Текст книги "Человек, который рисовал миндальные деревца"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Зиммель Иоганнес Марио
Человек, который рисовал миндальные деревца

Иоганнес Марио Зиммель

Человек, который рисовал миндальные деревца

Повесть

Перевод с немецкого С. Фридлянд

Я был счастлив, как еще ни разу в жизни. Счастлив во сне. Счастлив сверх всякой меры. Потом я услышал стук. Тук-тук-тук. Снова. И снова. Все громче, все резче. Потом я проснулся. Открыл глаза. Сбоку от опущенных жалюзи пробивалась сквозь щелку полоска ослепительного солнечного света. Я заметил, что поезд стоит. А куда же делось мое счастье, мое счастье сверх всякой меры? И что я видел во сне, совсем недавно, несколько секунд назад? Я напряженно пытался вспомнить. Но ничего не приходило мне в голову. Ничего, даже самая малость не приходила. Сон забыт, все забыто. Тук! Тук-тук-тук! Тук-тук-тук!

Стук сделался очень громким. И очень резким.

Я услышал голос проводника:

– Мадам Коллинз! Да проснитесь же наконец, мадам Коллинз!

Я встал, зевая. Поверх пижамы накинул плащ, который висел на крючке. В Париже вчера шел проливной дождь. Я зажег свет и отпер дверь купе. Сунув ноги в домашние туфли, вышел в коридор.

Резкий солнечный свет ударил меня по голове словно молотом. Я зажмурился, чтобы привыкнуть к нему. В коридоре спального вагона стояла удушливая жара. Проводник был лысый. Он снял свой коричневый форменный китель. Тупым концом карандаша он стучал в дверь соседнего купе.

– Мадам Коллинз! Вы просили разбудить вас в Сен-Рафаэле. Мы прибыли в Сен-Рафаэль, прошу вас, мадам Коллинз.

Я выглянул в окно и увидел очень маленькую, очень чистенькую станцию. Наш спальный вагон стоял там, где навес над платформой уже кончился. Здесь был Старый город со своей романтической церковью. Здесь был археологический музей, я раза два в нем побывал. А в церкви я бывал много раз. Ради тамошней прохлады. Я припоминаю невыносимо жаркие летние дни, когда приезжал сюда по делам. Когда же это было? Пять лет назад? Или нет, не пять, а шесть. Кутон тогда крутил под Сен-Рафаэлем фильм "Эта проклятая жизнь". Сам великий Жак Кутон. Я точно помню, как, сидя в церкви, переписывал сценарий шариковой ручкой, переписывал, держа страницы на коленях. Я до сих пор помню все диалоги. А вот свой счастливый сон я так и не могу вспомнить.

Поверх домов города я увидел краснозем Эстерельских гор, которые начинались именно отсюда. Припомнил я и очень-очень красную землю. И корриду в Фрежюсе, совсем недалеко отсюда. Коррида была никудышная. Быки старые, тореро – и того старше. Я пошел тогда с этой девушкой, с Клэр. Целых две недели я здесь работал над сценарием и спал с Клэр. Она служила в том отеле, где остановился я. А мужа ее призвали на военную службу. Поженились они почти детьми. Шесть лет назад ей был двадцать один год, а мне сорок пять. Красная земля Эстереля раскалилась уже сейчас, ранним утром. Я подумал, что день, наверно, будет невыносимо жарким, таким, как все те, когда я мыкался в церкви с этой чертовой рукописью.

– Доброе утро, – сказал я проводнику. Он пытался теперь поддеть защелку своим ключом. Пот блестел у него на лысине мелкими каплями. Человек он был рослый, по возрасту на исходе шестого десятка.

– Доброе утро, мосье Руайан.

Проводник бросил на меня лишь беглый взгляд. Рядом с его башмаками на полу лежала общая тетрадь, а поверх тетради карандаш, которым он теперь и стучал в соседнюю дверь. В тетрадь были внесены имена всех пассажиров.

– Что случилось? – спросил я.

– Не встает, – ответил он и осторожно повернул ключ в замке. Ключ то и дело выскальзывал. – Она в Канне выходит, как и вы, мосье Руайан. Просила разбудить ее в Сен-Рафаэле, чтобы еще успеть позавтракать в купе.

– Как и я.

– Да, – отвечал он, – как и вы. А теперь я не могу ее разбудить.

– Мы вчера довольно много выпили.

– Да, две бутылки.

– На двоих это очень много, – сказал я. Теперь и у меня на лбу выступил пот, а по спине побежали струйки. Дьявольски жаркий день выдастся сегодня на Лазурном берегу. В Париже мы еще замерзали. Была всего лишь середина апреля, а здесь на юге уже такая жарынь. По счастью я взял в дорогу легкие вещи. По счастью, по счастью... Так какой же я все-таки видел сон?

– Шампанское было выше всех похвал, – сказал лысый проводник. – Вы ведь сами сказали, что оно превосходное.

– Роскошное шампанское, – ответил я. – Вот и миссис Коллинз тоже это говорила.

– Правда?

– Ну да. Мы поэтому и выпили целых две бутылки. Миссис Коллинз была так счастлива.

Почему она была так счастлива, я тоже вспомнил. Но вот свой сон?.. Ровным счетом ничего. Даже обрывка и то нет.

Я заметил, что в коридоре уже столпилось около дюжины пассажиров. Они с любопытством глядели на нас. Из другого спального вагона пришел молодой проводник.

– Что, Эмиль, кто-то не встает?

– Не встает, Пауль. Да еще эта проклятая защелка.

Тут вдруг что-то стукнуло, и дверь в купе миссис Коллинз приотворилась. Возникла узкая щель.

– Мадам! – Теперь Эмиль кричал во весь голос. И произносил американское имя на французский лад. – Мадам Коллинз! Послушайте! Мы уже в Сен-Рафаэле.

Никакого ответа.

И тогда в коридоре разом воцарилсь тишина. Никто не шевелился. Лишь вдалеке взвыла сирена.

– Так войдите же, – сказал я, – и посмотрите сами.

– Не могу, – ответил Эмиль, – там ведь защелка. Видите? Замок я открыть могу, а дверь – нет. Защелка-то железная. Мадам Коллинз! – снова выкрикнул он в темное купе.

– А что, если она... – начал молодой проводник, которого звали Поль.

– Merde alors , – ответил Эмиль. – Как, по-вашему, мосье, дама хорошо себя чувствовала?

– Превосходно, – отвечал я.

Какое-то время мы молча взирали друг на друга.

– Нет, – сказал, наконец Эмиль, – так у нас ничего не выйдет. Я останусь здесь, а ты, Поль, сбегай к начальнику станции. Скажи ему, что у нас происходит. Нам нужен слесарь, который перепилит эту чертову защелку. – Поль уже припустил со всех ног. – А начальник пусть на всякий случай известит pompiers.

Pompiers по-французски значит пожарные. И во Франции их всегда вызывают первыми, если случится беда.

Наш Train bleu покидает Париж с Лионского вокзала в 21 час 46 минут. В его составе есть только спальные вагоны первого и второго класса, и едет он до Вентимильи – итальянского приграничного городка на Лазурном берегу. В южном направлении Train bleu пересекает всю Францию до Средиземного моря. Первую остановку он делает в Сен-Рафаэле. А уж потом останавливается довольно часто в Канне, например, в Жуан-ле-Пен, в Кань-сюр-Мер, в Ницце, в Больё, в Монте-Карло. А после этого он вообще останавливается на всех станциях, которые расположены неподалеку от моря.

Такси доставило меня от дома к Лионскому вокзалу, причем в течение примерно четверти часа я был вынужден слушать проклятия шофера, который из-за проливного дождя и оживленного движения ехал еле-еле. Носильщиков на вокзале не было, я тащил свой чемодан и свою пишущую машинку вдоль длинного состава этого самого Голубого поезда до моего семнадцатого вагона. Купе мое располагалось примерно в середине его. Перед открытой дверью соседнего купе стояла дама и курила. Я поздоровался. Она улыбнулась в ответ и наклонила голову.

У нее была удивительная улыбка. Казалось, будто на ее узком, с тонкими чертами лице восходит солнце. Глаза у нее были очень большие. И зубы красивые, и широкий рот с сочными губами. На ней было красное платье и жемчужное ожерелье. Едва увидев ее, я понял, что она наполнена каким-то почти неземным блаженством. Она была высокая и стройная. Седые волосы одевали ее голову словно шлем и чуть отливали нежным лиловым цветом. Покуда проводник занимался моим билетом, я увидел в темном окне, перед которым стояла дама и по которому хлестал дождь, ее отражение. И с удивлением заметил, что она меня разглядывает. Сам я эту даму не знал. Я никогда ее раньше не видел. Я улыбнулся ее отражению. Она улыбнулась в ответ.

– Когда прикажете вас разбудить, мосье? – с такими словами обратился ко мне проводник, носивший при себе тетрадь с именами пассажиров.

– Пожалуйста, в Сен-Рафаэле.

– Завтрак?

– Да, пожалуйста.

– Кофе или чай?

– Чай с молоком.

– Как и мне, – промолвила дама в красном платье.

– Совершенно справедливо, как и мадам Коллинз, – сказал лысый проводник. Кстати, мадам тоже пожелала, чтобы ее разбудили в Сен-Рафаэле.

– Да, тогда у меня еще будет много времени до Канн. Кстати, мосье, вы тоже едете в Канн?

– Совершенно верно, мадам...

– ...Коллинз, Роберта Коллинз.

Она говорила по-французски с заметным американским акцентом.

– Руайан, – сказал я, – Роже Руайан.

– Господа желают сейчас еще чего-нибудь?

Но прежде чем я успел открыть рот, она ответила:

– Я с удовольствием выпила бы шампанского. – И взглянула на меня. Ее большие глаза были зеленого цвета.

– Не сочтете ли вы, что я веду себя ужасно, если приглашу вас на шампанское, мосье Руайан?

– Очень любезно с вашей стороны, миссис Коллинз. Конечно же, я с радостью приму ваше приглашение, – ответил я.

Ее улыбка стала еще ярче.

– Вот и прекрасно. А шампанское у вас есть?

– Ну разумеется, мадам, – и проводник перечислил три марки.

– "Поммери", – сказала миссис Коллинз.

– Сию секунду, мадам. Бутылку "Поммери". – И проводник умчался.

Миссис Коллинз наверняка было лет пятьдесят, но она выглядела гораздо моложе. Она выглядела так, будто ей только-только сравнялось сорок. Ну, лицо она, без сомнения, подтягивала, причем у первоклассного хирурга-косметолога. А выдавали миссис Коллинз ее руки. С руками ничего не поделаешь! Ей пятьдесят, думал я про себя. Как минимум пятьдесят.

Теперь наш поезд ехал очень быстро.

Проводник принес шампанское, ведерко с кубиками льда и два бокала. Он искусно открыл бутылку и дал мне пригубить.

– Все в порядке, мосье?

– Все в порядке.

– Тогда позвольте мне... – Он налил оба бокала до половины, поставил бутылку в ведерко со льдом и согнулся в поклоне.

– Если господа пожелают еще чего-нибудь, вот звонок.

– Спасибо, – сказала миссис Коллинз, – большое спасибо, Затворите, пожалуйста, за собой дверь.

– Слушаюсь, мадам. – И он исчез.

Чуть покачивалась постель, на которой мы оба сидели, и колеса торопливо стучали.

– Давайте выпьем за меня, – сказала миссис Коллинз, – за меня и за мою новую жизнь. Понимаете, мосье Руайан, я начала новую жизнь. Вы согласны выпить за то, чтобы она была хорошей, эта новая жизнь?

– Чтобы она была прекрасной, миссис Коллинз.

– Такой она и будет, – сказала она, и снова такая же улыбка. – Ну тогда выпьем за мою прекрасную новую жизнь. Sante , мосье Руайан!

– Sante, миссис Коллинз.

Мы выпили.

– Ну и напиток, – сказала миссис Коллинз. – Неужели вы не находите, что это божественный напиток?

– Конечно, нахожу, миссис Коллинз.

Буря завывала вокруг поезда, дождь гулко стучал в окно за спущенными жалюзи. Миссис Коллинз отставила свой бокал. Я дал ей огня для очередной сигареты.

– А вы не курите?

– Больше не курю. Бросил.

Колеса громыхали, громыхали, громыхали...

– Я видела у вас пишущую машинку. Вы писатель?

– Да, миссис Коллинз.

– А что вы пишете? Романы? Не обижайтесь на меня, я еще ничего вашего не читала. Писателей на свете так много...

– Я пишу научно-популярные книги. Естественные науки...

И это была ложь.

– О, – сказала она и отхлебнула из своего бокала. – Я никогда не читаю таких книг. Они выходили на других языках?

– Да, миссис Коллинз.

И это была вторая ложь.

– А в Америке их можно достать?

– Разумеется.

И это была третья ложь. Потому что я в жизни не писал научно-популярных книг. Я был одним из новых авторов на редкость успешной серии романов в мягкой обложке под общим названием "Affaire Top Secret". Каждую неделю на свет появлялась очередная брошюра из этой серии. "Affaire Top Secret" продавалась на вокзалах и в газетных киосках. Серия имела даже больший успех, чем знаменитая "Brigade mondaine" . Мы выпускали неслыханную дрянь. А вот много лет назад я писал настоящие романы. И никто не желал их читать. Теперь же на изготовление очередной брошюры у меня уходило примерно три недели.

Но главное мое занятие было из совершенно области другой и приносило мне куда больше денег. Я считался специалистом по доведению до ума неудачных фильмов. Не существовало пленки, которой я не мог бы привести в божеский вид настолько, чтобы монтажер потом спокойно склеил куски в должной последовательности. Я стяжал общенациональную славу как спаситель продюсеров, которые в ходе съемок вдруг обнаружили, что своенравный режиссер слишком далеко отошел от сценария. На этот случай существуют договоры с актерами, с техниками, со студией, и потому каждый день, когда не идут съемки, означает гигантский ущерб для кинокомпании. Я был ангел-спаситель всех труждающихся и обремененных, всех взысканных несчастьем продюсеров. Чтобы вызволить из беды очередного несчастливца, я и ехал сейчас в Канн. Там уже четыре дня назад были приостановлены съемки баснословно дорогого фильма.

– Боюсь, что у вас возникнет обо мне ошибочное представление, – сказала миссис Коллинз. – Я, наверно, произвожу на вас престранное впечатление.

– Нет, вы производите на меня впечатление человека, который знает, что впереди у него большая радость.

– Большая радость, – протяжно повторила она. – Пожалуй, вы правы. Я навсегда возвращаюсь к мужчине, которого любила больше всех.

– Вот давайте за это и выпьем, – сказал я и наполнил бокалы. Теперь шампанское стало по-настоящему холодным.

Миссис Коллинз улыбнулась и открыла свою сумочку из крокодиловой кожи. Оттуда она достала кусок картона размером с почтовую открытку. С одной стороны кусок, как я заметил, был исписан, на другой же я увидел миндальное деревце, нарисованное светящейся акварелью, тонкие веточки – черной, маленькие листочки – красно-коричневой, а обильные цветы – светло-розовой. Рисунок заворожил меня своей атмосферой. Мне показалось, будто все растущее и зарождающееся, все милое и хорошее, что есть на свете, сосредоточилось в этом деревце, над которым парило нежно-голубое небо. Глядя на это деревце, ты невольно испытывал радость. Оно заставляло позабыть все темное и печальное. Это был символ надежды. Я долго разглядывал его и чувствовал, как во мне оживают радость и тепло. Радость жизни, воспоминания о давно минувшем, но лишь о том, что было прекрасно, что приносило счастье.

– Переверните открытку, – сказала мне эта странная дама с бело-лиловыми волосами. Даже голос ее был полон шарма. Она была весела, как молоденькая девушка, которая радуется грядущей любви.

Я перевернул и прочел написанное там от руки:

Neither the Angles in Heaven above

Nor the Demons deep under the Sea

Shall ever dessever my Soul from the Soul

Of the beautiful Annabel Lee.

– Это Эдгар По, – сказала миссис Коллинз и отхлебнула из своего бокала.

Я попытался сделать перевод: "Ни ангелы в небе, ни демоны в морской пучине не в силах разлучить мою душу с душой прекрасной Аннабел Ли".

– Это деревце нарисовал человек, которого я любила больше всех, – сказала миссис Коллинз. – И подарил его мне. И написал эти слова. Эти прекрасные слова. Потому что я и есть его Аннабел Ли.

Теперь ее улыбка была совершенно обращена внутрь и наполнена всем спокойствием этого мира. Так улыбаются мадонны итальянских мастеров, созерцая свое дитя.

– К нему я теперь и еду, мосье Руайан. Чтобы остаться с ним. Если есть Бог, пусть он сделает, чтобы я умерла раньше, чем он. Я так люблю этого человека, что не переживу его смерть. Патетически звучит?

– Вовсе нет, – ответил я, несколько смущенный.

– Да нет, это до ужаса патетично, – сказала она с улыбкой, – но мне все равно. Да и вся моя история, если хотите знать, до ужаса патетична. Мне пятьдесят шесть лет.

Значит, я угадал, подумалось мне.

– До ужаса патетическая любовная история старой женщины, – продолжала она, вращая бокал в руках. – Вы хотите ее услышать? Вы ведь писатель. Я подарю вам свою историю – может, когда-нибудь вы о ней напишете.

Я поразмыслил, насколько ничтожна вероятность того, что я, автор серии "Affaire Top Secret" и спасатель киносценариев, вообще это когда-нибудь сделаю, однако кивнул в ответ и тоже улыбнулся. И мы продолжали пить, а поезд продолжал грохоча нестись сквозь полную дождя и ветра ночь на юг, к Средиземному морю. Кстати, с дюжину принадлежавших мне short stories опубликовали журналы, например, в "Пари-матч". Будучи автором серийных брошюр, я подписывался вымышленным именем.

– Мне бы очень хотелось услышать вашу историю, – сказал я.

– Сразу, как только я увидела вас перед отъездом из Парижа, у меня возникло такое чувство, что вы – тот человек, которому я все могу рассказать и хочу рассказать. Я очень, очень рада, я просто должна рассказать свою историю. Вам, писателю. Ведь вам уже наверняка доводилось слышать множество историй от множества людей.

– О да, миссис Коллинз, – ответил я.

– Того, к кому я сейчас еду, я знаю вот уже одиннадцать лет, – сказала эта немолодая женщина, которая выглядела так молодо от переполнявшего ее счастья и блаженства и казалась словно укрытой броней, которая не пропускает зло.

– Уже столько лет! – сказал я. – А когда вы видели его в последний раз?

– Одиннадцать лет назад, – отвечала миссис Коллинз и улыбнулась улыбкой мадонны.

Весной 1972 года мистер Эрскин Коллинз и его жена Роберта остановились в Канне, в отеле "Карлтон" на набережной Круазетт. Они приехали на один месяц. 18 апреля исполнялось двадцать пять лет со дня их свадьбы. В 1972 году миссис Коллинз было сорок пять лет, а ее мужу пятьдесят один год. Ему принадлежал известный частный банк в Нью-Йорке, и он уже не раз бывал в Канне – по делам. А жена его увидела этот город с пальмами, с тысячами цветущих кустов и цветов и белым песчаным пляжем впервые.

Вечером 14 апреля американский генеральный консул, который вместе с супругой специально прибыл для этого из Марселя, давал прием в честь мистера и миссис Коллинз. Торжество происходило в "Палм-Бич", так называемом летнем каннском казино. Казино "Палм-Бич" было более современным из двух больших игорных заведений. Зимнее казино, расположенное на другом конце Круазетт, построили еще перед Первой мировой войной в плюшево-мраморно-хрустальном стиле, модном на рубеже веков. (Несколько лет спустя его снесли и сегодня на этом месте стоит некое строение неописуемого уродства – здесь всласть порезвилась стая архитекторов, изображающих из себя адептов современного стиля).

При каждом казино имелся большой ресторан, а при "Палм-Бич" еще и "Masque de Fer" – реcторан на открытом воздухе. И все летние гала-приемы проходили именно там – как и прием в честь господина и госпожи Коллинз. Да и вдобавок была пятница, стало быть, получился настоящий гала-прием, иными словами, собралось множество людей в праздничных одеждах, чтобы есть, танцевать, наслаждаться экстравагантным шоу и музыкой двух оркестров. На безоблачном небе стояла полная луна и превращала все, решительно все – пальмы и берег, городские дома и сверкающие огни на отдаленных Этерельских горах – в нечто бесплотное и нереальное, совершенно нереальное.

Их было двадцать человек, и большой длинный стол, за которым они сидели, оказался самым удобным из всех, расположенных, как лучи звезды, вокруг большой танцплощадки. Когда музыканты позволяли себе небольшой перерыв, можно было слышать легкий шорох набегающих на берег волн. Перед едой, за коктейлем, генеральный консул и он же старый друг Эрскина Коллинза перезнакомил своих гостей. Там был каннский бургомистр с супругой, там был самый известный адвокат, тоже с супругой, была супружеская чета из Швеции, муж – владелец верфи, была чета из Германии, муж – известный хирург, была итальянская аристократическая чета из Милана, ему принадлежало одно издательство и одна римская газета, был армянин Рубен Аласян, пожилой человек, державший в Ницце большой ювелирный магазин, и еще был стройный, широкоплечий мужчина с русыми волосами, резкими чертами лица, сверкающими зубами и очень светлыми глазами. Он проживал в расположенном на расстоянии часа езды городке Сен-Поль-де-Ванс, маленьком, очень древнем городке, где живет и работает много художников, как он поведал о том миссис Коллинз. Этот рослый, высокий человек был добрый друг армянского ювелира из Ниццы, о чем она узнала позднее. Звали его Пьер Мондрагон, и сам он тоже был художник. Позднее, за ужином, он сел рядом с миссис Коллинз. А мистер Коллинз сидел рядом с консулом.

С той самой минуты, как миссис Коллинз представили Пьера Мондрагона, ее томило все крепнущее беспокойство. Ради нее самой и ее мужа за столом говорили по-английски. Кто лучше, кто хуже. Мондрагон говорил бегло. И с той же минуты, как он увидел миссис Коллинз, его, казалось, не занимаел больше никто из гостей. Светлые глаза Мондрагона были неотрывно устремлены на нее, беседовал он только с ней, а после ужина, перед началом шоу, они пошли танцевать на большой, приподнятой над уровнем пола танцплощадке у самой воды.

Пьер Мондрагон танцевал превосходно. В его движениях была какая-то гибкость хищного зверя и одновременно бездна нежности. Он крепко прижимал к себе миссис Коллинз, она позволяла вести себя безвольно, как с удивлением отметила. Она была женщиной, получившей строгое буржуазное воспитание, она любила своего безупречно порядочного и скучноватого мужа, никогда его не обманывала, никогда и не думала ни о чем подобном. Но в этот вечер жизнь миссис Коллинз круто переменилась.

Окончилось большое шоу со всеми герлс, фокусниками и певцами – здесь это называли spectacle, – и снова миссис Коллинз танцевала с художником Пьером Мондрагоном, но теперь уже среди множества других пар на большой танцплощадке, над морем, под звездным небом и медовой луной. Пестрые лучи прожекторов скользили над ними, капелла играла "Серенаду лунного света" Гленна Миллера.

– Вы божественная, – сказал Мондрагон, медленно кружась с миссис Коллинз, – вы божественная, известно ли вам, что такое coup de foudre?

– Нет, – отвечала она и почувствовала, как по спине у нее пробежала дрожь. На ней было тесно облегающее, с глубоким вырезом платье из шелка с серебряной нитью, на нем – смокинг, белый жилет и красный галстук.

– Coup de foudre, миссис Коллинз, – это удар молнии любви, – сказал Пьер Мондрагон. – И этот сoup de foudre поразил меня. Я люблю вас, миссис Коллинз.

– Вы не должны так говорить, – сказала она, и снова эта дрожь бежит по спине.

– Вы запрещаете мне любить вас?

– Да.

– Но вы не можете мне это запретить.

– Я... Что это вам вообще взбрело в голову? Замолчите! Немедленно замолчите! Я уже двадцать пять лет счастлива в браке.

– На самом деле вы совсем не счастливы. А вот я сделаю вас счастливой, такой счастливой, какой вы никогда еще не были. – И вдруг он прижал ее к себе.

– Немедленно отпустите меня, не то я закричу!

– Можете кричать, миссис Коллинз, можете кричать!

– Пожалуйста, отпустите меня, мосье Мондрагон, пожалуйста.

– Вот так-то лучше, – сказал он и разжал железную хватку своих рук. – Так я и знал.

– Что знали? – Ей трудно было говорить.

– Что вы тоже без ума от меня, – отвечал Пьер Мондрагон.

И он был прав, продолжала миссис Коллинз. Вокруг нашего Train bleu все еще завывала буря, дождь все еще хлестал по составу, который мчался сквозь ночь к югу. Вагон мягко покачивался.

– Безумство, не правда ли?

Она пригладила волосы и поглядела на меня. В первый раз без улыбки.

– Я бы еще с удовольствием что-нибудь выпила.

Я наполнил ее бокал.

– И себе, – сказала она.

– Боюсь, в бутылке уже ничего не осталось.

– Тогда давайте... Тогда мы могли бы... Мне еще так много надо вам рассказать.... И час еще не поздний... Если вы конечно вдобавок ко всему не сочтете меня алкоголичкой...

Я нажал кнопку звонка.

– Вы себе только представьте, мосье Руайан, мое семейство родом из Бостона. Я получила воспитание в Вассаре . До замужества я знала двух мужчин. Итак, всего трое и сорок пять лет. С мужем мы прожили двадцать пять лет спокойного, счастливого брака. Он меня искренне любил, я его тоже любила. Мы относились друг к другу с величайшим уважением и заботой. А тут является этот художник, этот Пьер Мондрагон, и с ним coup de foudre. Вы верите, что такое вообще возможно?

– Ну разумеется, миссис Коллинз, – ответил я.

– Должно быть, возможно, – пробормотала она. – Я была готова вместе с Пьером уйти прямо среди танца в первый попавшийся отель.

В дверь постучали.

Появился лысый проводник.

– Пожалуйста, еще одну бутылку.

– Сию минуту, мосье, мадам.

И он исчез.

Я поглядел на миссис Коллинз. Она уже снова улыбалась.

– И никто ничего не заметил, – сказала она. – Даже мой бедный Эрскин – и тот ничего не заметил. В эту ночь он даже подружился с Мондрагоном. Подружился! Он был в восторге от этого художника. Да и все остальные тоже были от него в восторге, понимаете? Он был такой человек, которого все сразу начинали любить, – она устремила взгляд в пустоту. – Тогда волосы у меня еще были русые, – добавила она, немного помолчав, – правда, попадались среди них и седые пряди, но их я подкрашивала в каштановый цвет. Каштановый с рыжеватым оттенком. И носила их, не подкалывая, так что они свободно падали мне на плечи.

Я подумал, до чего ж, наверно, хороша она была в свои сорок пять. Я бы наверняка тоже за ней приударил, но, конечно, не так настойчиво, как Мондрагон.

Проводник вернулся с новым ведерком, полным льда, новыми бокалами и новой бутылкой "Поммери". Он доброжелательно глядел на нас.

– Спасибо, я все сам сделаю, – сказал я. Он кивнул и исчез с первым ведерком и первой бутылкой. Я открыл вторую. После того как я пригубил и мы снова выпили, миссис Коллинз продолжала:

– Чтобы вы хорошо поняли дальнейшее, мосье Руайан: первая встреча с Пьером в "Палм-Бич" произошла четырнадцатого апреля. А день нашей свадьбы был восемнадцатого. Так что четырнадцатого, если можно так выразиться, было предварительное празднование. – Я кивнул. – И вот, этой же ночью мы пошли еще раз в игорный зал. Эрскин был страстным игроком, во все времена. Он играл в рулетку. И не затем, чтобы непременно выиграть, для него не составляло разницы, выигрывает он или проигрывает. Не забывайте, что мой муж был – уж простите за откровенность – очень богат. Он играл ради самой игры, играл, чтобы пощекотать себе нервы, играл ради атмосферы. И почти всегда выигрывал. Вот и в этот вечер он выиграл. Очень много, – она тихонько засмеялась, – но во время игры с ним нельзя было разговаривать. Он терпеть не мог, когда кто-нибудь садился рядом или становился у него за спиной. Он желал быть один, и чтоб за ним не наблюдали, – она снова засмеялась. – И в этот вечер он получил желаемое! Мы с Пьером сидели в баре, но теперь вели себя как гимназисты. Мы глядели в глаза друг другу, мы сближали руки, и наши туфли снова и снова соприкасались. Вдруг, после того неожиданного взрыва во время танцев, Пьер стал робким и сентиментальным. Но от этого мое желание только делалось сильней. – Она достала еще одну сигарету, и я дал ей огня. – Он рассказывал мне про свою жизнь. Он не был женат, он работал много и неутомимо. "Придите ко мне посмотреть мои картины, – сказал он и добавил поспешно: – И ваш муж, разумеется, тоже". Как я уже говорила, теперь он был робок, почти скован. Потом он рассказал мне, как красив его городок Сен-Поль-де-Ванс. Всего две тысячи человек живет в этом построенном еще в средние века городке, посреди пальмовых и оливковых рощ. Сохранились еще городские стены восемнадцатого века. Вы бывали в Сен-Поль-де-Ванс?

– Нет.

– А я бывала, – сказала она, – и когда я закрываю глаза, я вижу перед собой каждое дерево, каждый дом, каждый камень. – Она и впрямь закрыла глаза и продолжала говорить с закрытыми глазами. – Церковь там тринадцатого столетия. В ней есть сокровище, самое настоящее сокровище. Дома все старые-престарые, а ограды вокруг домов сложены из камня. На машине можно доехать только до одного места, что под большой оливой, а оттуда вверх по дороге до самого городка только пешком. Там находится фонд Maгт , вы о нем слышали, я думаю? – Я кивнул в ответ. – Он призван содействовать распространению знаний о современном искусстве, пробуждать любовь к нему. Там круглый год, без перерыва, открыты какие-нибудь выставки. Фонд располагает большим собранием. Там можно видеть картины Боннара, Брак, Миро, Кальдера, Кандинского, Убака и тому подобных. Она засмеялась. – Да, в этом я разбираюсь. Пьер мне потом все показал и объяснил. Я многим ему обязана...

Ее голос прервался.

– А у Мондрагона вы были? – спросил я.

– Подождите, – отвечала она, – я расскажу вам все, вам, чужому человеку, расскажу в эту ночь, когда для меня начинается новая жизнь. Хотя, по сути говоря, она началась уже вчера. Вчера я вылетела из Нью-Йорка... – Она затянулась своей сигаретой. – Под конец все собрались в баре, старый армянский ювелир Аласян, генеральный консул, шведы, немцы, итальянцы, и даже Эрскин в конце концов пришел – он выиграл почти тридцать тысяч франков. Мондрагон повторил Эрскину и мне свое приглашение. Все остальные уже бывали у него в ателье, бывали и в городке Сен-Поль-де-Ванс. Они уговаривали нас принять приглашение, особенно старался старый ювелир из Ниццы.

– И ваш муж принял его приглашение?

– Ах, бедный, бедный Эрскин, – она засмеялась. – Он ничего не смыслил в картинах, и живопись интересовала его так же мало, как музыка, скульптура или литература. У него был свой банк. У него была своя специальность: деньги. Вот чем он интересовался, вот к чему относился со страстью.

– Ну и рулеткой, – сказал я.

– Ну и рулеткой, – согласилась она.

– И вами, миссис Коллинз.

Она долго глядела на меня, потом отпила из своего бокала.

– Да, – наконец откликнулась она, – и мной, разумеется, тоже. Но это была не страсть. Это была любовь. И доверие, абсолютное доверие. – Она опустила голову. В купе вдруг стало совсем тихо, я мог лучше слышать перестук вагонных колес и бурю, и дождь. Миссис Коллинз откинула голову. – Да, Эрскин принял приглашение Мондрагона. Мондрагон сказал, что в воскресенье в три часа будет стоять перед отелем "Карлтон" со своей машиной, что он отвезет нас, а потом привезет назад. – Она пожала плечами. – В субботу мужу позвонили из Парижа. Позвонил директор Французского банка, с которым он вот уже много лет сотрудничал. Вы уже догадываетесь, что было дальше, мосье Руайан, не так ли?

– Этот самый директор попросил вашего мужа непременно приехать в Париж к понедельнику из-за одной очень важной финансовой операции, – ответил я.

– Именно об этом он и попросил моего бедного Эрскина. Дело было чрезвычайно важное. Эрскину было просто необходимо отлучиться в Париж, по-другому никак не получалось. Мой муж решил вылететь уже в воскресенье вечерним рейсом и вернуться ко мне утром во вторник. Я привыкла к таким его внезапным поездкам. После обеда, когда Эрскин как и обычно спал, я позвонила Мондрагону, сказала, что наш визит к нему придется перенести, и объяснила почему.