногу, чтобы не создавать в доме шума и беспорядка, стал заниматься благоустройством дома – то пригласит плотника, то позовет садовника посадить новые деревца во дворе. От нечего делать он сам полностью перестроил купальню. В этой жизни ванна-фуро, которую он всегда очень любил, была для него приятней всего на свете. Бывало, с самого утра нальет воды погорячей, так что кожу дерет, и плюхнется в чан, а потом еще раза два-три за день залезет. С горячей водой для чана Дзиндзюро удачно устроился: по другую сторону забора как раз помещался огромный чугунный котел-резервуар общественной купальни. Дзиндзюро сделал от него отводку, и теперь в любой момент по его желанию в деревянный чан, распространяя аромат кипариса, с плеском лилась свежеподогретая вода. Еще он намного поднял потолок в купальне, и свет теперь падал сверху, через окошко, затянутое матовой бумагой. К тому же дверь в купальне теперь накрепко запиралась изнутри на ключ. Все эти предосторожности предпринимались для того, чтобы кто-нибудь из служивых, блюстителей закона, в один прекрасный день не рассмотрел татуировку у него на спине – страшного паука-дзёро.

Вместе с Дзиндзюро паук чувствовал, когда ему пора спать, и вместе с ним, казалось, бодро просыпался наутро. Паук был весь наполнен жизненной энергией – яркий, блестящий, словно еще пахнущий киноварью и тушью. В прозрачной воде в купальне он раскидывал свои длинные лапы и, казалось, вот-вот перепрыгнет с плеч Дзиндзюро на стену, поползет с шуршанием к окошку наверху, через которое льется свет.

Утром пятнадцатого числа, когда из-за ограды послышался голос продавца печатных оттисков, громко кричавшего о свершившейся мести ронинов клана Ако, Дзиндзюро, как всегда, в полудреме отмокал в нестерпимо горячей воде купальни с влажным махровым полотенчиком на лбу. Поначалу ему показалось, что он ослышался, но когда продавец оттисков подошел поближе, сомнений больше не осталось, и Дзиндзюро с плеском выскочил из чана, окликнув свою хворую сожительницу:

– Эй, Орю, поди-ка купи мне экземпляр! Наскоро вытеревшись, он натянул халат-юкату и вышел из

купальни.

Просматривая небольшой листок с оттиском, на котором еще не просохла тушь, Дзиндзюро будто перенесся в область сновидений. Ему вспомнилось, как он безо всякого желания, только чтобы развеять скуку, дал Хаято Хотте вовлечь себя в сомнительное предприятие, как, наполовину для забавы, провел целый год шпионя за Кураноскэ Оиси, переходя за ним из Ако в Киото, затем в Ямасину, в Кавасаки… В памяти отпечатались все эти края, где он побывал недавно. Вспомнилось и как в деревне Хирама он принял Мунина Оиси за Кураноскэ, хотел его заколоть, но не удалось. В душе этого человека, которому пришлось преодолеть множество подобных опасных порогов и быстрин, вдруг ожили и закружились воспоминания, будто сердце пришпорили. «Ну-ну, да неужто со мной такое было? – горько усмехался он про себя. Сейчас ему лезли в голову не слишком приятные воспоминания, от которых просто спасу не было. Какие-нибудь два месяца в жизни этого человека, способного стремительно переключаться с одного предприятия на другое, можно было, наверное, приравнять к пяти-шести годам жизни рядового обывателя. Тот самый Дзиндзюро, что сейчас мирно влачил свои дни в этом домишке, еще не так давно вместе с Хаято Хоттой, укрывшимся в квартале Сироганэ, строил сумасбродные планы налета на сокровищницу сёгунского замка в Эдо, мечтая, чтобы молва о нем разлетелась по всей стране. Да чего еще только он не замышлял в своей беспредельной дерзости, а теперь…

– Стряслось что-нибудь? – спросила Орю, глядя с циновки на Дзиндзюро, который так и застыл с печатным листком в руках.

– Да что уж! – Видишь, пишут, что, мол, месть свершилась. Всего сотня этих ронинов рода Асано из Ако, что в краю Бансю, вчера ночью взяли штурмом усадьбу Кодзукэноскэ Киры в Хондзё, в квартале Мацудзака, отрубили голову хозяину усадьбы и с тем ретировались. Вот этот, в доспехах, что на картинке изображен таким бравым молодцем, наверное, их начальник и есть. Тут пишут, что командора зовут Юраноскэ Обоси. Да врут они! Это ж Кураноскэ Оиси. И насчет сотни бойцов они приврали – откуда столько взять?!

Между тем из-за ограды донесся голос другого разносчика печатных оттисков. Слышно было, как его подозвала какая-то женщина.

– Ничего хорошего! – вскинув брови, обронил Дзиндзюро и вышел на веранду. – Весь город, небось, шумит. В последнее время ничего интересного не случалось – ну, а сейчас вон какой случай представился. Ясное дело, шум поднимут! А потом, конечно, будут толковать, что, де, вот какие молодцы – отомстили за своего господина. Мол, вот какими должны быть истинные самураи! Заткнули себе по два меча за пояс, как две селедки, и пыжатся вовсю. А ведь что они на самом деле натворили-то? По нынешним-то временам, можно сказать, нарушили закон и порядок, пошли наперекор власти. Ладно бы еще сами устраивали весь этот спектакль, так ведь теперь простым людям из-за этого головы не поднять!

– Ну, почему же? – слабым голосом попыталась возразить Орю. – Если другие люди тут вовсе ни при чем…

– Я, конечно, зря этих ронинов хулить не буду, но только для простого народа дело на том не кончится, непременно со временем на наши головы новые строгости посыпятся. Такое уж сейчас время! – с жаром промолвил Дзиндзюро, которого это происшествие задело за живое.

Впрочем, тут же, спохватившись, он перевел разговор в другое русло:

– Гляди-ка, на нарциссе уже бутоны! Раненько, однако! До чего же хорош! Надо ему водицы добавить.

С этими словами он подвинул горшочек с нарциссом в сторону кухни.

– И что же теперь будет с этими ронинами? – спросила Орю, которая, судя по всему, сочувствовала мстителям.

По тому тону, каким был задан вопрос, Дзиндзюро почувствовал ее неподдельную заинтересованность. Конечно, ронины нарушили государственные законы. Однако, если люди им сочувствуют, поддерживают их в душе, как Орю, и таких людей будет множество, то, возможно, их мнение как-то смягчит ожидающую мстителей кару. Должно быть, и в окружении сёгуна сейчас воцарится замешательство – мнение партии Янагисавы по вопросу о наказании не совпадает с мнением партии его противников, и как оно все решится, сейчас можно только гадать.

– По мне, так я бы их осудил на самую жестокую публичную казнь, – ухмыльнулся разбойник. – Тут украдешь золота на десять рё – и пожалуйте, сразу голову рубить! Так не странно ли будет, если заговор сочтут меньшим преступлением?

– Можно к вам? – окликнул кто-то из прихожей. Как себя чувствуете, хозяюшка?

Голос был Дзиндзюро знаком – он сразу узнал содержанку собачьего лекаря Отику, которая в последнее время, подружившись с Орю, заходила иногда ее проведать и самой немного поразвлечься. Известно было ему и о том, что Хаято в свое время состоял с Отикой в близких отношениях. Сама Отика о подобной его осведомленности и не подозревала, так что при встрече они как ни в чем не бывало по-соседски здоровались и улыбались друг другу.

– Добро пожаловать! Только у нас тут не прибрано, – радостно откликнулась Орю.

Отика без лишних церемоний прошла в комнату, но при виде Дзиндзюро, казалось, слегка смутилась.

– Проходите, не стесняйтесь! – приветливо обратился к ней Дзиндзюро. – Где же сегодня ваш малыш?

– Спит без задних ног! – засмеялась Отика.

Прошлой весной Отика родила от Бокуана

ребенка, после чего сильно располнела. Выглядела она теперь совсем не так, как в период бурного романа с Хаято, вела размеренную мирную жизнь и сама уже сомневалась, вправду ли пронесся над ее домом тот ураган чувств. Если она и вспоминала иногда о Хаято, то лишь как об «ошибке молодости». После рождения ребенка все ее помыслы сосредоточились на младенце. У нее была одна забота: как теперь, оставаясь в тени, укрепить свое положение. Она как-то сама собой поняла, что лучше всего будет жить так, как сейчас живется, а любые перемены в этой привычной жизни чреваты неприятностями. Однако если для себя она «любые перемены» начисто отметала, то это еще не означало, что она не допускает никаких перемен в жизни других людей и считает, что в окружающем мире ничего не должно происходить. События минувшей ночи ей самой никакого вреда принести не могли, но притом нарушали унылую монотонность ее существования, почему Отика и восприняла их с радостным оживлением, как и многие другие женщины в городе. Не иначе, прослышав о мести ронинов из Ако, она сразу же с радостью поспешила поделиться добрыми вестями с Орю. Слушать женскую болтовню у него не было никакой охоты. Глядя на Отику, Дзиндзюро невольно вспомнил о своем напарнике Хаято.