Текст книги "Книга Бытия"

Автор книги: Йен (Иен) Уотсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Жителям западного берега необходимо было еще совершенствоваться, чтобы научиться вести себя более мягко. Их женщины, выйдя из столетнего мрака невежества, должны изыскать способ научить их этому, и самим следует научиться ходить по реке. Иначе что будет, если их мужчины получат возможность беспрепятственно перемещаться на воздушных шарах?

Таким образом, воздухоплавание должно входить в жизнь очень осторожно, в совокупности с совершенствованием западного общества, – это мнение многих женщин реки. Все воздушные шары должны быть четко лицензированы и апробированы. В противном случае можно ввергнуть мир в новую катастрофу, подобную той, что вызвало открытие Сынами гриба, подавляющего фобию. (Это просто счастье, что Сыны так невежественно отнеслись к использованию гриба, практически уничтожив его в джунглях, в местах его произрастания. Во всяком случае так они утверждали; принимая во внимание внезапный крах их военных действий, утверждению можно было верить.)

С другой стороны, гильдия джунглей поддерживала развитие воздухоплавания. Разумеется, нелепо даже помышлять о возможности транспортировки деревянного бруса на воздушных шарах, глупо даже упоминать об этом! Но не кто иной, как мужчины гильдии джунглей, проделали длинный марш-бросок от Джангали до Веррино, чтобы победить в этой войне. И за свои страдания и жертвы они достойны некоторого вознаграждения, хотя бы в качестве гарантии того, что в следующий раз – надо молить реку, чтобы не случилось этого следующего раза! – они смогут не идти, а лететь на войну. Поэтому когда Наблюдатели рассматривали возможность проведения транспустынной воздушной экспедиции, джеки поддержали ее. Поддержка поступила также от промышленников Гинимоя, которые поставляли оружие для войны, они видели в воздушных шарах будущий источник прибыли.

Преобладающие ветра были главным образом северные или южные, всегда вдоль реки. Однако по форме и направлению перистых облаков можно было судить, что в более высоких слоях атмосферы, особенно там, где пустыня ближе всего подходила к реке, над Ганги-Пекаварской областью, воздушные потоки часто были направлены строго на восток. Поэтому именно Пекавар был выбран местом для подготовки и отправки воздушной экспедиции. Сначала воздушный шар будет дрейфовать к югу, но, поднявшись выше, войдет в воздушную струю восточного потока. (В сотне лиг дальше к югу на большой высоте проходили воздушные течения через пустыню на запад. А это хороший шанс на возвращение, которое зависело еще и от того, что за страна будет обнаружена по ту сторону пустыни. Принимая это во внимание, пустыня в конечном итоге открывала путь для освоения новых территорий).

– Отпустите их, пусть летят! – высказывались некоторые члены гильдии реки. – Дайте им снаряжение! Дайте им запустить этот воздушный шар! Они никогда не вернутся из пустыни. Но, вероятно, это просто пустыня, и за ней больше ничего нет. Тогда наши искатели приключений могут погибнуть – храбро, трагически и глупо. А воздушные шары упадут в цене.

Работы над сооружением большого шара уже велись, а храм реки еще не вынес вердикт. Тем не менее неофициально гильдия и храм были едины во мнениях по одному пункту. Если воздушный шар все-таки полетит, юная Йалин из Пекавара должна стать членом его экипажа. Ее упрямство непременно должно получить благословение ее же гильдии.

Саму Йалин назначили участником экспедиции, даже если она была бы вынуждена уйти в «мокрое увольнение» – как она своеобразно называла оставление судна посреди рейса (что, без сомнения, буквально означало упасть на дно реки, к жалоносцам, и обрастать там ракушками и водорослями). Ее друг, Наблюдатель Хассо, пообещал лететь с ней. И второй ее друг, гончар Тэм, тоже пообещал. Тэм уже использовал свою единственную возможность войти в реку, для того чтобы доплыть до Пекавара и поработать с уникальными местными сортами глины (а может быть, он совершил этот романтический, донкихотский поступок в погоне за Йалин). На судне, прибывшем из Веррино, он столкнулся с Хассо, и эти двое скоро стали так близки, как два ломтика хлеба, прослойкой масла между которыми была Йалин. Может быть, это было безрассудное братство, потому что рано или поздно масло должно растаять с одной или другой стороны.

Но Йалин не знала, что хотя гильдия реки охотно благоволила ее мечтам о полете через пустыню – даже до такой степени, что публично объявила о ее назначении, – то лишь потому, что Йалин для них теперь значила очень мало. По сути, в этом заключалась ее ценность. Короткая карьера Йалин уже была отмечена различными неприятными ситуациями, такими как случай на празднике лесных джеков, когда она просто сваляла дурака, или в Порту Первый Приют, когда она поддержала партию охотников за сокровищами, которые, в полной уверенности, что под Обелиском Корабля зарыты редкие богатства, сделали подкоп под Обелиск и едва не повалили его. Правда, она была отважной и сильной и даже прилежной, но подобные инциденты практически гарантировали, что в какой-то момент – метафорически или буквально – она может проткнуть баллон. Если шпионы гильдии не лгали, Йалин скорее всего станет причиной ссоры двух участников экспедиции, которые будут ревновать ее друг к другу.

Вот поэтому гильдия отправила Йалин с кратковременной предварительной миссией в Мужской Дом Юг в качестве общей любимицы и главной посудомойки. Уповая на Богиню, надеялись, что она не втянет экспедицию в какие-нибудь серьезные неприятности. Ей пришлось смириться со своей абсолютно бесполезной ролью – там, куда они направлялись, к «крошкам» относились с презрением. (И если она и вляпалась в неприятную ситуацию, то хотя бы явила собой пример независимо настроенной особи женского пола.) Посылая ее, гильдия тем самым свидетельствовала, что Йалин заслуживает того, чтобы стать участником экспедиции, которая впоследствии станет пропавшей…

Несколько дней спустя после того, как «Голубая гитара» пришвартовалась у причала в задымленном Гинимое, Йалин вызвали в храм реки. К этому времени лидеры миссии уже имели возможность обсудить итоги своего путешествия на закрытом собрании. Йалин явилась в храм. Ей было немного тревожно, но держалась она дерзко.

Причина ее дерзости была в бриллианте, который она теперь носила. Наверное, в нем, хотя полной уверенности у нее не было. Кольцо моментально стало ее талисманом. Тайно надетое ей на палец бесстыдным Сыном, кольцо теперь превратилось в счастливую находку, приносящую удачу; а почему бы и нет?

А причины для тревоги у нее были. Именно в тот день, когда «Голубая гитара» прибыла в Гинимой, Йалин интервьюировал мужчина из «Гинимойского бюллетеня», местной газетенки.

Это интервью имело место благодаря содействию хозяйки пристани и состоялось в задней комнате ее конторы, хотя сама хозяйка не выказала желания посмотреть и послушать. Газетчик выискивал то, что он называл «аспектом человеческого интереса» к путешествию в цитадель Сынов на юге.

– Я надеюсь, эта история появится в авторской колонке во всех газетах вверх и вниз по реке, – заверил парень Йалин.

Его звали Смог; это было его злой удачей. Имя подходило ему как нельзя лучше. Он был серым и коренастым. Кожа у него была серая, будто никогда не видевшая солнца. Манеры тоже были серые: флегматичный, серьезный, тусклый, нетронутый ярким воображением. Графитово-серый, дымно-серый.

– Ты станешь знаменитой, – уныло сказал он, будто идея такой известности беспокоила его, хотя если объективно, то способствовать чьей-либо известности было его профессией.

Должным образом пресловутая колонка появилась в «Гинимойском бюллетене» на следующий же день; и возможно, будет лучше это процитировать, чем последовательно пересказывать само интервью, то, что после него предстало глазам читающей публики, и то, что преобладало в голове у Йалин, когда она нанесла визит в храм.

Ее попытки воодушевить Смога на предмет экспедиции в пустыню, как выяснилось, были ему как с гуся вода. Может быть, он решил, что она всего лишь потакает своим капризам, пытаясь испробовать новый способ передвижения. Может быть, он так писал в силу своей ограниченности – умышленно, как показалось Йалин, когда она впервые пробежала глазами колонку. Он искажал все факты и заискивал перед читателями. Было такое впечатление, что он ее и не слушал вовсе. С таким же успехом он мог бы остаться дома и сочинить свою статью.

«Крошка» из Гаити в логове Сынов. Треложные впечатления

Член экипажа «Голубой гитары» Йалин рассказала вчера, как она рада вернуться к цивилизации после исполнения обязанностей горничной в составе важной миссии мира в Мужской Дом Юг. «Я все время испытывала чувство тревоги, – признается она, – но не показывала этого. Эти Сыны с презрением называют „крошками" всех молодых женщин, будто мы дети. Но теперь благодаря нам они перестали сжигать женщин. Один из Сынов даже влюбился меня! Но он мне не понравился». Пройдя столь суровое испытание, Йалин сказала: «Да, я хотела бы снова вернуться в логово этих диких псов – надо показать им, чего мы стоим».

(Это был отрывок, который беспокоил Йалин больше всего.)

В том же ключе была написана и вся статья, а заканчивалась она так:

Глава представительской миссии, в которой участвовала Йалин, комментирует: «Йалин слишком застенчива. Она вела себя как истинный представитель прекрасной половины. Она молода, но уже имела несколько возможностей отличиться. Она была лучшей среди нас».

Правда, шрифт и расположение на полосе были великолепны – хотя в слове «тревожные» была опечатка, получилось «треложные», которая казалась вполне уместной, – но все равно Йалин чувствовала себя загнанной в угол. Или как будто ее измолотили кулаками.

И зачем Тамат такое ляпнула? Чтобы как-то сгладить впечатление простоватой наивности статьи в целом?

В смятении чувств, когда в ней боролись замешательство и протест, Йалин обнаружила в себе третий, очень, странный компонент этого коктейля. У нее возникло чувство, что с появлением ее интервью в печати она будто снова всплыла на свет из безымянной тьмы, будто останки, погребенные на пекаварском кладбище, вынесло из могилы ветрами времени.

Но что стало с этими останками? Ну конечно, они уже истлели и превратились в прах.

Кроме того, Йалин всегда была скромной, ничем не примечательной; ее никто не знал, кроме друзей, семьи, троих или четверых возлюбленных и ее самой. Откуда это осознание собственной известности, которое появилось, как только ее имя упомянули в печати? Каким был этот свет, в лучах которого она теперь всплыла? Она не получала удовольствия от сенсации. Ей это казалось неправильным, даже опасным.

Поразмыслив так некоторое время, она решила, что, по сути, она была гордым созданием. А статейка Смога с его иронией сотворила карикатуру из этой гордости.

Подходя в то утро по бульвару Безма к храму реки, она испытала тревогу. Но она подула на свое кольцо, потерла его и тут же ощутила прилив уверенности.

Храм реки был неуклюжим древним сооружением из порыжевшего камня с вкраплениями железа. Недавно камень обработали желтым известковым раствором, но за долгие годы стены здания искривились и вздулись, их стянули металлическими дугами и обручами, которые теперь выкрасили черной краской. В таком виде здание было похоже на сундук с сокровищами; несмотря на то что его недавно подновили, из-за сильного загрязнения воздуха оно было прибито сажей и кое-где начинало разрушаться.

На самом деле в храме не было никаких сокровищ. В нем сохранялся дух жизненного уклада – вместе с политическим и нравственным его воплощением, самой жрицей. Кроме того, в подвалах храма хранились сокровища гильдии (по мнению Гинимоя). А на первом этаже, с задней стороны этого особенного храма, размещался Монетный двор, который чеканил все монеты – и фины, и фиши, которые отсюда доставлялись вверх и вниз по течению.

По традиции Монетный двор контролировал триумвират – трио, состоящее из хозяйки гильдии реки, чеканщика из Гинимоя и «независимого свидетеля», которым назначали женщину из самой отдаленной области. Нового свидетеля выбирали раз в два года поочередно – из Тамбимату и Умдалы. По причинам производственной необходимости Монетный двор должен был располагаться в Гинимое. По историческим причинам он находился в ведении гильдии реки. Свидетель следил за тем, чтобы все новые монеты должным образом пускались в обращение, а не проскальзывали «сквозь щели в половицах» в подвал, в сокровищницу гильдии реки.

Йалин вошла в арочный дверной проем, назвала свое имя служителю, и ее проводили в приемную жрицы Каски для аудиенции.

Когда она вошла, в приемной было пусто. Пред низким троном на гладком полу из хоганни были разбросаны подушки. В открытую среднюю створку окна была видна река, где проплывала двухмачтовая шхуна. Стены были увешаны старинными гобеленами с изображениями древних судов.

Взглянув на гобелены, Йалин ужасно занервничала. Вместо того чтобы любоваться ими, она стала не отрываясь смотреть на настоящую шхуну, которая проплывала под окном.

Шелест. Шуршание ткани. И, выйдя прямо из одного из гобеленов, появилась Каски! На самом деле гобелен состоял из двух полотнищ, хотя и выглядели они как одно целое. А за ними была скрыта дверь.

Опираясь на трость с серебряным набалдашником, Каски медленно ковыляла к трону. Йалин едва не бросилась подать ей руку, но сдержалась, – может быть, ее порыв сочли бы за дерзость. Кроме того, ссохшаяся старая женщина еще не заметила ее присутствия. Йалин неуверенно топталась на месте.

Но вот Каски добралась до трона, легко развернулась и села, слишком быстро и плавно для подагрической старухи. Она окинула Йалин внимательным взглядом, будто они были давно знакомы:

– Да благословит тебя река, дитя потока! – Голос жрицы звучал уверенно и звонко, речь была отчетливой.

Йалин решила, что, прежде чем появиться, Каски наверняка наблюдала за ней в щель между гобеленами.

И шла она нарочито медленно, ха-ха, чтобы отвлечь внимание Йалин. На самом деле, наверное, Каски могла бы фехтовать своей тростью так же энергично, как солдат армии джеков. Может быть, она даже смогла бы отбить чечетку вокруг Йалин.

– Пусть река омывает тебя, госпожа Жрица.

– Хм. Читала-читала, что о тебе понаписали! – сказала Каски, ничуть не смущаясь.

– О, боже. Сказать по правде, я не видела такой бессмыслицы даже в газетах Барбры! Теперь мне ясно, что это за газетенка.

Однако в ответ на это Каски резко стукнула тростью об пол:

– Йалин, ты должна понять, что все сообщения в печати в той или иной степени всегда искажают смысл. Даже лучшие газетные статьи – это всего лишь образчики беллетристики, состряпанной из реальных фактов. Ты просто впервые увидела это с обеих сторон: и как читатель, и как первоисточник новостей.

– Он даже неправильно назвал мой родной город.

– Ганга ближе, чем Пекавар, – беспечно ответила Каски. – И «крошка из Ганга» звучит лучше, разве нет?

– И я не говорила, что была там горничной!

– Не надо так волноваться. Это не такая важная деталь.

– И совершенно точно, я не говорила, что горю желанием снова вернуться на запад.

– А, так вот в чем дело. Вместо этого ты хочешь добиться разрешения на эту безумную экспедицию на воздушном шаре.

У Йалин зародилось подозрение, что Смог написал все это под руководством Тамат. Как ей избежать возвращения на запад, и должна ли Гильдия спрашивать ее об этом, если тысячи людей теперь знают, что юная Йалин была лучшей из всех участников миссии?

И опять же, как ей не задержаться в Гинимое и не оказать гостеприимства Сынам с запада? Для этого нужно было выдумать ее замечания о грубости Сынов (которых она, конечно, не произносила)? Если такое было предпочтительно для гильдии. Кто же здесь стоял у руля?

– О, – только и сказала она.

Но снова старая Каски удивила ее. Жрица тихонько засмеялась:

– Дитя, не надо ничего бояться! Мы намерены благословить вашу экспедицию на воздушном шаре. И более того, твое участие в ней. Ты на самом деле станешь нашим официальным представителем. Ну, как тебе это? Неожиданный разворот розы ветров!

– Что? – переспросила Йалин.

– Я уверена, что ты хорошо расслышала меня.

– А, да… Мм… А можно Пэли тоже будет участвовать в экспедиции?

Каски нахмурилась:

– Это еще кто? Твоя подружка?

– Она очень компетентна.

– Мне это известно. Она хочет лететь?

– Э… не совсем. Но я постараюсь уговорить ее, с вашего благословения.

– Ты не сделаешь этого. Это было бы совсем неэтично – уговаривать таких компетентных членов гильдии покидать реку.

– А кто ее покидает? Мы же вернемся.

– Свежо предание! Ты слишком самонадеянна. Гильдия не дает своего благословения на полет Пэли. Особенно если она сама не стремится к этому. – И будто для того, чтобы смягчить суровость приговора, Каска добавила: – Это чтобы ты сама наверняка вернулась.

– Прошу прощения.

– Принимается. Это хорошо, что о тебе напечатали в газетах.

– Правда?

– Это укрепляет твою репутацию опытного участника экспедиций. О тебе заявлено как о человеке гильдии. Я уверена, что ты не уронишь нашу честь. Даже в этом случае, в полете на воздушном шаре. – С этими словами Каски проворно поднялась с трона, от улыбки ее лицо покрылось сетью морщин.

«Ро-о-зы цве-ту-ут в Пекаваре».

Йалин насвистывала себе под нос старинный мотивчик, шагая по пыльной улице родного города с намерением посетить штаб-квартиру экспедиции.

Улица Капиз шла на восток, до самого пустыря, вдоль нее тянулся акведук, в котором журчала вода.

На таком расстоянии от реки и Рулевой рубки акведук спускался почти до уровня земли. Его бортики были всего лишь в три кирпича высотой. Здесь желоб сужался, чтобы течение обмелевшего потока в нем не прекратилось. По ту сторону улицы через акведук были перекинуты небольшие мостики, что вели к домам, в обнесенные стенами сады, тогда как ближе к центру города акведук тянулся высоко над улицей.

Вся сеть акведуков, по которым к домам подводилась вода для орошения садов, по-прежнему очаровывала Йалин и приводила ее в восторг, почти так же как в детстве. Действительно, эта система была самым первым из чудес Пекавара. (Вторым чудом было множество розовых садов, городских и частных, которые росли, не требуя дополнительного полива.) В самом начале, возле Рулевой рубки у реки, акведук проходил на большой высоте, и поток его был самым сильным. Вода поступала в акведук благодаря непрерывному вращению гигантских гребных винтов, что приводились в движение большими водяными мельницами, на лопасти которых постоянно лилась вода из подводящего канала. Дальше русло разветвлялось на множество более мелких потоков; медленно спускаясь, акведуки ветвились и ветвились, пока у самых окраин, где сейчас и шла Йалин, на diminuendo,[7]7
  Diminuendo – постепенно ослабляя силу звука {шпал. муз.).


[Закрыть] течение почти замирало.

Система акведуков была построена больше сотни лет назад. Ее гениальным создателем был архитектор Магригольд из Аладалии, который обратил пристальное внимание на еще один, совсем иной вид течения, а именно на плавное течение людей и грузов по улицам Пекавара. Отсюда такое множество изгибов и разветвлений даже в центре города, где акведуки проходили достаточно высоко. Чем дальше от начала, тем больше ответвлений появлялось в системе акведуков и тем ниже они спускались. Часто маленькие улочки должны были уходить в туннели под ними или перешагивать их сверху по мостам с пандусами и пролетами. Раньше это был хороший повод сетовать на то, что равнинный и несуетный Пекавар могли помнить одни старики. А для Йалин все эти подъемы и спуски придавали совсем плоскому прежде городу очарование Веррино. Может быть, она даже женщиной реки решила стать прежде всего благодаря акведукам Магригольда, наблюдая, как сквозь ее родной город по венам из красного кирпича непрерывно струилась вода, будто живая кровь.

Без карты было трудно определить, куда ведет тот или другой канал. Откуда в конечном итоге течет вода, что подается в соседний дом – с дороги Пемба или с улицы Занзиба! Как ребенок, не имеющий понятия о том, что где-то есть четкий план, согласно которому строилась вся система (а скорее оберегающий свои чудеса от прагматизма взрослых), Йалин и ее друзья связали себя клятвой положить конец загадке водных путей. Добиться этого они вознамерились, бесстрашно забираясь на парапеты самых высоких, центральных, акведуков и пуская оттуда бумажные кораблики с метками. Потом они мчались, забегая далеко вперед по течению акведука, чтобы поймать их. Уже тогда, пуская бумажные кораблики, Йалин определила свое будущее женщины реки.

Однажды ее брат Капси попытался испортить это чудесное развлечение: он начертил чернилами диаграмму системы и преподнес им настоящий план, как он заявил, полученный путем наблюдений и умозаключений.

Йалин и ее друзья схватили план. В яростном раздражении, что Капси оказался слеп к неписаным правилам их игры, их волшебной гонки за корабликами, они разорвали план и сплавили обрывки по течению.

Но волшебство исчезло. Сорванцы не лазили больше на парапеты: Кроме того, имели место два случая снятия их оттуда рабочими водной гильдии с последующим прочтением нарушителям назидательных речей. Капси, со своей стороны, замкнулся и отдалился от них после этого. Он сконцентрировал свое внимание на дальнем береге, который был тогда под запретом…

Так, пока она шла по улице, насвистывая один и тот же мотивчик, ее мысли все возвращались и возвращались в прошлое. Теперь мотивчик внезапно вернул ее к действительности.

Розы действительно цвели. Они вились по стенам садов и переползали на улицу. Вот «Зеферин Друен» – роза без шипов, с карминово-красными цветами и сладким тягучим ароматом, что ощущался издалека. А это «Фелиция Перелету» раскрыла кремовые в алую крапинку бутоны. Впереди, нависая над плоскими крышами домов, маячила серая сфера: «первая ступень» воздушного шара! Когда Йалин была здесь в последний раз, только начиналось строительство каркаса из бамбуковой щепы. Она ускорила шаг и вскоре ступила на строительную площадку, откуда в ближайшие дни поднимется в небо воздушный шар.

Сразу же она встретила взгляды Тэма и Хассо, которые вместе трудились над корзиной. Когда она уплывала из Пекавара, никакой корзины не было и в помине.

Здесь работали и другие – она узнала Наблюдателя Торка и Фага из Гинимоя, – но смотрела она только на Хассо и Тэма.

На Тэма даже больше. Тэм.

Да, она любила его. Теперь она это знала. Она столько раз внушала себе эту любовь за время пути из Гинимоя. Тогда она обнаружила, что можно действительно научиться верить в любовь, надо только сконцентрироваться на ней; вновь и вновь вызывая в сознании образ своей любви – будто многократно повторяя музыкальный фрагмент, оттачивая мастерство до тех пор, пока его исполнение не станет таким же легким, как твое дыхание. О да, любовь – это высокое искусство, оно сродни серьезной музыке. Это искусство совершенно иное, чем искусность в любовных утехах, что были простой мелодией плоти. Только мелодией. Любовь была (могла быть, должна быть) симфонией, хоралом сердца.

И теперь могла разыграться настоящая музыкальная драма этой любви, хотя Хассо, второй ее бывший партнер по части исполнения любовных мелодий, конечно, должен остаться добрым другом.

Она бегом бросилась через площадку.

– Тэм! Хассо! Тэм!

Они обернулись. Хассо подался ей навстречу. Тэм шагнул за ним вслед, потому что его имя она назвала дважды; и с разбегу влетела в его объятия. Тэм крепко обнял ее, потом отпустил. Она закружилась, схватила за руки Хассо, но только пожала их.

Засмеялась:

– Я вернулась!

– Из логова диких псов, да? – Хассо озорно усмехнулся.

– Ах это! Слушайте скорее: храм реки дал свое благословение. И даже больше – я назначена в экспедицию от своей гильдии! Они еще не объявили публично, но уже выдвинули меня официальным представителем.

– Вот чудесная новость, – сказал Тэм. Хассо кивнул:

– Конечно, об этом писали в последнем выпуске газеты.

– Правда? А я еще не была дома. Даже вещевой мешок оставила в городе, спешила прямо сюда.

– К своему будущему второму дому. – Тэм протянул правую руку, указывая на легкую деревянную корзину. При этом рукав куртки задрался, обнажив очень странное родимое пятно: оно тонкой красной полоской охватывало запястье.

– Определенно стоило провести две недели в Мужском Доме Юг, чтобы все увидели, какая ты храбрая, – сказал Хассо. – Серьезно, я правда так думаю.

Хассо и Тэм едва заметно соперничали. Но смирился ли Хассо с поражением? В его интонациях сквозила горечь, едва ли даже не цинизм. Йалин, конечно, надеялась, что это не так может быть, ему просто немного досадно.

Хотя если Хассо верно оценил ситуацию – когда она бросилась в объятия Тэма, – разве он не должен был после этого отступить?

В этот момент Йалин пришло в голову еще одно совершенное объяснение, почему из них двоих она предпочла именно Тэма. Может быть, это было правдивое объяснение, а может, она просто искала себе оправдание. На самом деле Хассо был достаточно опытным в житейских вопросах, и перспектива играть вторую скрипку была бы для него не так болезненна, тогда как Тэм, окажись он в такой ситуации, страдал бы очень глубоко.

Черт возьми, почему она должна выбирать между ними?

Но нет, иначе быть не могло, если она хотела услышать симфонию большой любви, испытать сполна все ее наваждение и душевную муку (чего никогда не было в дружеской влюбленности).

Тэм завладел рукой Йалин. Он держал ее, поглаживая пальцы.

– О, что это?

– Мое кольцо?

– А я сразу заметил его, – оживился Хассо. – Оч-чень симпатичное. Подарок поклонника?

– Можно и так сказать.

– Какого поклонника? – с тревогой в голосе спросил Тэм, отпуская ее руку; Хассо безмятежно улыбнулся.

– А, долгая история! Я вам все расскажу потом. А сейчас – разве я не заслуживаю выпивки? Пересохло в горле!

Хассо выкинул большой палец в сторону меньшего из двух внушительных ангаров:

– У меня есть бутылка приличного марочного вина местного разлива.

– По мне, лучше эль, если есть. – Чтобы не обидеть Хассо, Йалин подождала мгновение и повернулась к Тэму.

– Я сейчас сбегаю и принесу целый кувшин, – предложил Тэм. – Тут недалеко.

– Да, в полчаса он уложится, – подтвердил Хассо.

– О, Тэм, не надо беспокоиться! Оно того не стоит. Может, лучше тогда кофе? Или лимонад?

Тэм просиял:

– Лимонад есть!

Друзья втроем направились к ангару.

Большую часть ангара занимал склад с провизией, консервами, одеялами, оплетенными флягами для воды и прочими нужными вещами. Йалин обратила внимание на неубранную постель.

– Здесь, что, кто-то спит?

– Должен же кто-то охранять воздушный шар и корзину, – сказал Хассо.

– Гондолу, – поправил его Тэм. – Она намного больше, чем корзина.

– Это как маленькое судно, – согласилась Йалин.

Тэм сходил за большой бутылкой лимонада и поставил ее прямо на стол, заваленный чертежами. Почти все чертежи были незаконченными. Здесь же стояли два горшка работы Тэма, на них сквозь глазурь рдели ветки цветущей «Розовой Парфэ». Тэм наполнил два стакана, потом посмотрел на Хассо и наполнил третий.

– Мы придумали имя, – сказал он.

– Имя?

– Да, имя для воздушного шара! У судов есть имена. Воздушное судно тоже заслуживает того, чтобы носить имя, – мы хотим назвать его «Роза ветров».

– В надежде на то, что его подхватит ветер, – пошутил Хассо. – Что до меня, я предложил назвать его «Испытатель». Но меня не поддержали.

– Ого! – сказал Тэм. – Я собираюсь нарисовать на шаре огромные гибридные чайные розы «Гавот» или «Стелла», еще не решил.

Йалин погладила цветы, нарисованные на одном из горшков:

– Роза. Мне нравится. Хороший выбор. Это эмблема Пекавара, да? Я сама ее предлагала.

Это было более дипломатично, подумала она, назвать розу символом Пекавара, а не подчеркивать лишний раз, что с некоторых пор это лейтмотив всех работ Тэма. Он начал расписывать розами свои горшки еще в Аладалии, вскоре после того как узнал Йалин, после их первой ночи. До этого на его горшках обычно красовались флер-адью различных оттенков – от голубого до темно-пурпурного, в зависимости от настроения мастера.

Они пили лимонад, они разговаривали. Они осмотрели второй ангар, где Йалин с восхищением любовалась вощеными шелковистыми мешками, аккуратно уложенными в три белых холма – это была «вторая ступень» воздушного шара.

Чтобы подняться достаточно высоко и поймать восточный ветер, воздушный шар должен иметь две ступени. Без дополнительной помощи он не мог бы подняться на такую высоту. Поддерживаемый сильным потоком горячего воздуха, который нагнетается через трубу от факела, закрепленного в гондоле, шар может поднять груз, самое большее, на восемь тысяч спанов, сжигая при этом очень большое количество масла за короткое время. Чтобы войти в нужный слой атмосферы, необходимо подняться на высоту вдвое большую. Для этого над самим шаром поднималась гроздь из трех больших мешков, наполненных газом, рядом с которыми шар казался совсем маленьким. Мешки надувались легчайшим водяным газом. Запасы бутилированного водяного газа доставили из Гинимоя, где его добывали разложением каменного угля, нагревая тот с водяным паром и кислородом воздуха в закрытых металлических ретортах. Выделяемая смесь получила название «каменноугольный газ», из него впоследствии удаляли рудничный газ. Шар поднимал гондолу. Газовые мешки в свою очередь поднимали шар, и горячий воздух усиливал естественную подъемную силу водяного газа.

При этом значительное количество водяного газа перекачивалось обратно в бутыли через конденсаторные клапаны, короной укрепленные на макушке воздушного шара. Снижаясь в конце путешествия, можно было просто спустить все мешки, вместо того чтобы протыкать их и тратить невозместимый водяной газ. (Водяной газ очень легкий, и за время полета его и так достаточно уходило в атмосферу через оболочку мешков.) Таким образом, воздушный шар сможет набрать высоту во второй раз, а возможно, даже и в третий.

Здесь очень пригодились знания Тэма в области газовых печей и разновидностей глины; Тэм лепил легкие и прочные керамические горшки, бутыли для хранения газа, помпы и все, что использовалось для производства горячего воздуха, решая таким образом проблему, которая поставила в тупик фабрики Гинимоя с их предубеждением в пользу тяжелых металлических конструкций.

Что же до рулевого управления, у воздушного шара его не было. До сих пор управление осуществлялось посредством лопастей, вращаемых сжатым воздухом – но этот способ был неэффективен, и механизм был лишь дополнительным грузом. От него пришлось отказаться ради увеличения высоты и грузоподъемности. Оставалось лишь отдаться на милость ветров в высоких слоях атмосферы и надеяться на то, что удастся благополучно спуститься и выбрать место для безопасной посадки. (Однако когда-нибудь гончарное искусство Тэма, вероятно, приведет к производству мощных легких «двигателей», которые смогут удерживать курс воздушного шара независимо от направления ветра.)