Текст книги "Человек, который рисовал миндальные деревца"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– А дамы, все были сплошь иностранки?

– Ну да. Американки, англичанки, дамы из Дании, Швеции, Японии, Канады, Австралии... Мосье Аласян очень многим обязан моему мужу... Самые крупные продажи... И подумать только... – она оборвала на полуслове.

– Что подумать?

Она покачала головой.

– Все в свое время, мосье Руайан, все в свое... Мы хорошо жили, мой муж и я. Да и почта приносила нам в дом немало денег.

– Вы хотите сказать, что ваш муж переписывался со всеми этими женщинами, что все они оказывали ему финансовую поддержку?

Мадам Мондрагон утвердительно кивнула.

– За вычетом двух или трех, все. Вы бы видели, какие чеки приходили в этот дом, из каких стран, из каких банков!.. Лазурный берег – это ведь, знаете ли, международный курорт, клиентура у мосье Аласяна – тоже...

– Как мне довелось слышать от миссис Коллинз, это были сердечнейшие письма, трогательные до слез, самые прекрасные любовные письма в мире.

– Мне очень приятно слышать ваш комплимент.

– Почему это вам приятно?

– Господи! – Она вскинула руку. – Ведь писала все эти письма я!

Я перевел дух.

– Вы лично писали все эти письма?

– Самые прекрасные любовные письма в мире, не так ли?

– Значит это были вы ?

– Конечно я! – Она засмеялась. – Я ж вам говорила, что Пьер, к сожалению, был чудовищно глуп. Ему бы в жизни такое не написать! Нет-нет, этим приходилось заниматься мне. Подарить каждой даме по открытке с миндальным деревцем и строками Эдгара По – на это у него еще худо-бедно хватало разумения, у моего возлюбленного Пьера. А вы знаете, – добавила она, – что я могу превосходно подделывать его почерк?

– Простите, а на каком языке вы писали? При таком разнообразии национальностей?

– Всегда только по-английски. Все эти дамы знали английский. Время от времени я прикладывала к письму очередное деревце, некоторым – раз в год, некоторым – два. Я всегда призывала Пьера создать хороший запас. – Она поглядела в сторону шкафа.

– Даже в клинике, когда ему стало уже совсем плохо, он все рисовал и рисовал свои миндальные деревца... до тех пор, пока мог держать в руках кисточку. А носовой платок у вас есть? – вдруг спросила она.

Я дал ей платок. Она громоподобно в него высморкалась, после чего им же вытерла глаза.

– Пьер умер всего два года назад... Это совсем недавно, мосье, совсем недавно. Я до сих пор всякий раз плачу, когда вспомню его. Вы меня извините.

– Ради бога, – откликнулся я, – это же вполне понятно.

– Правда, милые стихи? – робко спросила она.

– Мы имеете в виду: "Ни ангелы в небесах, ни демоны..."

– Ну да, это Эдгар Аллан По. Когда я впервые прочла их много лет назад, я была еще почти ребенком, и мне они так понравились, что я избрала эти строки, еще прежде, чем началась вся история с миндальными деревцами.

– Итак, стихотворение тоже предложили вы?

– Я ж вам говорила.

– И на этих бесчисленных открытках стояла одна и та же строфа?

– Ну разумеется, мосье Руайан, – не могла же я подыскивать новое для каждой дамы.

– Да, вы правы, – сказал я и поглядел на ту открытку, которую получила миссис Коллинз и которая стала теперь моей собственностью.

– Правда, прелестное деревце?

– Да, прелестное, – ответил я, – а многие ли из дам снова приезжали на Лазурный берег?

– Очень многие.

– Ну и?

– Что "и"? – она пожала плечами. – Пьер снова делал их всех счастливыми. А мужья снова покупали украшения у мосье Аласяна в Ницце. Но вот уже три года ни одна не приезжала. А предприятие с миндальными деревцами функционирует по-прежнему.

– Вы хотите сказать, что и после смерти вашего мужа регулярно пишете этим дамам?

– Жить-то надо, вы не находите?

– А если сюда вдруг приедет какая-нибудь дама, как приехал я?

– Ну, тогда я скажу ей всю правду – как сказала вам. Что я была его женой. – Голос ее стал громче. – Я с гордостью скажу это любой из его дам. Правда, интересная история? Писатели ведь ищут такие истории? Вот она. Я дарю ее вам.

И я подумал, что минувшей ночью точно так же подарила мне свою историю миссис Коллинз.

– Вы запишите ее, мосье Руайан, вы непременно ее запишите!

Вот и миссис Коллинз меня о том просила, подумал я.

– Вы запишете ее? Если я убедительно вас попрошу?

– А зачем вам это так уж понадобилось, мадам Мондрагон?

На какое-то мгновение ее трагическое лицо исказила гримаса ненависти.

– Да затем, что мне удалось выяснить: этот ювелир, этот Рубен Аласян, двадцать лет подряд обманывал Пьера... в смысле процентов с оборота... Мне удалось это выяснить... И я могу это доказать... А ведь Пьер так ему помог! Пусть же мир узнает об этом! Я давно уже поджидаю такого, как вы. Поджидаю писателя! Вы ведь запишете все, что я вам рассказала?

Я молчал.

– Мосье Руайан, я вас о чем-то спросила. Неужели вы думаете, я стала бы вам все рассказывать, не будь вы писателем? Я же сразу, едва вы вошли, спросила у вас, кто вы по профессии, помните?

– Помню.

– И лишь после этого я начала рассказывать. Вы ведь запишете эту историю, чтобы изничтожить негодяя Аласяна? Да? Ну скажите "да", мосье! – Она пришла в крайнее возбуждение.

– А почему бы вам самой не написать вашу историю, а я бы пристроил ее в какой-нибудь в журнал? Вы ведь умеете писать. Эти дивные любовные письма...

Она нетерпеливо мотнула головой:

– Нет, нет и нет!

– Почему "нет"?

– Я, мосье, могу писать любовные письма, прекрасные любовные письма. Но больше ничего. Вот как мой бедный Пьер умел только любить, но не умел рисовать. Нет и нет, я никогда бы не сумела записать эту историю. Это обязаны сделать вы, вы!

– Но если я запишу вашу историю, мне придется изменить имена и место действия.

– Это еще почему? – возмутилась она.

– Да потому, что я не хочу, чтобы мосье Аласян подал на меня в суд. И еще я хочу защитить других людей.

– Аласян проиграет дело в суде. Я рассказала вам чистую правду. У меня есть свидетели, двое служащих Аласяна, которых он уволил. Они готовы давать показания под присягой. Только начать дело должен кто-нибудь другой. И этот другой – вы, мосье Руайан! Мосье, обещайте же мне написать эту историю! Не то вы меня очень разочаруете! Не то вы коварно пробрались сюда... неизвестно почему. А вы и в самом деле писатель? Вы что вообще написали, мосье Руайан?

Ситуация становилась неприятной.

Я сказал:

– Я напишу вашу историю, мадам Мондрагон.

– С настоящими именами и названиями?

– С настоящими именами и названиями, – отвечал я, решив про себя все так зашифровать, чтобы это не навредило мне, разумеется, в том случае, если я когда-нибудь – поди угадай заранее – решу об этом написать.

Она вскочила с места и прежде, чем я мог этому помешать, поцеловала мою руку.

– Мадам Мондрагон! – Я тоже вскочил. – Не делайте этого!

– Я вам так признательна, мосье Руайан, так признательна. Поистине, есть Бог на небе! А Бог справедлив. И этот старый негодяй Аласян понесет заслуженную кару... Вы когда начнете писать, мосье? Когда вы начнете?

Я почувствовал, что чем раньше уйду, тем для меня будет лучше.

– Скоро, мадам Мондрагон, мне надо сперва закончить одну важную работу, а потом...

– Да-да, потом, потом... Замечательно! У вас теперь есть две версии, версия миссис Коллинз и моя. И это будет опубликовано в журнале?

– Да, мадам.

– А в каком?

– В "Пари-матч".

– Это прекрасно. Этот журнал читает вся Франция, его выкладывают и в магазине у Аласяна. – Она засмеялась. – То-то он обрадуется, как вы думаете?

– Да, – ответил я.

– Может он от злости и вовсе сдохнет, – добавила она, – для меня это будет самый прекрасный день в моей жизни.

С меня было довольно. Я направился к дверям. Она последовала за мной. И по дороге сказала:

– Можете оставить себе открытку миссис Коллинз.

В огромном белом зале мы спустились по ступеням широкой лестницы прямо к выходу.

– У меня еще полно открыток для писем, – сказала она, – я должна испытывать вечную благодарность к Пьеру за то, что он снабдил меня таким запасом. Понимаете, какая забавная история: я с этими шаблонами управиться не могу. Мне бы в жизни не нарисовать такое деревце. Любой ребенок это смог бы, а вот я – нет.

Мы вышли за ворота. Улица была пустынна. Вдалеке лаяла собака.

– Вы обещали мне написать эту историю, мосье Руайан, – сказала она, подумайте об этом.

– Да, – ответил я, – буду помнить. А заодно вас, мадам Мондрагон.

– Это еще что значит?

– То, что делали и продолжаете делать вы, незаконно. Вас за это накажут. Может, все-таки, зашифровать имена?

Это была моя последняя попытка.

– Никоим образом! Все должно быть названо своими именами. Прежде всего этот бандит Аласян.

– Но сами-то вы, мадам...

– Что "я"?

– Если вас и в самом деле осудят...

– Ах, мы все так быстро стареем... Вы даже и не представляете, сколько из этих дам уже умерло. За ними последуют другие... будем надеяться, что очень скоро и я.

– Вы не должны так говорить, – ответил я.

– Пьер умер, – сказала она, – без Пьера это не жизнь. Осудят? Накажут? Меня? Господи, как мне все это безразлично, слов нет, до чего безразлично! Я все равно умру, как умирают все, хоть наказанная, хоть ненаказанная. Но сперва я хочу дожить до того дня, когда Рубен Аласян будет уничтожен... да-да, уничтожен. А тогда пусть смерть приходит и за мной...

Голос ее становился все глуше. И вдруг – зрелище было поистине фантастическим – уродливое, трагическое лицо Марии Мондрагон при слабом свете, который падал из нескольких освещенных окон в темноту, на нас, вдруг стало цветущим и соблазнительным, будто лицо хорошенькой, молодой девушки, какой она была в свое время. И голос ее звучал тепло и нежно, когда она сказала:

– И пусть даже у него было много женщин, сто, двести... за всю свою жизнь он любил только одну – меня. Это я была его Аннабел Ли.